Текст книги "Совесть"
Автор книги: Валерий Есенков
Жанр: Историческая литература, Современная проза
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 47 (всего у книги 47 страниц)
– И сказал Господь: не убий, ибо многие стремились тогда до срока попасть в небесное царствие, открытое им, предавши себя насильственной смерти из собственных рук. И с тех давних времен тяжкий грех самоубийства противен Ему как самый неискупимый, непрощаемый грех. Помнишь ли ты об этом, строптивец?
Он поглядел сухим немигающим взглядом:
– Когда-то надо же умереть. Теперь я готов и умру. А ты живи, когда хочешь.
Тогда, увидя, что он непреклонен, и не слушает доводов их, они в один голос решились ему помешать. Граф надолго садился рядом и твердил о мелких житейских делах, надеясь этим ничтожеством жизни отвлечь его от разверстой могилы, он же прикрикнул на графа:
– Что говоришь ты! Можно ли думать о дрязге, когда я к страшной минуте готов!
Он в самом деле был совершенно готов, ожидая, как решит его участь Господь. На его худобу стало страшно глядеть, однако как ни убивал он в себе утробное желание жить, тело его не слабело, и с удивительной ясностью работала полегчавшая голова, давая надежду на милость, ждущую его впереди.
Тогда забегали вкруг него еще беспокойнее прежнего. К нему примчался растрепанный Шевырев и встал перед ним на колени, держа в руке чашку с дымившимся бульоном, срывавшимся голосом умоляя его:
– Ну, выпей же, Николай! Ну, хоть два, хоть три, хоть четыре глотка! Ну, приди же в себя! Надобно к жизни вернуться! Это безумие! Что ты делаешь с нами? Твоя жизнь необходима потомству!
Он поглядел на него с сожалением, не находя, что бы мог отвечать. Он лишь отвернулся. Осерчавший Степан так и вскочил, со злостью крича:
– Упрямец! Упрямцем жил и упрямцем помрешь!
Он стиснул зубы, но промолчал:
Степан выскочил вон, яростно захлопав дверьми.
После Степана к нему привели генерала.
Николай Васильевич встретил генерала отрешенным молчанием.
Капнист осторожно спросил:
– Верно, ты не узнаешь меня, Николаша?
– Как не узнать? Отец твой «Ябеду» сочинил, а ты губернатором на Москве.
Капнист с радостью подтвердил:
– Вот видишь! Вот видишь!
Он негромко прибавил:
– Прошу, Иван Васильевич, тебя, не оставь вниманием моего духовного сына, что служит в канцелярии у тебя.
Капнист тревожно моргнул:
– Полно, полно тебе, Николаша…
Он же потребовал:
– Обещай!
После генерала к нему пригласили священника. Перед священником поставили полную миску душистого мытого чернослива. Священник по своей простоте прямо у него на глазах выбирал самые крупные, сочно блестевшие черные ягоды, застенчиво сплевывал продолговатые косточки в розоватый кулак, откладывал в сторону и мерно бубнил:
– Покоритесь воле Господней, сын мой. Вкусите пищу, ибо всякая пища от Бога. Великий грех – ослушание…
Он именно ждал, когда Господь изъявит волю свою, однако обижать никого не хотел, покорно оставил кресло свое, присел на минутку к столу и нехотя пожевал ягоды две или три. Пустой желудок ответил на его послушание тягучей болью и тошнотой. Расширенные от муки глаза помертвели. Хотелось валяться по полу и кричать, но он удержался от крика, решив, что боли и тошнота посланы в прямое наказанье ему. На него в самом деле нахлынула ужасная слабость. Всё как в тумане поплыло перед глазами. Он едва дотащился до кресла, решив, что Господь наконец послал к нему смерть. Сердце колыхалось чуть слышно, дыхание затруднилось, лицо посерело, воля к жизни почти угасла совсем.
К нему кинулись разузнать, что стряслось, отчего и чего бы хотелось ему.
На такие запросы он попросту перестал отвечать.
Тогда в дом на Никитском бульваре призвали лучших московских врачей. Врачи не открыли в его организме ни малейших признаков патологических изменений, определив только крайнее истощение тела. Желудок был пуст совершенно. Сквозь тонкую, сухую, шуршавшую, однако не старчески-дряблую, а молодую упругую чистую кожу легко прощупывались все позвонки.
Он стонал от прикосновений твердых решительных рук. Он вскрикивал от режущей боли. Он обреченно молил:
– Оставьте меня… не трогайте… оставьте ради Христа…
Их оторопь брала от этих молений. Они отступались, переставали давить и щупать его и подолгу совещались друг с другом, однако ни у одного из знаменитых московских врачей не находилось действенных средств против его несгибаемой воли.
Осмотры лишь надергали болящие нервы. Усталое сердце принялось стучать с перебоями. Он весь исхудал и иссох. Впавшие глаза потускнели. Лицо осунулось, ставши совсем небольшим, с кулачок. Щеки ввалились. Голос почти что пропал. Распухший от жажды язык шевелился с трудом. Выражение сделалось неопределенным, необъяснимым.
Они приступили с новым осмотром.
Он отказался лечиться. Дни и ночи он упрямо сидел и не спал, а словно дремал, погрузившись в неизъяснимое блаженство покоя. Мыслей не было никаких. Все желания его прекратились. Страха смерти он не испытывал. Изредка подносили ему в рюмке воды с подмешанным к ней белым вином. Он выпивал эту смесь машинально, не ощущая обмана. Вино делало свое обычное дело. Он возвращался несколько к жизни. Он был очень слаб, но вполне понимал, что близок к смерти, как никогда.
Тогда он заставил себя перейти на диван, чтобы, если на то приключится великая милость Его, отойти в иной мир, согласно обычаям предков. Которые он нарушать не хотел. Он лег в сапогах и в халате. Распухший язык уже не помещался во рту. Он лицом поворотился к стене, где висел образок Богоматери, твердо решив, что последние часы его наступили. Он о жизни своей не жалел, но и со смертью встретиться не спешил, во всем положившись единственно на светлую волю Его.
Призванный к одру его духовник предложил приобщиться святых тайн. Он согласился чуть приметным кивком головы, глаза же раскрылись и заблестели неожиданной радостью.
Перед образами запылало множество свеч, напомнив минуты сожжения, однако и тени раскаянья не промелькнуло в наполненной миром душе. Запахло расплавленным воском, фитилями и ладаном. Над ним прочитали Евангелие, вливая в его душу покой. Он слушал, твердой рукой удерживая свечу, проливая тихие слезы. Когда же святое миро коснулось опавшей груди, глаза его широко распахнулись, и в этих широко открытых глазах отразилось одно непоколебимое желанье исполнить волю Того. Кто дал ему жизнь.
Они же продолжали умолять его поесть хоть немного. Во вторник инстинкт жизни, сдавленный волей, рванулся как будто последними силами. Его лицо мучительно напряглось. В открытых глазах забилась тревога. Он решил, что жизнь возвратилась во исполнение святой воли Его и беспрекословно выпил чашку мясного бульона, потом и другую, пошевелил руками, придвинулся, пытаясь самостоятельно сесть, к самому краю дивана, но, не найдя в себе более сил, жалобно, точно ребенок, заплакал. Отвыкший от пищи желудок болезненно сжался. Он лежал уже неподвижно. Он медленно умирал, но так и не выдавил из себя прощального слова, продолжая надеяться, что высшее вдохновение еще может воротиться к нему.
Распаленные редким сопротивлением, которого еще никогда не встречали со стороны своих обыкновенных больных, доктора принялись врачевать вопреки его твердо заявленной воле. Они сделали горячую ванну. Они приладили пиявки к чутким ноздрям. Они приложили к затылку кровожадную мушку. Они налепили злые горчичники ему на ступни. Они положили на голову лед. Они поливали его чистым спиртом, может быть, и сами не представляя уже, какой выйдет из этого действия толк. Один из врачей, Клименков, перекатывая волосатыми мясистыми пальцами легкое тело, орал на него, потрясал, как былинку, демонически впиваясь в него ледяными голубыми глазами:
– Николай Васильевич! Что болит? Где болит? Говорите, говорите, отвечайте же мне!
В ответ он лишь слабо стонал, голова бессильно моталась на истончившейся ниточке шеи.
В среду вечером наступило беспамятство. Он бормотал не понятное им, он выкрикивал бессвязные речи. Дыхание сделалось хриплым и тяжким. Спазматически вздымалась устрашающе тощая грудь. Глаза пропадали под глянцевитыми веками. Нос заострился над обвислым комом усов. Кожа лица отливала желто-зеленым, похолодела и покрылась испариной.
Тогда распаренным хлебом обложили его увядавшее тело. Он так и взвыл от нечеловеческой боли, однако они после этого еще что-то делали с ним. Всё, что предпринимали они, лишь хорошо помогало угасать истощенному организму, который во всем прочем был абсолютно здоров. Он перестал ощущать, что творили над ним. Уже его осенила предсмертная легкость, и он пошел навстречу Тому, с Кем мечтал сравниться при жизни.
Его не стало двадцать первого февраля.
На смертном одре он лежал неподвижно. Лицо торжественно и спокойно молчало. Это было лицо победителя.
Белыми хлопьями медленно падал снег за окном. В светлом воздухе кружили пушинки, сверкая на вышедшем солнце. С крыши падали первые серебристые капли.
Приближалась весна, которой он уже не увидел.
В марте ему могло исполниться сорок три года.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.