Текст книги "Наш Сталин: духовный феномен великой эпохи"

Глава 8. ПЛАЦДАРМ СВЕРШЕНИЙ

Сталин был гением созидания. В годы, когда в мире бушевал кризис экономики, он сумел обеспечить высочайшие темпы экономического развития СССР, индустриализации страны, научного и технологического прогресса. Он организовал подготовку кадров ученых, инженеров, рабочих, способных привести сложнейшую технику в движение. Этими решениями он заложил основы ракетно-космической технологии. Его резолюция стояла на первом проекте космического полета человека.

Даже сегодня, в эпоху тотальной негативизации ценностей советского прошлого мы редко встретим прямое отрицание грандиозных свершений 30—50-х годов. В самом деле, как можно отрицать очевидное: ведь тогда был совершен рывок в «абсолютное будущее», и без этого рывка мы сегодня попросту не могли бы существовать. Но, говорят нам, если что-то и было сделано, то только «диктаторскими» методами – с помощью страха, принуждения и репрессий.

Создателям мифа о «диктаторстве» Сталина невдомек, что такими методами никогда и ничто великое не создавалось, а в нашей стране этого не могло быть в принципе. Поскольку у нас во все времена граждане служили государству, работали на него, то все общественные достижения зависели от того, как оно управлялось. Особенно наглядно это проявилось в истории социалистического общества. В условиях планомерного и сознательно регулируемого развития неизмеримо возросла роль субъективного фактора, роль кадров, прежде всего, руководящих. Государственное руководство могло либо существенно ускорить развитие, либо – в той или иной мере – затормозить его. Поэтому роль первого лица в государстве, возглавляющего систему управления, стала определяющей.

В чем же «секрет» феноменальных успехов сталинского руководства революционными изменениями общественной жизни? Что служило источником мудрости сталинских решений? Какими методами вырабатывались и как принимались важнейшие политические решения? Как работал он с руководящими кадрами государственного и производственного управления. Как строил он отношения со своими соратниками? Как решалась им проблема преемственности власти?

РЕШЕНИЯ

Сталинская система управления основывалась на всесторонней подготовке решений. Весь управленческий цикл был отработан до совершенства. Прежде всего, это была выработка стратегических целей, что составляло задачу политического руководства. При этом окончательные решения всегда принимал сам Сталин. После их принятия ставились задачи, подчиненные достижению поставленных целей. Выполнение решений было задачей всего аппарата партийной и государственной власти. К разработке различных вариантов действия привлекались профессионалы. В управленческий цикл включались контроль за исполнением, анализ и оценка результатов, корректировка, в случае необходимости, принятых решений. Анализ результатов позволял применять в дальнейшем все более эффективные управленческие схемы.

Эта система в основном сложилась к концу 20-х годов. Рассмотрим для примера принятые тогда решения относительно проведения коллективизации. Стратегическими целями были подъем сельского хозяйства, повышение его устойчивости и товарности, обеспечение резко возросшего населения городов продуктами питания, механизация сельскохозяйственного производства. Такой комплекс стратегических целей выдвигался впервые в истории. Масштабность задач по их достижению определялась и тем, что в сельском хозяйстве было тогда занято большинство населения, и планируемые перемены должны были охватить всю страну. Результатом явилось резкое повышение продуктивности сельского хозяйства. Хлебопоставки государству возросли с 10,8 млн. тонн в 1928 г. до 22,6 млн. тонн в 1933 г. Экспорт зерна вырос с 0,28 млн. тонн в 1928 г. до 1,7 млн. тонн в 1933 г. (в 1931 г. он составил 5 млн. тонн, но в дальнейшем был снижен из-за жестокой засухи и неурожая в самых хлебородных районах страны).

К моменту нападения фашистской Германии сталинская система власти позволила создать сильное, энергично действующее государство. Плановая система управления огромной страной показала себя способной мобилизовать все имеющиеся ресурсы и в экстремальных условиях войны эффективно решать вставшие перед нею сложнейшие задачи. В производстве вооружения были применены самые передовые технологические решения. На командные посты были выдвинуты талантливые полководцы, армия и тыл были прочными и дееспособными. На борьбу с агрессором поднялся в едином порыве весь народ. Прекрасно отлаженный механизм обратной связи позволял отыскивать оптимальный, а нередко и единственно верный способ достижения поставленных целей на пути к победе.

Действовавший в годы войны Государственный Комитет Обороны принял тысячи решений, подписанных Сталиным. Разумеется, невозможно одним взглядом обозреть даже наиболее важные из них, но рассмотрим хотя бы одно из тех, которые сегодня служат предметом непонимания или отвержения со стороны малокомпетентных и недобросовестных людей. Это принятое в 1944 г. политическое решение о высылке с исторической родины чеченцев, многие из которых сотрудничали с оккупантами. Сколько ядовитых чернил исписано противниками Сталина по этому поводу! Между тем, это было действительно мудрое и оптимальное решение давней и сложной проблемы.

До революции чеченцы и ингуши жили в горной части Северного Кавказа. Разбой и грабежи, захват заложников и угон скота с сопредельных территорий были для них «национальным видом заработка». По определению генерала А. П. Ермолова, это было «гнездо разбойников» на юге империи. Уже в советский период, по окончании гражданской войны, власти вынуждены были провести военную операцию по изъятию оружия и боеприпасов у чеченских «бандповстанцев». Были изъяты тысячи единиц, кроме того, были арестованы некоторые руководители советских органов в Чечне, поддержавшие бандитское движение.

Во время гитлеровской оккупации чеченцы и ингуши повели себя как предатели. 63% мужчин, подлежавших призыву в армию, ушли в горы, создав там «партизанские» отряды. Призванные же дезертировали из воинских частей и вливались в эти отряды. До фронта доезжали единицы, – об этом мне рассказывал отец, воевавший тогда на Кавказе. Бандиты совершали диверсии, убивали наших военнослужащих, а после прихода оккупантов установили контакт с немецким командованием и участвовали в боях на стороне немцев. Мирные жители активно помогали им, прятали немецких десантников-парашютистов, дожидаясь прихода немцев, и т. д. Фашисты забрасывали им с воздуха оружие и снаряжение. Дагестан и Северная Осетия на провокации немцев не поддались, а карачаевцы, балкарцы, калмыки тоже пошли на предательство. Банды остались в горах и после изгнания немцев.

В соответствии с постановлением ГКО от 31 января 1944 года Чечено-Ингушская АССР была упразднена, все чеченцы, ингуши и другие народы, сотрудничавшие с фашистами, были выселены, главным образом, в Казахстан. Сталин хорошо знал о круговой поруке у горцев и принял соответствующее обстановке решение: не трибунал для непосредственно участвовавших в вооруженном мятеже, а выселение, – он исходил из того, что круговая порука влечет за собой и круговую ответственность. Кроме того, трибунал означал бы единовременный расстрел десятков тысяч человек и как следствие – уничтожение генофонда этих народностей. Поголовная же высылка сохранила семьи и генофонд.

Документы свидетельствуют, что с 23 по 29 февраля в места поселения было вывезено 478 479 переселенцев, в том числе 387 229 чеченцев и 91 250 ингушей. Бандиты, оставшиеся без поддержки населения, продержались недолго, – они были арестованы и разоружены. Л. П. Берия докладывал тогда Сталину: «Арестовано 2016 человек антисоветского элемента, изъято огнестрельного оружия 20 072 единицы, в том числе винтовок – 4868, пулеметов и автоматов – 479». Заметим, что этого оружия хватило бы для вооружения полноценной стрелковой дивизии.

Операция по выселению была организована так, что не было ни вооруженного сопротивления, ни случаев бегства. Было отправлено 12 525 вагонов, включая багажные. Для оборудования вагонов с людьми было выделено 5500 железных печек, для питания на срок перевозки – 5000 тонн муки, 3000 тонн крупы и 500 тонн мяса. С собой было разрешено брать только самые необходимые вещи, деньги, ценности и продукты на 30 дней.

Как обустраивались на новом месте? Всем переселенцам была предоставлена крыша над головой за счет «уплотнения» местного населения (75 тыс. помещений), выделены земельные участки, продовольствие, на каждую семью – ссуда в 5 тысяч рублей (с семилетним сроком погашения), а также одна голова крупного рогатого скота в счет оставленных на прежнем месте проживания. В места поселения было направлено 2100 медицинских работников.

Были ли жертвы? Да, были: в общей сложности в пути умерли 1272 человека, т. е. 0,26% от общего числа переселенцев. Наверное, и на новом месте было нелегко, и тоже многие умерли. Да ведь кто у нас тогда, в лихую военную годину не нес жертвы? А ведь выселяемые чеченцы были в числе виновников этих жертв. Так, может быть, в том, что они тоже понесли жертвы, заключалась некая высшая справедливость? Для сравнения напомним, что после нападения Японии на США в декабре 1941 года, конгресс принял резолюцию об интернировании всех лиц японской национальности, проживающих на американской территории. Они-то действительно были не виновны, поскольку никто из них не поднимал оружия, но их посадили в специальные лагеря, за колючую проволоку и продержали там всю войну.

В 1957 г. хрущевским руководством было принято решение о восстановлении Чечено-Ингушской АССР, что явилось предпосылкой последующего воспроизведения ситуации. Сразу же возникли конфликты, ибо жить совместно с чеченцами те, кто уже переселился на их территорию, не хотели. Были массовые беспорядки, межнациональные столкновения. Обстановка резко обострилась в 90-х годах в связи с «демократическим» переворотом: чеченские «демократы» заявили о независимости, в ответ на это центральная власть развязала против них истребительную войну, которая длилась много лет. Она принесла неисчислимые жертвы и лишения, но при этом «демократические» пропагандисты время от времени бесстыдно толкуют о жестокости «сталинских депортаций».

О том, насколько они поражены фарисейством, красноречиво говорит такой факт: чеченские беженцы в Ингушетии, пережившие к той поре в палаточных лагерях уже три зимы, обратились к президенту Казахстана Нурсултану Назарбаеву с просьбой предоставить им временное убежище в местах «депортации» их предков. Копия письма была отправлена президенту Российской Федерации. В письме, инициированном общественными организациями чеченских беженцев в Ингушетии, которое подписали более 300 семей, говорилось: «…Наше нынешнее положение (8 лет войны, бездомья и полной неизвестности) еще тяжелее, чем депортация» (Советская Россия. – 2002. – 16 ноября).

Вот так, «господа»! Это ведь заявление самих чеченцев о том, что сталинское решение о выселении было куда более гуманным, нежели все ваши нынешние «решения» проблемы, которую вы сами же актуализировали. Сталинские меры сегодня кажутся медом в сравнении с жестокостью, которую творили 50 лет спустя записные «демократы». Никто не говорит, что во время войны выселяемым готовили манну небесную, – их ведь как-никак не за воинскую доблесть благодарили, а наказывали за массовое предательство, в котором они участвовали: либо воевали против нашей страны, либо зверски расправлялись с нашими людьми, либо оказывали бандитам всяческую поддержку.

Главное же состоит в том, что меры, принятые сталинским руководством, не были просто наказанием за предательство. Это было радикальное решение проблемы чеченского сепаратизма и сопряженного с ним бандитизма. Были тогда и ситуативные основания для такого решения: немцы, отступая, оставляли в Чечено-Ингушетии свою агентуру, надеясь на ее помощь при повторном захвате Кавказа. Кто мог тогда поручиться в том, что эта агентура им никогда не пригодится? Добавим, наконец, что гибель людей в недавней чеченской бойне исчисляется, по приблизительным оценкам специалистов, десятками, если не сотнями тысяч. Из Чечни бежали куда глаза глядят 320 000 русских. Вот с учетом этого и будем судить о том, какое решение было более гуманным, а в тех исторических условиях и оптимальным…

Говорят, что решения, принимавшиеся Сталиным, были идеологизированными. Разумеется. А как же иначе? Ведь от его решений зависела судьба огромных масс людей, и он должен был соотносить эти решения с их потребностями, интересами, желаниями, чаяниями. В конечном счете, они соотносились с традиционными народными ценностями и идеалами, такими, например, как социальная справедливость. Они были идеологически выверенными, т. е. соответствовали принципам социализма, исторически обусловленным, оправданным социокультурными предпосылками, а поэтому и принятым абсолютным большинством населения страны.

Вместе с тем, идеологическая направленность политических решений, их подчиненность желаниям, ценностным предпочтениям и идеалам народных масс – это хотя и важнейшая, но далеко не единственная их характеристика. Не менее важно, чтобы управленческие решения «работали», т. е. были «реальны», выполнимы. Надо было, чтобы их последствия не оказались неожиданными, непредсказуемыми, пагубными для народа. Сталин не однажды говорил: «Чтобы руководить, надо предвидеть». Кроме того, реализация управленческих решений сопряжена с воздействием многообразных общественных факторов, поэтому исходные условия этих решений всегда содержат в себе элемент принципиальной неопределенности. Такие решения не могут быть единственно возможными, – они должны быть наилучшими в тех или иных конкретных условиях.

Выдающийся ученый-социолог А. А. Зиновьев, исследуя с этих позиций решения, принимавшиеся Сталиным, пришел к выводу, что все они были оптимальны. Они вырабатывались и принимались с учетом всех многообразных условий их реализации и основывались на предвидении ее результатов. Таковыми были все его «судьбоносные» политические решения: индустриализация, коллективизация, борьба с внутренними и внешними врагами, послевоенная стратегия создания великой державы. Не менее эффективны были и его повседневные решения, связанные с руководством хозяйственной, государственной, военной деятельностью.

Чтобы понять, как достигалась эта оптимальность, надо проникнуть в «механизм» принятия решений, почувствовать стиль сталинского руководства. Несомненно, что Сталин был человеком, в высшей степени компетентным в деле государственного управления. При этом, готовясь принимать новое решение, он изучал все детали вопроса по литературе сугубо специального характера. Это позволяло ему в вопросах хозяйственных мыслить экономически, в вопросах военных – так, как мыслят полководцы, в вопросах технических – как инженеры-конструкторы. Многие поражались этой его способности и именно поэтому считали его руководителем необыкновенного дарования.

Директор одного крупного танкового завода вспоминал, как поразили его своей точностью и принципиальной важностью вопросы, которые при его назначении задавал ему Сталин. По словам авиаконструктора А. С. Яковлева, его коллега С. В. Ильюшин не переставал удивляться: «Откуда Сталин так детально знает авиацию?» [210, с. 111].

Вместе с тем, он никогда не полагался только на собственное мнение. Рассуждения о «диктаторстве» Сталина не имеют под собой никакой почвы: диктатор либо не считается с мнением других людей, либо прислушивается к мнению узкого круга особо доверенных лиц, служащих его личным интересам и амбициям. Цели диктатора не имеют никакого отношения к интересам народа, поэтому его задача состоит в том, чтобы утвердиться во власти над народом. Сталинское государство было формой народовластия, поэтому и стиль работы Сталина как руководителя бесконечно далек от диктаторства и авторитарности.

Политическая сторона дела обязательно обсуждалась в Политбюро и на пленумах ЦК, на съездах партии. Что же касается вопросов специального характера, то при их решении он всегда прибегал к помощи специалистов, профессионалов – людей, компетентных в той или иной сфере деятельности. Через кабинет Сталина проходили ученые, конструкторы, производственники, политики, дипломаты, писатели. Существуют многочисленные свидетельства о том, что все важные решения Сталин принимал непременно в ходе коллективных обсуждений, в которых каждый имел полную возможность высказать свое мнение. При этом Сталин поощрял творческие споры, терпеливо и вдумчиво выслушивал всех, кто хорошо разбирался в обсуждаемых вопросах, кто умел глубоко мыслить и сказать свое слово. Он выяснял обоснованность высказываемой позиции, убежденность в ее правильности, и если правота собеседника была доказана, его мнение обязательно учитывалось в принимаемом решении.

Д. Ф. Устинов, в годы войны нарком вооружения, вспоминал о том, как проходили совещания у Сталина: «При всей своей властности, суровости, я бы сказал, жесткости он живо откликался на проявление разумной инициативы, самостоятельности, ценил независимость суждений. Во всяком случае, насколько я помню, как правило, он не упреждал присутствующих своим выводом, оценкой, решением. Зная вес своего слова, Сталин старался до поры не обнаруживать отношения к обсуждаемой проблеме, чаще всего или сидел будто бы отрешенно, или прохаживался почти бесшумно по кабинету, так что казалось, что он весьма далек от предмета разговора, думает о чем-то своем. И вдруг раздавалась короткая реплика, порой поворачивавшая разговор в новое и, как потом зачастую оказывалось, единственно верное русло» [197, с. 91].

А. И. Микоян, один из немногих сталинских сподвижников, впоследствии разделявших хрущевские оценки его личности, в своих мемуарах говорил, тем не менее, как о некоем достоверном факте:

«Должен сказать, что каждый из нас имел полную возможность высказать и защитить свое мнение или предложение. Мы откровенно обсуждали самые сложные и спорные вопросы (в отношении себя я могу говорить об этом с полной ответственностью), встречая со стороны Сталина в большинстве случаев понимание, разумное и терпимое отношение даже тогда, когда наши высказывания были ему явно не по душе.

Он был внимателен и к предложениям генералитета. Сталин прислушивался к тому, что ему говорили и советовали, с интересом слушал споры, умело извлекая из них ту самую истину, которая помогала ему потом формулировать окончательные, наиболее целесообразные решения, рождаемые, таким образом, в результате коллективного обсуждения. Более того, нередко бывало, когда убежденный нашими доводами, Сталин менял свою первоначальную точку зрения по тому или иному вопросу» [96, с. 464].

Маршал Советского Союза И. Х. Баграмян рассказывал о том, как решался вопрос о передаче Юго-Западным фронтом кавалерийского корпуса П. А. Белова на московское направление: «Зная огромные полномочия и поистине железную властность Сталина, я был изумлен его манерой руководить. Он мог кратко скомандовать: «Отдать корпус!» – и точка. Но Сталин с большим тактом и терпением добивался, чтобы исполнитель сам пришел к выводу о необходимости этого шага. Мне впоследствии частенько самому приходилось уже в роли командующего фронтом разговаривать с Верховным Главнокомандующим, и я убедился, что он умел прислушиваться к мнению подчиненных. Если исполнитель твердо стоял на своем и выдвигал для обоснования своей позиции веские аргументы, Сталин почти всегда уступал» [11, с. 404].

Лишь в быстро меняющейся военной обстановке ему иногда приходилось принимать решения незамедлительно, без всяких консультаций и согласований с кем-либо. Так было в октябре 1943-го, когда он, моментально оценив предложение Г. К. Жукова, находившегося в то время в штабе Степного фронта, приказал срочно передать в распоряжение командующего этим фронтом генерала И. С. Конева часть войск Юго-Западного и Южного фронтов. Оперативное решение оказалось исключительно своевременным: наступление войск Степного фронта в клочья разорвало оборону группы армий «Юг» фельдмаршала Э. фон Манштейна.

Итак, важнейшие сталинские решения – от общеполитических до узкопрофессиональных – вызревали в обширном поле мнений. При всей своей осведомленности в том или ином вопросе, при всей широте эрудиции и глубине ума, никаких других решений – поспешных, непродуманных, не сверенных с умом, знаниями и опытом других людей, – Сталин не принимал никогда. И никогда не подписывался под чужими решениями, – все они принимались им самим. Поэтому он, конечно, несет ответственность за те или иные допущенные при этом тактические ошибки, наличие которых было бы несправедливо отрицать, но точно так же во всех успехах, достигнутых страной и народом, неизменно присутствует его «авторство», что, кстати, и дает нам право называть великую эпоху его правления сталинской эпохой.

Обратимся к решениям хозяйственным и технологическим. Именно в особом стиле этих сталинских решений таится разгадка того, как удавалось тогда обеспечить стремительный научно-технический прогресс. Требуя от управленческих кадров взвешенности принимаемых решений, Сталин превыше всего ценил способность к критическому мышлению, к анализу возможных отрицательных последствий принимаемого решения. Надо было выработать и поставить перед управленцами, конструкторами, инженерами самые насущные, перспективные и вместе с тем выполнимые задачи. Это предполагало учет всех обстоятельств их выполнения, следовательно – оценку и отбор вариантов, предлагаемых учеными и практическими работниками.

Цена ошибки, неверного решения на высшем уровне государственного управления была недопустимо высокой. Поэтому нужна была обстановка взаимного доверия, критической взаимооценки и свободного обсуждения, нужны были эффективная обратная связь, точная расстановка руководящих кадров, высокая ответственность каждого за порученное дело. Опыт как мирного, так и военного времени блестяще подтвердил, что всем этим требованиям вполне отвечала сложившаяся тогда под сталинским контролем система принятия управленческих решений и претворения их в жизнь.

Из книги крупнейшего конструктора артиллерийских систем В. Г. Грабина «Оружие победы» известно, что первая его встреча со Сталиным состоялась в 1935 г., на полигоне, где проходили испытания новых типов артиллерийских орудий. Решался стратегический вопрос: какими будут пушки – универсальными или специализированными. Были представлены оба типа, и те и другие обнаружили свои достоинства и недостатки. Сталин предложил обоим конструкторам вначале пожать друг другу руки, а потом покритиковать пушки своего конкурента. Первый отказывается, дескать, ничего плохого сказать о пушках Грабина не может. Грабин же четко и ясно называет три принципиальных недостатка универсальной пушки. Сталин делает паузу и предлагает Грабину, чтобы он так же принципиально покритиковал свои пушки. Грабин назвал недостатки своей пушки и сказал, что они не являются концептуальными: надо работать, чтобы их исправить. Сталин говорит:

– Хорошо вы покритиковали свои пушки. Это похвально. Хорошо, что, создав пушки, вы видите, как они могут быть улучшены. Это значит, что ваш коллектив будет расти, прогрессировать [44, с. 120].

Вопреки традициям он дает распоряжение передать пушку на испытания военным, минуя этап испытаний в КБ, – нужно было экономить время. И вот жаркий спор на большом совещании в Кремле: все военные авторитеты, все специалисты, ссылаясь на американский опыт, доказывают необходимость принятия на вооружение универсальной пушки. Только Грабин и еще два человека выступили за специализированную пушку, но Сталин встал на их сторону. Он помнил и испытания, и разговоры на полигоне, ему нельзя было ошибиться: он отвечал за страну. Тяжелый военный опыт показал, что этот выбор был правильным.

Сталин и в дальнейшем жестко контролировал каждый этап технического переоснащения армии, и прежде всего это касалось артиллерии. В любом деле он ценил соревновательность, считал ее путем к достижению наилучших результатов. Именно он, оценив творческий потенциал грабинского КБ, в апреле 1938-го настоял на том, чтобы ему разрешили начать работу над созданием новой дивизионной пушки, хотя опытный образец ее уже был создан на Кировском заводе в Ленинграде [44, с. 260]. Интуиция не подвела Сталина и на этот раз: новая пушка В. Г. Грабина превзошла по своим качествам и его прежнюю, и пушку кировцев. Вскоре она была принята на вооружение армии.

Сталин по достоинству оценивал не только превосходные боевые качества пушек В. Г. Грабина, но и фантастически короткие сроки их разработки. Так, при создании 107-мм танковой пушки ЗиС-6 между началом проектирования и первым испытанием опытного образца прошло всего 38 дней. Случай редчайший: Сталин и Грабин решали производственные вопросы «тет-а-тет» – по телефону и в ходе личных встреч – и лишь потом поставили ГАУ и Наркомат вооружений перед свершившимся фактом.

Поддержка конструкторского бюро В. Г. Грабина со стороны Сталина основывалась на понимании им ведущих тенденций развития артиллерийских систем, а также их роли в современной войне. Он предвидел, что именно артиллерия станет, по его крылатому выражению, «богом войны». Он требовал постоянного совершенствования самих орудий и их производства. В результате к 1941 г. у нас были созданы лучшие в мировой практике по надежности и боевым качествам артиллерийские системы. Из 140 тысяч полевых орудий, которыми была вооружена Советская Армия, более 90 тысяч создавались на заводе, где КБ возглавлял В. Г. Грабин, а еще 30 тысяч изготовлены по его проектам на других заводах страны.

Артиллерийские системы непрерывно модернизировались и в годы войны. К примеру, пушка, установленная на танке Т-34, стала самой мощной танковой пушкой в мире. Ускоренным темпом совершенствовалось и производство орудий: резко сокращались сроки запуска в серию (от трех с половиной лет до шести с половиной месяцев с начала проектирования), снижались расход металла и себестоимость продукции. Все это достигалось радикальными преобразованиями во всех звеньях производства при неизменной сталинской поддержке. А ведь дело гениального конструктора могло быть загублено одним неверным решением на государственном уровне. Книга В. Г. Грабина – образец исследования того, как реализовывалась взаимосвязь технической мысли и государственного руководства. Неслучайно через всю книгу проходит имя Сталина: гений конструкторской мысли воздает должное гению мысли государственной, глубоко понимавшему стратегические вопросы развития артиллерии.

Да разве только артиллерии! Один из самых знаменитых авиаконструкторов А. С. Яковлев (в годы войны – заместитель наркома авиационной промышленности по опытному самолетостроению) писал: «Все мало-мальски важные авиационные вопросы решались, как правило, с участием и под руководством Сталина. Он любил авиацию, лично знал ведущих деятелей нашей авиации и охотно занимался авиационными делами» [210, с. 488].

Сталинский нарком нефтяной промышленности Н. К. Байбаков, тоже не понаслышке, а на личном опыте знавший, как принимались тогда важнейшие хозяйственные решения на совещаниях в главном кремлевском кабинете, рассказывал:

«Первый раз я встретился со Сталиным в 1940 году – на заседании в Кремле, где обсуждались вопросы развития нефтяной промышленности. Мне было поручено сделать сообщение об обеспечении народного хозяйства горючим в связи с нарастанием опасности войны.

Волновался, конечно. Как себя вести? Как держаться на этом высоком собрании? Но, когда вошел в кабинет, где царила спокойная, деловая обстановка, напряжение спало. Теперь думал только о том, как лучше доложить суть проблем. Ведь известно было, что Сталин не любил многословия.

Во время моего доклада он неторопливо прохаживался по кабинету, внимательно слушал, не перебивая, и лишь когда я закончил, стал задавать вопросы. Они были предельно конкретные: «Какое оборудование вам необходимо? Какие организационные усовершенствования намерены провести? Когда и сколько будете давать нефти?» Речь шла об ускоренном развитии «второго Баку». Решение, как и обсуждение, было очень конкретное.

Потом мне много раз приходилось бывать на совещаниях у Сталина с участием руководителей нефтяных комбинатов и трестов. Ему надо было знать, как развивается отрасль, и в вопросах своих он был дотошен. Мне казалось при этом, что он внимательно приглядывался к каждому специалисту, чтобы определить, кто и как себя проявляет. А свою точку зрения высказывать не спешил. Только после обмена мнениями, когда убеждался, что решение найдено, подытоживал: «Итак, я утверждаю».

Николай Константинович отмечает, что для него это была замечательная школа управления:

«…На таких совещаниях я учился ответственности в принятии решений. Впоследствии где бы ни работал, старался внимательно выслушать каждого члена коллегии, других товарищей, да не по одному разу, после чего уже принимал окончательное решение. Иначе как можно? Допущенная руководителем ошибка наносит большой ущерб делу, а если руководишь в государственном масштабе – то и всему государству.

Часто мы бывали удивлены осведомленностью Сталина. Помню, когда Сааков, управляющий трестом «Ворошиловнефть», не назвал местонахождения новых месторождений, Сталин переспросил:

– Это вдоль афганской границы?

Или, скажем, выступал начальник Краснодарнефтекомбината Апряткин. Сталин спросил его о запасах нефти в Краснодарском крае. Апряткин назвал цифру 150 миллионов тонн. Сталин попросил «расшифровать» запасы нефти по категориям. Когда же тот не смог внятно ответить, внимательно поглядел на него и сказал:

– Хороший хозяин должен знать свои запасы по категориям» (Советская Россия. – 1997. – 25 октября).

Нечто подобное говорил также И. А. Бенедиктов, работавший тогда наркомом земледелия и присутствовавший на заседаниях Политбюро, по его словам, более ста раз: «Мы, люди, прошедшие сталинскую школу управления, были приучены говорить только правду, только то, что абсолютно достоверно и за что можно было ручаться своей головой» [19, с. 198]. Сталин настолько остро и глубоко чувствовал ход событий, что замечал малейшую фальшь в их характеристике. «Помню, как на одном из упоминавшихся заседаний Политбюро он поставил под сомнение несколько цифр из моего сообщения. Я возразил, сказал, что ручаюсь за их достоверность. Вернувшись в министерство, перепроверил данные и убедился, что чутье Сталина не подвело. Сразу же сообщил о своей ошибке в Центральный Комитет партии» [Там же, с. 198—199].