Текст книги "Захват"

«Время остановилось, ежели так можно сказать; безвременье какое-то; ну, – молвил про себя Иванов: – нечто наподобие смеси ржавого рубля с понедельником… то, вдруг, посреди собственного многоглаголания, – вспомнил меньшой, – тянет прикорнуть, в зеленях; странные-таки заседанья!»

Пушкин, погрустив напоказ, к сорока тысячам накинул десятку; тысяч. Выслушав Бориса Ивановича, граф обещал как-нибудь, потом посоветоваться; может, изрек чуть холодновато риксканцлер госпожу королеву, по её доброте и недостаточеству денег устроит даже и такая цена – то есть, говоря языком некоторой части людей нынешних купцов, отбрехался, по существу ровно ничего не сказав.

С неделю продолжалось безвременье – но вот, наконец выяснилось, в ходе пустых, в общем, бесполезных бесед: канцлеры, согласно тому, что слышал позади от чужих, прохаживаясь в час перерыва толковник русиян, Елисеев думные – советники сдержанны, темнят в разговорах с москвиитинами, русью о главном в ждании каких-то, готовых дескать, мол приехать с Невы, нужных до зарезу вестей[101]101
  Думается, что разговор, подслушанный от скуки Матвеем касался подлежавших возврату зарубежных крестьян; то-то и встревожился главный троицы заморских послов.


[Закрыть].

Лихо! – закручинился Пушкин.

– Неужели везут, – молвил в стороне, для своих, – новые какие-то списки?

– Вряд ли, – проворчал Афанасий, Прончищев: – Откуда им взяться? От сырости?

Потом секретарь, думца Петр Коетт вычел русакам епистолию – письмо королевы, от которого русь также почесала виски.

– Надо же: одно к одному, – выслушав, заметил Борис: – Тысячи какие-то, списки, пугало под окнами, зверь – «Оксен», и теперь вот – письмо, чертово… не так, сорвалось, в коем госпожа королева намекает на отпуск. Достали! Добрались до печенок. Тут же и почнут вьщарапывать; похоже на то. Выдерут… Как есть, укатали Сивку платою за дойных коров, то бишь невозвратных крестьян.

Сдвинулось, как будто? Отнюдь; нет, как нет.

Русь не выражала готовности считать справедливой полумиллионную дань.

Вот еще придумала: отпуск, возроптали послы: более похоже на высылку; да, именно так. Что это еще за дела? Новости: без службы – отставка? Не солоно хлебавши – домой? Выкусит, ни шагу назад! – Так, в общем, приблизительно значилось в ответном письме, брошенном в стенах обиталища главой русаков, Пушкиным в голландскую печь.

И правили послы во дворец не слишком неподкупного канцлера, главы комиссаров на переговорах толковника, велев передать первому болярину Свей некое число соболей, ради улучшения дел с платою за давнюю бежь, сиречь невозвратных крестьян. В грамотке великих послов, сунутой в карман переводчику стояли цифирь 60000, и под нею, рядком, выведенный собственноручно Пушкиным, для убедительности вензель .

Что ж – канцлер, Оксеншерна? Не принял. То есть, не прогнав дароносца, сбросившего на пол тючок пинком, как говорится, с порога – отвратил соболей;

«Цену за крестьян проставляет госпожа королева» – прочитал переводчик, нарочный на том же листке, с вензелем главы русиян.

102

Дождь все еще, как будто накрапывал, однако разведривалось, туч не видать. Труднопроходимый в болотине, камыш поредел. Стали попадаться брусника, и затем гоноболь.

Отошед на версту от приозерья Стрелка миновал сенокос, вырубки, вступил на тропу и теперь, в мыслях о дальнейшем пути правился по свейской земле. Пусто; ни людей, ни волков. Как бы, не хватает опасного, – явилось на ум. Даже и, как будто бы хочется чего-то пастись; вот именно. А все почему? Ждание подвохов, ловушек всевозможного рода, в прошлом, на Руси отрыгнулось; да уж, не могло не сказаться!.. Но и, кроме того: каждому чего-то всегда, чисто по-людски не хватает… нужного… Нехватка боязни? Жадная собака, уймись: чувствуется некий страшок.

…Ветер качал верткие листы трепениц, виделось порою в лесу, в шелесте осиновых рощ слышались протяжные шёпоты, невнятная речь – как бы, оживает, подумал шественник подпольная бежь – сельщина, в комке черновых; птицы, отложив до весны пение, отметил мужик, лишь разнообразно кричат. Как-то, на брусничной поляне путнику на миг показалось, что идет по крови; «Сбезумствуешь от жизни такой! – произвелось на уме. – Но, да-от: чему дивоваться? – странности подобного рода объяснимы: один! Спутники, подпольная бежь редко подают голоса».

Что за ощущение? Страх? Настороженность? Зачем выдумалось быть начеку? Словно червячок шевелится – пробует на зуб, изнутри. Смутное чего-то в душе… Лучше бы сказать: непокой. Или же – тревога… Пройдет?

Ночью, пробудясь ото сна под ворохом еловых суков Стрелка, наконец догадался, понял подоплёку страшка. Виделись, под час пробуждения лишь дуги усов, да еще, вроде бы какая-то вещь, схожая на птичье крыло;

«Серп, – сообразил переводчик, разжигая костер, вспомнив, заодно пистолет. – Погреемся… Конечно же, он: сельник, деревенский; ну да… коего пистолью, за жадность по башке звезданул… На тракте, в позапрошлом году. Позалетошне. С чего это, вдруг? Нате вам, пошли сновиденья! – изумился мужик, греясь у ночного костра; терпится; не хуже, считай, – думал путешественник, – снов, ежели так можно сказать, виденных в последнее время около границ, на Руси. Надо же такому присниться: стрелись, позаочи – в болотинах, делить корабельник. Яко бы воснился в Матвейку, труженика, чтобы отнять. Ратились – как лютые звери, в лодке, посередь камышей… Важно ли, по сонному делу кто кого победил».

Далее Матвей, по тропе, той же, полагал вездеход, видимой все лучше и лучше подобрался к борку, вышел на проселок, в предполье и, поговорив с пастухом сделал огорчительный вывод, что, стремясь на большак, людный, по словам рыбака следует, по кругу назад – к венхе, на которой приплыл.

– Так-то, недалече от Лавы, – приспокоил мужик, встреченный вблизи хуторка, в мысли, что худыш оборванец – перебежчик на Русь: – можно бы, – сказал, – при желании еще до утра, плавнями достичь Лавуи; рядом, – пожалев изможденного, в лохмотьях скитальца завершил селянин: – около, верстах в десяти.

«Обрадовал!.. Ну ладно, смолчим. Сбилися чуть-чуть с направления; промашка итак. Надо было, с плавней борком – несколько правее шагать; как не жаль?» – молвил про себя переводчик, поблагодарив пастуха.

«В общем, небольшая потеря: сутки, – подержал на уме в следующий день вездеход; – чуть ли не вернулись в камыш. Но, да и спасибо на том, что проночевал по-людски – в сенцах и, вдобавок поел».

Проплутавши в верховых задорожьях, Стрелка отклонился от Назии, где стлался большак, ведая об этой реке – выбрел, продвигаясь на запад к соименнице Мойки, что на устьях Невы к Муге и потом, уточнив путь, по переточинам, в лесах междуречья двинулся к порогам – на Тосну, где, вблизи водопада, меньшего, чуть-чуть отдохнув, дабы не упасть на ходу, берегом спустился к Неве.

«Seis! Håll![102]102
  Seis (финск.), håll (шведск.): стой.


[Закрыть]… рюсся, – услыхал оборванец одновременно с тем, как вышел на ландсваген, большак: – Нетт беж-жать!»

Стража, – догадался Матвей: – Финцы; рыболовят никак. Вытянули сеть, босота. Свейские глаголы, подчас… Эк-ко: забирают в кольцо, черти голопузые; ну. Даже и какой-то, в подштанниках, воитель – с ружьем.

«Схватят, – промелькнуло: – Бежать? Видом на бродягу… да нет, выше забирай, не скупись: на злыденя какого-нибудь, каторжника беглого схож».

Что предполагал, то и вышло: рюссян, предварительно выяснив откуда идет, сразу же за тем повели в съезжую избу, на допрос. «Nej! Det är jag!» – бормотал, как заклинание Стрелка, дружелюбно осклабливаясь: – Дома, считай… Олухи, да это же я!.. Яз! Ясно же! Да как не понять?»

Вкупе с простоватого вида, не склонным отзываться на дружеские речи финляндцем, коему велели доставить перебежчика в штад пленный задержался в корчме, и пока пристав занимался едой подопечному явилось на ум выйти, для того чтоб размять купленные там же в гостинице, на горсть медяков, крепкие на вид сапоги.

Выпросив, под честное слово, что вернется назад согласие покинуть избу, рассказывали позже Матвей полюбовался воротами, потрогал забор – и тут же, незаметно исчез. Выйдя за пределы двора, гостиницы не стал убегать. Что б ни прогуляться к Неве? – думал, выбираясь на тракт.

«Лучше не бывает! ага: несколько удач. Повезло; да уж, – пронеслось на уме: – Так-то, не особо значительны успехи. Поел… далее, продолжим: не бит; ношево, комок черновых, будущие тысячи – цел. Ехати в сенце, на колесах тож определенный успех; так бы, не случись неожиданного взятия в плен – сутки добираться. Не жмут новые, случайно купил, чуть ли не за шлант сапоги… краденые, видимо. Пусть; важно ли? – не сам воровал».

…Добре! Почему б ни пройти чуточку подальше ворот? Тишь, солнечно, к тому же, в прилог, – думалось, как шел у воды, трактом – благодать на душе… Главное, пожалуй! Да, да: нечто наподобие радости. Наверное, так. Грусть некая, и, с тем наряду – жаворонком сердце поет. «Эх бы, при таком ощущении, – явилось на ум, – скрыться в никуда, помереть!.. Врешь… не то. Глупости какие-то; ну».

Кончилась лихая доба. Лучше, разумеется – жить. Воистину. Всё так, по-людски. Тем более, когда недалек час исполнения желаний…

…Просто и легко? Не совсем. Путается всё, на уме: люд, каждый человек, при его кажущейся кое-кому великости, собака борец за лучшее, по сути смешон, слаб, едва ли не на каждом шагу самонадеян и неимоверно жесток. Чуть ли то не всем подавай лучшее, а что, для собак труд в доподлинном значении слова, трудный – понимать не хотят. Сложно!.. Для себя – молодец, кое для кого – лихоман.

Ровненько урчит водоскатами порог, на Неве[103]103
  Последнюю скалу Ивановских порогов, как будто бы – для нужд судоходства – взорвали в 1973 г.


[Закрыть], аер потеплел… Хорошо! Запахи, опять же; в лесу; пахнет подопревшей листвою. Красота, тишина, полная… под сенью берез. Так пахло на реке Голодуше, – вспомнил неначаянно Стрелка, вслушиваясь в глохнущий гул; «Просто и легко – воушати, – промелькнуло в мозгу: – То-то и не любят читать, сельщина Великой Руси; трудно головою работать, сказывал один мужичок».

Жаль бабу-ту. Не очень, на грош. Виселочка пропала; пустяк. Золото? Да сколько его? Настю потеряли! Пройдет; забудется, со временем; ну. Эх, да хорошо-хорошенько! Где они, тревога и страх? Кончились, как выбрел на Тосну… Сказывали, даже и там, где-то наверху – водопад…

Стренутся с наместником, Карлою, затем – под венец. Выпала, считаем шестерка. Добре; получилась игра. Эх бы увидал побратим, бывший однокашник, Сергей!.. Как-нибудь поможем Ненадобнову; позже, не вдруг. Кончилася битва за жир. Не верится? Сбылось, вездеход; превозмог тысячи препятствий – трудом. По-честному!.. Чуток впереди более доходное место, которое сулил губернатор, мыза – подгородная вилла… К мызе не мешало б, в прилог выцарапать Красный Кабак… Именно; чем больше, тем лучше. К вечеру, а может заутра, или, там через день, важно ли в конце-то концов: чем тебе, оно не ирой? Славно! – размечтался мужик, весело живем!.. «По-людски. Чается, успех предрешен, – вскользь проговорил, на ходу. – Как там поживает невеста?., белобрысина, Фликка. То б то: белобрысая кура, правильнее было б сказать – яйца златые снесет… Мордою не краля, увы, тощая, вдобавок… Ништо. Важно ли, по крупному счету, в далерах какая на вид? Полюбится ужо, поопосле, – думалось, – красуня овца… Трудно головою работать, да еще на ходу!» – С тем, Стрелка чуточку замедлил шаги.

Надо ли жениться – вопрос… Решаемый!.. А что если взять у Карлы, губернатора деньги, да и – здравствуй, Настасья? Лучше ли, смешался на миг, вспомнив подмосковную весь маяться среди чужаков? Как бы ни заела тоска. Вот именно. С другой стороны, в Соснах вездесущий гонитель, Парка, вислоус не достанет. Выгодно не так, чтобы очень: как же, при таком положении, с женитьбою: крог? Как – мыза, прибыльная должность? Вот, вот: денежки – серебряный дождь… Всё это, – явилось на ум страннику: собаке под хвост? Наконец, просто нечеловечески устал. Нет выбора, по сути вещей. Только и осталось: вперед!..

…Лес, реденький вблизи от села;

Тот же, совершенно безлюдный ниже водоскатов большак.

Слышимый совсем вот недавно, у селения шум взрезанных порогами вод, с этим, совершенно пропал.

«Добрый получился гуляж! Впрочем, не пора ли назад», – молвил, про себя переводчик, собираясь идти в сторону селения, в крог и, совершив разворот замер на какой-то часец, чуть не угодив под коня; спасли от неприятности всхрап, раздавшийся почти одновременно, и легкий толчок.

Лошадь! лошадиная морда! – обомлел пешеход.

– Скудова бредешь, верстователь? – прозвучало в тиши.

Под Стрелкою, застывшим на миг точно бережок обвалился.

– Ежели устал подвезу. Присаживайся. Чо, напугал? – рек миролюбиво ездец.

103

Он! – думал, отступая на шаг, став соображать кое-что, в полном замешательстве путник: – Господи Исусе, отколь?! Надо же: как с неба свалился! Тот; сонный… не хватает серпа. «Ехал по следам? Подстерег, видимо еще на селе. Явь, – кой, там – сон… Если бы, – мелькнуло в мозгу. – Долгие усы, в колпаке, пёс… вооруженный кнутом…» – И, единовременно: «Враг! Кто ж еще, коли не толмач? В прошлом – ненавистный… ага», – думал, в свой черёд селянин; Парка, не мешало б сказать.

«Встретились, неделю спустя… въявь. Бессчастный! – промычал вездеход еле уловимо на слух, отвешивая третий поклон. – Как быть увы мне, – промелькнуло в душе: – рано уверовал в успех! Да уж, так. Этот ничего не простит – ни золота, ни как пистолетил, с выездом на Красный Кабак, ни же… ни, срамного суда».

«Где его носило? Прилез! Не щаплива, – отметил ездок, разглядывая Стрелку, – наружность… Горбится, потасканный вид. Нате вам, избыл щегольства! Эк-ко ж: опустился в низы. Где она, допрежняя стать? В нетчиках. Ни шапки с пером, ни же – меховой безрукавки. Выгнали за что-нибудь пакостное из толмачей лазаря под окнами петь – шляется небось по дворам, нищенствует; именно так. Гунька дыровата кабацкая, под нею кошель, пучится от хлебных кусков… тощ. Глазом, побируха косит, в бороде висела, рядком седина… Нечего сказать преуспел!.. На тебе каков. Ай да мы. В общем: ничевуха, ничтожество, пустой человек. А все-таки-то – в новых ботвортах, лазарь: не иначе украл где-нибудь на рынке, в торгу. Взор истая, впрочем обувка; для красы, щегольнуть».

«… Этот, как любой на его месте человек – отомстит».

«Горюшко!.. И в чем-то – смешон. Беги щаповства блядивого, учил на Песках, в храме иерей Онкудимище… Урок – налицо. Гляньте-ка, еще и, к тому ж (Бурке, полагаем – коню) кланяется, эдакий шут… щап. Кой, там – ненавидимый ворог, прошлое быльем поросло… Время, скоротечное – лечит. Ну и переводчик!.. Хах-ха. Эдаким на паперти шлант в шапку, али даже алтын вкинути бывает не жаль».

«Вдруг! Абие, нежданно… негаданно; в разгар торжества! Будет ли серебряный дождь? Жадная собака, за всё, рано или поздно – плати. Чем? Как? Вспомнил, разумеется зло. Где уж, там – искать милосердия… Чего-то сказал?

Думай! – шелыхнулось под взглядом возчика, в смятенной душе: – Бди: внешность – ложь, добрые глаголы – обман, коим усыпляют врага. Внешность – балаганная харя, накладное лицо; как не знать? Лыбится… А что на уме? Лучше бы кнутом отстегал; что б ни поступить по-людски?

Нет, – сгасла в одночасье надежда: – ишь чего захотел: дешево отделаться. Он… он… Да, да! Странно ухмыльнулся, примолк. Роется в соломе… Убьет! серп! – вообразил переводчик. – Значит, остается одно… лучшее, считаем… Бежать! В лес, к черту на рога-на-кулички, дабы сохраниться в живых». – С тем лазарь, к изумлению Вершина, издав на бегу нечто наподобие стона опрометью кинулся прочь, в околодорожный кустарь; не вспомнился Матвейка улан, в прошлом, на войне – удалец.

Парка усмехнулся: «Утек. Н-ну зверь прыскучей!.. именно. С чего етто, вдруг? Милостыню думал подать, – произвелось на уме; – только-то. Зачем стреканул? Странный человек: испугался! Это ж как понимать? – яблочко, не кнут показал. Травленый, похоже на то хватками дворовых собак.

Или же… Ого! неспроста. Ой ли. А, пожалуй. А вдруг? Может, корабельник при ём… Канул».

Затрещало, в кустах.

Вершин поглядел на коня, в лес, тянущийся рядом с дорогою, чем дальше, тем гуще к западу, опять на коня.

«Где же он? Не видно. А, там. Близко, саженях в тридцати. Надо же: не любит общатися!.. Поэтому – в скок? Что бы это, все-таки значило? Убей, не понять! Как-то, неожиданно – прыг… Чуть ли не наехал конем? – Вздор, не то… Ну его к чертям, дурака».

«Бечь! – переполняло сознание и путало мысли знавшего литовскую брань, – скрыться в задорожную дебрь! Стыд? срам, позор?

Главное… не важно, потом. Лишь бы не достал; наплевать: бегство – разновидность борьбы… Скрыться! Остальное – потом».

Взглядывая в сторону койвиста, березовой рощи Вершин, в одночасье раздумывая как поступить сызнова узрил беглеца;

Дрогнул, потревоженный лазарем калиновый куст, яко полыхнул костерок, в зарослях, – отметил ездец, – взлётывают мертвые листья… В крог, надо полагать нарезает;

«Что его принудило, пса кинуться стремглав наутек? Господи, неужто?.. Поклон! оберег! – подумал вослед. – Мог бы догадаться пораньше – поздно спохватился, чурбан. Эдак-то, наверно уйдет. Выберется, где-то за дубом, выше на гостинец, большак – и всё, и поминайте как звали. Да уж, непременно; такей! Скроется вдругорядь; а то. Сызнова, – мелькнуло в душе, – нос, как говорится натянет; неужели не так?

Ясно почему стреканул. Оберег, конечно при ём! Как не знать? Странно, что еще не пропил – держит, с позапрошлого года при себе, винолюб… Кто же еще, коли не враг. Прощенный? Все равно – супостат. Ишь выискался, вумник, хитрец!.. Чует кошка чью рыбку съела.

Я т-тобе, такому-сякому, гадине. У-тту, негодяй. Посмотрим кто кого облукавит!» – С этим, развернув колесницу ринулся к порогам, назад, и когда ворог показался опять, спрыгнув на ходу с громыхавшей по камням колымаги, сбежал в лес.

– Годь! Муж! – выкрикнул почти наобум в сторону ближайших кустов редкого у самой дороги койвиста, и чуть не упал в россыпи замшелых суков: – Стой, дурак! Внапраслину даешь тяголя! Верь… я-аз простиил! – «Нешто удалось убежать? В зарослях? Соб-бака нерезаная! Во стрекозел; прыток, – чертыхнулся в душе, и затем, взвидев на мгновение Стрелку саженях в сорока, в проредях – у кромки берез, тут же припустился вдогон.

«Яблочки, мешок! Угощу-у, – явственно расслышал беглец где-то за своею спиной: – сладкие… Поклон воз-верни-и… Выблядок! Зар-режу, стервец!»

– Петра, нажимай торопись! – выкрикнул чуть-чуть погодя: – Вправо забирай, остолоп: с шуйцы непролазный овраг ввалится. К обрыву гони!.. напереём.

Двое! Не уйти… Окружают, – поддался на уловку преследуемый, и для того, чтобы упредить перехватчика, уйти из клещей кинулся правее.

«Так, так. Жмет наперерез! Молодец; правильно. Еще забирай; хвалю тебя за это. Прибавь! жарь… так, так, – одобрил поворот беглеца в нужном для него направлении крестьянин, преследователь, после чего выбранился, малость отстав;

«Дело ли, – явилось на ум, – бегать по кустам, добывать позапрошлогоднее золото, наполнившись квасом… хлюпает на каждом шагу… Взмок – срачица прилипла к спине. Ну и борзоходец! Ништо; виден. Далеко не уйдет. Терпится. Успех на носу. Ишь бегатель какой, недогон выискался! Ну, погоди», – думал, продолжая кричать;

Слышалось, порою: «Мешок! сладкие» – «Отдай, не греши… смилуйся» – «Петро, нажимай!» – «Пся вшивая, до смерти убью».

Вот Парка, чуял временами беглец кожею спины сократил, впрочем, небольшой, на бросок гладенького камня отрыв, но затем снова, запыхавшись отстал.

«Врешь, серый, не удастся уйти. Вот еще надумал, хитрец: лезти в непроходную глушь! нате вам. Кого обманул? Выкусит… Не зря наезжал в штат – выучился кое-чему, в гражданах… Давно не колпак, – молвил про себя деревенский, наконец-то смахнув тыльной стороною руки ставший в одночасье помехою для зрения пот. – В-волчей хв-вост!.. Не спросив броду – в воду: тамотко, за елями – топь. Что это, по-твоему: жить подле водопадов, у свойственника? Яблок везем!.. Даже и, бывало, зимой высунешься, рыбку ловить; с Пётрою; сам-друг, не один.

Чем тебе, оно ни успех? Ввязнет по колена и выше, по михирь, по мудо, падина такая – и встал. Юркино урочище дак. Где-нибудь, подальше одумается – сам подойдет… Яблочек, ворюге дадим… Ловко получилось! А то. Лишь бы не утек за ручей, в сторону. Недолго терпеть. Скажем благоверной, супружнице: поклон, корабельник, дескать, отыскался под яблонями… в шутку. Хах-ха».

Что ж происходило в действительности? Как понимал суть происходившего Стрелка, несшийся к болотам беглец?

«Тишь, полная… И, нет; нет, нет, нет: вскрикнули, какой-то из них. Важно ли – который? ушел?»

В ельниках – пониже берез, койвиста, увидел Матвей стала попадаться вода – мелкие, с гнильцой бочажки.

…«Ворон, али может, глухарь – скрылся, упорхнул в темноту… Крикнули. Вперед, победим!.. Вечное; борьба и борьба.

Эх, перекрестить бы шелыгою, дрюком! Хорошо б. Надо бы, – мелькнуло в мозгу вслед за прозвучавшим слабее прежнего и чуть в стороне, справа: «Погоди, скороход!.. стой… мешок».

Смерклось; перестало рябить – не было цветной пестроты.

«Кажется… как будто. Ну да; отстали понемногу, за койвистом, и тот и другой. Отгугукались. А, нет, не совсем – слышится, то справа, то слева… Зыкнули? Да нет, на суку: ворон, али может сорока. Сердце – ничего, молодцом: Не-до-го, не-до-го, не-до-го… Справится, успешно молотит, – пронеслось на уме: – точь-в-точь, под городом, на Охте гудут плицы водяной мукомольни. Скроемся ужо, не впервой. Надо же такому стрястись! Дальше!.. Обойдется. Вперед!

Что б то ни устроить засаду? – промелькнуло в сознании, развеясь как дым: – Эх бы. Почему бы и нет? В дреколье! А чего?.. Ничего: двое! Хорошо, что ушел».

Страх, кинувший спасаться под сень около дорожных берез, в койвисто еще не прошел, чувствовался кое-когда, но уже, с места, за которым, быть может вправду находился овраг, о коем почему-то преследователь, Парка не знал – окрики, подобные эхам выстрелов, мушкетной пальбе, думалось, уже не могли ввергнуть в мимолетную оторопь, отметил скользком, вслушиваясь в крики толмач, не было падений, в спотычках, реже налетал на стволы – чуть ли не единственный, глаз верно предусматривал путь; словом, в голове прояснилось.

«А, таки достают! слева… кажется, – подумал преследуемый; – подлинно; так. Раз так – несемся, забираем направо».

– Шибче! – бормотнул: – Не дого… Скроемся в трущобе итак.

Преследователь, взвидев намерение также ускорился, чуть-чуть уборзил каторжный, мелькнуло у Парки, малость затянувшийся гон, – также, устремился на юг, к пашням, напрямую отстав.

«Сладкие!.. мешок! – возопил где-то в середине дуги, точно предлагая купить овощи с лотка, – удавлю!»…Тишь;

Ельник перешел в чернолесье; чуточку пониже – ольха. В купах облетавшей смородины зачавкала грязь.

«Мокрый по колена, взопрел… Тяжко достается успех! Тут еще, вдобавок подошвы то и дело скользят, чуть ли не на каждом шагу. Только б не свалиться!

Пенек… лежень – дерево… Кабанья тропа… Вроде, голосов не слыхать. Сызнова споткнулся. О, ч-чёрт: ноги застревают в корнях! Вязко; паутина, суки – хлещут по мордам… наплевать. Фрам! Вперед. Бороться, бороться… Бор-роться!»

Так бегалось на пахотном поле, осенью, в залужской земле – под Новгородом, вспомнил Матвей.

Между тем тот, кто пыхтел с правой стороны, поотстав, с умыслом давая крюка, слышимый в низах переводчиком значительно хуже, мчался к беглецу прямиком.

«Сделано; эге ж. Отпугнул. В сторону, вонючая пся! Выд-думал чужие клинки, пахотную землю топтать. Глупство изощренное, дурь, – мысленно изрек селянин: – Как, обыкновенно бывает в случаях когда по воде бухают во время ловитвы боталом, да хоть бы на Мойке: рыба, испугавшись бежит; ну; да уж, так. Топает спасаться от звуков, издаваемых боталом, как наш скороход… Яблочек дадим, сатане… прямо… в переметную сеть; просто и легко получай!..»

Мог бы оправдаться расчет. Если б кое в чем из того, что предполагал на уме несшийся к Матвею ловец, умный по-крестьянски загонщик не образовался изъян;

Вмешался, непредвиденно случай, при котором гоньба стала развиваться не так. Преследователь, Парка, с его рвением все дальше вперед, к лучшему получит не то; скажется, пониже за чем несся деревенский; вот-вот; лишнее – чрезмерно спешить. Да не уподобимся Парке, в знании того, что тряслось в нищенской суме толмача.

Сходно, чересчур перебрал, выразимся так скоростей собственник сумы вездеход. В отличие от тех, кто бежал к лучшему, как то представлялось внутренне борцам за своё сдержим, до поры нетерпенье.

Предвосхищать ход событий даже и теперь, а не только в прежние года-времена вплоть до мелочей никому, волею Творца не дано; тем более никак не узнать о сколь-нибудь крупном событии, что ждет впереди. Сколько-нибудь крупный успех в благом, да и не только стремлении все дальше и дальше к лучшему, смотря для кого решает не единственно лишь неослабевающий натиск, – часом, достижению цели может воспрепятствовать случай. Или же, напротив нежданное приблизит успех. (На то и пресловутая двойственность, все чаще и чаще зримая во всем, на миру. Всё-всё, что кажется окрест и сидит в теле и в душе человека решительно, всегда и везде, противодействуя одно одному вертится вокруг приблизительного равенства сил). По-разному бывает. Одним какая-то нечаянность на руку, да хоть бы, в пример головокружительный взлет Ненадобнова, кое-кому из пламенных борцов за своё даже и теперь, несмотря на уйму человеческих прав на лучшее житьё – не везет… Пожалуем, однако, под сень бывших в стародавнее время, о котором рассказ, тянущихся к югу лесов… Удач, трудолюбивый читатель!

«Спокойнее борись, не уйдет. Виден, достаем по чуть-чуть, даром, что с какого-то времени сползают штаны. Пряжка отвалилась. Ништо; мелочь, – рассудил человек, мчавшийся вдогон прямиком. – Лишнее – вопёж, ни к чему. Правильно бежит, молодец». – То есть перестал подправлять в нужном направлении бег посулами то яблок, то смерти. Следовало б дальше покрикивать, ввернем от себя, в знании того, что грядет!..

«Чавки… Голосов не слыхать. Что-то подозрительно: тишь, полная. Отстали? Да нет. Вряд ли то. Крадутся небось… Вздор! надо же такому взбрести в голову, – подумал беглец; – глупости. Как будто ушел… Хлюпает. Галоп ни к чему; да уж. Переходим на рысь. Пень, кочки, под ногами вода, мелкая, по счастию… Пал!..» – С этим, переводчик, восстав с места приземления, в грязь, медленной трусцою потёк в несколько ином направлении, правее пути, заданного криками; жаль! Чистая случайность; свернул в сторону, как, скажем теперь, в нынешнее время борцов за полную свободу, во всем сбиваются с протоптанных троп любители ходить по лесам в кучах жестяного хламья. Или же подался в обход непреодолимых кустов. Либо, искушенный в борьбе с противниками чуял нутром гибельную топь, западню. Мало ли причин отклониться в сторону с прямого пути. Тайна; остается гадать. Словом, потрусил к чернолесью, вправо и немного назад.

«Бегайте, село, кулики, в кочках на болотине!.. Уф-ф», – проговорил в никуда, еле отдышавшись толмач.

– Ф-фу… Кончилось. Теперь, наконец, подлинно – ушел; да уж, так. Ни слева, ни же справа, нигде – ровно никакого звучка. То же позади. Удалось, – думал с облегчением Стрелка, перешед чередом с легонькой трусцы на ходьбу. – Эк-кой же, собака нерезаная, – хмыкнул мужик, смахивая пот, – негодяй, сучье вымя, падло… изнурительный бег. Нечего сказать: прогулялся! Но хоть молодец, что утек… то есть, получилось на деле чудом уцелел, не погиб…

Страшно? А, пожалуй; чуть-чуть… Вроде бы; не так, чтобы очень. В сущности любой человек часть природы, в которой – очевидно как день – всё, что наблюдаем вокруг рано или поздно умрет, ибо по-иному – никак. Спокойнее, борец уходи в лучшее, откуда пришел… Эх бы то квасочку холодненького корчик хватить!..»

Одаль, разглядел, сторожась двоицы крестьян – луговина, яркая – зеленый ковер, тянущийся в дальнем конце к зарослям некошеных трав, ольхи, полоса камышей – кличут, по всему очевидно запожаловать в топь; именно… «А если б свернул в сторону с прямого пути? Спасся», – промелькнуло в душе.

Справа, за ершистою гривкой, с кленами в багрянце – ручей, в камешках, не очень широк, солнце, рыжее, под ним водоскат, – мельком разглядел в кустаре; вздолжь берега (нетрудно залезть, думалось) – песчаный обрыв, тянется куда-то на юг, в пойме, за ручьем сеножать, церковка, дворы поселян, реденько видны, за версту… Воз; люди у стожка, в стороне.

«Главное: ушел, не убит; жив. Худшее ли, впрочем, в миру – скрыться ото всех, помереть? Двойственно; бывает, иным лучшее: чем хуже, тем лучше – как-то на себе испыталося, – припомнил Матвей. – Жить – не хорошо и не плохо; так ведь, – промелькнуло в мозгу: – что существовал, что тебя не было на свете, собаки обществу таких же как ты кователей удачи – едино; думает ли кто из людей, кроме подгородного, Парки, временно живых о тебе? Вряд ли; очень-очень сомнительно. Раз так, вездеход – лучшее, хотя и устал до смерти: продолжим борьбу; свойственно постольку поскольку… Оная, к тому ж превратилась, думается так в самоцель. Вот именно: чем больше, тем лучше, гадине, врагов подавай…

…Хочется, собака нерезаная жить хорошо? Или же – казаться хорошим? Что предпочитаешь, хапун? Как бы ни старался прилично выглядеть – ославят; ну да: в худшем понимании слова… «Люди!» – произнес на ходу, во изнеможении сил: – свойственно – искать виноватых. Клепики даешь! победим», – думал, направляясь к ручью.

Пал, дважды, вымазался где-то в низах – весь, как поросенок в грязи. Что б то ни умыться? Сойдет; позже как-нибудь, на селе. С мордою потом разберемся, чистая наличность – не в спех. Но, да и, вообще говоря: незачем особо спешить. «Ладненько! – явилось на ум, в медленной ходьбе, под уклон: – Вряд ли – чем быстрее, тем лучше правиться к селу, не уйдет; около; куды ему деться? – ежели, конечно жилье, видимое одаль – Порог, – вскользь проговорилось в мозгу. – Дешево отделались: кровь, каплями – чуть-чуть, на виске, малость поцарапал суком, шапку потеряли (пустяк), ноги, дуролома – гудуть… Скрылся; потихоньку – назад.

Просто – напрямик, по лугам. Де-нибудь, за церковью – крог. Позже, на колесном ходу в Спасское село отдохнем, в обществе служивого, финца. Но, да и не слишком устал…

В сущности, живот человеческий – сплошная браньба, гонка оголтелая; но. Всякая тварина, двуногая гребет, на ходу в будущее… в тлен – под себя. Кровь, пот, изнеможения, хворь, страхи оказаться убитым ни за что в нападении – на каждом шагу. Бейся, не моги уступать ворогам, борись до конца!

Что з-за ощущение? страх? Что-то происходит не так?

Он!.. с яблоками… двоица?..»

«Вживь… Стой, наглец! – молвилось чуть-чуть позади. – Я т-тебе, такому-сякому. А, выворачивай мошну».

104

Был всплеск, за коим в лесовой стороне кракнул ворон.

Ввергшися нежданно-негаданно в когтящий сушняк, преследователь, Парка замешкался, не видя того, что произошло впереди, а когда выдрался за этим к ручью Стрелка, показалось исчез; лучше бы он, право сбежал, вспомнит через несколько дней.