Текст книги "Круги от камушка"

***

Удивительную вещь я начала понимать с годами: если все парни в постели – более-менее одинаковые, и чего ждать от каждого, в общем, понятно заранее, то девчонки – это всегда полная неожиданность, сюрприз на сюрпризе с сюрпризом внутри.

Вот, скажем, Нютка моя Криволапова – дочь дворничихи, простейшее из простейших во всех смыслах, ничего в свои двадцать два не видевшая, кроме метел-тряпок и танцполов с музыкой типа «тынц-тынц». Городская деревенщина, не понимающая, зачем в доме нужен книжный шкаф: ее собственные пять книжек вполне умещаются на шкафу с одеждой. И вот эта Маугля… простите… кончает, как слониха, когда я ей глажу сисечки и читаю на ухо Есенина! А когда не глажу – рыдает до красных глаз, но тоже кончает. И даже не просите меня читать ей Северянина: попробовала однажды, еле живой ушла… уползла, вернее…

Или Ларку Козаеву взять, стариннейшую мою и вернейшую подругу, вечную ведомую, непробиваемый тыл на скалах и в любых дурацких авантюрах. Кто? ну кто?! – смог бы предположить, что тихая и разумная Лариска наедине и за закрытой дверью превращается то в Снежную Королеву, то в Черную Маргариту, то в училку-садистку с тонкой указкой, восхитительно свистящей перед тем, как ударить?? И это не я ее научила, ровно наоборот, это она классе в седьмом впервые поставила меня на колени. На всю жизнь во мне – запах ее трусиков и ледяное «…ты плохо лижешь, рабыня…»

Да много их было: Тайка, доводившая меня до истерики привычкой рассказывать анекдоты про Ржевского в самые страстные моменты; Маришка, помешавшаяся на мысли сменить пол и сделать мне ребенка; красотка Юлька, умолявшая ее материть как можно грязнее; Катька, сестра моя сводная, едкая поганка, сопровождавшая наши игры пронзительными и нежными монологами…

А теперь вот – Викуша, Вика Сазонова, Торичка, сестра моего любимого мальчика и – все чаще кажется – моя собственная, родная, куда ближе Катюши. Грубиянка, заявившая при первой встрече: «Коса – это не модно ни фига, у вас что, на парикмахера денег нет?» Демонстративная противница любых культурных мероприятий, насмехающаяся над регулярными семейными походами в Эрмитаж: «Жрем культурку из кормушки!» Принципиальная пофигистка, уплетающая конфеты при собственном весе под восемьдесят кило. В общем, мамина боль и фамильный ужас в одном по-ангельски пухлом личике.

…Имея опыт обращения с мелкими грубиянками, после исторической фразы про косу я зашла в парикмахерскую – и несколько дней спустя явилась к Игорю в гости, имея на голове штук двести косичек и три полуметровых «расточки». Юное хамло, выбредшее в прихожую с целью еще как-нибудь обстебать «невесту из Сибири», машинально принялось эти косички считать, сбилось, перегрелось, зависло, и после перезагрузки признало восхищенным шепотом: «Обломала…» А после, застав меня как-то одну на кухне, с подчеркнуто вежливым нахальством присело рядом и осведомилось о моем отношении к творчеству Феллини («…может, вы слышали о таком?..») Через пять минут мы перешли на «ты», два дня спустя впервые прогулялись по городу, а через неделю настала «культурная» суббота, от которой я гнусно отбрехалась какими-то выдуманными делами, а сама пришла с утра к в гости – персонально к Виктории. И раскрылась передо мной бездна, и рухнула я в нее, позабыв о крыльях…

Родители хотели только хорошего, добившись для умницы-дочки перевода во второй класс из середины первого. Психолога, чтобы объяснить отдаленные последствия, рядом не случилось, а когда они наступили – рассказать о них оказалось уже некому: выросшая в ожидании подколок и плюх от «взрослых» одноклассников, не имеющая по то же причине подруг, да еще и полненькая от природы – Вика научилась молча терпеть издевательства, огрызаться в ответ на сочувствие и зализывать раны в одиночестве. Только для кого-то в такой ситуации тайным собеседником и утешителем становятся книжки, а у нее сложилось иначе: переезд в новую квартиру и отдельную комнату совпал с получением собственного компьютера и случайной покупкой диска с тем самым Феллини. То ли она его перепутала с кем-то, то ли просто из любопытства, уже и сама не помнит.

«Конечно, не поняла ни фига», – признавалась она мне спустя четыре года. – «Но как анекдот есть, помнишь: „Кто там – не знаю, но лимоны любит!!!“ Ну, и я так же. Эти „Восемь с половиной“ до сих пор наизусть шпарю, с интонациями. Короче, это любовь…»

…Которая, как давно замечено, зла: под фильмы очень здорово оказалось жевать конфетки и печеньки, и в седьмом классе школьная физичка проиллюстрировала Викушей закон Архимеда: «Если, например, Сазонову бросить в воду, то она будет непотопляемой, как Япония. Почему? Потому что плотность сала, из которого она состоит, меньше плотности воды. А вот если в Сазоновой проделать дырку… если найдется такой дурак…» Взбешенная Сазонова откомментировала в том смысле, что сама физичка тоже не утонет, потому что состоит из дерьма, а дырка у нее давно ядовитым мхом заросла. «После этого со мной в классе хоть разговаривать стали… через месяц, когда эту суку выперли, а я согласилась вернуться…» – «А учеба?!» – «А Гарька на что?»

На многое, как оказалось. Досконально изучившая «взрослые отношения» по фильмам, но не знавшая в жизни даже детского флирта, двенадцатилетняя Вика оказалась на попечении старшего брата – и втюрилась по уши. Типичная история, в общем.

«До того мы с ним как-то… ну, отдельно. А тут – у предков работа, друзей у меня не было, а он все время рядом. И про электричество мне рассказывал, и на гитаре учил, и в Кронштадт мы с ним ездили, и на великах, а я ему фильмы показывала, потом обсуждали… Я тогда решила, что никому его не отдам, вырасту – замуж за него выйду. Скажи – дура? Когда в школу снова пошла, вроде немножко утихло – а потом опять. У него девчонка появится – я подожду, а потом как бы случайно что-то такое про нее скажу… что ее с другим видела, там, или что она собак не любит – а мы их все обожаем, только у папы аллергия, нельзя… В общем, не давала ему ни с кем зацепиться. Год протянула, думала, пройдет – ни фига не проходит. А я уже спортом занялась, шоколад перестала жрать… ты бери конфеты, кстати, не бойся – это на фруктозе… короче, я за год килограмм пятнадцать сбросила, а то уже под сотню весила, прикинь? Мама паниковала по-тихому, не знала, что делать. А тут раз, на медосмотре в школе взвешиваюсь – восемьдесят с чем-то! Думаю: таак, когда у нас там конкурс „Мисс школы“?..»

***

– …Ты вообще не толстая, давно уже. Ты упитанная. Хорошо откормленная девушка в самом расцвете сил.

Викуша весело фыркает:

– Иди нафиг, «упитанная»! Мне до упитанной еще килограмм десять голодать. За все лето – минус два кило еле-еле, а сейчас зима впереди. О! Люшка, а ты на лыжах ходишь?

– Редко… – честно смущаюсь я. Она в ответ смеется:

– Ну, ты редко, я редко – а вместе будем часто. Правильно? И этого возьмем, домоседа-лентяя!

– Не нааадо… – жалобно стонет ткнутый в солнечное сплетение «домосед». – Пожалееейте… Тучка, ты же добрая, спаси меня!

– Слушайте, а почему «Тучка», кстати? – с ходу переключается на новую тему сестренка. Братец, почуяв возможность задвинуть лыжи поглубже в печку, спешно пускается в объяснения:

– Да это мы когда познакомились… я тебе не рассказывал, не? В парке, на Крестовском, еду на роликах, а там кольцо такое на главной аллее, помнишь? Ближе ко входу. Ну, такая площадь круглая. Я туда выезжаю, а навстречу – вот это вот чудо, с подружкой под ручку. Едут зигзагом и орут на весь парк: «Я тучка, тучка, туучка, я вовсе не медвеееедь!!» Счастливые, как я не знаю кто…

– Ага, – бормочу я вполголоса, – как две влюбленных дуры.

– Вот и я так решил.

– Ты! Поганец!

– Тихо, тихо! – Торька, пользуясь своим стратегическим положением посредине, распихивает нас в стороны. – Делайте ночь! Люшк, а он тебе сразу предложил замуж выйти?

– Чеегооо?.. – я от изумления даже забываю о задуманной мести нахалу, а сестренка невозмутимо поясняет:

– Да он всегда так знакомится. Подходит и говорит: девушка, выходите за меня зааа… амммаа!! Аааатцепись! Айперестань, атояоратьбудуууаа… ммм! Мммумм! Ымммааамм!!!

– Правильно, держи ее!

– Она кусается, ай! Ффф! Ну яттящас!

– …миаммуауаррр!!..

– Ссекрреты она мои будет выдавать! – бросив щекотать задыхающуюся девчонку, Игорь вдруг прижимает ее к себе и начинает откровенно тискать, с силой и без стеснения. – Шантажировать она будет!

– Не буу… айнебууддуу… ааймамуразбудим, психидуррацкие! Люшка убериегоотменяатояща.. аммм… чтоты… ыммм… Вдвоем, да? На одинокую!… беззащитную!… девушку!… вдвоем? Бандиты, сволочи… ааанасилуют!

– Размечталась!

– А што, нельзя… ш… шшто ли?.. У меня, может… шжертвенные наклонности!

– У вас у всех жертвенные, когда мужик сверху… а только волю дай – куды все девается! Да не прыгай ты, жертва насилия! Смирись! Туч, скажи – красавица?

Решительно разрушая ритм их буйной возни, я не спеша придвигаюсь и начинаю высвобождать девочку из мужских объятий. Быстро уловив мою игру, Гарька с «отступает» с показной нехотой – так что наши руки скользят и сталкиваются, пока я окончательно не вытесняю его с нежного рельефа. Викуша следит за этой борьбой, тихо хихикая и уже не помышляя о бегстве.

– Красавица… – шепчу я ей, ненавязчиво задавая новый темп подушечками пальцев. – Какая ты у нас… сладкая девочка… Мягенький животик… Нежные лапки… Вкусные-вкусные… мм… губки…

– Как не стыдно… Люшка… ммм…

Игореша, вытянув шею, жадно разглядывает наши сплетенные тела: мое – взрослое, спелое, просто приглашающее навалиться и вмять в матрас; и сестренкино – молочное, нежно колышущееся, круглящееся под ночнушкой, манящее заголять и бесстыдно лапать. Именно этим cейчас и заняты мои руки: прохладный, восхитительный на ощупь шелк собран уже под самыми грудками, и мы скользим навстречу друг другу, вжимаемся, тремся… рыжий густой мех – по ее бедрам, гладкое горячее копытце – по моим… оставляя блестящие следы, наполняя воздух ароматом весенней течки…

– Дай мне, малыш. Не бойся. Дай мне.

Моя доверчивая ласточка! Милые ножки расходятся без единого звука, только дрогнувшие ресницы выдают робкую просьбу: «пожалуйста… осторожнее…» Как же надо любить и верить, чтобы разрешить – такое!

…ладонью – не торопясь – по теплому холмику: туда – обратно, туда – обратно… растирая мягкие складочки, пробираясь шаг за шагом под них, в глубокую, налитую влагой канавку…

Девочка, вздрагивая от прикосновений, прижимается ко мне и обхватывает губами мой сосочек. Так и держит его, сжимая и прикусывая, пока я – предельно осторожно, под Гарькины шокированные вздохи – прямо сквозь целочку погружаю мизинец в нетронутую мякоть. Как пятнадцать лет назад троюродная сестра Кира погружала в мою собственную, прежде чем подложить меня своим дружкам: провинциальную дурочку, ошалевшую от столичного воздуха, возбужденную до хлюпания, потерявшую голову от вина и комплиментов. Даже не помню, как именно все произошло: только запомнилось, как утром совершенно незнакомый пацан прижал меня в коридоре и шептал, тиская задницу: «…узкая, шлюха… а сиськи вообще…» Вырвалась, врезав ему по яйцам, схватила в комнате сумочку с паспортом, кошелек даже искать не стала – из-под чемоданной подкладки рванула «с мясом» зашитую туда мамой денежную заначку… и через три дня стояла дома перед родителями, в слезах, соплях и без вещей. Большую часть, правда, Кира потом передала обратно, сопроводив искренним предложением приезжать в любое время. Ее, небось, долго еще пацаны спрашивали про «ту рыжую сучку»…

Но у тебя, мое золотко, никогда не будет такого. У тебя будет любимый и любящий человек, теплое дыхание, ласковые руки и сияющие глаза наутро. Я обещаю, девочка моя. Мы обещаем. Не бойся, солнышко, не бойся, я тебя поцелую, и мама не услышит… да… да, моя хорошая… да…

***

– Тучк, а… как это?..

Сестренка уже давно смотрит сладкие сны на своей законной кровати, а братец все еще не может отойти от шока. Я его даже не трогаю пока: пусть отдыхает, ночи еще много.

– Это… со всеми так можно?!

Ага, пошли практические вопросы. Быстро он.

– Обломайся, мой юный друг. Только если девочка крупная, а палец тонкий. Сам даже не пробуй, понял? Твоими сардельками – только дефлорацию проводить.

– Ну да. Зато можно пяти сразу.

– Что пяти… ах ты скотина!! Маньяк-дефлоратор!

– Я теоретик! А вообще, прикинь, как обидно – ни разу не был с девственницей.

– Ой, действительно обидно! Старик уже, вся жизнь позади – а целочку так и не порвал ни одну! Дурак ты.

– Дурак. Только мне теперь уже, как бы… не светит. Разве что до свадьбы успею.

– Я сейчас обрыдаюсь от твоей искренности! Может, мне самой тебе девственницу привести? Вам какую, сударь? Блондинку, брюнетку? Шатенку не угодно ли? Худышку, или упитанную?

– Блондинку, пожалуйста. Стройную. Шестнадцати лет. Нет, пятнадцати. В коротком платье. В чулочках. С белым бантиком обязательно!

– С бантиком нету. Зато есть с единорогом, не желаете-с?

– Клево! Значит, так: девственницу – мне, единорога – на шашлык. И коньяку ящик.

– Ай, какая досада… Девственницу разоблачили, она была плечевая на трассе, единорог подхватил коровье бешенство, а коньяк паленый, не советую-с.

– А что есть-то?!

– Не извольте гневаться-c. Есть посудомойка, девица скромная, но достоинств отменных, хе-хе-с. И водочка. Рыжая-с.

– Водочка рыжая?? Неси счет, каналья, ноги моей здесь не будет!

– Водочка исключительно прозрачная-с. Только со льда-с. Девица рыжая. Да вот она, взгляните сами-с!

– Хо!

– Вот-с. Исключительная, исключительная девица-с. Взгляните, какая фигура!

– Хохо! Уговорил, подлец. А девственницу ты мне все-таки приготовь. С бантиком. Озолочу! И коньяка пол-ящика дам.

– Ииии… я тебя обожаю, солнце! Как жалко, что я не девственница!

– И ничего не жалко. Тебя зато можно… сразу двумя пальцами. Аэтть! Мокренькая…

– Аххаа! Можшшно!

– Глубже?

– Ттааа!

– И покачать?

– Хх… ххх!

– И подвигать?

– Ххыи… Хххыих!

– А если тремя?

«…толстый… ой, какой толстый… ой, как сладко… ой, мама… мамочка… ой…»

– Тучка моя… Тучка… любимая…

***

– …я уже перестала, только нужно еще пару месяцев, пока все восстановится. Я тебе скажу.

– Блин. Я боюсь.

– Я тоже боюсь. Немножко. Давай бояться вместе?

– Давай! И что… у тебя будет пузико? У моей такой девочки, у моей такой стройненькой?

– Тааа! Маленькое круглое пузико. А потом большое и нежное, как у Викуши.

– Мафф! А потом?

– А потом… я снова буду стройненькая, а у нас будет маленькая розовая девочка. Наша дочка. Наша с тобой, любимый…

– Дочка. Доочка. Няя. А как мы ее назовем? А? …Что такое? Что случилось? Кто обидел эти маленькие глазки?

– Нет, все хорошо. Все-все, все хорошо, не бойся. Я просто поняла…

– А?

– Леночкой. Прости…

– За что? Малыш, да что такое? Иди ко мне, иди, я тебя спрячу. Любимка… не плачь, не плачь. Все хорошо, все будет хорошо, ну поверь! Мы вместе, нас никто не разлучит. Будет у нас Леночка, а потом будет Надюшка, правда?

– Д… да. Будет. А п… потом – Наумка. И Яшка. И Гришка… обязательно!

– И Викуша!

– И Игорешка! И Катька, и Светка! Но это уже внучки… Господи. Ты мое счастье, Гарюшка. Люблю тебя, люблю! Люб-лююю…

10. «Еще не все дорешено…»

«Теплая труба» – она теплая только в сравнении с «Холодной», а вообще-то морозильник еще тот. И сквозняк ужасный. Как они вообще тут петь умудряются?!

Дослушав вторую песню, я отлепляюсь от простенка с афишей «Мариинки», и на негнущихся ногах ковыляю к стоящим у стены ребятам. Тика, только что говоривший с напарницей, при виде меня мгновенно умолкает и делает непроизвольный шажок в сторону. Улыбаюсь ему ободряюще – он слегка расслабляется, но смотрит все равно настороженно.

Заготовленный в кулаке стольник ложится в сиротливую кучку рублей и двушек. Ветер немедленно рвется его присвоить – но пока он несется от угла, Тикина подруга успевает легким движением руки телепортировать добычу куда-то в складки своего одеяния. Не знаю даже, как его назвать: балахон? Недоряса? Перепальто? Во всяком случае, не галябия, хотя кто-то из предков этого чуда с ней явно согрешил. А вот это сверху с бахромой – это пончо, тут я почти уверена.

Выпрямившись и поправив гитару, пончовладелица протягивает руку:

– Привет, Нель. Я Дженни. Ничего, если на «ты»?

От неожиданности я на секунду теряюсь. Ну правильно, не мог же он ей не рассказать…

– Очень приятно, Дженни. Здорово поешь.

– Спасибо, – в ее лице на секунду отражается что-то странное. Я решаю, что ее просто достало столь стандартное начало разговора, но Тика подает голос сбоку:

– Естественно, здорово – у нее училище по вокалу!

У меня предсказуемо отпадает челюсть, однако девушка только устало отмахивается:

– Да незаконченное, что ты ей! – и, прочитав незаданный вопрос в моем взгляде, поясняет: – Думала, певицей буду, а как нырнула в это говно… ну его нафиг!

– Да… уж лучше кроликом… – комментирует Тика.

– Ну, типа того, – легко соглашается Дженни. – У нас своя музыка. Ладно, пипл, вы поговорите пока, а я как раз чего-нибудь свое спою, окей?

– Окей, – муж мой кивает за угол. – Отойдем?

– Ага.

Звезда подземной эстрады ударяет по струнам:

 
Наш с тобой отец – архангел,
Мать – несчастная Россия,
Хоть и нищая, но все же гордая страна…
 

– Ее правда так зовут? – спрашиваю первое, что на ум пришло.

Тика фыркает:

– Откуда я знаю? Я у нее паспорт не проверял. Дженни и Дженни…

– Это ты с ней живешь? Откуда она вообще?

 
…Братья – птицы-пилигримы,
То смешные, то святые.
Сестры – маленькие ведьмы.
Краше всех – одна.
 

Он пожимает плечами:

– С Москвы вроде. Во всяком случае, там тусовалась до Питера. Мы с ней тут и познакомились, прямо вот где ты щас стоишь. Она только приехала, искала, у кого вписаться, а мы с одной девчонкой аскали как раз. Ну, она подписалась с нами, я ее к Андрюхе привел, а потом мы с ней сняли у этого алкаша… я тебе рассказывал.

 
Как ей мир казался тесен,
Как ей тяжко в нем дышалось!
Ну как в него вместить ей было
всю свою любовь?..
 

– Забавно, – я и вправду смеюсь, Тика смотрит вопросительно. – Вы настолько… непохожи…

 
…К одному на белом свете
Ей кружилось и леталось
Через сотни километров
из волшебных снов.
 

Он неожиданно хмурится:

– Да ладно тебе. С тобой мы – сильно похожи, что ли? – и, удовлетворившись моей задумчивой гримасой, добавляет уже веселее: – Джен прикольная. Легкая очень. И хиппуша настоящая, не то что мы. Чего, думаешь, я хаер сбрил? Чтоб мустангов от нее не нахвататься!

Видимо, у меня на лице проскакивает вся гамма эмоций разом, потому что муженек испускает совершенно неприличное хрюканье:

– Ага, к вопросу о похожести! Меня – так вообще не колышет! А они с Далькой… ну подружка ее, приезжает периодически… они, короче, в автобусе иногда начинают друг у друга мустангов ловить. Такой цирк, вообще! Народ просто в окна вылазит на ходу.

 
Что ж ты, маленькая ведьма
С серебристыми глазами,
Ты кому мечтаешь сердце вечное отдать?..
 

– Беее…

– Да ну тя, – он с пренебрежением машет рукой. – Ничего ты не понимаешь в колбасных обрезках.

– В таких – точно не понимаю, – соглашаюсь вполне искренне. – А на что вы живете-то? Одним аском?

– Не, не только…

 
…Ты, что комкала пространства?
Ты, игравшая веками?
Ну как мальчишке не смеяться и не изрекать…
 

Останавливаю Тику жестом:

– Погоди, я послушаю…

 
Не вгрызайся в стены тюрем —
Не для этого нам зубы.
Не танцуй на водной глади —
ведь ко дну пойдешь.
…Уам-па!..
Не целуйся со звездою —
Превратятся в пепел губы.
Не сжигай души бесплатно – даром проживешь.
 

– Это ее?

– Ага, – с затаенной гордостью.

– Хм. Интересно.

 
Кто был прав, а кто не очень?
Не сужу, да и не знаю.
Шаг за шагом он вползает выше на ступень…
 

– Так ты подрабатываешь?

Он кивает:

– Конечно. Статьи иногда делаю, на всякие сайты, в универе халтурки бывают. Рефераты народу делать, материалы подбирать… да мало ли.

– Плюс стипуха?

– Ага. Ну, и Джен тоже работает, в рекламных акциях каких-то. Знаешь, на улице раздают образцы?

– Ууу… тоже мне, работа…

 
А сестра искрится смехом,
И летит… куда – не знает.
В рай ползут, да лучше в бездну,
только бы лететь…
 

Тика слегка морщится:

– Да не хуже других, чего. Короче, нам хватает, мы ж за копейки снимаем. Но вообще она ищет сейчас что-нибудь нормальное, типа кассирши.

– Ну, и то лучше. Хотя какая кассирша – с мустангами?!

– Да это давно было, ёлки! Она их вывела уже, просто прикалывается.

 
Наш отец-архангел умер,
И о нем давно забыли,
А Россия-мать собою стала торговать…
 

– Ладно, – вздохнув, поправляю сумку на плече. – Мне пора, на самом деле.

– Бежишь куда-то?

– Да концертик тут… – я неопределенно машу рукой. Тика неожиданно щурится:

– В ЕКЦ, что ли? – и увидев, что угадал, довольно кивает. – Меня тоже звали, но у нас… свои концерты. Надо работать, пока еще не зима. Сегодня вот с твоим стольником рублёв четыреста выйдет.

– Ху, – удивление мое вполне непритворно. – Ну нормально, чтоб вам всегда так аскалось. Не, погоди, дослушаю все-таки…

 
Ты мне, братец, не поверишь,
Может, даже посмеёшься,
Но я помню крошку-ведьму, младшую из нас.
…Уапп-пау!..
Небо станет голубее,
Если ты мне улыбнёшься.
Вспыхнет искорка в глубинах
се-ре-бри-стых глаааз!22
  Слова и музыка – Елена Никифорова ([битая ссылка] Марен). Послушать можно [битая ссылка] тут.


[Закрыть]
 

– …Нель, ты забегай в гости, – Дженни явно жалеет, что не успела поговорить. – Миша у нас тихий, можно хоть всю ночь сидеть.

– Ага, – ухмыляется Тика, – тихий, особенно если ему налить. Лис, ну ты правда заходи, мы по вечерам обычно дома. Позвони только заранее.

– Окей. Вы тоже заходите… – подмигиваю, разворачиваясь, – …небось борща уже месяц не ели?

Переглядываются растерянно, потом одновременно произносят: она – «С весны…», он – «Что такое боржч?..»

Пугая хохотом прохожих, выскакиваю наверх, на Михайловскую: действительно же, опаздываю неприлично! Но совершенно о том не жалею: по крайней мере за Тику теперь можно не волноваться. Хорошую девчонку нашел, вдвоем не пропадут. Пожалуй, и правда надо забежать к ним, где-нибудь поближе к выходным.

Топот за спиной нагоняет меня почти у поворота на Итальянскую. Бежит, запыхался – сказать что-то забыл, что ли?

– Ты чего, кот?

– Я… это… щас. Вот, держи, это тебе. С днем рождения.

В руки мне впихивается небольшой пакет с чем-то объемным внутри. Все настолько неожиданно, что я даже возразить не успеваю. А он торопливо продолжает:

– Не злись, просто я тебе всегда хотел что-нибудь подарить, а сейчас такой случай… как раз позавчера купил, и так в рюке и таскал, забыл выложить. Не понравится – выкинешь, или отдашь кому-нибудь. Ну все, счастливо! Удачи!

Лысая ушастая башка уносится к Невскому, лавируя в людском потоке. Придя в себя, я еще раз смотрю на сверток в руках…

Разворачиваю шуршащий полиэтилен…

Бумагу…

Ярко-рыжий лисенок свернулся калачиком у меня в ладонях. Мордочка укрыта пушистым хвостом, блестящие глазки – хитрые и чуть-чуть грустные.

…когда я врываюсь в Трубу, сбивая с ног идущих навстречу – там уже никого нет.