Текст книги "Жизнь языка: Памяти М. В. Панова"

В какой-то мере Н. С. Трубецкой в этом высказывании противоречит сам себе. С одной стороны, фонетическое описание для него – исходный пункт и материальная база фонологии, с другой – фонетика и фонология принципиально независимы друг от друга.

До сих пор нам удавалось в своих построениях избегать противопоставления фонетики и фонологии. Нами были уже выделены важнейшие свойства звуковых единиц – их различительная сила. Это сугубо фонематический критерий. Кроме того, все звуки разделены нами на гласные и согласные. Таким образом, единица /а/ характеризуется нами как гласная, противопоставленная 4 единицам и самой себе, следовательно, имеющая коэффициент 5. Но точно так же характеризуются у нас и все другие гласные! Единица /б/ перед /а/ характеризуется как согласная, противопоставленная 36 единицам и самой себе, следовательно, имеющая коэффициент 37. Но точно так же характеризуются у нас и все согласные в этой позиции! Если мы изучаем различительные свойства звуковых единиц, то должны дать каждой единице ее индивидуальную характеристику.

Когда мы утверждаем, что два звука являются фонетически соотнесенными, мы не утверждаем, что они тождественны. Просто звук [а] ближе к звуку [а], чем к звуку [у]. Уточнение их отношений – задача дальнейшего анализа.

Предположим, что единицы, находящиеся в соответствии, обладают какими-то общими признаками (иначе они не находились бы в соответствии) и в то же время имеются признаки, которые их противопоставляют (иначе их дифференциальная сила была бы одинаковой).

Дальнейшее продвижение в выбранном направлении возможно при условии, что при наделении фонетических единиц признаками будет учтено их позиционное распределение. Так, все согласные можно разделить на те, которые употребляются перед [ы], а также перед [˙а], [˙о], [˙у], [˙э], и те, которые употребляются перед [и], а также перед [˙а], [˙о], [˙у], [˙э], Первые составляют класс твердых согласных, вторые – класс мягких согласных. Звук [j] употребляется перед [а], [о], [у], [э], но не может появиться перед [ы] и [и], следовательно, он представляет собой отдельный класс из одной единицы. Это класс палатальных согласных. Таким образом, наделение фонетических единиц некоторыми признаками возможно на основании изучения их позиционного поведения, без непосредственного обращения к их физической природе.

Противопоставление сонорных, звонких и глухих можно «вывести» следующим образом. Перед /б/, /г/, /д/, /ж/, /з/ невозможен класс /к/, /с/, /т/, /ф/, /х/, /ц/, /ч'/, /ш/ и наоборот – перед /к/, /с/, /т/, /ф/, /х/, /ц/, /ч'/, /ш/ не встречаются /б/, /г/, /д/, /ж/, /з/. Следовательно, это два различных класса звуков. Перед /в/, /р/, /л/, /н/ /j/ допустимы оба класса звуков. «Подбираем» этим классам «традиционные» наименования и получаем три класса:

звонкие: /б/, /г/, /д/, /ж/, /з/;

глухие: /к/, /с/, /т/, /ф/, /х/, /ц/, /ч'/, /ш/;

сонорные: /в/, /р/, /л/, /н/, /j/.

Но ведь /в/ не сонорный! Это с какой стороны глядеть. Если глядеть так, как сейчас сделали мы, то он сонорный (что бы там ни показывали инструментальные исследования). Но с другой стороны – он звонкий. «Настоящие» сонорные могут употребляться как перед глухими, так и перед звонкими (лба – толпа), тогда как /в/ может употребляться только перед звонкими согласными и, следовательно, по данному свойству относится к их числу.

Двигаясь в построении фонетики и фонологии столь мучительным путем, который мы определили для себя, имеем и некоторые приобретения. Одно из них – выявление двойственной природы /в/. Он характеризуется и как сонорный, и как звонкий. Строго говоря, его надо выделить в особый класс звонко-сонорных. Конечно, особая природа /в/ отмечается, но в процессе его сугубо фонетической характеристики данное его свойство не получает отражения.

Можно обратить внимание и еще на одно «приращение» к традиционным представлениям.

Рассмотрим эффект «исчезновения» [j] перед [и]. Мы можем констатировать, что перед /а/, /о/, /э/, /у/ употребляется три типа единиц: /б/, /в/, /г/, /д/ – твердые, /б'/, /в'/, /г'/, /д'/ – мягкие и /j/ – палатальные, а перед единицей /и/ – только два типа: твердые и мягкие. Следовательно, дело не в том, что каким-то случайным образом из системы в одной из позиций выпал [j], а в том, что в этой позиции отсутствует целый класс единиц, представленный, правда, всего одной единицей. Стало быть, в позиции перед /а/, /о/, /э/, /у/ мы имеем трехчленное противопоставление согласных, а перед /и/ – двучленное. Итак, в позиции перед /а/, /о/, /э/, /у/ наблюдается система из согласных, противопоставленных по трем признакам: твердые – мягкие – палатальные, в позиции перед /и/ система включает в себя противопоставление по двум признакам: твердые – мягкие.

При таком подходе невозможность противопоставления [jи] и [и] из вопроса периферийно-орфоэпического превращается в важную фонологическую проблему. При построении своей таблицы мы исходили из того, что сочетание [jи], противопоставленное «чистому» [и], невозможно. Однако на этот счет имеются разные указания фонетистов. А. Х. Востоков в своей грамматике оставил крайне любопытное наблюдение: «Буква и только в местоимениях имъ, ихъ, ими и после ь, напр. чьи, статьи, произносится двоегласно: йимъ, йихъ, йими, чьйи, статьйи; во всех других случаях чисто» [Востоков 1831: 343]. Следовательно, А. Х. Востоковым допускалось в ограниченном круге слов противопоставление [jи] и [и]. Об особом произношении местоимений им, их, ими писал и Р. Кошутич: «У облицима ихъ, имъ, Åми почетно и– вреди обично како jи-, дакле: jих, jим, júми (júм’^и) = њих, њима унесеноjе, по своj прилици, из других падежа:

и т. д.)» [Кошутич 1919: 25]. Р. И. Аванесов уже не допускал употребления сочетания [jи]. Он приводит многочисленные примеры, в которых сочетание [jи] не употребляется: [свлúх], [крлúм] и многие другие [Аванесов 1984: 123]. Далее он отмечает: «В соответствии со старыми московскими нормами звук [j] произносился перед ударным [и] в начале слова: в формах их, им, ими -

В настоящее время такое произношение устарело и приобрело просторечную окраску. Современное произношение соответствует написанию: [их], [им],

[Аванесов 1984: 123]. Таким образом, мы можем предположить, что еще в начале XX в. в рудиментарном виде существовало противопоставление слогов [jи] и [и], постепенно исчезнувшее. Тогда перед всеми гласными существовала трехпризнаковая система согласных.

Столь незначительное изменение повлекло за собой то, что в позиции перед /а/, /о/, /э/, /у/ русский язык сохраняет противопоставление трех классов звуков: твердых, мягких и палатальных, которые можно рассматривать как градуальную оппозицию, а в положении перед /и/ оппозиция представлена только твердыми и мягкими согласными.

Не в этом ли «микроскопическом» изменении, которое только мимоходом было замечено орфоэпистами, истоки тотального отвердения сочетаний согласных, которое до сих пор не находит полноценного объяснения?

Таким образом, мы можем прийти к выводу, что противопоставление согласных перед /а/, /о/, /э/, /у/, с одной стороны, и перед /и/ – с другой, связано не просто с тем, что в позиции перед /и/ мы «недосчитываемся» /j/, а с тем, что в данных случаях мы имеем дело с системами согласных, организованными по-разному.

Итак, нам удалось, не прибегая к сугубо фонетическим решениям, противопоставить классы глухих – звонких – сонорных и твердых – мягких – палатальных. Полученные характеристики могут быть представлены в следующей таблице.

В рамках предложенного решения только три единицы получили индивидуальные характеристики: /в/, /в'/, /j/. Как быть с другими единицами? Если воспользоваться понятийным аппаратом «Русской фонетики» М. В. Панова, то можно сказать, что мы пытаемся получить синтагмо-фонологию (фонологию признаков), используя методы парадигмо-фонологии (фонологии позиционных чередований). Даже проблемы, возникающие в наших построениях, общие. Подводя итоги рассмотрения гласных парадигмо-фонем, М. В. Панов писал:

«У нас получилось (здесь и далее курсив наш. – А. С), что каждая фонема имеет свою особую характеристику. Но в парадигмо-фонологии это вовсе не является необходимым. Несколько парадигмо-фонем могут иметь одну и ту же характеристику. Если бы гласные совсем не подвергались нейтрализации, то все они имели бы такую же характеристику, как [у]; это не мешало бы им быть различными фонемными единицами. Если бы все они (включая [у]) нейтрализовались в какой-то позиции и только в ней, то опять-таки у всех была бы одинаковая характеристика.

В синтагмо-фонологии, как мы помним, каждая фонема должна иметь свою собственную характеристику» [Панов 1967: 219].

Позиционно изменчивый русский вокализм позволил М. В. Панову придать каждой парадигмо-фонеме индивидуальный облик, но сам Панов осознавал, что это некоторая удача. Так, по отношению к древнерусскому языку, в котором нейтрализации как гласных, так и согласных были не столь характерны, пришлось бы смириться с тем, что разные парадигмо-фонемы имеют одинаковую характеристику. Может, в этом нет ничего страшного. Не беспокоит же нас то, что в грамматике слова рука и нога имеют одинаковые морфологические свойства. Но грамматика – это иное дело. Ее призвание – объединять в грамматические классы (= части речи) лексическое многообразие. Парадигмо-фонология, лишенная нейтрализации, напротив, не объединяет, а разъединяет. Действительно, все фонемы (гласные и согласные!) получают одинаковую характеристику, это значит, что парадигмо-фонология для языка такого типа оказывается вообще ненужной. Для одинаковых парадигмо-фонем следует искать иные основания для противопоставления. МФШ парадигматична в своих основаниях, именно поэтому она остается преимущественно уделом русистики. На материале других языков методы МФШ применяются с большим трудом. Парадигмо-фонология Панова – это теоретически дистиллированная позиция МФШ. Именно поэтому приемы парадигмо-фонологии почти невозможно использовать за пределами русистики. Даже диахрония русского языка не поддается разграничению синтагмо-фонологии и парадигмо-фонологии. Сам Панов попытался сделать это в «Истории русского литературного произношения XVIII–XX вв.» (1990). В главе, посвященной XX в., он вводит разграничение парадигмо-фонологии и синтагмо-фонологии, но по мере продвижения в прошлое данное противопоставление им забывается.

Но в языке, где нет нейтрализации, во многом опустошается и синтагмо-фонология. Так, исчезает необходимость в таком понятии, как архифонема.

Выявление любых признаков – это всегда результат сопоставления. Вне отношения с иным любой выбранный объект не может проявить свои признаки. Конечно, сами по себе признаки существуют, но без сопоставления они не могут быть выявлены.

С чем сопоставляется обычно фонетическая единица (= звук, фонема), уже выявленная с помощью интуитивно фонологического анализа?

Это может быть артикуляционный аппарат. Выявленная единица [т] сопоставляется с теми движениями речевых органов, которые совершаются в момент произнесения. Таким способом мы выявляем артикуляционные свойства звуковых единиц. Это традиционный путь, на котором фонетика достигла наиболее значимых результатов.

Это могут быть акустические свойства. Для выявления акустических свойств звука требуются специальные приборы. Звук, грубо говоря, сравнивается со своим портретом на осциллограмме. Результатом является определение самых тончайших свойств звуковых единиц.

Артикуляционно-акустический путь так долго был магистральным путем фонетики, что крайне трудно подвергать его продуктивность каким-либо сомнениям. Даже с возникновением фонологии лингвисты не решились отказаться от него, так как вполне сознательно строили здание новой науки на фундаменте достижений артикуляционно-акустических исследований. Вынуть из-под фонологии акустико-артикуляционный фундамент – значит, обрушить все здание фонологии. Как говорил Н. С. Трубецкой, фонология только берет из фонетики некоторый материал, а потом становится совершенно независимой. Но с грузом чуждого материала трудно оставаться абсолютно независимым. Фонетическое прошлое довлеет над фонологией, не давая ей осознать свою специфику. Мы пытаемся выстроить здание фонологии и фонетики одновременно. Строго говоря, это попытка выстроить здание единой науки, где бы «чистая» фонетика не была бы необходимым основанием всех принимаемых решений. Это сложный путь, так как нам часто приходится полагаться на очевидность. Даже единство звука, как уже говорилось ранее, – это некоторый допуск, предположение.

Да и в целом разъятие звука на его акустические и артикуляционные составляющие, чрезвычайно интересное и важное само по себе, оставляет впечатление чего-то очень далекого от лингвистики, призванной изучать язык как целостность.

Для выделения важнейших свойств звуковых единиц они должны сравниваться друг с другом.

На этом пути нам пришлось вырабатывать некоторые правила. Попытаемся их сформулировать.

1. Единицы, различающиеся в одной позиции, не могут быть отождествлены. Пока для нас понятие позиции включает в себя простейшие вещи: перед каким-то звуком (например, перед [а]) или сочетанием звуков (например, перед [ва]) или после тех или иных звуков (например, после [а]). Если перед [а] возможно [к] и [г] ([ка] – [га]), то они не могут быть признаны за одну единицу.

2. Важнейшее функциональное свойство выделенных единиц – их различительная сила. Каждой выделенной единице присваивается коэффициент различительной силы.

3. Единицы, имеющие одинаковые акустико-артикуляционные характеристики, должны быть отождествлены. Так, разные виды [т] объединяются в одну единицу: /т/ = /т₃₇/ – /т₃₆/ – /т₂₃/ – /т₂₂/ – /т₁₀/. Как назвать эту единицу? Она объединяет в себе звуковые единицы на основе физической близости вопреки различию в их функциональных свойствах. Вслед за П. С. Кузнецовым и М. В. Пановым следует назвать эту единицу звуком языка. Данная единица соотносится с понятием «фонема» в теории ЛФШ. Неслучайно Панов предлагал измерять параметры этой единицы в щербах.

4. В рамках установленных правил на основе сопоставления выделенных единиц можно сделать первые шаги в осознании их признаковой структуры, которая выявляется с помощью изучения их позиционного поведения в пределах слога. Первые шаги такого рода нами были сделаны ранее.

Вероятно, возможны и другие шаги в направлении выявления признаков выделенных фонематических единиц, но на этом пути возникают определенные трудности.

Одна из них чисто психологического свойства: пытаясь высечь из синтагматических свойств фонетических единиц их признаковую структуру, исследователь волей-неволей подгоняет возможный результат под уже имеющуюся в его распоряжении артикуляционно-акустическую классификацию звуков. Когда результат совпадает, то возникает вопрос, стоило ли идти к нему столь сложным путем, если об этом написано в самом элементарном учебнике по фонетике. Когда результат получается иной, то возникает сомнение в его достоверности.

Другая трудность состоит в том, что мы пока еще имеем дело с весьма ограниченным фонетическим пространством, в котором существует только один слог, состоящий из единственной гласной, к которой «спереди» и «сзади» примыкают согласные.

Еще одна трудность возникает в связи со слогоделением. В качестве реально существующей была выделена последовательность /рквα/, которая лексически представлена такими словами, как церквушка, морква. Согласно сонорной теории слога, данные слова членятся как цер-кву-шка, мор-ква. Получается, что последовательность ркв реальна, а слог, внутри которого эта последовательность постулируется, – фикция. Если строго оставаться в пределах слога, то мы должны отказаться от выделения этой последовательности, если же помнить, что главная наша задача на данном этапе – выявление возможных звуковых сочетаний, то трудностями, связанными с проблемами слогоделения, можно пренебречь.

Выход из этой ситуации такой: необходимо двигаться дальше в построении фонетической модели русского языка, оставляя решение ряда проблем на более позднее время, когда в нашем распоряжении будет более совершенный научный аппарат.

Итак, выделив в русском языке слогообразующие (гласные) и неслогообразующие (согласные) элементы, выявив их функциональную загруженность и наделив согласные некоторыми свойствами, мы должны сделать следующий шаг, который состоит в выходе за пределы одиночного слога.

Шаг 10. Выход за пределы одного слога. Еще раз следует напомнить, что сейчас мы конструируем язык, а не извлекаем его из текста. Именно поэтому эксплицитно в своих построениях мы опираемся на словарь, а не на звуковую цепь. Так, звуковая цепь легко (ой, легко ли?) допускает такие последовательности, как [пáпá]: У Александрийского стол [пáпá] па стоит. В пределах словоформы последовательность [пáпá] невозможна. Сопоставление слогов внутри словоформы приводит к необходимости разграничения ударных и безударных слогов. Фонетическая природа ударения – весьма сложная проблема. Подходы к решению этой проблемы самые разные. Но именно это пока можно оставить без рассмотрения. Для нас сейчас важно, что ударение существует и легко вычленяется говорящими. Многолетний опыт преподавания свидетельствует, что учащиеся почти никогда не имеют проблем с противопоставлением ударного и безударного слогов (конечно, речь не идет об орфоэпических предпочтениях: звонишь или звонишь). Следовательно, то, что слоги могут быть ударными и безударными, можно принять как очевидный факт. Более сложным является вопрос о том, свойством чего является ударность и безударность. Мы говорим ударный слог и ударный гласный, безударный слог и безударный гласный. Основу слога составляет гласный, а ударность-безударность существует только в пределах слога.

Прежде чем перейти к дальнейшим рассуждениям, приведу стихотворение М. В. Панова.

РЕКА

 
В струй
рев
бобр —
порск!
Мокр
ворс.
Мнет
волн
вал.
Мал зверь,
плеск
тих.
Быстр глаз блеск.
Выдр
ныр. Рыб
лб мр.
Крт
млк
др. [Панов 2001: 12].
 

Одна из фонетических прелестей этого стихотворения (есть и другие, например графическая омонимия двух точек: др. – точка как конец предложения и др.(угой) – точка как знак сокращения) состоит в том, что в этом стихотворении отсутствует противопоставление ударных и безударных слогов. Нет основы силлабо-тонического стихосложения – противопоставления ударных и безударных слогов, а стихотворение есть. Потому что написано оно тактовиком, который сам Панов безгранично любил и был неустанным его пропагандистом (см.: [Панов 2000]).

Следовательно, ударность существует на фоне безударности и наоборот.

Свойства, связанные с ударением, явно принадлежат гласному: он легко, без помощи согласных составляет слог и держит на себе ударение. Значит, ударение – это свойство гласного. Но… Если все так просто, тогда почему не может существовать слово [папа]. Впрочем, так же, как и [папа] – два безударных слога. А что может существовать? Только [папа] и [папа]. Почему? В пределах словоформы может быть только один ударный слог или гласный. Это очень важное свойство ударения. Считается, что ударение – это выделение с помощью фонетических средств одного из слогов в слове. М. В. Панов настаивал на том, что ударение – это суперсегментная единица языка. До сих пор мы обходились без этого понятия, а теперь оно для нас становится жизненно необходимым.

Можно сказать, что суперсегментные единицы паразитируют на сегментных единицах. На суперсегментный характер ударения указывал Е. Курилович (1946): «Само по себе ударение не является фонемой и даже признаком фонемы: в слове мýка ударение является не признаком гласного у, хотя оно и падает на нем, но признаком целого слова, потому что подчеркивает один слог, или одну морфему, которая противопоставляется всем остальным. Поэтому ударение и называется прозодическим признаком, то есть признаком, который мы добавляем к уже готовому фонетическому составу слова. Итак, например, слово мука надо анализировать не м + ý + к + а, но м+у + к + а+ ударение на у. Ударение является надстройкой над фонетическим составом слова» [Курилович 2000: 436–437].

Чрезвычайно интересные наблюдения над фонологической природой ударения были предложены П. С. Кузнецовым в статье «К вопросу о фонологии русского ударения» (1948). М. В. Панов полагал, что именно в этой статье П. С. Кузнецов «первым понял во всей глубине сущность разграничения сегментных и суперсегментных единиц» [Панов 1979: 18].

В статье П. С. Кузнецова чрезвычайно интересно следующее наблюдение: «Различие экспираторного и музыкального ударения может быть определено лишь с фонологической точки зрения. С этой точки зрения может быть проведено разграничение между монотоническим и политоническим ударением (эти понятия давно уже получили широкое распространение у фонологов Пражской школы, и я не вижу оснований отказываться от них). Монотоническим ударением называется такое ударение, смыслоразличительная роль которого проявляется лишь в месте, какое занимает ударяемый слог в слове, политоническим же – такое, смыслоразличительная роль которого проявляется не только в месте, но и в качестве ударяемого слога (два слова или две формы, тождественные по фонематическому составу и по месту ударения, могут различаться в зависимости от качества ударяемого слога, как, например, в сербском языке род. и дат. п. ед. ч. stvâri с нисходящим ударением, местн. пад. ед. ч. stvári с ударением восходящим)» [Кузнецов 1970: 366].

Останавливаясь на характеристике сербского языка, Кузнецов не делает очень важного шага, который важен для понимания фонетики именно русского языка. Ударение можно различать не только по характеру ударного слога, но и по характеру безударных слогов. Действительно, состав гласных в ударном и безударном слогах может быть одинаков. Таковы некоторые севернорусские говоры, где количество фонем ударного и безударного слогов оказывается одинаковым (см.: [Аванесов 1949: 63]). Однако в русском языке в большинстве говоров и литературном языке картина иная: отсутствие ударения сказывается на количестве гласных этих слогов. В общем виде эта картина вписывается в знаменитую формулу А. А. Потебни. Поэтому в развитие идеи Кузнецова можно различать языки и говоры, в которых составы гласных под ударением и без ударения совпадают, и языки, в которых количество гласных в зависимости от ударения меняется. Очевидно, что русский язык в большинстве говоров принадлежит к языку второго типа.

Однако на количество гласных в безударном слоге оказывает влияние еще один фактор – качество согласного. В истории русского языка такая зависимость наблюдалась и в ударном слоге. Так, после мягких согласных до определенного времени невозможно было появление [о]. Напротив, после твердых согласных отсутствовал [э]. В современном русском литературном языке такая зависимость устранена, поэтому количество гласных после твердых и мягких в ударном слоге совпадает.

В соответствии с обозначенными критериями в русском языке выделяются следующие типы вокалических структур.

Под ударением существует система, состоящая из пяти гласных. Эта структура представлена в позиции под ударением независимо от того, твердый или мягкий согласный находится перед гласным. Такая система существует в современном русском языке, в прошлом было иначе.

Принято считать, что в первом предударном слоге реализуется система из трех гласных: [нагá – рукá – былá]. Из этого перечня фонологи неоправданно изгоняют [э^ы]. Действительно, нет никаких оснований изгонять слова типа фонетический, бутерброд, Интернет и др., которые произносятся как

Возможно и иное произношение этих слов, но мы пока ориентируемся на то произношение, которое признано нормативным. Только историческими привязанностями фонологов можно объяснить то, что до сих пор (э) во многих работах не рассматривается в числе фонем, которые могут быть в первом предударном слоге после твердых парных согласных. Но проблемы не с <э>. Эта единица должна занять свое законное место в первом предударном слоге.

Проблема с поэтом. Норма рекомендует произносить [поэт – боá – сонэт]. Это так называемая орфоэпическая подсистема малочастотных слов. Не все безупречно с самой идеей малочастотности. Так, слово поэт включено в список 1500 наиболее употребительных слов русского языка (см.: [Система лексических минимумов 2003: 73]). Следовательно, все слова, частотность которых ниже частотности данного слова, должны быть включены в число малочастотных. А таких слов в русском языке подавляющее большинство. Наверное, следовало бы говорить не о подсистеме малочастотных слов, а подсистеме слов особой культурно-исторической нагруженности.

Как бы ни оценивать и ни называть слова типа поэт, следует признать, что на данном этапе исследования не представляется возможным отделить их от всех прочих слов. Пока в фонетическое описание не введена семантика, слова типа н[а]хал и п[о]эт мы вынуждены рассматривать в одном ряду. Кстати, слово нахал появляется только в списке 4500 наиболее употребительных слов русского языка [Система лексических минимумов 2003: 254], стало быть, оно менее частотно, чем слово поэт. Следовательно, система гласных первого предударного слога после твердых парных согласных оказывается равной в количественном отношении ударному слогу:

Конечно, гласные ударных и безударных слогов не равны в физическом отношении друг другу, так как безударные гласные произносятся с меньшим напряжением и, как правило, короче по своей длительности. Иногда ослабление в произношении и редукцию обозначают с помощью особых знаков, тогда транскрипция вышеприведенных слов принимает такой вид: [нага – рука – была – бутэ^ырбр6 т – поэт]. Нет необходимости специально обозначать краткость и ослабленность [э^ы], так как этот звук в русском языке встречается только в безударном положении. Физическое сходство позволяет попарно отождествить следующие звуки:

Объединение звуков [э] и [э^ы] в рамках выдвинутых принципов уже связано с определенного рода натяжками.

Дальнейшее построение фонетического описания русского языка без обращения к морфологическому критерию становится затруднительным и в значительной части лишенным смысла. Действительно, отождествление [э] и [э^ы] с помощью морфологического критерия – это элементарная операция, доступная ученику начальных классов: написание слова фонетический проверяем, сопоставляя его со словом фонетика. Взаимосвязь [э] и [э^ы] установлена. Надежно. Без морфологического критерия эта связь весьма неопределенна.

Тем не менее, отказавшись от морфологического критерия на первых порах, нам удалось определить тот фонетический минимум, который может получить исследователь до того, как будет вынужден обратиться к помощи морфологии. В принципе нами был реализован завет М. В. Панова о том, что «процесс изучения языковой системы схематически можно представить так: установив некоторое минимальное число фонетических фактов, используют их для определения некоторых (пока немногочисленных) схождений и расхождений на морфологическом уровне…» [Панов 1967: 27]. Именно установлению «некоторого минимального числа фонетических фактов» и была посвящена эта статья.

Подводя итоги, следует еще раз повторить тот фонетический инвентарь, который нам удалось выявить до обращения к морфологическому (шире – семантическому) критерию:

1. Выявлена система из пяти (и, э, а, у, о) или шести гласных (+ ы). Какая из этих систем больше соответствует системе языка, предстоит еще выяснить. Предварительно мы отдали предпочтение системе из пяти гласных.

2. В позиции перед гласными [а], [о], [у] выявлена система из 37 согласных единиц

В этой системе спорным является выделение в качестве самостоятельной единицы [ц]. Необходимы дополнительные доказательства ее монофонемности. В позиции перед [и] и [ы] выявлены системы из 18 единиц.

3. В качестве возможных решений выхода из «кризиса и – ы» было предложено:

а) признать особый состав согласных перед [и] и [ы] в количестве 18 единиц;

б) «расщепить» систему гласных на ы-образные ([а] – [о] – [у] – [э]) и и-образные ([˙а] – [˙о] – [˙у] – [˙э]);

в) объединить [и] и [ы] в составе одной единицы.

В качестве наиболее целесообразного было принято последнее решение, но оно носит предварительный характер.

4. Выявлены единицы, функционирующие в конце слога, в количестве 23. Установлены соответствия между согласными начала и конца слога. Ряд соответствий носит предварительный характер.

5. Для каждой выделенной единицы установлены коэффициенты различительной силы.

6. Выявлены структуры, выходящие за пределы слога «согласный + гласный + согласный». Единицы, выделенные в составе этих слогов, наделены коэффициентами различительной силы.

7. Если к слогу «согласный + гласный» добавляется согласный той же фонетической природы, то возникает слог который допускает двойную интерпретацию:

В качестве наиболее целесообразного принято второе решение, но оно требует дополнительного обоснования.

8. Выявленные фонетические единицы наделены определенными признаками, выделенными на основе их сочетаемости.

9. В составе словоформы выявлена первая суперсегментная единица – слог. Все слоги могут быть разделены на три типа: ударные, безударные и нейтральные в отношении этого признака (слоги односложных слов). Уточнение отношений между этими типами слогов возможно только в процессе дальнейшего анализа.

Наверное, на досемантической стадии описания фонетической системы русского языка можно достичь большего, но думается, что тот минимум фонетических фактов, которые необходимы для обращения к семантическому критерию, нами уже достигнут. Поэтому нет серьезных оснований оставаться на досемантической стадии описания: многие из возникших проблем могут быть успешнее решены с помощью привлечения семантических критериев.

Предлагаемый в статье путь объединения фонетики и фонологии – это только первые шаги (точнее – десять шагов) в выбранном направлении. Таких шагов еще надо сделать много. Наверное, многие не согласятся с конкретными решениями, можно не принять и сам путь, выбранный автором статьи, однако если кто-то из прочитавших предлагаемые размышления задумается над тем, как преодолеть разрыв между фонетикой и фонологией, и предложит свои решения, то автор будет считать, что он выполнил свою задачу.

Литература

Аванесов 1949 – Аванесов Р. И. Очерки русской диалектологии. Ч. I. M., 1949.

Аванесов 1984 – Аванесов Р. И. Русское литературное произношение. М., 1984.