Текст книги "Захват"

Двигаясь полуденным брегом проминовали Каменный, затем, по дуге, петлями – Березовый остров, по старинке – Фомин, и, обойдя оконечность, затруднившую ход множеством придонных камней выгребли в Большую Неву. Сзади, осветляемый солнцем воскурился дымок, выдав деревеньку Вигору, справа, за двором Одинцовых, коло самой воды взвиделся кирпичный завод.

Мгу сдуло. Ветряки на мысу – мельницы Березова острова, отметил старшой стали на глазах оживать.

Судно, развернувшись пошло вдоль правобережья на всход.

«Ветрено!.. Не так, чтобы очень, но-таки порядком свежит. Море-окиян, да и только. Ну и широта! О-го-го. – Вершин, передернув плечами походя поправил сползавший на затылок треух, мельком оглядел окоем. – Даже то и в шапке не жарко, – шевельнулось в мозгу. – Прямо хоть влезай в кожуха».

Стерпится… Надеть, не надеть? Можно бы… А где он, кожух?? Но, да и в шерстянке, с дырою (как бы то еще не с двумя), вздетой на исподнюю срачицу не будет знобить, ежели идти напрямик противу такой течей. Лихо, – поплевав на ладони усмехнулся гребец.

Жив дом под соколом! А все-таки жаль, что не удержал островлянина… И днесь, поутру можно было поговорить. Дрых. Проспал. То и поплатился, вдвойне: ровно ничего не спознав, как бы то и сам заодно с Палкой, сонным, али как там сказать… с призраком… побит пистолетиною. Верно, Степан; правильно подметил, старшой. Точно подсмотрел!.. молодец, – чуточку задумался Вершин, пропуская гребок. – Брат, брат… Проехали. Вон там Калганица. В миле от градских пристаней. Вот бы заглянуть на денек. Впрочем, не последний проезд – свидимся когда-нибудь, Палка!..»

– Спишь, Востробород? шевелись! – рявкнул, на корме судовщик. – Выбралися в новой фалватир.

Васька встрепенулся.

Ого: Враловщина! Как не узнать?

Далее, припомнилось Вершину – Подгорье, Песок, или же, что то же – Пески:

Спас Преображение, церковь (с некоторых мест заколочена), Богдановский двор, Есипова-от – развалюха, памятник забытых времен, выше по реке, за погостом – смоляные амбары. Пригород. Вернее сказать окологородье; ну да – штад, как таковой расположен у правобережья Невы, то есть на другой стороне… Близко виловатой сосны, у переправы на Охту, коли то еще не ссекли оную по старости лет, некогда стоял кабачок, – проволоклось на уме. – «Ясти приходил, на уху. Прочее – лишь кое-когда… незачем», – подумал гребец.

Знаемо… Недолго терпеть. На море бывает покруче. Выдержим. Версты через две, али полвторы – Нюенштад.

Славно! – замелькало в мозгу с тем как у черты окоёма встали крепостные валы: тамось, на Корельской стране, противу Песков – многолюдство, паруса кораблей, пристанные кладки, харчевня, с вывеской, товарные клети, ва́жня – весовая, сторожка… Далее, повыше мостов ратуша – градская управа, люторанская церковь, и за нею – корчма; торг, недалеко от воды… Всякое. Добавим сюда сколько-то питейных – кружал. Всё, за исключением кирки, так или иначе – в строку: выспаться, поесть, отдохнуть. Образно, заневская гавань разом и тюрьма и гостиница: хоти, не хоти всякого, кто идет по Неве, сбочь – пренепременно задержат, знаком, а не то и пальбой, с крепости; хозяева дык. Вот к чему приводят замирья, коли без ума воевать. Следующим откупом будет Новгород, а то и Москва… Новгород уже занимали, говорил старикан кошкинский родитель, в дому. Чуть не отложились на Свию… Именно. Не только что землю, но и водяные пути свеинам пришлося отдать. – «Многое таки, что имеем, – подержал на уме, вспомнив старину, – не храним; да уж… Потерявши доход, прибыли какие-то – плачем». То бишь, получается: платим за проезды, риксталерами, сколько-то лет… С пор, как появилася гавань, на глазах старичья – окологородных селян.

(Васька – очевидно – не знал, что Невское Усадище – гавань, у которой возник штад, именовавшаяся у новгородских плавателей как-то иначе появилась не вдруг, – есть основания считать, что оно существовало века, может быть, с языческих лет. К Охте приставали купцы прусы, померанские гости, готландцы и прочая иже с ними иноземщина – нерусь, шайки вездесущих варягов; что уж говорить о купцах древненовгородской земли, Га́рдарики, малоизвестной Западу Страны Городов, как именовали пространство к югу от карельских озер неведомые нам летописцы. Плавали, не зная преград, в сторону Варяжского моря, в гости – по ничейной воде. В то же, приблизительно время крепла Золотая Орда. Этим не могли не воспользоваться наши соседи, коим не хватало земли. В пору вдохновлявшихся папской курией крестовых походов свей, устремясь на Неву после поражения войск ярла Биргера на устье Ижоры начали с того, что воздвигли около пристанища крепость. Вот как об этом пишет Новгородская хроника:

«1300 год. Придоша из замория свей в силе велице[40]40
  По-видимому несколько сотен, не больше тысячи военных людей.


[Закрыть] в Неву, приведоша из своей земли мастеры, из великого Рима мастер нарочит, поставиша город[41]41
  Город, понимается: крепость.


[Закрыть] над Невою на усть Охты рекы[42]42
  В Троицын день, летом, гласит Большая рифмованная хроника шведов.


[Закрыть] и утвердиша твердостию несказанного[43]43
  Что кажется примером лукавства.


[Закрыть], поставиша в нем порокы[44]44
  Порок, в данном случае: устройство для метания по кораблям камней и зажигательных бочек.


[Закрыть], похвалишеся окаяннии нарекоша его Венець Земли»[45]45
  На языке завоевателей: Ландскрона.


[Закрыть].

Крепость оказалась, на деле не долговечной. Даром, что она обладала несказанного твердостью, как пишет хронист, весною, на следующий год оная твердыня была пращурами Вершиных срыта.

Назвище порушенной тверди, летописной Ландскроны значится лишь только в столбцах чудом сохранившихся хроник. Жители окрестных дворов и гости, посещавшие гаванку о нем не слыхали. Лучше обратиться к вопросу почему и когда именно возник Нюенштад.

Он образовался, как видно из куста деревень, сросшихся в единый поселок. Думается, часть обывателей жила на мысу, там же, где стояла твердыня. Гаванские избы – зародыш правобережного местечка, ставшего впоследствии штадом; Нюен шестнадцатого века – сельцо на усть Охты в перечне крестьянских дворов, составленном для сбора налогов. (Как ни называй по-иному данники пребудут века). В переписи более ранней значится, похоже на то правобережная (повыше чуть-чуть Смольного собора, теперешнего, где находился некогда молитвенный храм, церковь допетровских времен), стояла деревенька Ненила[46]46
  Что б ни сопоставить названия Ненила и Нюен? (Пляшем не от печки, – от носа). Неня, по-карельски и фински: «нос»; «нос» в русском, также: оконечность междуречного мыса. Междуречье Невы и Охты во внешне-местном падеже, в адессиве, по-фински видится как слово «ненялля». Все было бы достаточно просто, не будь распространенного в прошлом женского имени Ненила!.. Нюен – производное ny, в шведском: «новый»??


[Закрыть].

Нюен упомянут в письме воеводы Выборга и Нейшлота Ролофа Маттссона королю Дании и Швеции Кристиану II, от 21 августа 1521 года, представлен на рисованных картах. Сёла, окружавшие устье, и тем более гавань после разрушения тверди, что была на мысу, что то же: на носу – не пропали. Позже, как узнал загребной, Васька от крестьян стариков, жителей заметно прибавилось. В нашествие ляхов свей, отойдя от соратничества с гибнущей Русью в межигосударское время свары за московский престол там же, на мысу, где стояла первобытная крепость возвели Нюеншанц[47]47
  Шанц (на языке завоевателей: сканс) – окоп, земляное укрепление, насыпь.


[Закрыть].

Твержа создавалась отнюдь не для обороны сельца от нападений воров[48]48
  Об одном из набегов, разоривших местечко пишет, в донесении Маттссон (глава 33).


[Закрыть], а для того чтоб держать глаз на корабельном пути; так же обстояло на Узьерве[49]49
  Ныне река Вуокса, текущая севернее С.-Петербурга.


[Закрыть] – корельский проход в западные земли пасла тамошняя крепость Кексгольм.

С тех пор до времени, о коем рассказ Нюеншанц, некоторым образом пристав над Ижорской страною, или же, иначе сказать, правильнее – мытарь с ружьем; так же, приблизительно думал плаватель по имени Васька). Но, да возвернемся в карбас:

Флаг над стреловидною башенкой с двумя колокольцами, почти неподвижный, около, на кромке земли – вычерненный заревом солнца караульный солдат, разновысоковстроенные по крутизне околобережных валов, крытые навесами – пушки, чуточку правее, под ними, различил загребной с тем как оглянулся опять на укрепленный мысок – вешала с рыбацкою сетью, неводом, подросты осин, ниже, перед скопищем надолбов, саженным кольём все еще, пуская дымок теплится маячный костер.

– Как, устал? нет?

– Ко-нешно дело, – не договорив – двоесмысленно, подумалось Кошкину откликнулся Вершин, опуская весло: – Пушки… на макушке… с пяток. Эт-то вам, друзья-сотоварищи не мытарь с ружьем – выпалят, вдругое не схочешь, – произнес помолчав несколько мгновений гребец.

– То ли еще взвидим на Ладоге! – воскликнул сосед, правый загребной.

– О-го-го; да уж, – согласился купец: – тамотко покрепце орех. Притабань! Левая помалу греби. Входим, – заключил рулевой.

41

Поблагодарим за подсказку. Нотбург. Время пересесть на корабль, плывший далеко впереди.

Добре; наконец дождались! От корельской страны взвеял небольшой ветерок, пригород слегка оживился, и уже через день «Литен Фостерйорд» отошла. Вон скрылись кабачок на посаде, коновязь, отметил Дунаев – стремительная, ладная шкута вынесла гостей на простор.

За Липками свернули мористее, на нордостен-ост, северо-восточный восток, выставили все паруса; вот башни Нотбурга и даль берегов, справа поглотил окоём.

На траверзе Лидны-носа, при безоблачном небе как-то неожиданно, вдруг пала превеликая буря. Попервоначалу взнялись мелкие, в крутящихся поплесках толкучие волны, так называемые у рыбаков южного приладожья столшни, позже, с переменою ветра по седой толчее быстробеспорядочных волн покатили полуторасаженные видом, как бы крепостные, валы. Море, от сутычек запенясь начало хлестать за борта.

Надо же какое несчастье, зажурился Матвей, чуть ли не впадая в растерянность, но вскоре тугу вытеснил душевный подъем. «Как бы то – сердечная немочь… Кончилось. Опять настаёт. Господи, да что это: страх?? Неколи ему поддаватися, – подумал русак, намереваясь идти к свеинам, чтоб в чем-то помочь: – Ну ж нет, поборемся, – неслось на уме, – будь бойцом! Вжарь! бей, круши!»

В некотором месте – у Лидны, изблизи рубежа, видимо на гриве камней, предположил переводчик вдруг застукотало по днищу, протянуло в песке, юкнуло покрепче, да так что не удержавшись Матвей, около товаров упал. Судно, потеряв управление замедлило ход, и его, развернув боком к набегавшей волне, отягощенное сдвинувшимся к борту железом, в радуге от солнца и брызг поволокло в кроющий подводные камни, смертоносный провал… «Мель! ей же ей; банка. Неужели – конец? К рыбам? – ужаснулся толковник, вспомнив скоморошьи глаголы, сказанные им на Неве кормщику в начале пути: – Смерть? Под чужим именем? Накаркал, в забаву».

– Нет-т! Ней! – крикнул, взметываясь: – Гоодс! Каста овер боорд! За борт!.. Вы-ва-ливай товар, подорожники, покамест в живых! – кончил, перейдя от волнения в душе на свою, несколько забытую, речь.

Вставши на короткое время при подходе волны, «Литен Фостерйорд» покачалась, принимая удар по боковой стороне, сопровожденный разливом палубной воды, от ручьёв, и, протащась по камням чуточку замедлила ход.

Вскрик;

Очередной водовплеск;

Морось, притемнившая накоротко солнечный свет;

Тянущийся в сторону берега сплошной водопляс, – походя отметил посланник генерал-губернатора, приблизившись к борту с ношею забортной воды.

Вновь юкнуло, под килем; ведро, с помощью которого он, Стрелка, неизвестно зачем, думалось, отчерпывал воду – вырывается, прыгает, никак не поймать, все же, на карачках поял… – «Эт-то ли, Матвейко ни жисть?! – провозгласилось в мозгу: – Снова, как в сутычке с Мамаем – Паркою, у Нарвского тракта на сердце – можайская удаль, наглые наскоки, Серьга… Бей!» – Кто-то из хозяйских матрозов – Ларсен, разгляделось не вдруг, несколько мгновений спустя вкладывает в руку топор, взмахивая книзу другим, под продолжительный грохот, понемногу закончившийся что-то кричит;

Хугга – догадался русак, поняв произнесённый глагол больше по движению губ. «Снадобился! дескать, руби», – произвелось на уме.

Взблескивает сталь, капитан видит – мокрая до нитки дерюга, кроющая палубный груз морщится;

– Натягивай, Ивар! – скеппаре;

– Сильнее! – толмач. – Х-хугга! Ничего, поживем. Бей!.. По-лезла. Хор-рошо-хорошенько!

Ветр;

Кипень, изблизи берегов;

Сутолока пенистых волн;

Вплески; под ногами – ручей.

Оболокавшая груз полость перемещается, сползает наружу и, слегка зацепив рубщика набрякшим концом канет как платочек в волнах, и уже стрелкин сотоварищ, матроз катит в направлении борта красномедный котел. – «Вон – полосовое железо… лучше бы», – подумал русак.

– Ней! стог'ярн! Я т-тебе, – грозит рулевой. – С Ларсеном! Не справишься, Ивар. Действуйте; котлы не бросать. Так… так, так.

Встречь пенящимся гребням летят связанные вервьем прутки, сабельные полосы, брусья. Чувствуется, шкута легчает; мало: и опять «Фостерйорд» резко замедляет движение, вонзаясь в песок. Сызнова тряхнуло; еще… «Киттлар! понемногу» – кричит, мало не взрыдав капитан – с тем, за борт мечется котельный товар.

«Литен» постепенно всплывает, дернулась туда и сюда, и, поплясав на волнах в радуге спешит к побережью, где, на полном ходу проминовав оконечность скрытой бурунами косы правится, ведомое Свенссоном в ближайший залив.

Цел вроде бы, – мелькнуло у Стрелки. Ай да молодец, капитон. Даже и не верится: лахта! Кипень далеко позади, перед стеной лозняка и простирающейся к морю, на сход солнца волнистой серо-буро-зеленою полоской рогоз, движима залётным поветрием, по черной воде носится, покрытая листьями ползучая зыбь; слева худоватый лесок. Шорохи… Немного поодаль устьице заросшей ольховником, незримой реки.

«Слава тебе, отче небесный!» – прошептал переводчик – протестант, осенясь по закоренелой привычке несколько забытым на свеях, православным крестом. Пальцы десной руки, все еще навытяжку дрогнули, толмач усмехнулся: легкая оплошка. Не грех, убо-то Господь – все-един. Так-таки спаслись наконец, слава те… Ага, пронесло».

Лидна-нос, недалеко от которого едва не погибли – в православной державе, и, похоже на то, буря и спасенье от смерти были ниспосланием свыше. Что бы это значило: гнев? Предостережение – мол, дескать уймись? Знак, в будущем какой-то еще, неисповедимой беды? Право!.. Указующий перст? Дело ли, оно – продаватися врагам соплеменников за пуд серебра? Это все равно, что взлезать по головам в рай. Или же, побочный вопрос: можно ли, случайно предав родину в боях под Можаеском изменничать вновь? Лучше бы, наверно, податься к воинству Богдана Хмельницкого, в черкасы; а что; слыхом, на какую-то Хортицу, в украйны скликал. Альбо-то, была не была сунуться в Разбойный приказ. Можно бы… Не можно, а нужно! – выдерут, но в целом простят, – рассудил, криво усмехнувшись Матвей. – Именно. Решайся, дружок.

Глянув на сии умозрения с другой стороны Стрелка, припуская к ведру внешне привлекательной лжи каплю правды, в одночасье подумал, что разведчицкий промысел, в который затем, чтобы переделать судьбу он, по договору ввязался – труд обыкновенного бортника; в лесах комары, волки, шастает сластена ведмидь; ну как, – воумилось лазутчику шатун медолюб, мишка наломает бока, или же накинутся пчёлы, как полезешь в дупло? Сверзишься у борти на землю, с дерева – и делу конец. Весело!.. Добыча реестров, как бы – лесовой медоём. В худшее завел корабельник! Вынудил пуститься на грех. Да? Да и нет; двойственное; как поглядеть. Лучше не копаться в душе, но, невзирая на страх действовать – идти напролом. Силушка всему голова, неостановимый напор. Под лежач камушек вода не течет… Грех, так грех. Ежели и грех, небольшой; не одни пчелы собирают ничье. Беженцы, по крупному счету никому не нужны. Везение – красивые сказки, надо продираться к деньгам. Да; да, да. В знатные не примут за так. Что – совесть, либо там какой-нибудь стыд, ежели в кисе ни гроша? Злато, корабельник – не в счет: отдан… курице, – явилось на ум. Собственно, сие предприятие обычный подряд. Не вырази желания он, – думалось какой-то часец, – Карло приискал бы других. Действуй, коли взялся за гуж; именно. Собрался – иди. Глупство – надеяться на случай, что тебе повезет, жизнь напоминает войну. Будь бойцом. Будь в противостояниях вязким, а не то поломаешься в каком-то напряге; так ведь, – промелькнуло в мозгу. Выдержки достанет – и в людях; бейся – и тогда победишь. Главное, говаривал как-то под Можаем Ненадобнов: осиливай слабь и беспереводно долби. Так же приблизительно молвил генерал-губернатор; именно. Ни шагу назад в битве за достойную лучшего, чем есть животу!..

Даже и немногие талеры приходят с трудом, зрится на примере купцов. Пусть уж остается по-старому, по договору. Как-нибудь добудутся списки. Только вот, какою ценой… Выложим, во что бы ни встали – но зато, уплатив сразу же получатся крог, деньги, подгородная мыза – хутор, повышение… Фликка; именно… Вернее сказать: нынече, пока не сошлись юнгфру Криг. Званием – девица, пупком – баба, собственная, будем считать… Именно… И что привязалось! Тянется, как муха на труп… Именно. «Да что за напасть! ф-фу», – проговорил переводчик. – Слово-то какое-то… липкое. Откуда взялось? Ранее, как будто не зналися… Ах, вот оно что: дар генерала-губернатора, – припомнил Матвей.

Скажем, зазирая в неведомое предпринимателю, ввернем от себя: перечеркнул хером[50]50
  «Херъ» – 23-я буква древнерусского алфавита.


[Закрыть], то есть буквою ха, крест-накрест лишний, в понимании бранника за лучшее знак неисповедимой беды. – «Что б ни посчитать, приблизительно грядущую прибыль? – промелькнуло в мозгу: – Мыза, почитай в кошельке. Собственные земли, под городом, к тому, что сулил Карло, губернатор за списки!.. Главное – не прибыль грехов. Предуведомление свыше, думается нам – предрассудок».

Мчаться по взбесившейся Ладоге вприскочку по мелям, посреди валунов значило, чуть-чуть затянись плаванье – в какой-то подскок впрыгнуть, говоря по-простецки задом на осиновый кол. В общем-то, по крупному счету дешево отделались; ну. Вывалили часть железяк, с дюжиной котлов – да и все. Главное, пребудем в живых.

Так думалось не только Матвею; сходно, несмотря на убытки рассуждал рулевой. Судно получило пробоины, могло затонуть, видел капитан корабля – но хоть хорошо, что спаслись. В этой стороне изблизи берега обычно не ходят: множество придонных камней.

Вытянув громоздкий товар, шкуту кое-как подлатали, и затем, через день снова устремились на веток. Дул ровный, как третьеводни утром – перед бурею – ветр, так же покрикивали чайки, в носовой стороне то пропадал, то показывался, точно подвешенный среди парусов, над равномерно качающейся время от времени, омытой волнами палубою, солнечный круг. Всё, за исключением палубы, казалось расширившейся, мнил переводчик, маясь от своей неприкаянности было звычайным; стоит ли считать чрезвычайным то, как (под водительством Иварки) на полном ходу врезались в тюлений косяк? Словно бы, – мелькнуло у Стрелки не было того, что стряслось на позавчерашнем пути! Что уж поминать бурегон; все пройдет…

Было, на какой-то, под полдень пройденной версте:

Островок; россыпь окруживших его, в меленькой воде валунков;

Берег лукоморья, вдали;

В полуверсте, видимый со всею отчетливостью – каменный мыс, чуточку правее горбка с мельницею, видел Матвей – некая деревня, мосток, сразу же за устьем реки.

Соополчась в чрезвычайных обстоятельствах в единую рать – выиграли битву за жизнь! – думал неудельный пловец. – Ай да голова капитон, да и корабель хоть куды.

Вспомнив передрягу, лазутчик оглядел паруса: бег прямо-таки – лёт ястребиный. Что это?.. Еще; и еще. Три? Четыре? – «Литен», – пропорхнуло в мозгу, – чайка супротиву таких, как бы то измолвить… козявок». – В южной стороне, у реки зрилось шевеление весел; в том же направлении, к мысу двигались, а может кружили около незримых сетей, предположил наблюдатель сколько-то рыбацких челнов.

Пройдено считай полпути, определив на глазок местонахождение судна заключил капитан; – Видите дома, у реки? Черная, по-моему, – кормщик, высекая огонь для не раскурившейся трубки: – Что это, по-вашему? а? Швар… Шварта… бю. Или же… Да нет, не ошибся: множество надежных примет: гарь, мельница повыше, за двориками… главное – мыс… в лоции показанный, к счастью, – вскользь договорил капитан, поведя в сторону незримых челнов, скрывшихся погасшею трубкой.

– Черная деревня? ну да; вроде бы, – вещал подорожник, отзываясь на речь. – «Назвище – от Черной реки. Тута, на задворках Росии, да и также у нас, около градка, на Неве чуть ли то не каждая речка – Черная, по цвету воды, кроме желтоводной Чернавки, что в самом городу. Так-то совершенно прозрачны. Всякая годится на то, чтобы греховину отмыть. Предостережение свыше, грозное не так, чтобы очень – от большого ума; плод воображения, вздор», – проговорилось в душе.

Парус, на который глядел только что пред тем переводчик, думая о списках опал, затрепетав на переменном ветру хлопнул, натянулся опять. Из четырех лодок, плывших позади корабля видели, как «Малая Родина» скользнула за мыс.

42

Чуть позже, под вечер – на Миккелев-день? – помнилось какое-то время подорожнику свеев «Литен Фостерйорд» подошла к пристани, у Сясьских Рядов. Схожий на слегка забываемого Парку таможенник, Овдей Мудорез мигом перевешал товар, там же, у контарных весов сделал в подорожной помету, и затем, получив пошлинное скрылся, в торгу.

Свенссон вручил ресх'елп – деньги на дорожный расход, Ларсен приволок, для прикрытия могущих возникнуть недоразумений с властями дюжину посредственной выделки, веснушчатых зеркалец, полсотни ножей. Лучше всего действовать под видом разносчика, вещал губернатор; складывалось именно так.

Вот, в кратком изложении то, что через какой-нибудь месяц переводчик забудет – небольшой разговор, происходивший за тем, как Стрелка, получив кошельки сетовал на грубость ножей:

«Деньги, зеркала, кошельки, – перечисляя на пальцах выданное, молвил купец: – Что еще? Ножи называл. Всё, так всё».

«Нет. Иглы, шпанские, – напомнил Матвей: – Те, что господин Таббельсверкеринг велел передать; ведаю».

«Простите, забыл. Сколько же?»

«Да хоть милиён; все. Как-нибудь, коли не утратится такая твоя, как бы то измолвить приятнее, такая забывчивость – на ком-то другом то, что не терял наверстаешь. Выдумал!.. Отдай, не греши».

«Да? Что ж, поделимся. Давать, так давать. Ларсен, – проворчал судовщик: – Иглы в рундуке, под столом».

«Вот, принес; больше ни одной, в рундуке; только-то», – вещал на ходу сара, – возвратившись назад.

«Брать, так бр-рать! С-сотнями… Добавь, скупердяй. Завтра же – быка за рога. Тольк-ко так! Х-хапом, – заявил собеседник Свенссона под час перегрузки, наблюдая за тем, как опустошался ларец. – Понял, что имею в виду?»

«Нет; слова!.. Сразу – ничего не получится, успех ускользнет, – хмыкнув, произнес мореходец: – хаппом не получится, шиш. Надо научиться терпению; копи и копи, сколько удается нажить. По далеру, по шланту… А вам, – скашивая глаз на приемный, вздувшийся карман толмачевой ферези, добавил купец, – жаждается враз нахватать… в некотором роде: грабеж».

«Так-то так. Некогда. По зернышку – поздно, – молвил в раздражении Стрелка, внутренне согласный с купцом, и, поколебавшись чуть-чуть выпалил: – А жить, крохобор, чтоб те разориться – когда?! Взять бы тебя за бороду, такого советника, да с палубы – в воду! Понял для чего говорю? Лучше бы от так наживаться, действием, – добавил в сердцах, – нежели копить медяки» – на что судоводитель, присвистнув, малость ошарашенный, рек: «Хм. Ну и ну! А ежели с дальнейшим не справитесь, присвоив корабль? Не каждому дается рулить, да еще в бурную погоду».

«Ништо; важно ли? – услышалось кормщику: – Главнее – итог. Знаешь, – пояснил собеседник: – Убо живота человеческая – сука-борьба. Стоило бы выкинуть, в бурю-ту: корабль – не пустяк. Что ж, владей. Пользуйся. А что остается тем, кто не успел нахватать? – рек в ожесточении Стрелка, чуть ли не сорвавшись на крик: – Еж-же не успел, остается… остается, богач: пер-ревер-нуть л-лавку, н-на которой сидят дельщики пирожных кусков! Только так. Там, вновь рассаживайся, поторопись…»

«М-мда… Круто забрано, – заметил купец и, миролюбительно рек: – Вы не из галерных гребцов? Нет? Странно; и, полегче вопрос: кто же вам, любезный мешает опрокидывать лавки?»

Переводчик вздохнул. – «Бодатому козлу да еще б, – слышал мореходец, на пристани: – рога приобресть!»

В общем, хорошо распрощалися, итожил русак.

Свенссон, проводив переводчика направил стопы к видевшейся чуть в стороне от прибережных мостов тихвинке, Дунаев, с мешком двинулся в ближайший кабак и, с удовольствием вспомнив то, как протекал разговор, то ли неосознанно вслух, то ли про себя произнес: «Вон куды ведет корабельник!..»

Сясьские Ряды по числу жителей скорее село, нежели торговый посад, – видел, приглядевшись толмач: товаришко везут по реке, часом, переводчики надобны. А может остаться? Что же то, оно происходит? Радоваться надо бы: Сясь, пристани со всем окружающим – в пределах отечества, а тут те изволь, даже иногда во хмелю, то бишь, по-иному: за деньги отдаваться тоске!.. Господи, за все – уплати. То-то и тянуло, собаку в местные жильцы, на толчок – душу облегчить, – подержал некоторый час в голове;

Суе выбирался на торг: одиночество терзало и там, в гуще русиян торгашей. Более того, на миру, яко бы: вдвойне одинок; вытолпишься вон – полегчает. Как-то, в людоходную пору лавочных сидельцев на торг чуть не отобрали товар:

«Чем промышляешь, человече?» – спросил некто из людей базарян.

«Торговлишкою, чем же еще. Ножей, игол шпанских» – сочинился ответ; помнится довольно отчетливо, занеже сказал обществу лишь несколько слов.

«Ясненько; так, так. А – куда: к Свие, в Новгород?» – продлился расспрос.

«Рушаем на ярмонку, в Тихвин» – бросил наугад.

«Вот как, – прозвучало в кружке; – рано!»

«Из каких же краёв? – молвил, хитровато поглядывая третий мужик: – Говор-то не наш, – южанинской».

«Думаешь? Да нет, старина: брянские», – решил возразить местному, – не так далеко».

«Значит, Калита – брянченин? Около? Русак? – произнес тот же хитроватый лицом, с рыжей бородою невер; голос мужика покрепчал. – Это же в каком королевстве? Слыхивали, сбился в торгу, давече на свейскую молвь. Ну-ка признавайся по правде, выговори кто ты таков!»

Чуялось: «На вора похож» – «И, не конокрад, Елисей» – «Может перескочник, отсвеев? Смахивает» – «Вряд ли. Зачем?» – «Судя по мешку, тяжеленному, – изрек хитрован, щупая кису: – казнокрад; истинно, – итожил невер: – мнится, в калите серебро».

Как ты ни стремись к дружелюбию, повсюдно – враги!.. Выбрался, рачком да бочком. Спасся, получается так. Вовремя уйти от опасного – не значит: бежать. Нечто наподобие сицего, – припомнил Матвей одаль, в стороне от рядов было в зарубежном краю. Вором назовут – улыбайся, плюнут свысока на кафтан или в рожество, например, в ратуше, при выдаче жалованья – молча утрись; нет бы резануть по зубам. Что ж, терпи; временное. Час торжества рано или поздно придет. Значимы не ахи да охи, а единственно то главное, что ждет впереди: крог (деньги тысячные), мыза – Карвила. Собственность!.. (И, рядышком – жнец, коего чуть-чуть не убил). К Тихвину податься, за лучшее? А может, на Тверь? Собственно, не все ли равно, с тем, что у тебя, до поры сколько-нибудь ценное, собственность – лишь собственный взгляд на совестные, в общем дела.

Рушаем на Тихвин, вперед! Берегом; у Сяси – большак. Дух все еще, казалось терзался то ли недозрелым слегка, точно яровые раскаянием, то ли не весть как забравшимся в сознание страхом, думалось, как вспомнил ряды, но предпринимательский ум требовал немедленных действий. Незачем тужить о судьбе троицы бежан, рыбаков (так себе – почин); недосуг. Нечего жалеть, рассудил, также о потерянном времени.

Бездействовал? Но. Лучше бы, точнее сказать, – произвелось на уме, как следовал к верховьям реки: бездействие – бойцовская выдержка; по-нашему, так.

Пусть двигается, вольному воля. Мы его попозже догоним, далеко не уйдет.

43

Путь водою обернулся бедой! – горевал в тот же приблизительно час вождь перебежчиков, корел. Обошли далью-голоменью башни Ореха, видели плавучую стражу. Думалось, когда миновали пограничную речку, Лавую – пронесло. Нет… Канула, последняя лодка; точно провалилась в пучину.

Выплыл, единственно Первуша. Прочие суденышки выбросило на спину кошки, тянущейся в сторону вод. Если бы ни оная твердь, предположил верховод, прохаживаясь чуть в стороне от беженского стана по галечнику: всем – пропадай. «Что же ты нас, Мать-Путеводительница не сберегла?! Как так? – сбезвестила изрядную часть беженцев, корельских людей; да уж», – пронеслось на уме.

У косы, наполовину засыпанный песком вековал остов крутобокой лодьи – свейская, подумал водырь.

«Лайва… русиянская барка», – произнес, подойдя к троице товарищей Хоня, потерявший жену. – «Тож выкинуло, с бурной воды… на берег. Такая судьба. Что ж. Море, Тихон» – молвит, соболезнуя Князь. – «Доброе паливо! Годисси. Шнека, – уточнил коробейник: – вроде бы; по-моему-от. Дай-ка, мореходцы топор!»

– Грех жечь посудину, – вещал предводитель: – Как-нибудь; а вдруг – домовина? Незачем крушити железом, братие навечной приют; гроб, яко бы; воистину так. Онде, за камением лес.

Воно запылал костерок, там, другой. Бабы, с допомогой девиц раскладывают скарб, на просушку. Две женщины, присев у костра тупо, в совершенной недвижности уставясь на пламя устранились от дел. «Бедные!.. Остались одни», – с жалостью подумал водырь. Угнетенность от того, что стряслось не прошла, также у свободных от дел; кошка для иного казалась кладбищем на Троицын-День. Ох-хо-хо… Лишь ребятью в радость прибережный простор, ветристая бескрайность косы – носятся по ней, озоруют, ссорятся, другие, постарше возрастом играют в чижа: поставят изострённую чурочку, ударят по ней – та взлетит. Дело ли, оно – веселиться изблизи мертвецов, собственных, – мелькнуло у вожа и, с другой стороны, двойственно: нельзя возбранить: ноги отсидели, в челнах. Пусть носятся. – Меж тем, у краёв полутораведёрной посудины уже закипает. Брюхо не укормишь тоскою – в казане, над костром варится болтушка, еда.

Вахнин, оглядев сотоварищей немного задумался и, зыркая вдаль, на прибережный лесок вымолвил: – Продолжим, друзья. Ты, Михко, да и ты, Хуотари, – произнес предводитель в сторону разносчика, Федьки, – допокаместа люд перья сушит и готовится едево ступайте к губе; нет ли-то кого-нибудь там. Позже, у воды захороним, чается, в каком-то селе… токмо и нашли – четверых.

– Мало… Да и что б ни отпеть? Было бы грешно, ватаман. Правильно глаголеши, Туйво. Не стронемся доколь ни найдем, – предположил коробейник. – Выищем, по светлому времени; а то, мужики.

– Вовремя? И я… И моя – то ж, – пролепетал, как в бреду, маловразумительно Ламбин.

– Ага. Иди, Хоня, – согласился ватаг.

За колготою, в поисковом труде подошла знобкая вблизи от воды, все еще немного мятущейся, неполная темь. Занялись неугасающим пламенем другие костры – крестовидные, бревно на бревне, медленно горящие нодьи. Беглецы почивали. Временем, какой-то из них, обуян мрачным сновидением вскрикивал, подчас раздавался тихий, с подвыванием стон – и тогда Туйво, покидая постель, хворостяную подстилку подымался на помощь, потолкать по плечу.

– Ты, Ондрейн Хуотари? длинноногий; ну да. Как же не узнать, по жердям. Эк-ко разбросал!.. Зацепясь, – молвил при какой-то из ходок, на возвратном пути. – Что, землепроходец не спишь?