Текст книги "Круги от камушка"

***

У старшеклассника Хоева последние полтора года тоже зрели некие смутные мысли относительно исторички-истерички. Что-то из области «обесчестить и бросить в полк». Конечно, воли им Костик не давал, невозможному в данной реальности обесчещиванию и бросанию предпочитая старательный обход рыжей стервы по максимально возможному радиусу… но в глазах что-то тоже плескалось, видимо.

– Итак, начиная с девяносто третьего года… Что ты на меня так смотришь, Хоев?

– А что, нельзя? Я вообще-то на вас и должен смотреть.

– Ты слушать должен! А не пялиться!

(хихиканье на грани слышимости)

– Кто пялится? Я?? Да было б на что пялиться, ёба! Уй, бля…

В тишине громко стукнула об парту выпавшая у Оли Киреевой ресница. Старшеклассники на линии, соединяющей училку и Хая, инстинктивно вжали головы в плечи – когда в канале пойдет разряд, каждый сантиметр расстояния может спасти жизнь. ОБЖ в классе любили.

Запахло озоном.

– Тты. Ссс… Всстал быстро!

С грохотом товарного поезда издевательски меееедленно отодвигается стул.

– Ссюда иди! Ссучонок!

– Ты че, вообще ебанутая? Дури обкурилась, бля?!

– Сюда, я сказала, каззел безрогий! И заткни хлебало, а то щас сама заткну!

(шепот в пространстве, не имеющий отношения к звуковым волнам: «ващщее…»)

Подчеркнуто шаркающие шаги.

– Ну, пришел. Че дальше?

На этот раз взгляды почти в упор. Нелькина рыжая грива начинает пушиться и вставать дыбом. Вот-вот заскачут искры.

– Ты, урод! Историком себя вообразил? Все знаешь? Рассказывай, я послушаю!!

– Че рассказывать?

– Тему слышал, идиотик? По теме, с начала!

– А че я, обязан, что ли?..

Внутри у Костика булькал и рос непритворный ужас, хотя глаза еще светились злобой. «Да что она, что я ей сделал?» Взгляд из-под рыжей челки жег черепушку изнутри. Понеслись спутанные мысли: «…бля, вся школа до выпускного ржать будет… на лингвистику пойду, какая теперь история… сука, ненавижу, за что?» Снаружи он сумел выдавить блеющее:

– Ну, это… Первым указом нового правительства была отмена сдачи валютной выручки…

Нелли, не поворачиваясь, подтянула стул. Уселась. Дернула головой:

– Дальше?

– Ну, этот, министр финансов… Кох, кажется… да, Кох… выпустил указ, по которому заводы могли сами покупать все за валюту…

Взгляд палил. Ужас затопил шею, во рту стало мерзко. Костик сглотнул и замолчал.

– Ну? Дальше?!

Молчание. В глазах отчаянное: «За что?!»

– Вот, пожалуйста, любуйтесь. Кретин кретином. Гопник переразвитый вульгарис. На истфак он собрался, сучонок! – Нелли шипела, как записываемый мужиками костер. – Тебя туда даже сортиры мыть не возьмут! Тебе же восемнадцать почти, дебил, а в башке одни девки! Ни единой мысли! Ни-е-ди-ной! Пустота звенящая! Вакуум!! Где вас таких клепают, а?! Ну скажи хоть что-нибудь, родной? – тон внезапно сменился на ласково-просящий. – А то ведь я подумаю, что у тебя с перепугу остатки мозгов в штаны вытекли. Скажи хоть слово, ушастенький? Молчит… Плохо тебе? Дурку вызвать? Ребята, у кого-нибудь телефон дурки есть? Вы ж тут через одного шизики, неужто нету?!

Класс смотрел завороженно, никто даже не пошевелился. «Эк я их», – подумал кто-то внутри Нельки с гордостью. – «Это и есть, что ли, педагогическая жилка?»

Что-то надо было, однако, делать с этим истуканом. Как бы действительно не сорвать пацану гайки.

– Костя? Коостяаа? Ау-у?

Хай пошевелился. Ужас уходил, злоба не возвращалась, в башке стало дымно, смутно и прохладно. Не говоря ни слова, он повернулся и пошел к выходу.

«Сумку свою подхватил», – машинально отметила Нелька. – «Значит, в сознании».

– До свидания, Нелли Наумовна.

Дверь закрылась мягенько, без стука.

Молчал класс, молчала учительница. В молчании досидели до звонка, молча стали собираться. Нелли встала. Голос прозвучал неожиданно тускло:

– Ребята, выучите сами то, что я недосказала? Хорошо?

Под недружные «да» и «конечно» она выбрела из класса. «Есть сегодня еще уроки? Да, еще один у десятых. Отпрошусь, скажу – плохо мне. Валерьевна нормальная, поймет.»

«Что ж я сделала-то, а? Чем он меня так взбесил? Не самый же урод, есть хуже…»

***

Костик сидел за компом и просматривал отредактированную запись. Собственное лицо и возможные приметы он, где можно, вырезал, где нет – заретушировал как следует. Катькино – наоборот, выделил порезче. Крутая, кстати, камера в этой мобиле, хоть вообще ее не отдавай.

Неделю ковырялся, на все забив, зато теперь…

Что «теперь» – пока было неясно. План не вырисовывался. Выяснить адрес и в почтовый ящик письмо кинуть? Не, рискованно: девка реально боевая лошадь, а ее бывшие одноклассники нынче – серьезные ребята. Ладно бы еще ее собственные фото, а тут сеструха, за сеструху она геноцид устроит.

Катюху жалко, кстати. Только начали с ней, и сразу все закончится. Узнает – не простит. А девчонка классная, вообще-то.

За последние дни, порывшись в обостренной стрессом памяти, Костик, кажется, начал нащупывать истоки всего этого бреда. Вспомнил даже тот случай, когда Катьку после школы встречала приехавшая сестра, а они с пацанами по привычке набросились и принялись рыжую-конопатую доводить до слез. Ритуал у них такой был в то время. Выражение лица сестры (как и само лицо) память, разумеется, не сохранила – он тогда на другое смотрел – но имелись основания заподозрить, что его-то это лицо тогда запомнило. А через несколько лет явилось в школу в колпаке палача и устроило обидчику показательную казнь.

Ну не дура, а? Кто в пятом тире седьмом классах девчонок за косы не дергал, покажите мне этого святого идиота?!

Правда, потом еще была эта история с выпускным, налакавшейся шампусика Баранкой и внеплановыми поцелуями в ночных кустах за рестораном (надо ж было Леське имено в этот день застрять в Энске – чего ее туда вообще понесло!) Каковые поцелуи – ежу понятно – плавно и стремительно переросли в обжимания, а обжимания, в свою очередь… короче, хорошо, что успел выдернуть вовремя. А то был бы им десятый класс, гы. Ей в роддоме, ему на зоне. Учитывая ту историю с Тохином в восьмом – точно загремел бы. Мамка у сестричек – божий одуванчик, но вот старшая пошла явно не в маму. Что ж там за папа Наум такой был, интересно?.. Ладно, проехали.

Но если даже допустить, что Катька все растрепала сеструхе – ну и что? И что, вашу мать?? Никто ж не заставлял, сама вешалась! Что, раз восемнадцати нет – так сразу яйца резать? Ну так давайте всем тогда уже: на том же выпускном, в тех же кустах и Вася-еще-не-культурист свою обожаемую Вил… Виолу валял, и «параллельная» Леночка с «непараллельным» Ромочкой стонали, и даже, по рассказам, кого-то с Байковой видели. («Кто-то», правда, так и остался неизвестным героем: когда к одиннадцатому классу Светка наконец превратилась из советского пупса в китайскую копию Барби, выяснять подробности давней истории уже всем было лениво. Может, Бэтмен пролетал, а может, шампанский глюк. Сама Байкова об этом не распространялась).

«Не, психованная она, точно». Хай вспомнил бешеную тьму в Нелькиных глазах, и поежился.

«Ничче», – проговорил он мысленно. – «На всякую хитрую гайку найдется болт с левой резьбой.»

***

– Нелли Наумовна?..

Нелька дернулась. Вечер же, восемь почти, что этот козел тут делает?

– …Нелли Наумовна, погодите секунду. Я спросить хотел кое-что.

Козел подошел, глядя явно заискивающе. Извиняться, что ли, собрался? Что это у него в руках?..

Некоторое время длилась немая сцена. Учительница отупело смотрела на всунутую ей в руки фотографию, ученик слушал звон в ушах и против желания прощался с жизнью. По крайней мере, с жизнью человека с руками, ногами и еще кое-чем важным и нужным.

…Голос был едва слышен, без интонаций и выражения. Как у робота, объявляющего сумму на банковском счету.

– Это что?

Вдохнуть поглубже…

– А вы сами не видите?

– Ну и… что теперь? – так же мертво.

Внутри у Хая кто-то громко и радостно произнес: «Оп-па!». Вечер обещал быть томным.

– Теперь? Ну, допустим, давайте сейчас… через пять минут… встретимся у туалета на третьем этаже. Пойдет?

– Ннет.

– Нет?? А у вас другое предложение?

– Я… денег тебе дам… сколько ты хочешь?

– Ой, держите меня. Какие у тебя деньги, дура. Еще варианты?

– Нет… Костик, не надо…

– Слышь, фиг ли ты выпендриваете… выпендриваешься? Секи, сука, что будет завтра: это еще не самая клевая фотка. Вся школа будет обсуждать, до первоклассников!

«Давить, давить ее, чтобы не дернулась! Бля, страшно!»

– Нне надо…

– Да что ты? – Хай наконец позволил себе победительную ухмылочку. Вышло кривенько. – Ва… тебе после такого в этом городе не учить. Сестра-то твоя – шлюха, к ней очередь выстроится. И куда ты поедешь? А?

– Не нааадооо… Кооостииик…

Девушку затрясло, фотография выпала из рук. Вот тебе и вся гордая и неприступная Наумовна. «А я-то боялся!..» Хай подобрал фотку, спрятал в карман, и еще раз внятно проговорил училке в лицо: «Шлю-ха твоя сестра. А ты щас пойдешь на третий, к туалету. Через пять минут не придешь – завтра можешь вешаться».

***

В грязноватой кабинке женского туалета – шепот, стук локтями о стены, звуки вялой борьбы:

– Да повернись, тебе сказано! Неудобно за сиськи держаться!

– Кооостяа… по… пожаалуйста…

– Бля, какие! Свитер снимай нахер, и рубашку тоже. Да на пол, дура! Дай сюда. Оооу, пиздец просто. Как он у тебя расстегивается? Застежки нет, че за хрень?

– Ссспере..переди… ииии…

– А, во, точно. Ох ну ни фига себе… ой йооо… ни фига себе ты какая… вобще, бляаа…

– Кооостик, ну… ну… не надо…

– Стой смирно, кобыла! Руки убери! Ух, бляя…

Некоторое время из кабинки доносятся только урчащее сопение и всхлипы. Потом стуки возобновляются:

– Юю… юбку… не троонь! не трооонь!

– Чего?! Заткнись, ты! Руки убери, сказал! …Ой, клево как! Куда там твоей мелкой шлюхе.

– Ааааээээ… ааааыыаа…

Да, это определенно была не Катька. С таким роскошным изобилием Костик еще не сталкивался. В порниках видел, конечно, но всерьез не верил. Силикон, мол. Вот тебе силикон!

Груди в ладонях помещались с большим трудом. Если честно, то совсем не помещались. Вроде снаружи ничего и не торчит, а лифчик расстегнул – они как выскочили! Сверху закругленно-изогнутые, курносые такие (измученный геометрией мозг издевательски подсказал: «гиперболоидные»), снизу идеальными сферами. Минут пять по ним бродил, пока в знакомые места не выбрел. А соски маленькие, как вишневые косточки. Прикольно так по ним ладонями водить: щекочутся.

Животик офигенный: мягкий, тёплый, «дышит» под рукой – вверх-вниз, вверх-вниз. Талия тоненькая, прямо как у выпускницы. И шейка тоже очень приятная: можно ее щекой гладить, пока сзади прижимаешься, она от этого так смешно подергивается. Только волосы в сторону отгрести. За спину себе их закинуть, типа плащ. Легкие такие, пушистые… класс…

Когда начал расстегивать юбку, девка вдруг засопротивлялась. В себя, что ли, стала приходить? Костик на секунду облился холодным потом, представив себе неожиданное возвращение Наумовны из дальних странствий в затиснутую в сортирную кабинку покорную тушку Нельки. Куда она его – в окно определит? Или в унитаз забьет, ногами вперед по самую шею? Никакой товарищ Сухов не откопает… Впрочем, первый же окрик успокоил: мятежный дух явно искал бури в чужих краях и домой не торопился.

Ниже пояса тоже оказалось зашибись. Гордая красавица колготок не носила даже в феврале, ограничившись длинной теплой юбкой и чулками, так что руки Хай распустил не на шутку. Развернул девку к себе лицом и принялся одновременно обхаживать снизу и сверху. Заставил слегка раздвинуть ноги (опять небольшой взбрык непокорности), сдвинул в сторону трусики. Ничего особенного, все как у одноклассниц, только покрупнее и помягче. А вот подстрижена клево: аккуратные такие рыжие меховые полоски, и сверху островок в форме парашютика. «Для кого это она такой марафет наводила? Явно ж не для меня…»

Злоба последней недели прошла, страх тоже понемногу улетучивался. Теперь Костик спокойно любовался тем, что ему открывалось – ухоженным и манящим телом взрослой женщины. Уже не лапал, а неторопливо гладил, не щипал, а пощипывал. Помял между ног, потискал булочки (спортивная девочка, ты гляди-ка). Снова прошелся снизу доверху, неторопливо переходя от кайфа к кайфу. Зарылся лицом в пух волос, поразившись еще раз, какие они у Нелли невесомые и воздушные. У единственной на его коротком пути девчонки с длинными волосами – эти волосы были густыми и тяжелыми, их можно было лить с ладони, как воду. Катькино каре недлинных кудряшек даже слегка кололось на ощупь. А Нелькины волосы взлетали от тепла ладони, как язычки огня. Оторвал вторую руку от груди, тоже погрузил в рыжее, пошевелил и зачарованно стал смотреть на огненные переливы.

…Столько впечатлений от первого раза, что как-то уже расхотелось доводить дело до конца. Или тело до конца? «Так себе каламбурчик», – пригвоздил собственное мышление Костик. – «Блин, но и отпускать не хочется! А, вот что я с ней сейчас.»

Снова развернул затихшую, покорную девушку. Взялся одной рукой за грудь, другую сунул в так и не снятые трусики. И принялся, лихорадочно вспоминая виденные фильмы, гладить, крутить и мять. Опыта нет, ччерт. Одноклашкам оно не надо, их пока разденешь – дважды кончить успевают…

Когда через пару минут девушка вдруг прошептала «не так… вот так, смотри…», аккуратно подвинула его верхнюю руку и направила несколькими движениями нижнюю – это даже не показалось странным. Ну, помогает… женщина – она ж тоже человек. Ей же тоже хочется приятного, в конце концов.

Еще спустя некоторое время Нелли повернула голову и и осторожно подставила губы. Убедившись, что целоваться Костик толком не умеет, пластично и мгновенно развернулась в руках (опять секундный приступ ужаса от осознания, с какой легкостью она бы при желании свернула ему шею). Ласково взяла ладонями за уши. Притянула.

Дальше было смутно и урывками.

***

– Неелька…

– Ну чего, глупенький?

– Не, просто… Неееелька. Неееелечка. Лисенок рыжий. Зверюга моя сумасшедшая.

– А ты – Тика. Тика-тик, тика-тик. Туда-сюда, туда-сюда…

– Вот про туда-сюда – не надо. Не напоминай пока. Я и так встать не могу.

– А тебе и не надо вставать. Его достаточно.

– Нелька, пощади!

– Ладно, живи, презренный раб плоти. Ты мне еще нужен. Целиком. Я тебя еще сожрать должна, от от сих… (чмок) до сих… (пауза, чмок) И впитать всего. И еше раз сожрать. Ты от меня теперь так просто не сбежишь.

– А я и… иааауауу… не хочу сбегать. Кто еще кого сааужрет… ааауыуауээ…

…пауза…

– А Катька… она на самом деле… аауау… классная… Я даже не хотел… Не говори ей, а? а… аааэуаыууу…

Снова пауза, в которую постепенно вплетается ровное сопение.

– Тииик… Тиика… солнце… как же я тебя ненавижу, дурака…

2. «Отказали тормоза…»

Наумовна открыла сразу после звонка. «У дверей ждала, что ли?» – подивился Тик.

– Заходи скорее, холодно. Ой, цветы… спасибо… где ты в феврале ирисы достал, волшебник?

– Места надо знать, солнышко. Есть такое место, называется «оранжерея». Вот там волшебники.

– Так там же не продают? Неужто спер?! С кем я связалась, боже мой!

– Ну дык, Нельк, откуда у февральского школьника деньги на ирисы? На ириски, и то не хватает… Да купил я, купил! Ааа! Отпусти ухо! Оно мне дорого как память! Нелька! Я у знакомой купил, она там работает, своим можно по чуть-чуть! Нелька, оторвешь, пустии! Мне родители денег дали, на книжку, скажу кончилась с интернета скачаю и верну я им все ну пусти собаакаа!

– Ыррр! – рыжая бестия в последний раз дернула искусанное ухо, с неохотой отпустила, урча, и на всякий случай щелкнула зубами перед носом непритворно дрожащего Костика:

– Смотррри у меня! Пррроверю!

И ведь пррроверит, не постесняется. Прямо сейчас вот родителям позвонит, и скромно так скажет, мол, книжку Косте я из своих одолжу, а деньги он вам вернет. Кроме тех, на которые мне коробку конфет купил. Подлиза он у вас, мол.

Да не в том смысле подлиза, что вы!

– Алло? Здравствуйте, Валентинсанна, это Нелли Баранова, учительница Кости…

Тяжко быть любовником собственной училки.

***

Хотя, помилуйте, какие любовники? Вон, сидят за столом рядышком: то ли научный диспут, то ли репетиция в клоунском училище.

– Что это за бред, Тик? Где ты эту чушь вычитал?

– Ничего не бред! Это Тонгерен и Боргхаммер писали. Что крест действительно могли найти во времена Константина, но Елена тут может быть и ни при чем, и вообще все сложно. И главное, никаких гвоздей, гы. Ну действительно же, нет упоминаний до конца четырнадцатого… всмысле, четвертого века?

– Это ты Евсевию поверил, который крест не упоминает. А Сократа и епископа Кирилла куда приткнешь?

– Ну… не могу же я всех прочитать…

– Аа, вот тогда и не моги утверждать, если всех не читал! – Нелли звонко щелкает Костика по лбу, тот бурчит и отворачивается. – Не обижайся, Тик, но тут так: или знаешь серьезно и говоришь, или молчишь в тряпочку. Иначе однажды подловят, потом не отмоешься. Ладно, давай мне официальную версию событий. Как на экзамене.

– Официальную ей, блин. Ладно, просила – получай. Значит, так: ви таки будете смеяться, но иммиггация в Палестину началась аж в тгиста двадцать шестом году нашей эгы, повегьте мне стагому человеку, как вчега сам помню. Пегвой гепатгианткой была известная контгабандистка и чегная копательница Елена Святая – шоб ей жить до ста двадцати и гогеть в аду до втогого пгишествия. Эта деловая дамочка с Молдаванки, не успев пгойти погганконтголь, тут же по наводке от своих местных когешей наехала на хгам Венегы… Таки что вы гжете над чем я говогю, я вас между пгочим интегесуюсь?

– Ты, Жванецкий недоделанный!.. Разве можно так издеваться над старой женщиной? – Нелька вытирает глаза, всхлипывая.

– Это ты про себя?

– Про Елену, дурак! – только что задавленные всплески прорываются обратно. – Ты хоть знаешь, сколько ей лет было в двадцать шестом?

– Ннну… не. Щас… с какого она там, двести восьмидесятого?

– С двести пятидесятого, знаток! Семьдесят шесть было бабушке, прикинь?

– Уййооо. А разве тогда столько жили?

– У них учеников типа тебя не было, чего им было не жить. Я вот с тобой точно до пенсии не дотяну, помру от смеха в расцвете лет.

– Не помрешь, я тебе искусственное дыхание сделаю. Могу даже профилактически.

– Эй, ты без намеков тут, у нас урок вообще-то! Еще целых полтора часа. Все, завязали ржать, давай учиться. – Нелли поправляет растрепавшуюся челку и принимает серьезный вид. Пять секунд смотрит на такого же серьезного, надувшего щеки Костика… и оба валятся на стол в новом приступе хохота.

***

Если вы думаете, что вот сейчас мы отсмеемся, закончим наконец с Еленой, Константином и прочей ранневизантийщиной, и одним прыжком перемахнем от стола на кровать – то вы изрядно ошибаетесь. Такое тоже бывает, конечно, но тогда уж прямо посреди урока – ибо никаково терпежу не осталося, значить. Потом, напрыгавшиеся и умиротворенные, после третьего-четвертого раунда, душа и кофечая – лежим и договариваем, дорассказываем, дообсуждаем. Я репетиторша добросовестная. Тик, правда, потом на уроках засыпает, но это уже не мои проблемы. Он не жалуется, во всяком случае.

А вообще-то оно все строго. Раз в два-три занятия, то есть в десять примерно дней, чаще я стараюсь его у себя не оставлять. И без того слухи потихонечку ползут. Официальная наша легенда – что будущее светило науки, ввиду неумолимо надвигающихся экзаменов, ходит к репетитору заниматься дополнительно историей (и это чистая правда, хоть под дверью подслушивайте), а после занятий иногда заруливает ночевать к таинственной и очень стеснительной «подружке» (что тоже правда, если под определенным углом посмотреть). Родители в подружку еще верят, но девчонки в школе уже почуяли неладное. «Признавайтесь, девки, у кого Хоев ночует?» – «Хрен его знает. Не дома же?» – «Неужто у Баранки?» – «Ага, на подоконнике снаружи!» – «На самом деле он – Бэтмен!» Общий хохот. Меня они пока всерьез не заподозрили – благо, на публике Тик по-прежнему изображает передо мной заискивающий испуг с нотками наглости. Артист он слабенький, но одноклассникам хватает. Я ему стараюсь подыгрывать, хотя находить слова для издевок становится все труднее.

Впрочем, недолго мне мучиться: пару дней тому Танька, соседка моя, вывалилась утром из своей двери ровно в тот момент, когда я по-тихому выпускала любовничка. Караулила, змея носатая. То есть ее круг уже в курсе, хоевская рожа на районе всем известна. Встретят меня скоро взгляды в классе, ой встретят… Я даже знаю, кто как смотреть будет:

Пацаны, как один: «Бля, почему не я?!»

Агапенко: «Наплачешься ты с этим кобелем. То ли дело мой.»

Байкова: «Нелли Наумовна, если он вас хоть пальцем…»

Киреева: «Ну, глаза, ну, волосы… Поматросит и бросит, как меня.»

Хайреддинова: «С учительницей?! И она смеет после этого сюда приходить?!»

Лапиньш: «Молодца! Все на борьбу с недоебитом!»

Не осудят, в общем, скорее посочувствуют. Эти детки уже кое-что про жизнь успели понять.

В учительской будут носы кривить, конечно – но что они мне сделают, старые карги? Из школы меня не выгонят: Валерьевна чуть не на коленях просила тогда, чтобы я к ним пошла, а не в гимназию. Там, между прочим, до сих пор одна историчка на все классы, по кличке Бедная Саша. Или иногда Бледная Саша. Я ей и правда не завидую: мы с коллегой Тамарой делим на двоих то же количество, и все равно приходится засиживаться до вечера иногда; а Сашка вообще, кроме школы и кровати, ничего в жизни не видит. На две ставки пахать – удовольствие для извращенцев, если хотите знать мое мнение. Особенно с нашими зар… извините… зряплатами.

…Бойкот мне объявят, говорите? Не смешите мои тапочки. Кого они тогда клевать будут – Юльчина с Марго, что ли? Чтобы, как Евсеевна в тот раз, уехать на «скорой» с гипертоническим кризом? Это я девочка тихая и беззубая…

Короче, в школе ничего страшного не случится. Пообсуждают месяц, да и забудут.

…А вот как я буду с сестренкой объясняться, кто бы мне подсказал?