Текст книги "Захват"

«Все-таки-то – надо б вернуться!.. Позже… На обратном пути».

Что это – страдать с удовольствием? Поди разберись… Конные мешают размыслить. Вроде бы, какой-то знаком. Клонится, который подальше; важно ли? Как так понимай это состояние духа? – странно: в глубине естества чувствуется, подлая, радость! Нечто наподобие мук всяческого рода святых; помнится, об этом вещал некогда отец Онкудимище, отставленный поп. Как бы: померанец в меду, горький в середине, без паточного, сам по себе; в чем-то, – промелькнуло у Стрелки: страстотерпец, отшельник… – «Что это, коли не безумие? Пройдет, на ходу. Господи, зачем ты живой, низкая душа, перебежчик?! Предал и ее, и себя. Нат-те вам: еще – двуединство!.. Сыплются одно за другим. Радуйся. Ахх как хорошо! Ешь, ешь. Не нравится? А, нет, насладись. Вот-т тебе… Чем больше, тем лучше».

«Так тебе и надо, глупец, – думал, вознамерясь в запале самоистязания снять новые, прекрасной работы, отданные в дар хуторянкою, немного не впору, мужние в былом сапоги, в следующий миг прислонясь жарким от нахлынувших чувств, разгорячившимся лбом к холодноватой коре скрывшей на какое-то время придорожье сосны – с тем, переполняемый ненавистью больше к себе, жадному до прибылей вору, нежели к превратностям жизни тонко, по-щенячьи завыл. – Над-до же ось так оскорбить!.. Расщедрился: гроши преподнес… жалкая подачка… юр-род. Фарвёл, Красный Бор! До встречи… Навсегда прощевай. Перебежчик не создан для семьи! Так ведь получается; ну», – мог бы услыхать, окажись рядом кто-нибудь невольный подглядчик самобичеваний ходца, полную решимости речь.

Всадники, похоже на то: дальние откуда-то люди, наконец поравнялись; ближний, в порыжелом треухе, сдвинувшемся на лоб ездец, крепыш, напоминающий чем-то весельщика с невских причалов, то ли от чрезмерной усталости, а может по хвори, – подержал на уме, глядючи в просвет наблюдатель, Стрелка то и дело покланивался к шее коня; «Свалится того и гляди, – пробормотал путешественник, – за шапкою вслед… около тропы на угор».

Облегчив сердце ушлый, наблюдая за конными, не слишком таясь медленно побрел, за опушкою, и вскоре свернул в сторону дороги, к полям. Зрилось, от понарьиной бани до развилья путин, далее села – ни души, конники въезжали в низок… Настя у тропы, в зеленях. Вот, еле различимо в дали троица сомкнулась в одном.

«Ух-ходит… Зач-чем уходишь?!..» – Голос еще звучал, вплоть до возвращения в бор, далее развилки дорог, Настя, представая очам внутреннего виденья зрилась даже и когда выходил, лешею путиной на тракт, тянущийся в лучшие люди, но и, с тем наряду, понял в одночасье мужик, потрясенная, душа – успокаивалась, впрочем не быстро, и, чем дальше, тем больше, по частям отторгая прочь мертворожденную радость медленно, как хлеб каменела.

«Ну и хорошо-хорошенько! – в ярости подумал ходец: – прошлое; по делу отрекся. Ненадобное – мертвая радость; лишнее; обуза в пути, с выходом на людный большак. Глупости; туда и дорога. Незачем особо тужить… всё пройдет. Где она теперь, на ходу к талерам, залетная радость? В мертвых, леденеет, в бору… Хил, жадная собака, делец – клонит к барышам, не к земле. Мало вам того, что не гож в ратаи – подручный так-сяк… Только и способности: с женством в темени кромешной сражаться, да цветы поливать; лучшее – Большая Карвила».

65

Господи, повсюду – бранись! Шлях вузок, даром, что ведет в белокаменную, жирная грязь, тянет на себя сапоги, новые не так чтоб давно, пить хоча (выбросил пяток огурцов, бочечных, которые сгнили), – думалось Матвею за лесом, на какой-то версте, – прах путнику в лицо, на сухом – пыль от лошадиных копыт, выбоины… Кто-то, лихач, скрывшийся в дорожной пылюге приложился кнутом. Усталь по чуть-чуть подбирается; и с нею – вражда, в общем-то привычная, рать, голод – и его выноси; жар, солнечный – рубаха в поту. Присовокупим, ежедень: знаки препинанья – завады, всяческого рода помехи в виде сторожей, прошаков, злобных кое-где, побирушек. Тож – преодолей, победи. Мир как мир; в обществе людей без борьбы, можно говорить пропадешь.

Противостояния, преодоления, сопротивления, препоны, по лесам, в задорожьях воры с кистенями, разбойничают, слыхом – шиши, всюду – нарушения прав любого человека, простого на ту или иную свободу, в частном: на свободу передвижения; к тому ж – иностранец. Худо – не иметь подорожной! По правде говоря, нелукавой, первого разбора нигде ненарушений свобод и человеческих прав, судя по всему не бывает. Некто сообщил: на Москве разбои, грабежи, на Верху, в партиях Бориса Морозова и прочих – разборки, всяческого рода грызня… Ради одного: поделись! дай, дай, дай… Именно: чем больше, тем лучше, – думал на подходах к Москве; – кой, там, рядовому борцу за лучшие доходы сравниться с бранью родовитых бояр!.. Уйма де, сказал подорожник думцев, на Верху недовольны теми, кто весьма недоволен дачами, главою страны в собственность его приближенным, якобы пустых, деревень; ложь. Странные дела, ну и ну: бедными сказались; как так? Жадные! И то же у нас, в кодле главарей Нюенштада; вежливее, в общем борьба – чтут соблюдение приличий; более казистая брань – та же, верховая грызня; впрочем, кое-кто из людей в Ратуше являет пример противоположного свойства: Брюринга, второй бургомистр, Яшка (недополучив с торгаша, бедного какие-то деньги, взятку – ового прилюдно избил, в кровь)… междуусобные распри, переделы-перераспределения имущества, доходных земель – лучших пашенок; такое – везде… Будущее непредсказуемо; хоть как ни мудруй, что ни посули, верхота – брех, наичистейших кровей; можно лишь, единственно сицее предвидеть в Москве. Да уж, так.

Тут проще и гораздо честнее битвы, на путях к своему, даром, что полным-преполно всяческого рода препон; сплошь, беспереводно – преграды; кажная собака, тебе, встречный-поперечный готов перегородити ходьбу… Тако же, о зимнюю пору; та же, приблизительно брань.

…Всяческие ломы, по чащам – дрязги-буреломы-леса, звери под личиною смирных в целом, на поверхностный взгляд, вполне обыкновенных людей – путаники зла и добра; что ни человек, по своей сути, в прошлом, да и ныне – дикарь леший норовит оградитися один от другого с помощью прикормленных псов, да неперелазных заборов; чуть ли не на каждой версте, глядючи на мир человеческого сам – оборонца.

Можно ли прожить без войны? Двойственное; трудный вопрос. Лучше б. А, с другой стороны, хочется тебе, али нет бранничать – повсюду борьба, лютая, не в том, так в другом, брань в море-окияне лукавства, суемудрия ученых людей – книжников, заведомой лжи… Сам, изредка… Не хуже других.

…Всяческого толка препоны, противления, драки – в прошлом наблюдали, не раз, в северной Руси, кое-где – одоления хвороб, холодов, кончившихся в мае совсем… хлябает, погибшего воина – ее беззаботы, чуть великоватый, сапог. Стерпится; добудем талан – лишь бы не прибили, ворьё. Незачем роптать на людей; именно; живот как живот: всё – наперекор, вопреки… брань, мало ни на кажном шагу… Но, да и, вообще говоря: что ни победитель – насильник, даром, что неважно звучит. Словом, отовсюду – гроза; мир как мир, в лоне человеческих прав на то или иное убийство, будь то, для примера сказать дворовая собака, мешавшая в ночи похитителю забраться в анбар, или же хозяин подворья;

Слыхом, существуют заступники злодеев, убийц… Люди – а, с другой стороны, вроде бы то, как бы – не очень. Двуличными назвать не годится, честные, как будто бы делатели денег, законники, с другой стороны: правда, на которой стоит, держится подобных людей промысел – второго разбору. Недвойственного смысла ни в чем решительно, считай не бывает; в частном, посреди горожан двойственность особого рода, прибыльную кажут предстатели, в пример: Нюенштад (знаем по себе самому), кои защищают в суде, за определенную плату пойманных с поличным убийц. То-то и тревожит ходьба в сторону палат резидента, карловых, все больше и больше.

Баивали, чернь на торгу, в некоторый день: настоящей правды, первого разбору, не двойственной пришлось однова тяжущимся в судной избе поровну, почти одинаково, – припомнил Матвей: что для потерпевших, сородичей, так скажем: истца, что для человекоубоицы, зазвавшего в суд опытного правозащитника, из местных, кажись. Оный представитель ответчика, де мог отстоять правду гражданина убоицы, единственно тем, что дескать подзащитный предстателя хотя и злодей, но, с этим наряду человек – и, стало быть, поскольку в чести достойные похвал разговоры о правах человека (любого, разумеется так): злыдень, прикормивший заневского неправды защитника, по-своему прав. Тут же, на глазах обвинителя убийцу простили; пеню де, в доход магистрата уплатил, да и всё… Разные бывают защитники; пример не в пример; больше, разумеется честных… именно… хотелось бы верить… Разное – всему голова, что в людях, что в подобии людства… Доброе, по виду – обман.

Лучшего пути в неизвестное не будет, шагай, с верою в победу – по бедам. Победителей, известно не судят, – победители – судят. Свычное; иди, да иди. Схитрись проночевати, борец так, чтоб не убили во сне, бессильного, с мешком в изголовьях, по праву человека свободного от совестных мук, оправданного в судной избе, могут сапоги, али шапку, ветхую положим, стянуть. А, предупреди, не зевай, шественник, пребудь начеку. Сплошь – вороги не токмо в заневье, но и на Великой Руси… Разве что, капусту бумажную не станут имать. Денежки, собака бродячая, побольше давай!

…Даже за овраг переправитися, в дождь – боротьба; выпало третьеводни, к вечеру в стожке гостевать. Преграждениям конца не предвидимо. Так что ж? Не идти? Чается, победа близка… Где же подмосковное селище то, Черная Грязь?

Внешнее – помехи, завады шествует нередко рука об руку, соседит с борьбою внутренней, в глуби естества. Чем тебе, оно не препятствия превратные мысли противоречивого толка – внутренние распри-раздоры-те, и, к слову сказать, то ж: коловращения чувств? Також, на поверку: враги, добавочные к тем, что грозят с вонного пространства, извне – прелагатаи, по сути вещей; изменники. Глядишь, предадут… Братские народы – славянство, кстати говоря, между прочим: какая-то червонная русь… и белая, в соузниках – дружат, баивал один воевода, брянский, водятся с Великою Русью только до поры и до времени, а там, разбегутся; выгодно покаместь, вещал брянский воевода, полковник… Внутренние суть: раздвоения души, ощущаемые кое-когда; колебания – всё реже и реже. Совестные препоучения, что очень смешным кажется теперь, на подходах к весям у черты белокаменной, – однако и тут с ними потихоньку борись, душные препятствия-от – превратившее подчас, переменчивые мысли о будущем, включая вопрос, касающийся колькости крынок настиного, в погреб её, ближний конопляного масла, ссоры-препирательства, брани противу себя самого разом, неожиданно кончились, похоже на то, внутренний противник разбит; вымерли предажи-измены, полностью. А в зимней браньбе? Мало ли не кажному-ста прежереченному слову своему пререкатель!..

К лучшему ли сдвинулось, в целом – неисповедимый вопрос. Что в Нюене, за тысячу миль от нашего с тобою гостинца, воин, то и здесь, на Руси – разнообразная ложь, прелестничество, суть воровски влезание, с коварной улыбкою, поддельной в кишень; тако же, лукавство: браньба; в брань, тайную, подобно броскам воинов, сидящих в засаде, конных, понимается так лучше супротивника бить, словом, али доброй улыбкою, заставши врасплох. Тьфу, плюнуть негде, в самопроизвольно меняющемся мире стяжателей на чистую земь: рати без конца, без начала, всякие – и тут, на шляху!.. Стычки прошаков, у гостиниц (видели, за первою дракой, с выходом из бора еще, с дюжину… четыре, поменьше) – свычное, куда бы ни шло; бают, подорожник рассказывал, москвитин: подчас бьются кое-где в топоры. Лють, видимо – природное свойство некоторой части борцов за самое-пресамое лучшее, неведомо как, но только не по собственной воле, в прошлом возомнивших себя лучшими на свете зверьми; Брань – в человеческой природе, да и разновидная ложь; рядом, непомерная в штаде, свойственная людям верхов кичливость (Мёрнер – исключение, Карло); в Ратуше – ворьё, мордобои, круговая порука посреди главарей советского правительства-от, советников главы Нюенштада (лучше – незаметно для глаз трудящихся, простого народа штадтскую казну расхищать); да уж; а еще говорим: праведно трудись, человек, жалуй прошаков подаянием, собака богач, пожалей лодыря, за нищенский вид… (кто-то – притворяются бедными), врага полюби, злыдня с топором за спиною, как себя самого (смех!)… не укради, не убий… Верь в лучшее.

Придет ли оно? Люди никогда не изменятся, хоть кол на главе, грубо выражаясь теши. Войны всевозможных племен – соополченных родов, по мысли генерал-губернатора, вещал в резиденс – подслушанному что б ни поверить, говорил для ушей помощника – идут на земле с году сотворения мира; драки, площадные да вуличные, стенка на стенку, воровство, зубоежь, противостояния великих держав, соревнования, склоки, мятежи, переделы наворованных собственностей, будем считать, по-своему – пребудут века. С этим ничего не поделавши, убо драчливость, думательно – свыше, от Бога; люди, по великому счету, больше половины – зверьё. Драки за всё более большее, да так чтоб терять в ходе мордобоя за лучшее как можно поменьше (выгоднее, для супротивников: чем меньше, тем лучше), видимо закончатся тем, что самое-пресамое лучшее, стяжателям благ, соперникам, увы не придет, поскольку недохваток в миру во веки и веков не убудет; оные причина и следствие и, разом залог неостановимого рвения все дальше вперед; медленнее надо усваивать добытые блага, оченно легко подавиться; Марко-ладожанин – в пример. Да и не мешает подумати о том, чтоб кормов, едева хватило на всех, пусть не обязательно поровну; всё просто, но и, с тем наряду образ поведения подданных что здесь, на Руси, под шапкою великого князя, что наших недоумков, под круною останется прежним. Вечное!..

Как так понимай? Что это, коли не безумие – всемирная рать, общемировая борьба? Стоило ль идти на голгофу за чужие грехи лучшему из лучших людей, господу Исусу Христу? Каждый норовит поживиться чем-нибудь, что плохо лежит около, урвать, для себя то или иное добро… Всяк тянет, непременно – к себе; в дом; в логово, точнее сказать. Жадные. Давай-ка ты им, вечно ненасытному племени людей, человечеству – еще и еще. Алчности в браньбе за имущества не ведом предел даже и в полку бедноты – что уж говорить о сражениях при царском Дворе! Знать великородная – думцы, конюхи великого князя, доблественнейшие столоначальники да полководцы, брянские, в пример – исключение, куда бы ни шло, да и рядовые помощники великого князя подаватели кушаний должны быть, по всей правде пятого, шестого разбора… третьего в законной чести. То же – в королевстве; ну да; в общем, справедливо… Да нет; в чем-то – половинная правда, вшивенькая, будем считать. Вылупится кто иногда, случаем в середние люди – кабалит голытьбу; сходная браньба за успех, тако же, на устьях Невы. Главное, в людском понимании не просто владеть имуществом, какое ни есть, но: возымети, с добавочным к тому что имелось, выразимся так: пре-имущество, какое ни будь. Вящшее: чрезмерность имеемого, пре-обладание. И, сходно тому жаждут возыметь преимущество над кем-то другим в смысле обладания силою, могущей сдержать рвение к тому же соперников. Считай, по верхам, в обществе людей состоятельных вся-вся живота – соревнование ревнивых к своей собственности, крупной завистников… И то же – в низах. Чем распоряжаться, владеть? Задумаешься!.. Но и не просто, глядючи на мир преуспевших, сытеньких владельцев избыточного мало иметь. Самое-пресамое лучшее: владети собой, двигаться все дальше вперед; власть – властным, бедному – шагай, да шагай… Лучшее ли – быть королем? Головы порою летят!..

Можно ли пробраться во власть еже не имети добра? Нет, ясно же… Схватил – уноси, волче, по возможности так, чтобы не увидел сусед. Скрытно; по-советски, ну да. Чем тебе, оно не пример для четвероногой орды алчущих добычи зверей? Талеры не падают с неба. За всё необходимо платить. Ну и, соответственно сам вольно и невольно дерись, даже и за то, что имеется, не то обдерут начисто, как есть догола. Брех: каждому – своё подавай, – больше, больше! То-то и полно недовольных, даже на Великой Руси. Думается, ненедовольных, полностью довольных людей, трудящихся над чем-то вещественным, а не крикунов, жаждущих всё больше и больше лучшего ни тут, на миру, ни в королевстве, ни в турках, ни же посреди отработавших своё человеков, ранее довольно успешливых не существует…

…Встань, сядь, поссорься, прекрати препирательства, согнись, разогнись, дай клятву, заверение в преданности, после чего, в нужную добу ото всех ранее, в нелучшее время, прежеизреченных словес, клятвенной божбы, человек, глазом не моргнув отрекись. Кругом голова от браньбы наглеющих чем дальше, тем больше искателей того, что полегче, падких на чужое добро… Всякие, положим борцы; кто-то суете не поддался – делают спокойно дела; с лихом – байбаков языкастых; все люди, человечество – разные, и, значит неправды – ихние, бездельников разные. Нельзя – не идти. Можно ко всему приспособиться. Ужо победим… Дважды подарили кусок, местные… На скотном дворе, около гостиницы, людной вымарался чем-то, весьма неопределенно пахучим – полдня у воды, за кустом, бранник наводил чистоту… Справились – отмылся, борец. Сколько же таких проволочек, воин, в подмосковном ходу! Всё – брань, житейская, на каждой версте, драка неизвестно за что… Давече спасался, убёг, вовремя покинув большак… Отступление, отказ от браньбы, скажем, удаление в скит, ежели устал супротивничати козням врагов – та же разновидность борьбы; вот, тебе и всё духоборчество: заместо жены с похотью своею бранись… Бей своих. Силушка, всему голова – самая правдивая правда; то есть побеждают лишь там, где наша, человек правота соузничает с грубою силой. Где правда, говорил Онкудимище, отставленный поп – там, тебе и вящшая сила. Что-то не особенно верится в такую скрижаль, надпись на вратах, по-ученому, де, молвил старик. Знаем; за ученою надписью, во тьме гробовой – кладбище разбитых надежд на благополучный живот. Правильнее будет – по-нашему… и поп говорил: всякая душа превладыкам на земле, еже есть главенствующим да повинуется. Примеры? А, вот. Уймище, на каждом шагу. Сила и стремление к выгоде сомкнулось в одно. Мать борется с грудным забиякою, чтоб тот поутих, дед с бабою назойливо учат недоросля правильно жить (отрок – на дыбы, супротив); тут же, за окном, во дворе домовладелец, под лай тьмы рассвирепевших собак превозмогает, битьем леность копачей батраков… Пустынножитель, святош, пребывающий в скитничестве предолевает искушения плоти, некто подневольный преходник преткновений – преград, он же, в одночасье преступник выходец из греческой веры, но отнюдь не предатель родины, а лишь перебежчик, да и то задавнелый, преодолеватель препон даже перед самой столицею, вблизи белокаменной преследует цель прехитрити, обманом нужду… Преподай во всеуслышание, на площадях то, что довелось претерпеть в предвидении преуспеянья, призрачного – тут же предстанет, зримо, в первозданной красе, живёхоньким страдатель за правду великомученик, навроде святых, сподвижников Исуса Христа!

Преступник? прелагатай? Отнюдь; нет. Сиречь, далеко не во всем. Изменник, еже есть прелагатай, по-иному – одно, невольный перебежчик – другое; изменник прелагатаю рознь. Перебежничество не преступление, но лишь разновидность той же, вековечной борьбы за лучшее, на четверть получше прелестничества да лицемерия. Ужели не так? Именно. Спросить бы народ: кто, в разноличивом как есть, в разном понимании слова не пересекал рубежей? Перебежничество это как смесь праведной нужды с воровством… Что впреж, от созидания мира, что в грядущем, что днесь перебежчики, что в каменной ломке, образом – плитняк, на дворцы. Стало быть он, Стрелка, подневольный экскурсор, то есть отклонившийся в сторону от праведной жизни, в целом не дурной человек.

Преодоление чего-то нелегкого, считаем: подвижничество. Не потому ль, встарь возникло и затем расплодилось пре… препревеликое множество различного толку любителей страдати за греческую-от, православную и тоже, небось, люторскую веру святых? Удовольствие и полное равенство; пируй, голытьба!.. Что б ни пострадать, с удовольствием? – немалого стоит; именно: как в той поговорке: нету ничего, так хотя б сицева имения вдосталь… Подвижничество – та же борьба.

Всё преодолей, премоги… Препятствиям и тут, на шляху, в шествии на Черную Грязь ни края ни конца не видать. Пре, пре, пре… нет, нет, нет, нет… да… нет, нет. Противодействие, прорыв… Про, про, про… Да и предостаточно – при; да уж, так; мысль, стоющая: что б ни заставить, силою, а больше – никак, пушечной пальбою принудить человеческий род к соревнованию за братство и равенство? При чем тут борьба? Что это за призрачный зверь – общенародное равенство – убей, не понять!.. Задумаешься пуще ученых, путаников – сбрендишь с ума; лучше уж ходить в невегласах, неуком, – зато, богачу жить красиво, али как, там еще выразиться – не запретишь… Мало ли примеров? Как все. Что бы то в ходу ни содеялося, будем считать: к лучшему. Спокойно, солдат. Нежданности, которых полно – жданное для тех, кто навык биться на военной тропе».

– Ч-чёрт!.. ссучье вымя.

«Но, да не упал… бугорок. – Шествуя, мыслитель споткнулся. – К полудню идет помаленьку… Сызнова!.. Колдобины, жар. Хочется… Попить бы…

Ручей!»

66

Доведись младшему из Вершиных, Ваське в то же, приблизительно время, вешнее, когда путешественник, с трудом победив за пажитями Красного Бора приступы душевной раздвоенности шел к белокаменной каким-то чутьем уловить мысленную речь пешехода он бы, полагаем отметил тождество иных рассуждений Стрелки, русака иноземца с теми, что явились ему.

С оборотнем, как называл некогда себя путешественник с подпольной сумою, в прошлом перебежчик понятно, грешен кое в чем, – ну, а тот? Васька. Тоже ведь, в былом – иностранец, житель сопредельной державы, съехавший в тридцатом году. То, что говорил корабельщик среднему из Вершиных, Парке, видимо чистейшая правда, первого разбора, не кривда, – но и, с тем наряду плаватель не всё рассказал; времени, считай не хватило выговорить всё – угодил, следует напомнить в тюрьму.

Правда с недохватками сведений, сошлемся вдругорь на доку, знатока полуправд разведчика с подпольною ношею, неполная правда – суть правдоподобная ложь, грубо выражаясь: брехня, что-то наподобие смеси вопежей не согласных следовать указам верхов; каждому – своя правота. Полностью ли прав корабельщик? В том или ином – не святой? Праведных среди перебежчиков с родных палестин в подданные прочих держав меньше, чем того бы хотелось, уж не говоря о святых.

Не будем позаочью, заглазно младшего из братьев судить. Перенесемся на Волхов. Спробуем, попытка не пытка докопаться до правды, лучшей по сравнению с прочими с участием Васьки:

Эдак-то недолго, пожалуй докатиться до хлева, призадумался Вершин, пробудясь в солодовне. Да уж; но и то б – ничего, стерпится какое-то время, – усмехнулся примак, вообразив на мгновение почищенный им только что, недавно котух. Не было, увы батраков, заняты – работают пристань, новую, поодаль чуток, в жилах корабельной слободки. Ладно уж; неладно с другим: баяла на днях, шкалапендра греческой земли, сребролюбица: невдолге совсем выгонит с подворья.

Как так? Можно ли такое глаголати? – ведь, все же: супруг. Да и не последний работник, что б ни говорила, в дому; вовсе уж не так чтобы очень дармоед, никудышный; право, для чего надрываться? В плаваниях, за море – должно, и, наипаче того, при необходимости важно труженичать в полную мочь, – ну, а для чего – не батрак, нанятый Степаном за деньги мучиться ось так на дворе? Схватит, вещевала надысь как-то, перед вечером, в горнице и вытянет вон из дому, в затынную грязь, благо борода почитай вчетверо длиннее с поры летошного езда, гребцом за море, в столицу свеян. Больно уж, того… Чересчур. Надо же такое сказать! Как только язык повернулся!.. Дурища. Не хватит силов. Да и, между прочим Степан, думается так не попустит. Где ему найти, в околоточных и, тож в слободе, под городом такого гребца? Негоже ни с какой стороны; невыгодно… Бесплатный батрак… Все ж-таки порядочно выперла: уже, почитай подле половинок ворот, главных – недалече забор (надо бы его укрепить).

Бегством в солодовню отделалися-от; хорошо. Добре, что Плешак не видал, тестюшко его срамоты. Выбила, вечор за порог с криками, босого, в подштанниках – пинками под зад. Дело ли ось так выпроваживать, в исподнем белье? Все же-таки – свой, не чужак. Ладно, хоть: порты прихватил… вышвырнула вслед, за порог. Женщина, вдобавок добрая во всех отношениях, в былом общежитии… Не стал возражать, – разве что, одно: кочергу выхватил, держала в руке; больше для порядка; эге ж; выкинул потом, на ходу.

Видимо лелеяла мысль выставити очень давно – мешкала, в студеную пору; долго не решалася-от. Нынь, думается случай помог. Спровокировал, изречь по-заморски, алибо, что то ж: подстрекнул Анницу ось так поступить. Гневаясь, взашей прогнала, сверху, ни за что ни про что. Думалось побыти в любви (набольший семейства – большак… в некотором роде), тайком, в горнице, поскольку ребят не было в дому, до поры-времени, – а вышло не так… Мужеская хоть подвела, мужа под мужской монастырь. Стался выкидон, за порог, в темь, точию купца, разорившегося-от – в голытьбу… Как так? – своё. Ить не серебра ж попросил.

Ну, а почалось выставление пораньше; не вдруг, – исподволь явился изгон. Крепенько, впервой не поладили с неделю назад. Впрочем, поутру… Во светелке… в горнице. Хоть как называй, только б ночевати в дому, а не в домовине, по-псковски да и по-туземному выразиться, тобто – в гробу. Нечего сказать: новосёл!

Помнится, уже развиднелось, но, поспав кое-как в душном полумраке светлицы перед самой зарею, взмокши от перин благоверной, жарких не решился вставать – маясь в душевном разорении, один на один с прошлым перебежчика с родины, беззвучно лежал, точию низверженный с камня деревянный кумир где-нибудь в ыжорской глуши (виделось единожды, идол), вскармливая сердцем тоску, ино, притомленный недвижностью легонько вертелся, озабоченный тем, чтобы не нарушить спокой мерно похрапывавшей Анницы, кругом – тишина… Тишь, за неимением лучшего – немалая ценность! Лучше ли услышать приказ выкатиться, кубарем вон?.. в хлев, чищенный позднее, в четверг. Так-то вот – обедать в затьях. «Перебежчик – не создан для семьи? Странно! Это ж как, почему? Стало быть, нисколько не гож? Яз? Васька? Для семьи, говоришь? Али для тебе для одной? Как-то не совсем вразумительно глаголеши» – рек; требовал понятно глаголовати; вроде бы, так молвилось в минувшую рань;

Что же-от, – мелькнуло у беженца никак не забыть давешнюю стычку, раздор? Вот как: ни на что не пригож? Дескать, пояснила в светлице: трутень, да еще торокан. Двойственное нечто… ага.

Не нашед слов для незамедлительной отповеди на таковой женин совершенно как есть несправедливый упрек по существу и повторив яко научёный скворец лаю, оскорбившую слух, он, одушевляясь восстал с ложницы, совместной постели, подшагнул к подоконнику и, сбросив кота, Ваську, сиганувшего прочь так, что повалилась герань, цветик в муравлёном горшке, треснувшем, как воин в бою, молча, не спросив разрешенья вмиг раззанавесил окно, с той же развеселой отвагою, под градом тычков, сдерживая смех растолкнул громоподобно хрустнувшие… именно так, быль, сросшиеся чуть ли не намертво с поры холодов, за зиму оконные створки; «Все-таки на что-то способен, – пронеслось на уме: – От-тось что такое – свобода! Воскрес!»

Воскресение – что то ж обновленье. Природы, человека… всего. Круговорот сущного, не в том, так в другом. Сброс всяческого рода помех; переворот. Валится гнетущее жизнь… Р-раз – падает изгнивший забор: в пику остолбевшей на миг, видом – лесовой истукан, жившей в духоте шкалапендры в горенку влетает весна, в тронутое квёлостью тело… (синяки – пустяки) – чистая апрельская свежь; сам-друг, в истерзанную мыслями душу ворвалось торжество. – «Так бы от, – мелькнуло в сознании, – всегда поступать!.. Вторжение вторжению рознь; всяковые. Больше враждебных…» «Под-донок! – затряслась, как в падучей[71]71
  Падучая болезнь епилипсия, как стали писать с некоторых пор, в старину.


[Закрыть], взнявши на него кулаки: – Я т-тебе, такому-сякому. Вольничать? В чужом терему?» – Пёрла как ведмидь на рожон, дважды обозвав палачом. Жаль, бедную; почто воевать? К счастью бушевала, насильница не так-то и долго – выкатилась, к деду, сама… С Ваською, наперсником – тёзка, баловень – в перинах сидел…

Выглянув за этим на улицу, в окно – увидал медленно идущих к воротам по другой стороне, вымощенной несколько лучше, более сухой, мужиков: первым, то и дело оглядываясь шествовал Кошкин, позади, поотстав, трогая долонями зад ковылял прежде николи не видомый ни среди базарян, ни в корабельной слободке, ни тем паче в дому простоволосый худыш, долгий, с корабельную шоглу плешаковской лодьи, с машту обыватель простец, обыкновенный людин; уймище таких в городу. Как щупавший себя незнакомец приобщился к хозяину открылось потом. Тоже непростая судьба!..

Полеживая между чанами, выспавшийся, Васька нашел, что ему одаль от хором – в солодовне, как нигде, хорошо. Свет, робко пробиваясь в оконце позади изголовья, незаметно теснит все еще довольно густую по углам темноту; на улице, конечно теплынь, парит, с южной стороны – у забора, где находится хлев – за конюшнею, на скотском дворе, дальнем – непролазная, грязь, лужи, за ограду текут, с желтью пополам ручайки. Двор около хоромины сух. Над крышами, в сиянии солнца, в поднебесий трель: не ведая мирской суеты поют в самозабвении жаворонки… Тоже проснулись. Где они, узнать бы ночуют? На деревьях? в траве? Он вот, как бездомный бродяга почивал в молодожне. Но, да человек не скотина – ко всему привыкает, сказывал единожды брат, Палка, говоря о своем. Так тебе и надо, беглец.

В том, что зарубежная жизнь, в Новгороде не задавалася, хоть лоб расшиби, хоть плачь… хоть золотом осыпь сребролюбицу, – придумал изгнанник, – более всего виновата, видимо чрезмерная прыть, с коею сорвался, к Москве; к Федору; поближе к югам. Персидою увлекся, в мечтах. Нет бы прикумпаниться к сарам иноземной братве, к плавателям в Русь, корабельщикам, – пустился в бега! Прямо-таки зуд обуял… Рвению пособили, также, прелагатаи сны. Плавал… Да и позже не раз виделся, заваленный шелком, персиянской базар. Пусть так; блажнения – куда бы ни шло, да и пожалуй не грех кое и когда отойти прочь от переполнивших жизнь, беспереводных сует, – хуже, сплошняком – недосыпы, дань за поноровку судьбе. Незачем винить новгородчину-ту, глянь на себя: плыл в будущую жизнь, за границею по воле ветров, алибо, что то ж, по течению, бездумно – и вдруг, как-то невзначай, преуспел; стухшая дичина пошла, некоторым образом в ход… Шубу да коня заложил, помнится, затем чтоб купить, с выгодою оную дичь… Дак не додирался до счастья, привалило само. Столь же скоротечно и скрылось. Выпустил из виду, что жизнь требует усилий, борьбы. Чо же т-то, оно получилося? Ни лад, ни разлад. Нечто неудоботерпимое. Плывем в никуда… Перебежчик – не создан для семьи? Но – почему?! – «По-че-му? Как же то – ни к черту негож?» – сбившись на изустную речь молвил, оглядев переложенный им заново, слегка протекавший лонись, в проминувшем году, мокром, жердяной потолок. – Хуже не бывает. Ну жизнь!..