Текст книги "Захват"

Где же он? Неужто ушел? Странно! это ж как понимай? – поговорилось в сознании. – А, вон. Не убёг. Ту-точки, нашелся: под берегом, – увидел помор;

Ухнулся в поток, на бегу. Жив, не жив? На тебе какие дела! Може, захлебнувшись? Да нет; вряд ли-то: с аршин глубины… менее того. Не ушел… плавает. Попался-таки, Лазарь… в живорыбный садок, ежели так можно оказать. Кто его об этом просил?

Там было не весьма глубоко, в месте, где нашелся Матвей – мог бы не скакать по камням; не хотел, видимо набрать в сапоги; но, – предположил селянин: «Мелко, да не так чтобы очень; расхлёбывай теперь кисели!.. Эк-к его!.. Залился, утоп».

Да, упал. Переводчик невзначай оступился, поскользнувшись на камне – прыгал, торопясь за ручей.

Стрелка лежал, ниц подле каменюг водоската – блёсткий в рудо-желтом свету скрытого чуть-чуть облаками, предзакатного солнца долговатый голыш удержал рухнувшего в месте падения, считай на плаву, на небольшой глубине, а водяной ток переместил ставшее безжизненным тело к вымоине между камней. Исчерна-бурая в глуби, вода на переливах просвечивала, виделось дно, у пражка течея убыстрялась; далее плескал водопад – звук от перелива с камней, походя отметил мужик не воспринимался на слух, чуялось, когда подходил к берегу ручья: от гоньбы все еще звенело в ушах.

«Светится чегойтось, похожее он там, в глубине. Как бы то ни наш корабельник. Вряд ли… Но, а все-таки? вдруг? Может, обронил на бегу, Лазарь, стреканув за ручей; скуда только прыти явись! Мчался, под уклон очертя голову, с деньгой в кулаке, вскач, – предположил селянин. – Выпала, быть может. А что?.. Глупости; в кармане поклон, али в прошаковской суме… Кажется… У дна – пескари. Эх, золотоносен. Как так?!..»

Струечка, – увидел вблизи, темная, в прозрачной как есть, подле каменюги воде – вытянулась, точно змея в сторону от скрывших обличье, шевельнувшихся косм: пучилась какое-то время, огибая висок и, проминовав коловерть тут же, в быстрине расплылась. Что это? Да это ж руда! кровь, – сообразил селянин. Мертв, одноконечно: виском!..

Сбросив оцепенение, мужик перебрел к дальней стороне водоската, на другой бережок, растерянный, не зная что делать мельком поглядел на трудившихся вдали за обрывом, около стожка поселян и, невзначай перегнув тело так, что изо рта полилось вытянул его из воды.

«Ну и борзолётчик! эге ж», – дух переведя, бормотнул;

«…Скорости зело чересчур, с лихом перебрав, пострадал, опружась на бегу… на скаку – пал, с переворотом… Эхма! Нечто наподобие – мир, быстропеременчивый; но. Как не так? В прошлом – скорохват, негодяй, – с выбегом к ручью: скоропад. Лучше бы остался в границах скорости, чем так – в беспредел… Имущество пытался, куски, да краденую вещь сохранить…

Предал, очевидно, как день (солнечный – слепило глаза, может быть?) осклизлый голыш. Что б те, потребителю скорости, хапун ни ужаться? Мог бы не особо спешить к лучшему, на ровный лужок. В меру ограничить себя в чем-то, дурафей – хорошо. Надо же такому стрястись!.. Выразимся, эдак, по-братски: видимое – смертный захват… кой, там – потребление благ. Кончился, нежданно-негаданно! – мелькало в. душе. – Ну и потребитель. Как так?!.. Двойственное или двоякое, как всё на миру, думается кто виноват… Сам… Кто ему велел упадати? Главное, совсем ни к чему выдумал, спасаясь бежать прочь, не разбирая путей. Вышло: ни себе, ни другим… Надо же такую напасть».

– Господи, за што накарал? Чем винен, Отче? Боженько, не чаял убить!.. Сам… в скок-поскок, – стеная и по-бабьи поохивая вымолвил Парка, и затем, помолчав тоненько завыл. «Весе нне так-к, – думалось какой-то часец. – Господи, про што ниспослал кару-ту? Как быть? Воскре-си!.. Пожалуйста, прошу тебя!..»

Нит-т. Кой, там – жив. Труп… сдох, – буркнул, воровато взглянув, с полуоборотом назад в сторону поёмных лугов. – Скончился мгновенно, спадением… Вдобавок, утоп. Яко бы: двойное не то… Хм… Как так? Лучше бы чего-нибудь двойственного больше… А вдруг?

«Разве что, послухать середку? Толку-то. А все же… Как знать? Мало ли чего ни бывает, – промелькнуло в душе – и, преодолев отвращение к тому, что надумалось припал на колени. – Спробуем, была не была… Есть; тут, – пробормотал селянин, – и затем, просто и легко разодрав пахшее кислятиной рубище прижался к груди:

– Кажется…» – Но нет, не сбылось – всуе приникал, ни гу-гу; в туки вплывал, тоньше комариного писка ушной звон.

«Нит-т… собственное сердце!..»

– Ну, как: этого хотел? Ни звучка. Труп как труп. Што ж делать, Господи?! – заплакал крестьянин. – Именно за этим бежал? так?

«Выверни наружу карман! оба», – пронеслось на уме.

Выпали огниво, железце – осталь от негодной косы, трут, все еще, в промасленной ветоши довольно сухой, сломанная трубка для курева, отличный кремень; нужного, за чем припустился в койвисто, увидел мужик, сколько ни тряси – не нашлось; «Нету… Да еще и, к тому ж грех разоблачать мертвецов. Умно ли, пустившись вдогонь… квасу перебрав поступил? Оба, – промелькнуло в душе: – круглые, считай дураки; разница, единственно в том, что глупец золотоискатель – живой. Лучше бы загнал прошака, не золотоносна увы, лазаря в болотную топь, мягонькую знамо, як пух, нежели на твердый валун… Выпавшие вещи покойного, Матвейки – не то», – думал, проклиная судьбу.

Тем бы и закончился поиск, – ажно, при покойном на вид (зримое бывает обманчивым, нелишне сказать) кое-что еще отыскалось – взвиделся, придавленный телом Стрелки, подсермяжный кошель.

«Кислая капуста? И; нет. Чой-то неедомое… Гм. Или же – ботвинья, листы. Ну-ко-се пощупаем лучше. Твердое, и то не совсем, чаятельно – репа… Не то; даже и не пахнет, – изрек чуть разочарованно, вслух; – твердое, отчасти: морковь… две; больше – лучше… Лучше ли – двойное не то?» – Вслед около недвижного тела, в стороне от воды шмякнулся, растерзанный ком;

– Писарь! – ухмыльнулся помор, наподдав слипухи носком сапога – и сырой клуб в следующий миг развалился, точно перерубленный надвое капустный кочан.

– Ветхая бумага итак, – пробормотал селянин: – Эк-кое сокровище!.. сор». Три или четыре бумажки Вершин, покосившись на тело, ради любопытства прочел:

«Кабальные расписки? Вот-на! Прикидывался бедным, лихварь, – произвелось на уме. – Вряд ли; не похоже; а что? Нате вам писатель нашелся!» «…В Николском белозерская чуд жихари Лембоевмакар… двое на Коровем Носу плотнича… ют поп да ыван…» – Глупости! А что на другой? – «Огладвенские Охты верхо… вье корелскии монахи Мелкуй К-няз Туйво Тих онко Афоня рыбарь се-ятель юнак Палес-тин беженцы» – прочел по складам, трудно различая слова;

– Нечего подказывать, сам… грамотной. Нишкни, разберусь. Цьщ, – пробормотал в никуда. – Пить? Хто ет-то изрек: Палештин? Туйво? Тихонко? – С чего етто, вдруг? – с ужасом подумалось Вершину: – Какой-то из них, кажется воды попросил». – Далее в письме, непонятный, прилепился крючок; нижняя строка расплылась.

«Нежить подсермяжная!.. Он? Подпольщики еговые? кто?»

«Пи… Пи-ить» – чуялось живому-здоровому, промолвил утопленник, и с тем застонал, мертвый совершенно.

– «Как-к так??!»

«Ну тебя… Пристал. Отвяжись. Чудится», – подумал крестьянин, отвернувшись от тела, дочитав до конца скоропись, бумажный клочок.

Вот горюшко свалилось на голову! А если узнают? – вдруг забеспокоился Вершин, оглянувшись окрест, и, счёв за лучшее бумаги спалить, не нашед втоптанный ногами кремень закопал, собранные клочья в песок.

«Да уж, роковая, утрата; теща, всеконечно права: оберег! Пропал – и пошло: суд, пеня, восемнадцать ефимков, на полях – кабаны… С тем, очередная напасть. Господи, зачем накарал?! Винен, получается; так. Можно говорить: ни за что, даром погубил мужика. Сделавшись невольным убоицею. Как же теперь, с этой неприятностью жить? Мнилось, корабельник при ём. Аки взвеселил, невзначай князя… губернатора тьмы».

Нарва, – промелькнуло в сознании, – прилюдная казнь; вешал, так сказать сотоварищ по темнице, злодей; срок пообещали скостить – баяли, тюремный палач кончился, не то захворал. Вздернуть-то, положим-то вздернул, хотя и вырвало, затем доброхот, сказывали местные, лавочники – сам удавился. Вот тебе что значит подобное – убить человека: даже палачу не во прок.

Сколько ж прошло времени с начала погони? Мало – и, с другой стороны, чуть ли то не целая вечность. Вымок, на лице комары… Не было. Загрызли как есть!.. Скуду их толикое множество, собак принеслось в пору отошедшего лета? Полчище, мамаева рать.

Впрочем, не единственно зуд вынудил вернуться к действительности:

«Как понимай? Чу – сызнова какой-то звучок, толше комариного писка. Что бы это значило? Те? – Парка встрепенулся. – И; нет. Вовсе никакие не буквы на бумажках – зарыл. Труп? Сей, утопленник?.. Ах, вот оно что!..»

– Пи-ить, – проговорилось вблизи.

Вершин, проникаясь надеждою, шагнул к переводчику: «Неужто? Да, так: ожил!» – пронеслось на уме.

– Пи-иточки не можно дыхати-и и голова боль, – выговорил, в небо Матвей, низведя речь на труднопонимаемый Паркою, прерывистый лепет: – Ну же… Колпаком черпани. Пользуйся чужою бедой грабь. Тысяча Сергею Ненадобнову… Я уже мертв? Бо-оленько!.. Греби под себя: по-человечески. Не в студ… забирай. Деньги половина те-бе выручи у Карлы.

– Че-го?! Как? – Парка: – Ты о чем говоришь? Деньги?? – черпанув колпаком сколько-то воды у камней, рек, в ошеломлении: – Грабь? Нате вам, ешшо не напившись, – в сторону Матвейки, обрадованно. – Жажда – испей; вота. Не спеши, водохлеб. Слава тебе, Господи: жив, – молвил, подымая чуть-чуть голову прощенного недруга, чтоб тот не залился насмерть на каком-то глотке;

«Случайности – обычная вещь; что б то ни поверить в его, самоубоицы, такого-сякого, не состоявшегося, к счастью воскреснутие!.. Во пироги! Всё мечется, бежит очертя голову, считаем как есть разнонаправленно, туда и сюда, собачится промежду собою в оголтелой борьбе за первенство не в том, так в другом, кажется (да, так!): неслучайного в миру не бывает, – пронеслось на уме; – воскреснутие трупа – в пример. Больше бы таких неожиданностей, – чаще окрест видим совершенно другое: труд, непроходимый, в поту. Сицее – пример постоянства; единственный… А, нет, не совеем; также, постоянное: жадность. Двоица, опять же; во всём – двойственное, али двойное. Присовокупив доброту и (двоица, опять же!..) правдивость (редкостное, впрочем явление) имеем итог: мир божий противоречив как само рвение все дальше вперед; можно бы, но только не так. Помедленнее надо бежать к лучшему, чтоб не было хуже; именно; Матвейка – в пример… Да уж», – промелькнуло в душе.

– Стыдно? не совсем? Почему так нехорошо поступил? В прошлом… Да и тут. Говори. Бог тебя за то накарал, падом… на голыш, – прицепил Вершин, с укоризною. – Как? все еще болит? Не прошло? Сказывай же, коли воскрес; де? Оберег, – напомнил, – корап; ведаешь зачем говорю.

– А… то.

– То самое.

– У… Деффке дарил… Та-мож-никова мыза Карви… чать, – проговорилось тишком; за этой, не весьма вразумительной для Вершина отповедью Стрелка, собрав дух, бестрепетный, пугающе быстро, вглядываясь в нечто казавшееся только ему, с полной отчетливостью выговорил: – Ну вас, таких… праведников. К маме хочу. Примет. Надоело всё-всё лучшее, что будет потом всякая борьба ни к чему лишнее… Ужели не так, в сицем положении дел. Кончилося. Брань – суета.

– Не было еще – и уже, разом надоело? Всё-всё? Ну и борзолёт, подивил, – выговорив, хмыкнул мужик.

– Можно ли такое понять? Слишком чересчур забежал в будущее; именно так. Лишнее – чрезмерно спешить. Знаеши, упал. Но и так, в опчем, а не токмо в ручьях зельная поспешка вредна. Лучше пребывати в неведении, чем забегать в будущие брани; эге ж. Лучше али хуже в грядущем скажется само по себе. Дык поторопился…

– Не тут. Ранее, мужик… В резиденс. В кость выпала удумка играть. Не было шестерки… Пропал. Жив, не жив? Больно! умереть, умереть! – «На. Ешь. Понравится, по-моему, спробуй. Наливное… Бери. Нуко-ся отрежем чуток, дольку, – донеслось до ушей: – Сладкое. Соси, подкрепись. Нечего закладывать дурь в голову. Одужеешь, друг». – Нас-сильникки, все-все, на миру… Сам… ешь. Да ну тебя отстань, губошлёп. «Выдумал бороться за лучшее! – изрек про себя, мысленно: – Итог на виске: боль, кровь немалая. Хоть смейся, хоть плачь – грянул, наконец-то успех… само… чересчур сокрушительный… Чем хуже, тем лучше!.. Лучше – под землею, в крестах… тем, что голова не болит. Жить! жить, жить…

Как бы: отдарился, вернул матери себя; молодец: все же, хоть какой-то – успех. Чёрт с ними, с тысячами. Больно – терпи… Даже под крестом супротивятся, – блуждало в мозгу, по закоренелой привычке думать о людском бытие: – Допрыгался… Пока что не труп; лучшее – не то, что мерещилось в годину страды – богачество немалое, в будущем, а что не изъято, малое на первостный взгляд. Богачество – у тех, для кого малое: не так и мало. Истина! Не мало – дышать. Бейся, победи слабину!.. Несопротивления и там не бывает; ни же – под землею… нигде. Противостояния в порядке вещей, всякие. И труп – человек. Бывший? Да не все ли равно? – вящшее: права человеческие. Стало быть, прав; по-своему, постольку поскольку, в общем полноправный, как все люди-человеки мертвец хочет настоять на своем; к лучшему стремится, ну да: то бишь, по-иному сказать борется… не хочет попасть в царствие господне обглоданным… Ого, намудрил. Там (по-человечески!) – легче… Глупости? Отвлечься абы б… Ну и получил, ну и боль!..

Мамо, не хочу в мертвецы. Там лучше, – другорядь мелькнуло в мозгу, – тем, что голова не болит. Эх, борец. Раньше надо было сражатися, не тут, – на Неве. Труп… собственный… Легко говорить: бейся, – а коли никаких можностей для этого нет? Неможество, чистейших кровей. Отбегались… Последний рубеж. Как – не жаль?

…Мать? Я – с тобой? Там? Уже? Утешила!.. О нет, победим. Жить! Жить, жить. Адовые муки? Пройдут. Рано превращаться в навоз, жив – борись. Даже под землею… Слова! Тут сопротивляйся, не там. Болько… Умереть, умереть!.. Ты?? Я т-тебе, косая. Отзынь. Ну тебя в болото, к чертям. Ишь, на тебе: явилась помочь – тут как тут. Больно чересчур по-людски: всё, пренепременно – и сразу. Как-нибудь, авось не помрем. Лучше оставаться в неведении, чем возыметь слишком неприятную правду. Ни лучших, ни тем более, худших сколько-то времен не бывает, все, как на подбор половинчаты, не в том, так в другом, двойственны; кому – хорошо, к выгоде худая пора, некоторым сице – напротив… Не дергайся, но лучше: смирись; боль, во одночасье пройдет. Не полностью, поскольку никто удовлетворен до конца тем, что приобрел не бывает… Как бы то уверовать, бедному, что всё позади! Настенька, сердечко мое! Встретимся… Не тут, на земле.

Там – благословенная тишь, Настя, никакой суеты… Ни шума городов, ни собак, ни трудностей особых, как тут, в мире общепринятой лжи, мать, вечная, в сосновом бору… Господи, ах как хорошо!..

Я т-тебе! Прилезла… И; нет-т. Разве одолеешь? Погиб. Равною борьба не бывает, в особенности тут, на камнях. Отбегался, ирой за богачеством. Тошнит, голова… Мысли путаются. Всё позади? О боль проклятая!.. Доколе страдать?!..

Не надобно ни тех, кто мерещится в сосновом бору, ни солнца, ни себя самого. Там… там… Туда! Боленько, двуногому зверю так, что невозможно терпеть.

Благо-получие… При-ятно, при-емлемо… При-бавь, пригреби… Приобрети, прикармань. Прибыль на уме, в головах – убыль не нужна. Ох-хо-хо. Человеческое; свойственно всем, даже и тому из людей, кто, перешагнув за предел здравого рассудка не хочет, в маломожестве сил на продолжение своей животы, в дряхлые года помирать; имение – всему голова, неимение – значительно хуже. То-то и воюем за прибыли; чем больше, тем лучше; но, да и вообще говоря: всё неудержимо растет, по-видимому, лишь для того, чтоб в силу неизвестных причин по-разному, что как распадаться. Всем надобно чего-то хорошего, побольше, – а тут? Насилие!.. Да, именно так. Хочется, не хочется – лезь… к матери, откуда пришел. Не было в живых – ну и что? Чем лучше появиться на свет? В землю? насовсем? навсегда? Можно ли с таким примириться? Трудно? Не хочу!.. Не могу».

– Только-то всего приобрёл, – шёпотом изрёк вездеход: – непереносимую боль. Кажется: живот пострашнее… столь же беспощаден, як смерть. – «Мамо! Ты куда подевалася? И ты отзовись, любонько, Настасья. Нет, нет. Господи, – мелькало в сознании: – О, как бы поверить в то, что живота позади? Не верится. Могу помереть? Вот как: ничего не вернешь!.. Собственно и было – чуть-чуть, кот наплакал. Кроме оголтелой борьбы с бедностью, довольно терпимой, Клепиков (едва не погиб, чудом уцелел), да еще связанного с тем, что хранит память о родной стороне – доброго почти не видать.

Что же получилось? Как-к так: действовал, боролся – и вдруг… Вот, тебе: последний платёж, оптом, за былые грехи. Как-к всё завязано неразделимо: дружба, корабельник, любовь!.. Квиты; рассчитался, борец. За всякую промашку в житье, рано или поздно – плати, – проговорилось в мозгу с тем, как уходил в никуда. – Верится… И, все-таки – жаль… Это – всё?»

– К матери! – шепнули уста: – В земь, так в земь. Нечего тужить… Хорошо! Вечная свобода итак ни от кого не зави… – Далее предсмертную речь Парка, потрясенный случившимся едва ли расслышал:

– К ней! в земь. Ото всего… ото всех. От Вершина, от стуков желны, бьющей за ручьем по сосне аки по чужой голове, от собак лезущих в глаза комаров… Труп как труп. Не хочется чего-то желать ни туточки, на людях, ни там. Это называется: смерть… Всё, готов.

«Мамо, не хочу в никуда. Нет!.. нет, нет»;

Губы толмача обездвижелись, глаза стекленели.

«Кончился; ушел, насовсем… к матери, – подумал другой: – Что ж; в добрый путь!..»

Странная, однако ж судьба. Днесь также, впрочем, у каких-то людей, жаждущих богатства и славы на пути к своему, в судьбах вавилоны нелепостей, и тоже, как встарь, часом под ногами скользит.

Проще осудить переводчика, с его поведением, – труднее понять. Спросим, почему пренебрег дружескою связью с Ненадобновым? Предал любовь, Настю, в подмосковной земле. Вынудил крестьянина, Парку броситься в погоню; зачем надо было прыгать в кусты? Как можно двигаться к намеченной цели полагаясь, во всем только на себя одного? Нет полной, ото всех независимости. Даже, подчас в нынешнее время покойным приходится свои захоронки, первые жилища менять[104]104
  «Никто не забыт» и прочее известной писательницы Ольги Берггольц – не всесовершенная правда. Хочется сказать, от себя: где каменные плиты, надгробья с именами людей, павших в свое время на болгарской земле, стоявшие в низу Александро-Невского, что в С.-Петербурге кладбища? И где безымянные, по сути останки участника Великой Отечественной, что захоронен под деревянной пирамидкою у края ложбины в дер. Новосергиевка, Всеволожского р-на, под Петербургом? Видел сию, красного цвета пирамидку, с надписью на жестяной табличке «Маер танкист» в 1960-е гг. К обращениям, не раз и не два, письменно куда надлежит, в случае с танкистом, по-моему никто не прислушался.


[Закрыть]. Тут еще, к тому ж вездеход не был на ручье осторожным и, помимо того слишком торопился уйти. Словом, набегает оплошек, чуть ли не во всем – недобор. Единственное, что удалось, выразимся так, не лукаво, не по-современному: попробовал выжить, бился у камней – до конца; просто ли сражаться за лучшее у смертной черты. Как всё завязано, припомним сказал этот, по великому счету мужественный, пусть кое в чем выказавший слабь человек в час, как, уготованный роком приближался конец: дружба, корабельник, любовь; рано или поздно – плати. Бесплатного в миру не бывает. И чем-то недовольных, по-разному не может не быть. Каждому чего-нибудь мало (а не мало, так много, слишком, или как-то еще люди не согласны, в миру с чем-то, али с кем-то другим). Борьба – не хорошо и не плохо; люд предрасположен к тому, чтобы постоянно сражаться, каждый человек – за свое. Брани это не пережиток стародавних времен, – это вековечная данность. Так распорядилась природа; в будущем, по-прежнему: то же; изменятся, единственно лишь способы ведения войн – станут изощреннее, тоньше, но не потеряют свою, неискоренимую суть.

Толковник, разумеется был в точности таким же, как все – выгоду преследуя, пал жертвою борьбы за своё, как выразился некогда Стрелка, вспомнив заможайскую брань. То, что оклемался, пожив сколько-то еще – не успех, в полном понимании слова; жизнь, сообразил вездеход, чувствуя жестокую боль часом пострашнее, чем смерть. Мало ли на свете людей, вынужденных жить как растения, недвижных увы, с лицами живых мертвецов? Скажем от себя, межи строк: выгадал, быть может; а что: мучился, как видим недолго. Если бы, к тому ж повредил как-то, чересчур позвоночник (да и обошлось ли – вопрос): гнить бы, привезенному в штад браннику за лучшее заживо – молил бы прийти медлящую сжалиться смерть.

105

Ну, д-день! Ну, тосненский порог, проклятущий! – думал, выбираясь на тракт с жуткою своей, на закорках, сиречь на спине, выше пояса живой, селянин: – Только что, совсем вот недавно был по-человечески счастлив, – ажно, с появлением Стрелки – понеслось кувырком; да уж. Корабельник, считай, оберег подвел, как всегда… то бишь неимение оного. Исчез – и пошло, под горочку, одно за другим. Этот, на закорках седок, труп – очередная беда. Господи, да сколько же их?? Кончатся!..

Ужотко вернем. Завтра же. Сказал, кое-как: оберег, златой на Карвиле, за Охтою – на той стороне; под крепостью, в полете стрелы от карловой хоромины… О-охх!.. Думается, Попке дарил, али же, допустим Русаве – пьяница, отпетая блядь. Никитьевну сперва посетим, убо, на деревне – своя и, немаловажное: родственница. Больше надежд, впрочем, на себя одного… «Съехавши… Получше сиди!» – молвил на прогалине, вслух. – С Попкою старуха общается, хотя и враждуют. Что б ни поделиться, по-свойски? Скрытничает? Как понимай? Главное: пристроить на людях Лазаря, не дать воронью – все же человек, приблизительно такой же, как все. Только бы никто не узрел с этою поклажей!.. Авось. Где он подевался, большак? Выведем толковника в люди… вынесем; хоть как понимай…

Спотычина не токмо в лесу, но и во дворе неожиданна. Упал – подымись. Получится ли? Трудный вопрос, в сицевом течении дел. Вдруг – видели? А ну, донесут? Доказывай тогда правоту тем, что не хотел убивать…

Каждому – своя неожиданность; ты видишь одно, тут, тебе, как майские заморозки нечто другое, совершенно не то. Думалось, буренка подохнет, кончится, – припомнил, – ан нет – выжила потом, оклемалась, кочет, богатырски здоровый перед этим на вид позже, на Лаврентия сдох. Нежданного нельзя проувидети, хоть лоб расшиби… али то… на выбор – висок. (Нечего сказать: сотоварищи!.. один по хребту ерзает, подсказчик, валун каменный – сидит в голове). Думается так, неприятности обычная вещь; свычное – пастися угроз. Всякая беда и несчастье происходят, в пример сицее, на Каменке там, где горестного пада не ждешь. Не располагайся навек в кажущемся благополучестве, иль как там вещал, будучи проездом братеник, в позалетошный год…»

(Азбучная истина; прав. То, что представляется новым – позабытая старь. Умные не менее наших с вами современников люди думали, возможно чуть-чуть медленнее, – с тем наряду действовали чуть побыстрее, да и, кстати сказать не путали с делами слова. Чем дальше забираемся в сложное, тем чаще в простом лучшее, что было теряем. Забывчивость? Как так понимай? Лучшее: чтоб не было хуже. Вряд ли-то – чем дальше, тем лучше. Разом, не мешает припомнить давнее, на пристани штада изречение Парки: «будь готов ко всему»).

«…Нечаянность не можно предвидеть, – думал, пробираясь к Неве: – Тайна, скоропад, суетун, – а потом вылезло наружу… сиди!.. Зреет помаленьку, впотай, копится – и, вдруг прорвалось, яко бы заплот, на ручье. Знал бы, что его поджидает не пустился бы вскачь… в будущее-от… по камням. Не хотел, видимо набрать в сапоги.

Будущее непредсказуемо, глаголовал брат, каждому де, что ни на есть грядущему событию свой, в лапах неизбежности час. Умник! Начитался житий. Али, вот еще изречение того же Васька, нечто наподобие исповеди… Кажется, так… Где-то у поклонной горы, к Парголову ближе высказывался, после чего жалобу писали, в гостинице… пропала, увы. Дескать, вещевал живота человеческая, вся целиком: цепь невозвратимых потерь. Как не согласишься? То грудь, сисю, во младенчестве отняли, то собственный зуб вывалится – было на днях, вечером, во время еды, то запропастится топор. Днесь – то ж, очередная утрата: около ручья по камням, у Каменки, в нечаянном беге под гору спокой потерял. Сыщется ли – трудно сказать. Вслед, на половине пути к возу потерялся колпак».

Лихонько-таки – продираться в зарослях, влачить седока!.. Ну и беспокойный ахти, случаем достался покойник: вертится, сползает назад. Но, хоть, хорошо: пообсох; «Ну-ка обними, да покрепше», – буркнул на каком-то шагу.

Слабь чувствуется!.. Конь, да не тот… Пни, уймище наземных корней. Полть, было-че коровью шутя, с песнями взносил на корабль! Выездился? Как бы не так; все еще порядком силён. – «Справимся, – мелькало у Вершина, – снесем, не впервой… какбы-то, – смутившись, мужик. – Вытянем, недолго терпеть. Кажется, немного правее околодорожный просвет… Скоро. Саженях в сорока… Уфф…»

Справился; донес, посадив около дороги, на куст.

Лес невозмутимо подремывал, как будто вдали, около ручья по камням ровно ничего не стряслось. В людной стороне, у села, зримый, рокотал водоскат. Конь цел, проглядывает одаль, в ракитнике, – отметил мужик, – чуть ли не у самой реки. Шло к вечеру, но солнце еще виделось, пониже креста высветив едва различимый в зелени церковный погост.

Далее помор, постояв около воды, в холодке, вслушиваясь в каждый звучок перенес тело к придорожной гостинице, нашел у Невы пару подходящих камней и, возвратившись назад запустил оными, встревожив собак, в сомкнутые створки ворот.

Грохнуло;

Притих рокоток, несшийся в деревню с реки;

Вслед, виделось метателю, Парке выбежал гостинник, Нечай; там же, у двора показался некто здоровенный солдат.

«Сделано. Пристроен. Поехали; авось обойдется», – промелькнуло в душе. С этим, подобру-поздорову наблюдатель ушел.

Переговоры в Стекольне, между тем продолжались. Как-нибудь вернемся в столицу; снова посетим хувудштад.

106

Синь; дымка, скрывшая заречную даль; Также, понемногу осмерклось в городе, на устьях Невы, то бишь, поточнее сказать: под козырьком крытой галереи, гульби́ща новодельных палат. Вспомним, наконец Мёрнерсхольм, остров на краю городка.

«Луг, чистенький, в закатном свету… Ближе – во дворе, у канала превосходный цветник, мачты кораблей, у Невы… Необыкновенная тишь. Приятно!» – подержал на уме собственник палат, губернатор, выйдя перед сном погулять. Рядом, поотстав на шажок, сопровождая главу, шествовал его секретарь.

– Ощущение – как будто на палубе, – заметил один;

– Да уж, – отозвался другой.

– Не где-нибудь на юте, у флага, – Мёрнер: – на носу корабля. Ширь, даль бескрайняя, поближе – причал, видится с большой высоты… Целую неделю тепло.

– Нäг på trakten… В здешних, – повторил Таббельсверкеринг, – местах в сентябре даже, говорили туземцы, сельские бывает жара.

– Вот как? – генерал-губернатор. – Не правда ли, удачное место для резиденции? А? Как вам?

– О, да! Поистине, – поддакнул клеврет. Взглядывая по временам в сторону закатного солнца, губернатор примолк. По левобережью Невы стал распространяться туман, западнее – чисто. «Губа!.. ветер… Где-нибудь поближе, у мельниц, – думалось, – покажется судно, шнява или что-то еще. Только вот, неясно когда. К сожалению супруга опять, судя по письму задержалась. Где она?.. Какие, там деньги? – это для ума торгашей, купчиков риксдалеры – жизнь, высказалась как-то, в былом; в действительности время – бесценно. Жертвует супругу, на бедность, – подержал на уме, – собственно, какие-то крохи: что это: неделя, другая по сравнению с тем, сколько заставляет себя, умная головушка ждать? Явится, разочек в году, нехотя сдержав обещание, и тут же – назад. Сколько уделяешь другим времени, на столько же ровно сокращается жизнь собственная: перетекает, как бы то, в ее понимании, уходит к другим. Истинно, пожалуй; а что; кажется, не глупая мысль.

Когда же, наконец-то супруга соизволит прибыть? Рядом не она, – секретарь. Сдержит обещание, встретятся», – подумал наместник, наблюдая закат и, вообразив на мгновение под городом парусник с женой на борту, медленно вбиравшийся в гавань, благодушно изрек:

– Ранее участком владел некто своеземец Софрон. Скрылся, – произнес губернатор, с напускной беззаботностью. – Давненько сбежал; в Руссланд… Или, может скончался, – рек, возобновляя ходьбу. Около, у нашего с вами острова стояла изба. В некотором роде: наследник; Брюринга, на бедность пожаловал, второй бургомистр, по соизволению первого, – вельможа, вздохнув; «Марта все не едет, не едет, – промелькнуло в душе; – именно… В дому – пустота». – Все-таки приятно иметь, за неимением большего хотя бы дворец. Но, да и не так-то и мало. Собственник усадьбы! недвижимость. Гуляй, вечерком, посуху, вдали от собак!.. Что-то их в последнее время, говорят, развелось больше, чем людей горожан. Так ведь, Ларс?

Нравится? Вон там корабли… Ратуша, чуть-чуть в стороне… Кирка… Догорает заря.

– Воистину прекрасное место, – подтвердил собеседник, следуя, как тень по пятам; – Даже с небольшой, так сказать, – молвил секретарь, – с высоты воробьиного полета, херре, замечательный вид. Это – с галереи. А – с башни? – восхищенно изрек, дернув головою, навскидку, впрочем равнодушный к тому, что произносили уста. – «Знайте мое слово, – донеслось до ушей, – утром или, может к обеду нам привезут вещь, которая весьма пригодится на переговорах с Москвой… Именно. Прекрасная вышка! Упреждаете мысль. Браво, господин секретарь. Сработало сигнальное зеркало, которое мы только что с вами… с помощью… посредством военных, пьяниц мастеров кое-как все же водрузили на турн. Принят обусловленный знак с левобережья Невы».

– Нет-т слов!

– Еще бы. – Карл самодовольно похмыкал. – Думаю, таки наградят.

– Нас? Как? за что?

– Эк-кой вы, дружок тугодум! непонятливый. За добрую весть.

– Кажется вы, Ларс не женаты? К несчастию? Да как посмотреть! Именно… И, кроме того: к счастью – принимая в расчет, что сохраняется тайна. Было бы весьма нежелательно ее разглашать; женская общительность, кумушки…

– Понятно. Итак? что это за нужная вещь?

– Ладно. Так и быть сообщу. – С тем правая рука губернатора, не видя того, как в южной стороне, на мостах чуточку подернутой синим пристани сгущается тень с благоговейным восторгом вызнал, что экскурсор в Московию, лазутчик – вернулся.

«Чудно! – ликовал Таббельсверкеринг, – пощиплем, дружка; выложит полсотни еще… далеров. Чем больше, тем лучше. Вдвое увеличим доход».

Радовался б, также Ненадобнов, купец меховщик, если б находился вблизи. Заручившись обещанием Ларса тотчас же, как Стрелка объявится немедленно слать нарочного, гость продолжал изредка, и даже зимой, часом наезжать в Нюенштад;

«Сызнова, – подумал в сторонке, вглядываясь в даль секретарь, – купчик навалился, как дог. Знаем; для чего приезжать? Видно, заставляет жена.

…Трижды за последнее время, летом приходил во дворец, – но, да и нетрудно понять, нетерпеливца: супруг!»

Они уже свободно беседовали, без переводчиков, припомнил клеврет, по случаю, и как-то открылась, что нравная не в меру, как выразился выборжец хустру Ненадобнова, гостя и карлов экскурсор в зарубежье, толмач – единоматерные брат и сестра. Пятьдесят кругленьких, задаток не деньги, – рассуждал Таббельсверкеринг, – но если шатун херре генерал-губернатора прибудет на двор, сей негоциант, уверял в прежней резиденции гость выложит еще пятьдесят. В общем, набирается сотня; условливались – деньги на бочку. За все, как говорится плати. Только-то всего затруднений: конного, гонца отослать.