Текст книги "Наш Сталин: духовный феномен великой эпохи"

После Сталина, при Хрущеве, отмечает И. А. Бенедиктов, очковтирательство на общегосударственном уровне стало обычным делом, кумовство и продвижение «вверх» не по политическим и деловым качествам, а по принципу личной преданности, как ржавчина, разъедали партийный и государственный аппарат. Настало время серости, бездарности и круговой поруки. Люди утратили доверие к институтам власти, в обществе стали нарастать кризисные явления [Там же, с. 201—202]. Из этой «номенклатуры» образовался тот социальный слой, представители которого были наиболее заинтересованы в превращении общественной собственности в частную. Этот слой стал социальной опорой горбачевской «перестройки».

Объясняя, почему мы за какие-то четыре года полностью восстановили разрушенное войной хозяйство, вышли на передовые рубежи научно-технического прогресса, И. А. Бенедиктов говорит: «Потому что в те годы существовала общегосударственная система нахождения, воспитания и продвижения талантливых людей. Сталин твердо придерживался своего краеугольного принципа «все решают кадры» и не боялся выдвигать на высокие партийные и государственные посты талантливых людей, на деле доказавших свою способность изменять ситуацию к лучшему. Причем выдвигал не в единичном, а в массовом масштабе. Именно в этом Сталин был на два порядка выше других. К сожалению, после него у государственного руля оказались люди, которых к нему и на пушечный выстрел нельзя было подпускать. Нынешнее партийное и государственное руководство утратило перспективу развития страны и погрязло в текущей хозяйственной мелочевке и только делает вид, что чем-то руководит. На самом деле это им руководят те самые стихийно действующие процессы, нарастание которых может разрушить основы социалистического строя и нашего государства. Отсутствие настоящих лидеров – подлинная трагедия нашего общества». [Там же, с. 203—204].

Говорилось это еще о советском времени. Сегодня, в пору «демократии» об этом даже и не говорят, ибо ныне никто ни за что не отвечает, да и – по крупному счету – никто ничего не решает: все принимаемые наверху «решения» отягощены мелкой корыстью и – соответственно – полным отсутствием полета мысли. Пожалуй, единственное, на что способны «демократические лидеры», – это манипулирование «денежными потоками» в целях собственного обогащения и вместе с тем – наркотизация общественного сознания и недопущение, как они выражаются, «революционного безобразия». Поскольку других политических целей нет, то нет и политических деятелей в собственном смысле слова, ибо последние призваны действовать во благо общества, во благо народа.

СОРАТНИКИ

Несомненно, что Сталин обладал необыкновенно развитой способностью к политическому руководству – к выработке стратегических целей и постановке задач, постоянно сверяемых с идеалом. Ему были присущи изумительная проницательность и устремленность за горизонт, интуитивное ощущение будущих возможностей, которые он тщательно обдумывал и соотносил с обстоятельствами. Без этих его способностей не было бы тех свершений, которые были достигнуты под его руководством. Эти свершения и были шагами в будущее, приближавшими наше общество к коммунистическим рубежам.

Для того чтобы принимаемые решения были продуманными и взвешенными, ему нужны были советники, обладавшие масштабным взглядом на политические проблемы, нужны были люди, способные руководить их решением. Поэтому естественно, что его окружала когорта сподвижников в трудовых и ратных делах. В сталинском руководящем «политическом эшелоне» не могло быть случайных личностей. Руководители государства должны были олицетворять собой жизненные интересы и духовные устремления, выражать движение общества к народным идеалам.

Еще в 20-х гг. Сталин выражал опасения, что в обстановке победы над оппозицией могут взять верх администрирование, обывательщина, парадность. Партийные деятели могут попытаться стать вне критики, «возвыситься» над массой, которая будет смотреть на них снизу вверх. А надо, чтобы политика была ориентирована на рядового труженика, на вовлечение его в общественную жизнь, на развитие его сознательности. Она должна быть подлинно демократичной. В противовес выдвигавшемуся тогда требованию «только конструктивной критики», он настаивает: критику надо приветствовать, пусть даже она верна лишь на 5—10 процентов. Надо развивать у простого человека чувство хозяина страны, нетерпимость к недостаткам, – это поможет избежать опасной самоуспокоенности, которая делает людей жертвами «неожиданностей».

В лекциях об основах ленинского учения, прочитанных Сталиным в Свердловском университете, он великолепно выстраивает теорию и метод ленинизма. И здесь на первом месте – учение о партии нового типа. Приняв эстафету от Ленина, он направляет усилия на укрепление партии как организма, образованного единой идеей народного блага, принципом верности трудовому народу. Отсюда следует и принцип железной организационной внутрипартийной дисциплины. Только такие принципы организации позволят партии чутко реагировать на изменения обстановки и избирать точный вектор движения [153, с. 169—172].

В центре сталинского внимания – необходимость бескомпромиссной борьбы против нравственного разложения партийных рядов, особенно партийной верхушки. Еще на XIV съезде партии он предостерегает против «сменовеховства», против идейного перерождения коммунистической партии, которое неизбежно станет прелюдией к превращению государства в буржуазную республику. После его смерти об этом предостережении постарались «забыть», и в течение тридцати лет партия, в особенности ее «верхушка», была утоплена в болоте оппортунизма. В свете этого негативного опыта понятно, почему под углом зрения идейной – прежде всего – ориентации формировалось им и высшее руководство страны.

Нередко утверждают, что Сталин был единственным, кого в те годы знали в народе. Это неверно. Так, с 30-х гг. в книгах для младших школьников (которые читались и в пору моего детства) помещались портреты Ленина и Сталина, – обычно на одной странице, а на другой – Молотова и Калинина, и к ним мы относились тоже с любовью, видя в них ближайших соратников Сталина. Любили авторитетных военных деятелей – Ворошилова и Буденного, знали полководцев только что отгремевшей войны. Других тоже знали, хотя и меньше, но никогда и ни у кого не было сомнений в том, что Сталина окружают люди, преданные народу, его интересам, чаяниям, идеалам.

В борьбе с противниками социалистического строительства в нашей стране, в созидательных и военных делах вокруг Сталина сложилось руководящее ядро партии и государства. В него входили такие политические деятели, как А. А. Андреев, Л. П. Берия, К. Е. Ворошилов, Ф. Э. Дзержинский, Л. М. Каганович, М. И. Калинин, С. М. Киров, В. В. Куйбышев, А. И. Микоян, В. М. Молотов, Г. К. Орджоникидзе, Н. С. Хрущев. Накануне войны к этой руководящей группе присоединились А. А. Жданов, Г. М. Маленков, Н. А. Булганин, А. Н. Косыгин.

Их имена тоже были на слуху, их портреты были на страницах школьных учебников истории, но о них самих, как и о Сталине, знали немногое: они ведь не мельтешили перед глазами людей, на экране телевизора. В воспоминаниях о них, написанных в советские годы, нередко воспроизводятся их личностные черты, в той или иной степени соответствующие сталинским: компетентность, взвешенность подхода к решениям, уважительное общение с простыми людьми, скромность в быту. Главное же – направленность их энергии на благо народа и страны, следовательно, и на благо каждого человека. А потому они, как и сам Сталин, пользовались безграничным доверием народа.

Если в 20—30-х гг. самым близким Сталину человеком был С. М. Киров, то позднее это были В. М. Молотов, А. А. Жданов. Друзей, которым он доверял безгранично, он умел ценить. Был потрясен убийством Сергея Мироновича Кирова, которого он любил братской любовью. Такой же большой утратой была для него и преждевременная смерть Андрея Александровича Жданова. По свидетельству Молотова, Сталин «после Кирова больше всех любил Жданова» [202, с. 311]. Он видел в нем образованного, культурного и масштабно, истинно по-русски, мыслящего политика, способного смотреть далеко за горизонт. Я и сам помню, какой поток горестных переживаний был выплеснут на страницы печати в августе – сентябре 1948 года, в связи с его смертью.

К сожалению, никто из них не оставил собственноручно написанной книги мемуаров. С. М. Киров погиб, как говорится, на боевом посту, А. А. Жданов «сгорел» на работе. Есть, к счастью, книги воспоминаний К. Е. Ворошилова, Л. М. Кагановича, А. А. Андреева, А. И. Микояна и других его соратников, мемуары сталинских наркомов и полководцев. А вот Вячеслав Михайлович Молотов был лишен необходимых возможностей для работы над мемуарами. Между тем, в конце 30-х и в 40-е годы он среди советских руководителей был бесспорно самым близким Сталину, о чем пишет, к примеру, В. М. Бережков, работавший в эти годы с Молотовым и Сталиным в качестве переводчика [22, с. 21].

В написанных поэтом Ф. И. Чуевым книгах о Молотове, где широко представлены материалы многочисленных бесед с ним, он предстает как основательно мыслящий деятель, внутренне собранный, идеально приспособленный к каждодневной напряженной работе. Этому в полной мере соответствовала и манера его делового поведения – строго официальная, предельно выдержанная, почти лишенная эмоций. По замечанию В. М. Бережкова, «с непосредственными подчиненными Молотов был ровен, холодно вежлив, почти никогда не повышал голоса и не употреблял нецензурных слов» [21, с. 223].

Без В. М. Молотова, обладавшего глубоким практическим умом, сталинские замыслы было бы трудно осуществить. В индустриализации, коллективизации, подготовке страны к отражению внешней агрессии – огромна заслуга не только Сталина, но и Молотова тоже. По-видимому, она пока не оценена в должной мере, поэтому подчеркнем: Молотов два десятилетия был самой надежной опорой Сталина в реализации его грандиозных социальных проектов. К. М. Симонов вспоминал, с каким уважением он сам и люди из его среды относились к Молотову, видя в нем «второго человека» в государстве: «Уважение это было связано больше всего с тем, что Молотов на нашей взрослой памяти, примерно с тридцатого года, был человеком, наиболее близко стоявшим к Сталину, наиболее очевидно и весомо в наших глазах разделявшим со Сталиным его государственные обязанности» [134, с. 94].

Говоря о личностных качествах Молотова, Симонов даже проводит параллель между ним и Робеспьером: так же бескорыстен, неподкупен и прямолинеен [Там же]. Не будучи военным человеком, Молотов в годы войны сумел не раз проявить и мужество, и бесстрашие, и готовность пожертвовать жизнью в интересах великого дела. Так, для переговоров с англичанами в мае 1942 года он совершил рискованный перелет на тяжелом скоростном бомбардировщике через линию фронта, над оккупированной немцами Европой, отлично понимая: если самолет будет сбит, он должен покончить с собой, чтобы не попасть в плен к немцам. А после Англии ему пришлось слетать и за океан – на встречу с Рузвельтом, потом – снова в Англию. Не забудем, что все это – в горячем военном небе. Опасаясь, что на обратном пути самолет может быть сбит немецкими истребителями, Молотов решает предварительно отправить в Москву для публикации текст коммюнике, подписанного Черчиллем и Рузвельтом.

К. М. Симонов приводит слова Г. К. Жукова: «Авторитет Молотова усиливался качествами его характера. Это был человек сильный, принципиальный, далекий от каких-либо личных соображений», он сознательно и убежденно шел за Сталиным, «исходя из своих собственных взглядов» [134, с. 348]. Сознавая свою ответственность за принимаемые решения, Молотов всегда занимал определенную, основательно продуманную им позицию, которая далеко не всегда совпадала с позицией Сталина: «…Порой дело доходило до того, что Сталин повышал голос и даже выходил из себя, а Молотов, улыбаясь, вставал из-за стола и оставался при своей точке зрения» [Там же, с. 347].

Он высоко ценил Сталина и до конца своей долгой жизни высказывался о нем с неизменной симпатией. Симонов, участвовавший в похоронах вождя, вынес впечатление, что Молотов был «единственным из членов тогдашнего Политбюро, глубоко и искренне пережившим смерть Сталина. Этот твердокаменный человек был единственным, у кого слышались в голосе слезы, когда он говорил речь над гробом Сталина» [Там же, с. 95].

Любимцем Сталина был также и Климент Ефремович Ворошилов. В книге белогвардейского писателя Романа Гуля говорится, что это был темпераментный, «горячий» революционер-большевик, потомственный пролетарий, «красный генерал от рабочих», как назвал его Сталин в юбилейной речи по случаю 50-летия. На заседаниях Политбюро не только спорил со Сталиным, но и кулаком по столу мог стукнуть. Выросший в русской провинции и знавший жизнь глубинной России, он решительно встал на сторону народного вождя в его трудах во имя защиты Советского государства, став наркомвоенмором и председателем Реввоенсовета СССР. Для красноармейцев он «наш» – не то что Троцкий, которого они считали иностранцем. О Ворошилове же пели песни.

Несмотря на разочарование Сталина в военно-организационных способностях К. Е. Ворошилова накануне войны, он сохранил дружеское отношение к нему и поддерживал его авторитет в народе. В своих соратниках он хотел видеть прежде всего большевистскую принципиальность и широту мышления, а этим требованиям Климент Ефремович вполне соответствовал. Известен, к примеру, один документ, свидетельствующий о его принципиальности, не считающейся с личными симпатиями. В начале 1923 года кому-то в руководящих кругах пришла в голову мысль назначить наркомом земледелия С. М. Буденного. О нелепости такого предложения К. Е. Ворошилов пишет в письме Сталину и добавляет: «Если паче всякого здравого смысла кому-нибудь вздумалось всерьез поддерживать кандидатуру Буденного в наркомземы, я прошу иметь в виду, что выступлю на Политбюро, Пленуме и даже съезде с решительным протестом» (Советская Россия. —1993. – 22 июня).

Не следует, конечно, идеализировать положение вещей и думать, что наверху была полная духовная идиллия. Разумеется, для Сталина в его ближайших соратниках главными были такие качества, как преданность народу и умение работать. Но вряд ли он стремился к некоей «унификации» их взглядов относительно «образов будущего» страны и путей его достижения. И. А. Бенедиктов свидетельствует: «Не секрет, что среди сталинских соратников было немало деятелей мелкобуржуазной закваски. Например, Хрущев начинал как троцкист, Маленков, Микоян и Берия по своим идейно-нравственным ориентирам тяготели к правой социал-демократии. Сталин, конечно же, прекрасно знал это и никогда не давал им решающего слова в политике» [19, с. 199].

И все-таки с мнением своих соратников Сталин считал необходимым согласовывать все важнейшие решения. В. М. Николаев, помощник П. К. Пономаренко, говорит, что Сталин в 1943 г. предлагал рекомендовать Пантелеймона Кондратьевича руководителем ЦК компартии Украины вместо Хрущева, но Маленков, Берия и Булганин выступили против, и Сталин вынужден был согласиться (Патриот. – 2003. – № 45-46. – С. 9).

Безупречен был нравственный облик сталинских соратников, – иного в его ближайшем окружении быть не могло. Вот свидетельство «человека из народа». Бывшая медсестра Центральной кремлевской больницы М. А. Говорова рассказывает, что «сразу после хрущевского смещения» был доставлен в кардиологическое отделение и помещен на ее пост В. М. Молотов. «Помню, вошла по вызову старшей сестры в палату и ахнула: Молотов сидит босиком, в одних трусах и рубашке. Наверное, не могли его одеть в приемной – там нижнее белье было хуже, а у меня в шкафу все новенькое, чистое, любых размеров. Подобрала пижаму, тапочки, предложила дополнительное одеяло – дело было осенью, холодно. А он и спрашивает: «А у остальных как? По одному одеялу? Пусть и у меня будет столько же». Единственное, о чем попросил, это о письменном столе. Я, говорит, пишу воспоминания. Работал Молотов допоздна, и хотя нарушал этим больничный режим, делать замечание ему мы не имели права…»

По словам медсестры, Молотов был приветливым, деликатным человеком. Каждый день давал денег на «Правду», которая продавалась внизу. Читал только эту газету, причем всегда с тонко отточенным красным карандашом в руке. Понравившиеся места конспектировал. Отличался своей аккуратностью. Лежал в палате две недели и ни разу за эти дни не поменял пижаму – настолько она была чистой. Скатерть на столе – тоже как будто вчера постелили (Комсомольская правда. – 1994. – 15 октября).

Как видим, для Вячеслава Михайловича были попросту неприемлемы какие-либо преимущества перед остальными в том, что касалось бытовых удобств. Подобная щепетильность как житейское проявление высших жизненных принципов равенства и справедливости была для них укоренившейся нормой, и это не могли не заметить в народе. Один мой старший товарищ рассказывал, что ему запомнился такой кадр послевоенной кинохроники: М. И. Калинин прикалывает орден на грудь награжденного, локоть его «упирается» в кинокамеру, и на экране хорошо видно, что он… аккуратно заштопан. На вопрос, что это было – проявление скаредности? – мой знакомый ответил: «Мы воспринимали это как проявление солидарности с народом, переживавшим трудные времена».

Народной нравственности были чужды своекорыстие, стяжательство, зазнайство, и малейшие проявления этих пороков были для Сталина достаточным основанием, чтобы удалить человека от себя. Именно так было с Г. К. Жуковым. И дело не только в Жукове, – так Сталин поступал со всеми, кто пытался занять некое привилегированное положение, поставить себя над народом, над партией. Это он «припечатал» их такими словами, как «проклятая каста».

Сталинские соратники, были не только членами Политбюро, но и крупными организаторами, непосредственно работавшими в производстве, в армии. В. М. Молотов долгое время возглавлял правительство и ведал внешней политикой государства. К. Е. Ворошилов был известен в народе как человек, олицетворявший высшее военное руководство страны, что как раз и нашло отражение в стихах и песнях, которые слагали о нем. Там он предстает как «боевой нарком», ведущий Красную Армию к победам. В. В. Куйбышев, Г. К. Орджоникидзе, Л. М. Каганович, А. А. Андреев были крупными организаторами производства. Им, сталинским соратникам, были близки интересы народа, – его благо было для них «высшим законом», и к его голосу они чутко прислушивались.

В 1932 г. была провозглашена «сталинская культэстафета» по развертыванию сети детских дошкольных учреждений. Создание этой сети стало приоритетной задачей государства, поэтому нередко помещения магазинов становились детскими садами (сегодня, как известно, все наоборот). Московский педагог А. И. Слезкина, работавшая в Дзержинском РОНО (районный отдел народного образования), столкнулась с тем, что на помещение, выделенное для детского сада, претендовал магазин. В связи с этим она была на приеме у Валериана Владимировича Куйбышева – председателя Госплана СССР (а было ей тогда неполных 23 года). Оказалось, что попасть к нему очень просто, достаточно зайти в его приемную и записаться на определенный день и час. Она вспоминает:

«Точно в назначенный час меня пригласили в кабинет. В. В. Куйбышев встретил меня радушно, приветливо, поднялся мне навстречу, пригласил сесть в кресло. На нем был френч с подворотничком, блиставшим чистотой, выглядел он очень бледным, лицо одутловатое, болезненное».

Он выслушал посетительницу и после краткой беседы отдал распоряжение своему референту: «в месячный срок очистить помещение на 2-й Мещанской от магазинных поползновений, принять все меры к скорейшему оборудованию и открытию детского сада, об исполнении доложить. Меня же попросил проконтролировать ход исполнения поручения.

Тогда не любили шутить в деловых вопросах».

Нередко, продолжает Анна Ивановна, энтузиастам приходилось выселять разного рода конторы, не желавшие освобождать помещение для детского сада или школы. И милиция относилась к подобной «инициативе снизу» вполне сочувственно. Впрочем, иногда «экспроприаторов» слишком уж «заносило». В один такой конфликт вынужден был вмешаться Андрей Андреевич Андреев. Молодые люди, руководимые заведующим Дзержинским РОНО А. Г. Орловым, решили занять отведенное под школу здание рабфака, принадлежавшего наркомату путей сообщения. Стали вытаскивать оборудование на улицу.

«Комендант позвонил наркому путей сообщения А. А. Андрееву, каковой вскоре и прибыл на место происшествия самолично.

– Вы кто такой? – запальчиво набросился на него А. Г. Орлов (тогда это был видный из себя молодой человек, находчивый и «языкастый»)

– Я нарком путей сообщения, – спокойно отвечал А. А. Андреев. – А вот вы кто такие?

Выслушав объяснения Орлова, Андреев так же спокойно и рассудительно сказал:

– Друзья мои, вы сами подумайте: ведь здесь ценнейшее оборудование на миллионы рублей. А открыть новую школу со всеми, как говорится, потрохами стоит значительно дешевле. К тому же рабфак ведь тоже учебное заведение. Давайте пока это ваше мероприятие приостановим и еще раз хорошенько во всем разберемся.

Оборудование внесли обратно.

Во все время происходившей между нами сцены А. А. Андреев ни разу не повысил голоса, не сделал ни одного начальственного жеста, тон его оставался ровным, выражение лица – спокойным и доброжелательным. Он не прибегал к угрозам, не ссылался ни на свое собственное высокое должностное положение, ни на какие-либо еще вышестоящие инстанции. Апеллировал только к логике и разуму. Но это отнюдь не снижало его авторитета в глазах тех, к кому он обращался, – наоборот, придавало его словам какую-то неотразимую убедительность. Наверное, это и был сталинский стиль руководства».

Мемуаристке довелось близко наблюдать еще одного выдающегося советского руководителя – Михаила Ивановича Калинина. «И у него была точно такая же манера общения с людьми – ровная и доброжелательно-спокойная». Его «просто невозможно было представить разговаривающим на повышенных тонах, хоть с сотрудниками, хоть с посетителями, приходившими к нему на прием. Он был очень доступен, с какими-либо затруднениями мы к нему всегда обращались совершенно свободно. Глубоко человечен; к какому-нибудь запутанному делу, которое, казалось, уж и с места-то не сдвинешь, так там все переплелось, – он, бывало, находил чисто человеческий, житейский «ключ» (Светоч. – 1999. – № 40, февраль).

И такое отношение к людям было очень естественно и понятно, ведь служением народу и народному государству была вся его жизнь без остатка. Даже в предсмертном письме, адресованном Политбюро, он пишет:

«Болезнь и ожидание смерти не притупили моего интереса к судьбам нашей страны, в особенности на ближайшее будущее». Связывая это будущее с именем Сталина, обращается к коллегам с просьбой «сделать все возможное для сохранения его здоровья» [116, с. 238].

За Лазарем Моисеевичем Кагановичем закрепилось имя «железного наркома». Он руководил наркоматами, которые имели дело с «железом», – транспорт, тяжелая промышленность… Главное же то, что само его руководство было «железным». Надо было иметь колоссальный организаторский талант, чтобы в годы войны поезда ходили «как часы», несмотря на бомбежки, авралы, нехватку всего и вся. А перемещение промышленности из западных районов страны на восток – это подвиг, который история войны не забудет никогда. И роль наркома путей сообщения Л. М. Кагановича в организации этой грандиозной эпопеи несомненна и неоспорима.

Народ не только знал их, сталинских сподвижников, не только с уважением к ним относился, но и переносил на них свою любовь к вождю. Житель Омска, участник «юнармейского» движения 30-х годов, Евгений Евсеев рассказывает о том, каким бурными бывали проявления народной любви к легендарному полководцу времен гражданской войны Семену Михайловичу Буденному:

«Шел 1952 г. В Монгольской Народной Республике скончался премьер-министр маршал Хорлогийн Чойбалсан. <…> И вот Буденный, инспектор кавалерии Красной Армии, которому было уже под 70 лет, отправился в далекую Монголию, чтобы отдать последний долг национальному герою дружественного нам народа. По случаю траура в Улан-Батор снарядили представительную партийно-правительственную делегацию. Слух о его поездке бежал впереди поезда. Посмотреть на самого Буденного стекались толпы людей. Всем хотелось хоть раз в жизни увидеть «живьем» народного героя, о котором ходили легенды. Стоило ему на какой-нибудь станции показаться в дверях вагона, как люди, забыв о скорбной миссии, обрушивали на него нескончаемое море безбрежной любви, восторгов, аплодисментов. Повсюду основным лейтмотивом звучало: «Братишка наш Буденный, с нами весь народ, голов приказ не вешать, смотреть вперед…» Рассказывали мне, приедут на очередную станцию, так маршал даже из вагона перестал выходить. Толпа народа. Так, выглянет из окошка, поприветствует. Неудобно ему было в связи с траурной миссией воспринимать эти изъявления всенародной радости и любви» (Время. – 2000. – № 6).

Несомненно, такая, поистине всеобщая, любовь была выражением народного доверия, того самого, которое, по словам многомудрого Конфуция, является главной опорой любой власти. Как и сам Сталин, государственная элита того времени – уникальное явление в истории. Руководители всех уровней, начиная с высшего, представляли собой ярких личностей с умом, характером и совестью, достойными великого государства и его вождя. Это были люди необыкновенные: молодые, жизнерадостные, способные, уверенные в себе, честные, преданные своему народу и стране. Вглядитесь в их лица на фотопортретах – и вы безошибочно угадаете в них эти качества. При этом их компетентность в делах государства была абсолютно бесспорной, экономические процессы регулировались ими с предельной точностью и эффективностью. Крупный американский экономист русского происхождения Василий Леонтьев писал о том времени: «…Советские руководители не нуждались в экономистах, потому что сами были экономистами» (Наш современник. – 2000. – № 3. – С. 215). Не менее важно, что народ видел в них выразителей своих идеалов, вместе образующих единый руководящий ансамбль.