Текст книги "Наш Сталин: духовный феномен великой эпохи"

Подобная оценка развития событий диктовалась и самой логикой вещей, поэтому к ней склонялись не только наши политики, но и Муссолини, союзник Гитлера, и премьер-министр Японии принц Коноэ, так же думали и Петэн во Франции, и Франко в Испании. Однако стремительное бегство всего западного воинства на континенте привело Гитлера в состояние эйфории, он переоценил свои возможности и решил прежде покончить, недели за три-четыре, с Советским Союзом. От нас тут ничто не зависело: когда политик начинает действовать как заурядный авантюрист, – а именно так в этом случае было с Гитлером, – «просчитать» логически его ходы невозможно. Поэтому надо было готовиться ко всему, что и делал Сталин. Повторим: разговоры о его «просчете» в оценке военно-политической обстановки накануне войны и возможного срока нападения врага совершенно безосновательны.

Сталина обвиняют в том, что, рассчитывая оттянуть столкновение с Германией средствами дипломатии, он игнорировал данные разведки о подготовке Гитлера к нападению, поэтому войска западных военных округов не были приведены в состояние полной боевой готовности. Однако «данные разведки» относительно сроков нападения в большинстве своем были дезинформацией, которую подбрасывали немецкие спецслужбы. Планируя «блицкриг», гитлеровские стратеги всячески стремились спровоцировать Сталина на то, чтобы он выдвинул главные силы к границе, – тогда их можно было бы рассечь танковыми клиньями, окружить и полностью уничтожить. Поэтому немецкой военной разведкой распространялись многочисленные сообщения о скором начале войны. Но даты при этом называли самые разные. Сталин, обладая глубочайшей политической интуицией, чувствовал, что это провокация.

Не согласуются с исторической реальностью также и утверждения о том, что мы имели достоверные сведения о масштабах и характере подготовки Гитлера к войне против СССР, направлениях главных ударов и т. д. Г. К. Жуков по этому поводу пишет: «Позволю со всей ответственностью заявить, что это чистый вымысел. Никакими подобными данными, насколько мне известно, ни Советское правительство, ни нарком обороны, ни Генеральный штаб не располагали» [57, с. 234]. По признанию П. А. Судоплатова, «наша разведка, как военная, так и политическая, перехватив данные о сроках нападения и правильно определив неизбежность близкой войны, не спрогнозировала ставку гитлеровского командования на тактику блицкрига. Это была роковая ошибка, ибо ставка на блицкриг указывала на то, что немцы планировали свое нападение независимо от завершения войны с Англией» [185, с. 197].

И наконец, главное заключалось все-таки не в том, какова конкретная дата нападения гитлеровцев. Сталин не только не исключал возможность скорого начала войны, но и строил всю подготовку страны к обороне с учетом высокой вероятности нападения весной 1941 года. Ему было известно, что после разгрома Франции в скоротечной войне Гитлер отдал распоряжение о подготовке плана «Барбаросса». Советское правительство приняло тогда постановление о разработке плана развертывания советских вооруженных сил на случай войны. Генеральному штабу были даны соответствующие указания. Разработанный им план отражения агрессии рассматривался на заседании правительства и был в основном одобрен. Было принято решение о его детализации на уровне военных округов.

В соответствии с планом, мероприятия по развертыванию войск должны были закончиться к 15 мая 1941 года. Были приняты все необходимые правительственные решения о подготовке вооруженных сил страны к отражению агрессии. Регулярно проводились проверки состояния боевой готовности войск и принимались меры по устранению недостатков. Во второй половине мая начинается выдвижение из глубины страны в западные районы пяти общевойсковых армий и ряда специальных частей и соединений, была проведена скрытая мобилизация более 800 тыс. резервистов. 24 мая, выступая на расширенном заседании Политбюро ЦК ВКП(б), Сталин недвусмысленно предупреждает: «Обстановка обостряется с каждым днем. Очень похоже, что мы можем подвергнуться внезапному нападению со стороны фашистской Германии…» (Советская Россия. – 2003. – 24 июня).

Таким образом, вторжение немецких войск не было неожиданностью для государственного руководства и военного командования. Приказ наркома обороны о подготовке планов прикрытия госграницы был получен военными советами пограничных военных округов в начале мая. 12—15 июня командованию этих округов было приказано в соответствии с планом обороны выдвинуть к государственной границе все дивизии, расположенные в отдалении. 14—19 июня было дано указание о приведении в боевую готовность всех воинских частей. В соответствии с ним фронтовые управления округов выводились на полевые командные пункты, войска выступали в новые районы сосредоточения, с ними устанавливалась быстродействующая связь, а 19 июня был получен приказ о маскировке аэродромов, воинских частей и военных объектов.

О том, что вероятность скорого нападения считалась высокой, свидетельствуют и воспоминания активных участников событий того времени. Встретивший войну на посту командующего Московским военным округом генерал армии И. В. Тюленев пишет: в июне 1941-го у командования округа не было сомнений, что Гитлер готовится к нападению на СССР. Тревога нарастала, но не верилось, что это случится так скоро. Не верилось и в канун рокового дня, 21 июня.

Сомнений не было, тревога нарастала, но… не верилось. Что ж, человек ведь и в смерть-то не верит, пока она не наступит. Однако значит ли это, что и Сталин не верил в возможность нападения? Судите сами – по свидетельствам участников событий.

И. В. Тюленев:

«В полдень мне позвонил из Кремля Поскребышев:

– С вами будет говорить товарищ Сталин…

В трубке я услышал глуховатый голос:

– Товарищ Тюленев, как обстоит дело с противовоздушной обороной Москвы?

Я коротко доложил главе правительства о мерах противовоздушной обороны, принятых на сегодня, 21 июня.

В ответ услышал:

– Учтите, положение неспокойное, и вам следует довести боевую готовность войск противовоздушной обороны Москвы до семидесяти пяти процентов.

В результате этого короткого разговора у меня сложилось впечатление, что Сталин получил новые тревожные сведения о планах гитлеровской Германии» [196, с. 123—124].

В. П. Пронин:

«21 июня 1941 года в десятом часу вечера нас с секретарем Московского комитета партии А. С. Щербаковым вызвали в Кремль. В приемной мы встретили группу военных работников. Вошли в кабинет: у всех суровые, озабоченные лица. Едва мы присели, как, обращаясь к нам, И. В. Сталин сказал: «По данным разведки и перебежчиков, немецкие войска намереваются сегодня ночью напасть на наши границы. Видимо, начинается война. Все ли у вас готово в городской противовоздушной обороне? Доложите!»

«Сообщение о предполагаемом нападении немецких войск для нас не было неожиданностью. Мы не раз слышали в ЦК партии о концентрации немецких войск у нашей границы» (Молодая гвардия. – 1995. – № 4. – С. 127—128).

Эти и многие другие факты свидетельствуют как о масштабах подготовки страны к обороне, так и о том, что сталинское руководство крепко держало руку на пульсе событий.

Говорят, мол, Сталин недооценил силы вермахта, его опыт ведения современной войны и наоборот – переоценивал наши силы, рассчитывая разгромить противника за несколько дней. Интересно, откуда же такие предположения? Оказывается, заявления такие тогда делали и песни такие пели. Так, может быть, лучше вспомнить не о том, что пели или говорили, а о том, что делали. Например, о следующем: начальник Генерального штаба Г. К. Жуков, докладывая на расширенном заседании Политбюро ЦК ВКП(б) в мае 1941 года о состоянии дел в Красной Армии, отметил, что созданных стратегических запасов горюче-смазочных материалов, продовольствия и обмундирования в случае войны хватит на несколько лет. Так и сказал: на несколько лет. Это еще зачем, если войну, как якобы полагал Сталин, все равно в считанные дни закончим? В конце совещания Сталин дал соответствующим ведомствам указания по ускорению технического оснащения вооруженных сил.

Впрочем, сегодня, когда обличители Сталина встали на путь дискредитации всей советской государственной системы, нападки на него резко изменили свой характер. Они направлены на то, чтобы представить Сталина инициатором войны в Европе. Одни обвиняют сталинское руководство в том, что оно с начала второй мировой войны участвовало в ней на стороне Гитлера. Другие утверждают, что Сталин сам готовил нападение на Германию, мечтая о завоевательном походе в Европу, что он спровоцировал «превентивное» нападение Гитлера на СССР. Это, как видите, уже нечто противоположное тому, что Сталин будто бы «не готовил страну к войне».

Для «обоснования» подобного утверждения немецкий историк Й. Хоффман ссылается, в частности, на речь Сталина 5 мая 1941 года на приеме в честь выпускников военных академий, где он якобы заявил о том, что Красная Армия не будет дожидаться германского нападения и возьмет инициативу на себя. Не будем анализировать его «аргументы», – наши отечественные историки убедительно доказали несостоятельность документальной основы умозаключений Хоффмана. Но он не одинок. Еще один, очень популярный сегодня «историк» В. Суворов (Резун) жонглирует фактами, якобы говорящими о подготовке Сталиным нападения на Германию. Его утверждения ничуть не более обоснованы, нежели хоффмановские, – они несостоятельны методологически, содержат множество логических несообразностей и выдают некомпетентность автора в вопросах военной стратегии [66]. Не претендуя и здесь на подробный анализ, все-таки приведем из его многочисленных «произведений» один пример построения современных мифов.

В мае 1941 года советским Генеральным штабом были подготовлены «Соображения по плану стратегического развертывания сил Советского Союза на случай войны с Германией и ее союзниками». В этом плане предлагались упреждающие меры по отношению к потенциальному агрессору. 15 мая план якобы был доложен Сталину С. К. Тимошенко и Г. К. Жуковым, после чего документ стал известен Гитлеру, и тот скорректировал план «Барбаросса» с учетом намерений Сталина, нанеся «превентивный» удар.

Но сегодня хорошо известно, что план «Барбаросса» был утвержден еще 18 декабря 1940 года и что нападение на СССР было намечено на 15 мая 1941 года. План предусматривал разгром основных сил Красной Армии западнее Днепра, захват Москвы, Ленинграда, Киева, Донбасса, выход на линию Волга—Архангельск и завершение войны с Советским Союзом в течение 3—4 месяцев. Население предполагалось уничтожить, оставив в качестве рабочей силы 50—60 миллионов человек.

С середины февраля 1941 года началась плановая переброска немецких войск к нашим границам, формирование ударных группировок, развертывание тылов. Однако 30 апреля Гитлер отложил введение плана «Барбаросса» в действие на более позднее время, и только 10 июня ему доложили, что войска готовы к проведению операции вторжения. Была определена его окончательная дата – 22 июня. Поскольку подготовка гитлеровского нападения началась задолго до 15 мая, совершенно ясно, что умозаключения о планировании Сталиным нападения на Германию и «превентивном» характере гитлеровского удара построены на песке. На самом деле это была заранее спланированная и неспровоцированная агрессия.

Что же касается упоминавшихся «Соображений», то действительно с приходом в Генштаб Г. К. Жукова там была предпринята попытка разработки плана упреждающего нападения, который был отвергнут, по всей вероятности, народным комиссаром обороны С. К. Тимошенко, поскольку подписи наркома на этом документе нет. Точно так же нет никаких свидетельств того, что этот план когда-либо рассматривался Сталиным. К тому же, по справедливому замечанию В. С. Бушина, Гитлер к той поре настолько ясно продемонстрировал свои агрессивные устремления, что предупредить его удар было бы благом для всех, если бы мы к этому были готовы. Но суворовым-резунам это не интересно, им очень хочется убедить нас в «агрессивности» Сталина.

Убожество присущей им интерпретации фактов очевидно, но их основной довод идет как раз не от фактов, а от «идеологии». Дескать, Сталин стремился распространить коммунизм по всему земному шару и рассматривал военное вмешательство как наилучший способ «экспорта революции». Стоит поэтому напомнить, что Сталин не только никогда не был теоретиком или сторонником такой политики, но решительно и последовательно выступал против нее. Это наглядно проявилось еще в начале 20-х в его отношении к «походу на Варшаву». Сталин не верил в осуществление идеи насильственного распространения всемирной пролетарской революции даже в те времена, когда она владела умами едва ли не всех партийных вождей, и готов был по этой причине идти на конфликт с ленинским Политбюро ЦК. Подобная позиция Сталина в дальнейшем только укреплялась. П. А. Судоплатов подчеркивает: «Сталин никогда не был теоретиком и организатором мировой революции. Наоборот, наша поддержка революционного движения в капиталистических и колониальных странах целиком строилась на геополитических соображениях укрепления позиций Советского Союза как ведущей мировой державы» [186, с. 44].

Никаких иных целей, вроде «экспорта революции», Сталин никогда не преследовал и морально готовил народ именно к обороне своей страны, а не к «революционным войнам». Вот еще одна интересная иллюстрация этого тезиса, имеющая, правда, полулегендарный характер, но «идеологически» вполне достоверная:

«…В конце войны, когда наши войска уже находились вблизи Берлина, среди некоторых командующих обсуждалась идея продолжения наступления вплоть до Ла-Манша. Эта идея была ими доведена до И. В. Сталина. Самым главным в этом эпизоде и весьма интересным является его ответ, скорее – разъяснение по этому вопросу. Выслушав инициаторов, Сталин сказал: «Итак, вы хотите наступать. Это похвально – наступательный порыв не угас. Но вы подумали о том, что на этом берегу Эльбы вы – освободители своего народа и народов Европы, а на противоположном, западном берегу, вы – захватчики, агрессоры, поработители? Далее. Наш народ вас не поймет. Он вот-вот кончит одну, тяжелую, освободительную войну. Во имя чего он начнет другую? Как объяснить нашему народу, зачем ему нужна эта новая война? И, наконец, у вас есть решение Верховного Совета об объявлении новой войны? Как видите, все разговоры о новой войне принципиально не верны и, более того, вредны, если не преступны» (Молодая гвардия. – 1996. – № 5. – С. 89).

Историческая мифология о «превентивном» характере гитлеровского нападения творится ныне потому, что нашим недругам выгодно представить российскую цивилизацию как изначально агрессивную и тем самым объяснить необходимость нового «превентивного» удара против нее. Так они понимают подготовку мирового общественного мнения к возможным активным действиям, направленным на сокрушение России.

Ничего удивительного тут нет. Россия веками была противовесом Запада в его политике «вестернизации» мира. Первой зафиксированной в истории попыткой военного сокрушения Руси было нашествие рыцарей-тевтонов на княжество Александра Невского. Другая – нашествие поляков во времена «русской смуты». Третьей стала шведская экспансия во времена Петра Великого, четвертой – нашествие Наполеона Бонапарта, пятой – крымская война, шестой – интервенция четырнадцати государств в годы гражданской войны. Все попытки оказались безуспешными: из каждого военного столкновения Россия выходила даже более сильной, чем прежде. Седьмая попытка, предпринятая Гитлером в 1941-м, была самой кровавой, разрушительной и наиболее опасной для государственной независимости и цивилизационной самостоятельности страны.

ВТОРЖЕНИЕ

22 июня 1941 года. Эти слова и поныне звучат как набат: «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой!» Тогда из нашей семьи на фронт ушли трое – отец и два дяди. Отец еще в 35-м отслужил двухгодичную «действительную», как тогда называли, службу, потом участвовал в финской кампании. В Отечественную, хотя и был дважды ранен, после излечения в госпитале возвращался в строй. Окончил войну на Курляндском полуострове, где в конце 44-го были блокированы остатки группы армий «Север». «Котел» получился небольшим по территории, но емким по «содержанию», не меньше Сталинградского – 33 дивизии. Для его ликвидации был реорганизован Ленинградский фронт под командованием маршала Л. А. Говорова. Немцы сдались уже после падения Берлина, были пленены 200 тысяч солдат, офицеров и 42 генерала. Отец был награжден высшим знаком солдатской доблести – орденом Славы. А вот оба дяди погибли вскоре после призыва и отправки на фронт.

Да, гроза, начавшись 22 июня, скосила многих, и сегодня именно на этом особенно бойко, размашисто спекулируют. Лето и осень 41-го изображают как время всеобщей паники и беспорядочного отступления, сплошных поражений и даже всеобщей катастрофы. Все это объясняют «неспособностью» высшего государственного руководства к организации отражения агрессии. Сталин, дескать, не сумел адекватно отреагировать на внезапное нападение немцев, – он повинен в военных неудачах первых месяцев, в отступлении, в окружении наших войск и сдаче их в плен, в неоправданной гибели большого числа наших людей на фронте.

Нет необходимости разбираться здесь с пачкотней недобросовестных публицистов, которые выражают лишь свою ненависть к нашей истории и ее героям. Но никак нельзя обойти утверждения человека, лучше других знавшего положение вещей, – бывшего тогда начальником Генерального штаба Красной Армии Г. К. Жукова. Это он вскоре после XX съезда, в мае 1956 года в тексте своего выступления на пленуме ЦК КПСС (не состоявшемся) писал: «Вследствие игнорирования со стороны Сталина явной угрозы нападения фашистской Германии на Советский Союз, наши Вооруженные Силы не были своевременно приведены в боевую готовность, к моменту удара противника не были развернуты, и им не ставилась задача быть готовыми отразить готовящийся удар противника, чтобы, как говорил Сталин, «не спровоцировать немцев на войну» [104, с. 694].

Спустя годы в книге «Воспоминания и размышления» (если верить новой ее «версии», опубликованной в 2002 г.) Г. К. Жуков продолжал обвинять Сталина в ошибочном понимании предвоенной политической ситуации: мы, военные руководители, свои задачи должны были решать, опираясь на политические оценки, но «оказалось, что большая политика, руководителем которой был И. В. Сталин, в своих оценках угрозы войны исходила из ошибочных предположений» [59, с. 209]. Дескать, поверил Сталин фальшивым заверениям Гитлера о миролюбивом отношении к нашей стране. Считал, что ему удастся избежать войны, и просчитался: «Надеясь на свою «мудрость», он перемудрил себя и не разобрался в коварной тактике и планах гитлеровского правительства» [Там же, с. 247].

Что же касается самого автора воспоминаний и его военных коллег, то они не сумели-де втолковать Сталину, что ситуация является угрожающей: «В период назревания опасной военной обстановки мы, военные, вероятно, не сделали всего, чтобы убедить И. В. Сталина в неизбежности войны с Германией в самое ближайшее время» [Там же, с. 254]. Вот так: они понимали, а Сталин «не разобрался». Из всех мемуаров крупных военачальников того времени мы, пожалуй, нигде не встретим ничего похожего на эти легковесные, навеянные хрущевскими наветами, рассуждения Г. К. Жукова. Однако современная документальная база исследований предвоенного периода нашей истории позволяет констатировать полную несостоятельность подобных высказываний и оценок.

Говорят, что в военные округа поздно была передана директива о приведении войск в полную боевую готовность. Имеется в виду директива, подготовленная вечером 21 июня в кабинете Сталина и отправленная в войска в ночь на 22 июня, – ее текст широко известен по мемуарам Г. К. Жукова. Однако в чем суть этой директивы? В первом же ее пункте говорится: «Нападение может начаться с провокационных действий». Как отмечает историк Ю. И. Мухин, планом прикрытия госграницы предусматривались контрудары и бомбардировки железнодорожных узлов и мостов на территории противника – в Польше и Восточной Пруссии. Поэтому Сталин, сообщая о возможном нападении врага утром 22 июня и предупреждая войска о готовности «встретить возможный внезапный удар немцев», считает необходимым предостеречь: не надо поддаваться на провокации и «никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить». Никаких других – кроме состояния полной боевой готовности. Он понимал, что если наши самолеты отправятся бомбить Варшаву и Кенигсберг, Гитлер представит это как агрессию со стороны СССР и повод к войне. Как уже говорилось, это могло привести к тому, что Англия и США стали бы помогать не Советскому Союзу, а Германии.

Обратим внимание: в директиве речь не идет о приведении войск в боевую готовность, а лишь содержится предупреждение им «быть в полной боевой готовности». Приведение же войск в полную боевую готовность состоялось раньше, в соответствии с другими директивами, и там, где была проявлена необходимая распорядительность, они вышли на оборонительные рубежи двумя днями раньше, к 20 июня. По свидетельству маршала А. М. Василевского, еще 27 мая Генштаб распорядился о срочной подготовке к выведению на фронтовые командные пункты управлений западных пограничных военных округов, а 19 июня эти округа, как уже говорилось, получили приказ маскировать аэродромы, воинские части, парки, склады, базы и рассредоточить самолеты на аэродромах [31, с. 105].

О том, что соответствующие директивы поступили в войска заблаговременно, пишут и другие мемуаристы: маршалы И. Х. Баграмян (заместитель начальника штаба Юго-Западного фронта) и М. В. Захаров (начальник штаба Одесского военного округа), генерал-полковник Л. М. Сандалов (начальник штаба 4-й армии Западного Особого военного округа). Из опубликованных документов Прибалтийского особого военного округа известно, что к 20 июня его войска заняли рубежи обороны, определенные планом прикрытия госграницы. То же сделали до 22 июня войска Одесского военного округа, Черноморский флот был в состоянии полной боевой готовности и успешно отбил все налеты немецкой авиации. Из воспоминаний военачальников известно, что в боевой готовности встретили войну Ленинградский и Киевский военные округа, правда, подтвердить это документально нет возможности, – начавшаяся было публикация соответствующих документов прекращена без объяснения причин (Патриот. – 2003. – №27-28. – С. 12).

Конечно, о причинах легко догадаться: карточный домик обвинений в адрес Сталина в этом случае полностью разрушается. В самом деле, не имея достоверной информации о том, когда будет нанесен удар, он все просчитал с удивительной точностью, – были своевременно отданы все необходимые распоряжения, с тем чтобы войска пограничных округов были приведены в боевую готовность за два дня до нападения. Точность изумительная, как иногда говорят, – ювелирная. Здесь, может быть, ярче, чем где бы то ни было, проявились потрясающая политическая интуиция Сталина и его способность предвидеть события.

Какой же смысл вкладывался в понятие внезапности удара? Внезапный, значит, неожиданный? Ничего подобного. В директиве от 21 июня, говорится, что в течение 22—23 июня «возможно внезапное нападение немцев»; в связи с этим войска предупреждаются о том, что им необходимо «быть в полной боевой готовности, встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников». Это что же получается: ожидается неожиданный удар? Ничего неожиданного для нас тут не было. Речь идет всего лишь о том, что у нас, как известно, было два официальных договора с Германией – о ненападении и о дружбе. Ожидался удар вопреки этим договоренностям, т. е. удар, не обусловленный характером политических отношений, «вероломный» и – в этом смысле – внезапный.

Действительно неожиданным был, например, удар Гитлера 10 мая 1940 года для французов. Хотя Франция уже более восьми месяцев находилась в состоянии войны с Германией, ее войска были отмобилизованы и занимали боевые позиции, удар оказался действительно неожиданным, поскольку правительство надеялось, что Гитлер вот-вот направит свое оружие против России. В итоге, понеся немалые потери (только убитыми —84 000 солдат и офицеров; 1 547 000 человек оказалось в немецком плену), Франция 22 июня капитулировала. Таким же неожиданным для американцев явилось нападение Японии на Пирл-Харбор и уничтожение Тихоокеанского флота США. «Не может быть!» – воскликнул, узнав об этом, ошеломленный Ф. Рузвельт.

Между тем, удар по фронтам советской обороны многократно превосходил то, что испытали французы и американцы. В первый стратегический эшелон было включено 80% всех сил и средств вермахта, в том числе все танковые дивизии и авиация. Это был всесокрушающий удар огромной силы, беспримерный в мировой истории. В него были вложены энергия и сталь почти всей континентальной Европы. Армада, имевшая двухлетний опыт победоносной войны, отлично отработанную систему взаимодействия различных родов войск, была нацелена на скорейшее, «молниеносное» завершение войны полной победой. Такой удар не смогла бы выдержать ни одна армия в мире. Красная Армия его выдержала, но ее отступление было неизбежным и – с точки зрения самосохранения – целесообразным.

Были ли неудачи первых месяцев связаны с неподготовленностью войск и неумелым командованием? Разумеется. Но не это было главным. Чем объяснить, что потерпел катастрофу Западный фронт – уже через неделю после нападения немцев? Тем, что удар здесь был самым сильным? Верно, но ведь здесь и должны были готовиться к отражению именно такого удара, – между тем, фронт оказался к этому не подготовленным. Дивизии, предназначенные для прикрытия границы, находились на учениях, подчас за десятки километров от пунктов постоянной дислокации, и со многими соединениями не было устойчивой связи.

Г. К. Жуков, обвиняя Сталина, совершает подлог, ибо необходимые директивы были направлены в войска вовремя, но военное руководство не проконтролировало их выполнение, а командующий Западным военным округом генерал армии Д. Г. Павлов был единственным, кто эти распоряжения проигнорировал. Более того, по свидетельству генерал-лейтенанта авиации, Героя Советского Союза С. Ф. Долгушина, летчика, вступившего в бой утром 22 июня, генерал Павлов, имея данные фронтовой разведки о сосредоточении немецкой авиации, полученные 21 июня, вечером лично распорядился снять с самолетов оружие и боеприпасы (Патриот. – 2003. – № 26. – С. 9). Было также отменено состояние боевой готовности авиационных соединений, введенное 19—20 июня. Что это, как не предательство?..

Для Москвы же катастрофа Западного фронта действительно оказалась полной неожиданностью, – Сталин был уверен в достаточности проводимых мероприятий. Все было предусмотрено, все необходимое для отражения возможной агрессии сделано. Командование фронтов предупреждено о возможном нападении. Зная, что Гитлер стремится спровоцировать его на упреждающий удар, он лишь удерживал войска от преждевременного выхода за государственную границу. И вот вместо ожидаемой готовности – огромные потери в приграничных сражениях и стремительное продвижение немецких войск на этом участке границы вглубь страны. Переправы оказались в руках врага, связь штаба фронта с войсками потеряна, самолеты уничтожены на аэродромах – враг обеспечил себе безраздельное господство в воздухе.

Адмирал Н. Г. Кузнецов пишет: «Анализируя события последних мирных дней, я предполагаю: И. В. Сталин представлял боевую готовность наших Вооруженных Сил более высокой, чем она была на самом деле. Совершенно точно зная количество новейших самолетов, дислоцированных по его приказу на пограничных аэродромах, он считал, что в любую минуту по сигналу боевой тревоги они могут взлететь в воздух и дать надежный отпор врагу. И был просто ошеломлен известием, что наши самолеты не успели подняться в воздух, а погибли прямо на аэродромах…» [70, с. 323—324].

Впрочем, отметим еще раз, что все это произошло только в полосе Западного фронта, где действовала группа немецких армий «Центр». Существенно иным было положение на других направлениях немецкого удара: «Группы армий «Север» и «Юг» продвигались, как правило, тесня искусно применявшего маневренную оборону противника, и на их фронтах даже не наметилось никаких возможностей для нанесения решающих ударов» [97, с. 218], – свидетельствует гитлеровский генерал фон Бутлар, замечая при этом: «Совершенно иной и гораздо более благоприятный характер приняла обстановка на фронте группы армий «Центр» [Там же, с. 213]. Только успешное продвижение немцев на нашем Западном фронте позволило им в августе—сентябре выйти в глубокий тыл Юго-Западного фронта, окружить его и взять Киев, а вслед за этим двинуться непосредственно на Москву.

Ответственность за поражение Западного фронта в полной мере несет фронтовое командование, а также руководство наркомата обороны и Генерального штаба Красной Армии. Фактом остается лишь то, что никто из их руководителей – ни осужденный тогда военным трибуналом генерал Павлов, ни маршал Тимошенко, ни маршал Жуков, – никто своей вины не признал, переложив ее на вышестоящее «начальство», прежде всего на Сталина. Впрочем, поведение Павлова понятно, Тимошенко на этот счет никогда не высказывался, а вот Жуков не проявил в своих оценках объективности и исторической ответственности и тем самым способствовал искажению роли Сталина в начальный период войны.

И наконец, нельзя не подчеркнуть следующее: независимо от того, были все наши войска в полной боевой готовности или нет, у нас не было возможности остановить дивизии вермахта в приграничных сражениях. Силы были неравны, и мы могли победить только в затяжной войне. Немцы, наоборот, рассчитывали исключительно на «блицкриг» и в случае проигрыша были обречены на поражение.

Можно говорить лишь о том, что не будь преступной безответственности командования Западного фронта, мы понесли бы меньше потерь. Подготовиться же к встрече с будущим, особенно к встрече с вооруженным противником, так, чтобы предусмотреть абсолютно все, – невозможно в принципе. Такая встреча всегда таит в себе много неожиданностей. Несомненно, что и сокрушающая мощь, и направления танковых ударов были для нас в той или иной мере неожиданны. Но в целом мы подготовились к войне лучше немцев, – об этом «упрямо» говорит тот бесспорный факт, что мы победили. Об «идеальной» же подготовке к отражению нападения можно только мечтать. Однако именно этой волшебной сказкой, а заодно и баснями о неких «просчетах», нам морочат головы уже более шестидесяти лет.