Текст книги "Захват"

Что за ощущение? Гм. Хмель действует? Пожалуй; а то. Ренскою водицей наполнившись, по горло. Да нет, – вроде бы, не так-то и пьян. В нужник не забыть бы зайти.

Может, с одиночества грусть? Неа… Не годится. Так что ж, все-таки ввергает в печаль? Главная причина, по-видимому в чем-то другом. На тебе!.. Откуда взялось? Давит не внутри живота, – выше; получается так, чей-то на душе не тое, – думал на обратном пути, в сторону крыльца, облегчась: – Денежник, хозяин земли, собственной, луга, перевоз под боком, на Лубне – причал, он, Колт – наследственный владелец надежных, в общем, несмотря на поломки – мелочь – вододейственных мельниц, дружен с генерал-губернатором, успешен в делах, спорятся (тьфу, тьфу, чтоб не сглазить), за морем, в столице – свояк; спробуй-ка его ущемить, – приговорилось в мозгу, – кто-нибудь из штадтских чинов, сам недополучит прибыток, невская земля, – рассудил: часть необозримой Руси;

Часть? Бывшая, изрек губернатор… Важно ли – какая? Гм гм. Родина отцов – не чужбина, – пронеслось на уме около ступеней крыльца. – Все есть, казалось бы, что можно иметь; жри, пей себе, по скольку желаешь ренское вино, хоть залейся, ведрами, да сучек пои, пригородных баб – не старик, все еще приходят, в постель; нравится любить молодых. Пальцем помани – запожалуют. Русава была, Попка, в позапрошлом году, в нынешнем уже кое-кто сами, в кабаках предлагаются… Не то, не для нас. Полное довольство, казалось бы. Чего ж не хватает? Родины? Гм; странно звучит!.. Радуйся, покуда живой: здрав, можен, талерами сыт, предостаточно, еда утряслась – и, тем не менее, все ж чем-то недоволен, в душе; как бы, тесноту ощущаешь. Легкое, положим давление, но как-то внутри, можно бы сказать неуютно… Или же?.. А что. А, пожалуй. Даром, что заход посетил: места для души не прибавилось, – мелькнуло: – эге ж: окорок, подлец виноват. Но, да, в тесноте – не в обиде, уживутся небось как-нибудь, в одном терему.

Сходное – теперешний быт, сиречь живота человеческая; именно так: глупость, по великому счету, – рассудил у крыльца, – сетовать на то, что живешь волею судьбы в королевстве. Что это такое – отечество, в конце-то концов: дюжина могильных камей? Предки, что лежат на погосте в приозерном краю, на переволоке? О нет! Правильно изрек губернатор: счастье в человеке самом. Спокойнее! Смирись, привыкай… Родина не там, где свои казнят по временам ни за что, али же, во имя забот о благосостоянии царства обдирают как липку, а единственно там, где как своего принимают. Но и мореходец по-своему, по-воински прав; дескать, говорил: живота суть непроходимая брань… Всяк хочет возыметь преимущества, не в том, так в другом, драки всевозможного рода, вечные – в порядке вещей. Уверуешь ся в этом – спокоен. Мир не переделать по-своему; конечно же, так. Известное? Да как поглядишь: знать – это вам, ребята одно, думать постоянно об этом – совершенно другое. Не думается, значит: не знаешь; как бы-то: не знал, да забыл, и, немаловажно: подчас многое решает случайность…

Токмо лишь таким отношеньем к жизни можно победить недовольство тем, что у кого-то в краю больше далеров – и только; и всё. В спокойствии твое превосходство над прочими, а больше ни в чем; знание, что впредь благоденствие, какое ни есть к худшему (чур, чур!) не изменится – всему голова. Стоит лишь себя ограничить в чем-то, не совсем по-людски в злостной, по великому счету тяге ко всё более большему, чем есть – победил;

Касается не только успешных. Каждому, от Бога – свое… Незачем роптать, на судьбу. Государственная власть не при чем. Не главное, для подданных, собственников пашен, не выбежавших – власть государя. Кончилась? И что ж; не беда. Новая, в лице губернатора нисколько не хуже, убо живота человеческая, где бы ни жил – сопротивление наскокам людей соперников, желающих взять в чем-то над тобой превосходство; всякий оборонца – насильник над силою и волей противника; по-нашему так… Приехали туда же, откуда ехали – на круги своя, то бишь в королевство; и тут, сплошь непроходимая, брань…

…Эх бы государская власть наставила в поневском краю сотни полторы (многовато, впрочем) городков, крепостей!..[114]114
  Мелькнувшее в сознании Колта перекликается с тем, что происходило в действительности при освоении просторов Сибири. В ходе продвижения казачьих отрядов за Уральский хребет спешно возводились десятки военных укреплений острогов. Делали опорные точки круглогодично, зачастую в ущерб работе мужиков на полях, что, по существу – позабытый подвиг трудового народа, новопоселенцев крестьян. То же, но столетием позже произошло в Северной Америке (форт, знаем – из латинского fortis: сильный). В Карелии (глава 60) предпринимались попытки устройства военных поселений; присовокупим, наконец к числу оборонительных мер основанные службой разъездов южнее городов-крепостей Воронежа, Козлова и Тулы множество казачьих станиц.


[Закрыть] Так бы, королевское воинство с родных палестин за море ни с чем удалилось; да уж, получается так.

Скушно; для того и живем? Всякая борьба – суета. Поскольку ничего не исправити в такой свистопляске доброго и злого – зачем биться неизвестно за что? Мелется, и ладно; живем. Господи, всё то же, всё то же: что в прежние года, что теперь чуть ли то не всё на миру вертится вокруг одного: дай, больше, лучшего… Такой же, как все… Надо было меньше съедать.

…Спокойнее!.. Покушаем впрок – места для души предостаточно; ужмется чуть-чуть. Спокойствие – всему голова; этим побеждай недовольства. Ни, сколько-нибудь лучших времен, поскольку времена, почитай все до одного одинаковы, ни равной, для всех правды на миру не бывает. Как бы человек ни старался добывать преимущества, решительно всё, связанное с этим – от Бога; всё, за исключением драк. Видимо, браньба – от лукавого… Да как вам сказать; борются – и тот, и другой. Делят, пополам человечество, – итожил; – ага. Дык не четвертуют, и ладно… Кажется, пошло на поправку с местом для души, утряслось… Выгулялся, жадный собака…

…Что, если отымут седак? Место – недалече от Карлы, – подержал на уме: – свойственное, людям: хватать. Вряд ли; не посмеют. А вдруг кто-нибудь своим не доволен? Правильно заметил моряк: недовольные и были, и будут.

Спокойнее! Продолжим гульбу». – С тем, Сувантский, сходив про запас в темный уголок, за конюшнею, по малой нужде, в мыслях о своем превосходстве надо всеми, кто был в дальней половине столов самодовольно похмыкал и, во одночасье прогнав с места, на котором сидел на равных с резидентом захватчика поднялся наверх.

115

Праздник новоселья прошел, в общем, вполне благополучно; шли, временно счастливые, будни.

«Ларс, не отправляйте пакет. Пока что. Или… или – уже? Послан? – говорил губернатор в некоторый день сентября, мартовский, отвлекшись от дел, связанных с приездом жены. – Мямлите чего-то… Не выспались? Ну? Где он, пакет? К прискорбию? Не понял. Как, как?»

– Сделано. К несчастью, поплыл. Не далее, как в прошлый четверг. Спешное… Попутный корабль с кожами, купеческий, наш, – пролепетал секретарь, мучимый стыдом за промашку, и, вздохнув, произнес: – В пятницу, извольте припомнить: доложил, на ходу, вечером, в канун торжества. Шкиперу – четырнадцать далеров.

– Ах, даже и так? Собственных, надеюсь? Забегался… Отдам как-нибудь… Да уж… В октябре… в ноябре.

«Надо же такому стрястись! Жаль. Списки, разумеется были. Нечего сказать отличился, – подержал на уме старший собеседник: – Вот-на: думал предуведомить канцлера, и тут же открылось: наш благополучно вернувшийся назад оверсаттаре, добытчик реестров, обещанных столице ограблен, и к тому же убит, насмерть, обухом топора – видевшие тело туземцы, местные крестьяне рассказывали, что у лазутчика проломлен висок. Более всего вероятно, что напали разбойники. Откуда взялись? Не было. А может, убил кто-нибудь из штадтских людей».

Это бы еще ничего, безвременная смерть переводчика, подумал затем, в той же резиденс губернатор, продолжая беседовать, похуже – молва. Ползают нелепые слухи, которые (спаси, Вседержитель от очередного подарка!) могут, несомненно, привлечь внимание столичных верхов, знати, да хотя б вот такой, скажем, распрекраснее всех перл тысячеустного творчества окрестных селян, только что представленный Ларсом. Якобы на днях в подпорожье у некоего бонда, из местных жителей, поречннх крестьян отняли уплывшие в Руссланд, к Ладоге казенные деньги, там же, под Порогом, в корчме найден обезглавленный труп;

Тёпленький, ввернул от себя, судя по всему, секретарь», – вскользь произвелось на уме.

Каково будет мнение о нем, губернаторе в придворном кругу! Выставил себя на посмешище. Да, именно так. Скверно получается! срам!.. Тёпленькое – тухлым попахивает. Ну и дела. Тут еще, выкладывай денежки – четырнадцать талеров; хотелось бы знать, собственно, во имя чего? – «Как-нибудь, потом раскошелимся, – мелькнуло в мозгу: – Позже; в ноябре… в декабре».

Шютте разозлится, барон, далеко не рядовой комиссар на переговорах; вот, вот: в некотором роде, подвел. Ай, нехорошо!.. Да и пусть. Мелочь, не большая печаль – торгом, от лица королевы правит государственный канцлер. Что же из того, что пропажа списков роковая случайность? Главное – конечный итог: подставил, так сказать, Оксеншерну, в ходе разговоров с Кремлем. Ларс не виноват, секретарь, – договорил про себя, в сторону дверей губернатор с тем как, огорченный пропажею не столько реестров, сколько, что гораздо существеннее собственных талеров помощник ушел; далеры – пустяк, возвратим. «Вряд ли!.. Не вернет. Подарил… на бедность» – прозвучало вовне.

«Мальчишка! Пожелал отличиться… умник. Захотелось наград, правительственных. Что ж, получай», – думалось тому, кто сидел в сумрачной тиши резиденс;

– Шустрый, – бормотнул в никуда, вообразив под конец как вознегодует риксканцлер, не дождавшись бумаг.

Влип, что называется; влез, грубо выражаясь, в дерьмо, впрочем, не без помощи Ларса. Кто ему велел отсылать? Усердие превысило разум. Выслужился!.. Оба глупцы. Больше виноват, разумеется, хвастун губернатор. Так ведь. Ну и ну молодец! Высунулся… Вместо бумаг, столь необходимых советникам – пустышку послал! Выговором вряд ли отделаешься, могут… Тюрьма? Глупости? Да нет, не совсем. Выдержки не стало! Возрадовался! Надо же так: сработало сигнальное зеркало; единственный раз! тоже, очевидно – случайность.

Как же теперь быть с этою досадной промашкою? – встревожился Карл. Прямо хоть кричи караул. Надо же ведь как-то выкручиваться, дело не ждет. Завистники страшнее, чем Аксель; бывшему главе государства, Оксеншерне и так, – думалось, – хватает наград. Знаем, рассуждал губернатор: люди: за подножкой – толчок. И всё. И превратишься потом как-нибудь из повара в блюдо; снимут с губернаторской должности, попроще сказать. Тошненько! Борьба и борьба. Это называется – жизнь? Тут еще немалые трудности в семейном быту. Все-таки-то что ж предпринять?

Полных тупиков не бывает.

Дескать, мол куда безопаснее назвать самому истинную цену вещей; пока не расстарались другие. Дабы, рассудил, упредить происки возможных врагов. Поскольку не далось уберечь пропавшие случайно реестры поселян перебежчиков – придется, решил срочно, и чем раньше, тем лучше слать покаянное письмо. Эпистолия должна быть написана главе комиссаров самому Оксеншерне.

Тотчас появился набросок. Днем позже слезное письмо генерала мигом, не вдаваясь в подробности, одобрила Марта. В некоторой части вина, ответственность за все происшедшее, по мнению хустру, что, впрочем, не весьма вероятно, думалось, падет на разбойников, которых потом, видимо заставят искать; важно ли? Главнее всего исповедь сама по себе. Как-нибудь, авось обойдется. И немаловажно, считал Мёрнер, запечатав письмо: Карстен, полупьяный повеса, капитан корабля кончил обновлять такелаж. Кстати! Да еще и, к тому ж этот человек, лейтенант надежнее проезжих купцов; справится, – мелькало в душе.

Что предполагал, то и вышло:

– В путь, Карстен! Личное – потом, не уйдет. Ваши, но и, также мои, впрочем-то успехи на службе, да и… гм неуспехи, – произнес на борту готового к отплытию судна генерал-губернатор, – будут напрямую зависеть от пути корабля. И не потеряйте пакет; за морем… Как, как? Адмирал? Не против. – «Согласуем, на днях», – молвил про себя. – Ну, т-так вот… Справитесь – одарим, как следует. Задача ясна?

– Так точно, господин генерал.

– Умница. Но все ж повторю. Бегом, не сворачивая в Ревель, к невесте – следуете прямо в Стокгольм. Не теряйте ни единого часу. На пороге октябрь. Близится пора наводнений. Ветер переменчив, прохладно, дождички, туманец в полях… Опытный, не вам говорить. Знаете. Того и гляди, – молвил губернатор, поеживаясь, – выпадет снег. Существеннее: ветер предаст. Ну, как повернется на встречный? Плавают?

– Не важно; слыхал. Медленнее, в несколько раз. Но, да как-нибудь обойдется. Ну, как будто бы всё. Думаю, понятно сказал. С Богом! Никаких отклонений. С выходом за Котлин – вперед! – (Фрам! – слышалось тому, кто увез, чуточку позднее письмо).

– Йа, – проговорил капитан, изобразившись на миг, видел собеседник стальным, щелкнув каблуками сапог; – йа, минн херре.

– И, помимо того… Не вздумайте…

– Понятно; учту. Ни Ревеля, ни вин.

– Молодцом. Попутных. В добрый час, лейтенант. Прямо с корабля – во дворец. Уши оторву, коли что… Ежели пакет затеряется. Не пейте, дружок, – выговорил Мёрнер помягче, хлопнув моряка по плечу.

Тем временем, пока говорил на судно поднялась губернаторша, увиделось Карлу, бравшая в туманную даль Балтики, в родной фостерлянд фрекен Криг, чтоб до холодов показать той, провинциалке столицу;

«Выберемся как-нибудь; позже, – промелькнуло в мозгу. – Как переговоры закончатся… Чем позже, тем лучше. Хустру, очевидно спешит к проводам кремлевских послов. Станется, покажет оболтуса, – придумал супруг. – Вовремя…»

Пора бы женить их двадцатилетнего сына!.. Глупости – навязывать Фликку; мало ли, да хоть бы в Стокгольме, за морем богатых невест. Право же. Откуда взялась эта непонятная блажь?

Только бы погода не портилась. А вдруг подведет? – осень, как-никак на дворе. Вдруг – буря? Тонут кое-кто из людей – мрутся, произнес капитан… Кто выплывет, в холодной воде, на берег, а кто утонул; важно ли? – чужая судьба. Но, да и пакет – пустяки… тоже. И невесты не жаль; как-то, приблизительно так. Более существенный повод испытать беспокойство, – думал губернатор, – в другом. Хустру – не чужое; да, да; именно… По-своему прав.

Охта, корабельная пристань, различилось вдали; рядышком, за пристанью – торг.

«Фадер показался, таможенник, хозяин Карвилы – провожает… Ну да. Около – с пяток ротозеев, там же, разумеется дочь… Скрылась? У воды – оживленье, выкрики.

Садятся в челнок».

116

Господи, ну что за житье!.. Вечные разлуки. Опять! Карл непроизвольно вздохнул, и, наблюдая за берегом спустился пониже.

«Только что была, у кормы, с наперсницею, фру камеристкой, – пронеслось на уме. – Спрятались куда-то… исчезли. Где-нибудь внутри. Подождем. Справятся, найдут будуар.

Быт, как быт. Единственное, что остается в этом положении дел: снова ожидай, путешественницу!.. Ешь, что дают, как-то говорил капитан. Грустно! – призадумался Карл; – довольствуйся лишь тем, что предложат… Крохами, по сути вещей».

Чем больше, говорит путешественница этих разлук, тем, якобы прочнее союз. Вряд ли. Но и, может, права; по-своему. Живешь, так сказать, в питательной среде расставаний. Мысленно лишь только – вдвоем. Так ведь? А, пожалуй! да, да… Да и нет.

Ох-х уж ты мне эти разлуки! Счастье, в понимании хустру, получается – в них? Странно! Тем не менее, так; для Карла – генерал-губернатора, – отнюдь не для всех. Счастье состоит в ожидании обещанных встреч? В стремлении увидеться вновь? Не думается. Вовсе не так. По-нашему: разлуки – несчастье, – промелькнуло в мозгу.

– Этим укрепляет союз? Встречи с ненаглядной, свидания, по сути вещей зависят целиком от нее; от Марты; от владычицы дум. Нечего сказать: удовольствие, – мелькнуло вослед, – счастьице – грустить, месяцами! А, с другой стороны вроде бы втянулся, привык. Чем же, для ума и для сердца важны ожидания встреч?!..

«Запутаешься!.. Как понимай? Все, что представляется сложным, понуждая вести ту или иную борьбу, – произвел ось на уме, вызвав продолжительный вздох, – делается ради простого: всем необходимы еда, крыша и, конечно – постель, женщина, точнее сказать. Прочее – от жиру. А тут?» – Мельком поглядев на корму, пустую, губернатор похмыкал.

«Все есть, казалось бы, вот только жена несколько… Не очень… гм гм».

Это называется – жизнь? Нравится, такая? О да; сознаемся, что именно так; незачем пенять на судьбу… Нравится, не нравится – ешь, как говорил капитан.

Самое желанное в жизни, то есть подлинный смысл существования (всё прочее – ложь, выдумки ученых мужей, с которыми встречалась жена) – чувствовать себя хорошо; смысл жизни: радоваться жизни – и только. Что же, зададимся вопросом, кроме самочувствия в радость? Общения с женою; да, так. Собственно, слегка уточним, не мудрствуя лукаво: не встречи с Мартою, а мысли о ней; всякие. Побольше приятных… Чуть перекликается с тем, что заявил на пиру, в праздничные дни мукомол. Ка́к жили в прошлом, до Столбовского мира, в общем-то, не важный вопрос, более существенным кажется его постановка… – «Оч-чень любопытная мысль! – проговорилось в душе; – подумаем; а глубже копнуть?»

Мельнику, с его восхвалением седой старины чаще вспоминалось хорошее. Ну да, обделен; якобы;

– По-своему, прав, – буркнул, поглядев на корму.

Всё есть: изба – проговорил богатей, и баня, и помимо того, медленно за этим сказал: родина – могильные камни; разве что, ввернул бородач: места для души не хватает. Сувантского можно понять. Как не так? В прошлом, применительно к жизни, – думалось: не только плохое. То же, говоря о текущем времени касается жизни Карла, губернатора, частной; свойственно любому из нас. Всем хочется побольше хорошего, а тут налицо, выскажемся так, недобор. Воображаемое, как бы – среда обитания отдельных людей, в чем-то обделенных судьбою, получивших от жизни меньше, чем хотелось иметь; Колт не единичный пример.

Лубненцу (с его состояньем!) родины не стало хватать – мается величием Руссланда, которое кончилось, ему (не простой мельник, – генерал-губернатор) не хватает любви; с некоторых пор маловато. Терпится. Судьбой обделен лишь неблагодарный завистник… Мог бы вообще не родиться. Мало ли чего ни достиг тот или иной человек, скажем зазаборный сосед… Также, любопытный вопрос! Вряд ли справедливо суждение: чем больше, тем лучше. Больше наводнений? Предательства? Насилия? Краж? Соперничества? Денег?.. Борьбы? Всем – больше, лучше, непременно сейчас… Вынь, да выложь; так ведь; а кругом – нищета. Многие от голода пухнут. Что б ни отложить на потом гонку неизвестно к чему? В лучшее? Да как поглядеть; сомнительно… Не хватит еды. А землетрясения, войны? А, допустим такое бедствие, как летний пожар, о коем сообщал резидент, слизавший половину Москвы? Можем постепенно забраться, грубо выражаясь, в дерьмо… собственное. Всё нипочём: ни войны, ни чума не берет – множимся. Все больше и больше! На родине, и также в Германии, но, впрочем, и тут, в штаде, говорит бургомистр, точно тараканы плодимся. Что б ни ограничить потребности? Ну да, богачей; нищие – не тот разговор. Лучше бы, считая большим, – произвелось на уме, – довольствоваться чем-то немногим. Стоит оглянуться вокруг – излишества на каждом шагу… – «Тот же капитан корабля», – пробормотал провожатый, озираясь на ют. – Странно: почему развелась тьма неестественных потребностей? Зачем, например, начали курить табаки? Что за удовольствие? Гм. Излишество, чистейших кровей! Тратятся немалые деньги, тысячи, а пользы на грош;

Чуждое; о чем сожалеть? Судьбы человечества – вздор; главное: любить человека, выборочно, то есть не всех; прочие, по сути – никто.

…Мало ли, в конце-то концов, простому человеку… да, да… то есть, разумеется нет, поправимся: простому наместнику, – витало в душе Мёрнера, – испытывать сердцем радость от того, что живешь, но и, разумеется быть, в некоторой степени рядом? Лучше бы, понятно, как встарь, в молодости не расставаться, но, увы не судьба; видятся, с неделю… да нет, – дольше, в позапрошлом году, – вспомнилось: – неполные две. Что это – недельное счастье? Птичка, затворенная в клетку; изредка… (единственный раз дали, муженьку полетать, в комнате, а больше – никак). Счастье – добровольное рабство.

Расчувствуешься тут, поневоле! Да уж… Сентимент обуял… Не лучшее из лучших покаместь, временно сие ощущенье не полного, к прискорбию счастья к вечеру, в стенах резиденс, – чаял губернатор, – пройдет. «Странная какая-то чувственность, – подумал супруг, на палубе: – с другой стороны: мертвых почему-то не жаль, утопленников, то бишь людей, ставших наконец шевелиться, подымать паруса.

Пусть мало уделяет внимания, но все же – вдвоем. Радуйся, по-своему прочности супружеских уз. Так; так, по-нашему, – неслось на уме. – Стоит ли питаться надеждою на лучшую жизнь?»

Задумаешься!.. Ешь, что дают? Надеяться? Не густо на выбор!.. Главное: любить самому.

В городе, как знаем живет уйма привлекательных женщин, могу́щих проявить при достаточно умелом подходе к делу и надобности в том благосклонность, говорил лейтенант, впрочем бургомистру. И что ж? Распутничать, встречаясь украдкой, по-черному? О нет, господа. Увольте от подобного рода, свойственных юнцам похождений! Изредка, от случая к случаю встречаться – не то. Да и не к лицу… И вообще. Можно бы кого-то присвоить, временно, а только – зачем? Карстен, завсегдатай гостиных, волокита – одно, ставленник главы государства, херскаринны – другое. Размениваться? Далер – на шланты? Опрощаться? Ну ж нет! Не Пипер, с нелюбимой женою, ни, тем более – Карстен, с ветром в голове, потаскун, – все же, как ни как: генерал, наместник, – промелькнуло в душе, – да и, наконец, дворянин; словом, не простой человек; именно. Любить, так любить. И не предаваться отчаянию. Было? прошло? Кончилось? И так, и не так. Встречи не проходят бесследно. Письма, разговоры, цветок – память об экскурсии в лес, вырубленный позже, за Охту… Всякое… Забытые вещи. Словом не один, господа!

Вместе, говорят веселее. Да, конечно же, так; правильно. А все почему? – Карл, думая замедлил хожденье и чуть-чуть постоял.

Ничто не пропадает бесследно. Всё как-нибудь проявит себя, выкажется в чем-то другом. Также, не проходят бесследно свиданья, долгожданные встречи, да и, кажется, жизнь любого человека, женатого, когда не один. Прочие, как наш вольнодумец, Богстранд, можно бы сказать – в стороне…

Тоже любопытный вопрос! Тешимся! – мелькнуло в догон, с тем, как поглядел на корму. – Выйдут, осмотрев будуар. Ну-ка мы поглубже копнем.

Думается, в брачный союз, – договорилось в душе, – гонит подсознательный страх… Тот самый, от которого жизнь громадного числа одиноких выглядит похожей на смерть. Да и человеку женатому подчас тяжело. Что за ощущение? Гм. Тайна!.. Или это не страх?

Как так – бояться неизвестно чего? Смерти? А, пожалуй; вот, вот. Мысли нехорошие носятся, порою не спишь, глядя до утра в потолок. Худо – замыкаться в себе: страх смерти, неизбежной растет. А с женщиною, в брачном союзе переход за черту временного существования, в неведомо что, в общем не особо страшит.

Стало быть, – явилось на ум: брак – предохранитель от тянущихся ночью и днем в голову навязчивых мыслей о конце бытия; жениться это значит надеть презервативум на голову, защитный покров. Далее, потомков плоди. Главное, в любом начинании – конечный успех. Три зайца убивается, разом, или может, четыре; как-то, приблизительно так. Плоть радуется, страх отступает, и, что, впрочем не важно для некоторой части людей, штадтских обывателей: беспечная жизнь с предками, на веки веков; надо полагать, большинство граждан приживется в раю… Грешники пребудут бессмертными в кипящей смоле; также, дополнительно этим привлекателен брак.

Ясно же, в основе любви к существованию, земному лежит привычка получать удовольствия, не в том, так в другом. Ощущение, что жив – удовольствие и, значит его жаждается как-то продлить. Лучше всего этому способствует жизнь с милым для тебя человеком противоположного пола. Ибо, передав, как письмо шкиперу кому-то своим, сыну или дочери жизнь, как бы, повторяешься в них и, сообразно сему, ровно ничего не теряешь. Кто-нибудь потом, у креста вспомнит о тебе;

– Хоррош-шо! При-ятно, – проронил в пустоту.

Мыслимое нами: среда существования предков – мир, созданный… не так, – создаваемый воображением потомков… Что б ни воскресить, например, временно кого-то своих родичей, отца или мать?

Треск; выдумка, по сути вещей; умные слова ни о чем. Как так? – родители встают из могил, одушевляемые воображением детей!.. Ну и ну. Слишком глубоко забрались. Бр-р. Страсти! Жутковато, ну да; в общем, – пронеслось на уме; в частном, применительно к жизни Карла – генерал-губернатора, скорее, смешно. Пусть, так. Потешимся, продлим рассужденья. Лучше веселиться, чем плакать.

…Брак с женщиною (с кем же еще, собственно возможен альянс?) – первая ступенька в бессмертие, вторая ступень: бракосочетание отпрысков; появятся внуки. Следующий шаг обеспечат правнуки… Плодить, так плодить! При благоприятном исходе испытаний основ брачного союза на прочность трением, когда таковой (всякое бывает) альянс волею судьбы не распался, – продолжал с хохотком, – смертный незадолго до этого, любой семьянин может, на плечах поколений будущего сделаться вечным. Да уж; почему бы и нет? Бессмертно ли само человечество – иной разговор… Просто; ничего удивительного; именно так видится, почти целиком лучшее, что ждет впереди. То же, очевидно касается верховных правителей, монархов… – «А, нет; поправимся», – мелькнула в мозгу: – Эти, короли попадают в бессмертие немного не так. Путь множества господ потентатов к вечному блаженству и славе сопровождается утратой голов; Карл Стюарт, Англия – свежайший пример.

Племени высокопоставленных людей, потентатов не страшно уходить в никуда: с помощью писателей хроник или как-то еще, по-своему – воскреснут, в потомках, но, увы, на такой знак внимания к простому служаке грядущих поколений ученых, собственно не много надежд: всего лишь генерал-губернатор! И что это – посмертная слава, ежели о ней никогда, мертвому никак не узнать? – вздор, всесовершенный пустяк. Ну их, королей в обретаемую ими нетленность; сподобились бессмертья, и ладно. Как смотрит, со своей колокольни, с палубы, вернее на жизнь в будущем простой человек – более насущный вопрос. Каждому – свое; а не так? Лучше, с головой на плечах будем предаваться любви. Не плотской, потому что нельзя требовать от жизни всего. Довольствуемся малым… Да нет, – расщедрилась, в последнюю ночь. Прямо королевский подарок. Вспомнится, не раз. Хорош-шо! Удовольствие, которого прежде, за морем, на озере Венерн хватало лишь на несколько дней предстоит, мысленно растягивать на год. Как приговоренный к бессмертью, выразимся так, потентат, коему, в его положении дразнящая плоть женщины, живой – ни к чему… Нетленное блаженство, ну да.

Что это, за пушками?.. Кладь. Скарб. Вещи выгружают на палубу. Коробка с бельем, тетушкин старинный сундук с платьями, чего-то еще, – видел, размышляя.

Итак… Бессмертие – в руках человека? Вряд ли. А, пожалуй; да, да. Если говорить о женатых; именно. Матрос человек. Стало быть, вон тот пожилой, скажем наугад семьянин – сорокалетний верзила, что пришел отнести вещи путешественниц вниз также не исчезнет, как дым. Небытия, в полном понимании слова не бывает, по-видимому даже у съеденных в пучине морской рыбами, женатых – утопленников…

Ну и мудрец! Слышала б такое жена… С праздных размышлений о вечном съехали на бред сумасшедшего, – мелькнуло в душе.

– Дичь!.. Тешимся, от нечего делать, – выговорил, думая вслух. «Застряли. Не выходят, на палубу. Чего там глядеть? Стены да пустой потолок да стол величиною с поднос, да койка, полотняное ложе – подвесная кровать. Спустимся в кают-будуар? Стоит ли? Покажутся… Нет.

…Съеденный в пучине моряк, в прошлом, на земле семьянин, в некотором смысле живой (скажем например, для наглядности все тот же силач, видимый покаместь – верзила, ухвативший сундук) может, по заслугам рассчитывать на место в раю. Как жить прикажете бездомной душе, оставшейся без тела? Вот, вот: столь же незавидна судьба вечного, казалось бы, тела. Чем, на небесах заниматься? Пьянствовать – и только? Вопрос!.. Также, непростой. Почему? Все, как на подбор – тупиковые. Спасает лишь то, что трудности подобного рода случаются не тут, на земле. Как распорядиться собою, съеденным решит небожитель, будущий, вон тот здоровяк, занятый вещами. А здесь?

Тут, в нашем случае значительно проще. Что б ни проявлять, коли можно выразиться так, жизнедеятельность только в любви? Не в пьянстве, как иной корабельщик. Будучи живым, созерцать, мысленно приметы унесшегося наедине, радоваться столь же приятно, как скажем – перечитывать вновь какие-то любимые книги. Так же рассуждает жена. Не то, чтобы в значительной мере, но таки дорожит этим человеческим свойством, хочется, сказала, расплакавшись подольше гостить. Общение прекрасная вещь!.. Смейтесь про себя, господа искатели загробного счастья. Временно – живой? Да не так! Изредка, бывает заглядываем в парадиз, рай.

Что – год терпения, сравнительно с вечным? Несколько растянутый, миг. Жизнь, стало быть: цепочка свиданий. Краткие, но все ж повторяются счастливые дни. Кончилась неделя…

И так – трижды провожал паруса… Нечто наподобие круга. Вертится; частично – бессмертен. Подвиньтесь, господа потентаты! Коли уж родился затем, чтобы, несмотря на приплод, грубо выражаясь детей преобразоваться в ничто – радуйся, имея возможность что-либо хорошее вспомнить в бессмысленной, по крупному счету полосе бытия; именно; не сложная мысль. Не радоваться – значит не жить, никак, не хорошо и не плохо. Не будем торопиться в кресты. Коль скоро, господа небожители, – итожил, – для нас полного бессмертия нет, удовлетворимся частичным. Радуйся тому, что имеешь, временно – лишь тут, на земле;

– Порадуемся, в мыслях, всплакнув, – пробормотал в никуда.

Есть миф о некоей, – мелькнуло в мозгу Мёрнера египетской птице: сгорала, и потом возрождалась, отряхнув пепелок. То же, приблизительно жизнь простого генерал-губернатора: с отъездом жены кажется: навеки пропал, встречи – воскресенья из мертвых… Как бы, перекличка времен. Чем, тебе ни полное счастье? В среднем, разложи равномерно время, проведенное с Мартой на год – несомненный успех. Даже не смущает вопрос на чем, неколебимо крепка держится такая любовь… Мелочи. К тому ж, говорят некие супруги купцов, да и кое-кто из мужчин: хустру, при ее образованности, что признают, в околопридворном кругу несколько ученых мужей – вовсе уж не так хороша. Что ж нравится, все больше и больше? Собственно, ответ на виду, незачем пускаться в раскопки: хочется побольше иметь. Такой же получатель, как все, выразимся так… Но и пусть.

Как знаем, повсеместная ложь, любая – разновидность оружия в извечной борьбе за то или иное господство, – что же наблюдается тут? Самообман? Не совсем; правильнее было б сказать, не мудрствуя лукаво: игра в подлинно счастливую жизнь… Земную. Не бессмертник, не вечен. А, с другой стороны лучше получать, от небес, в дар какие-то ничтожные крохи, с тем, что голова – при себе, – сообразил, на носу, – нежели, как мир побывавших временно у власти монархов не иметь ничего… Так-то, господа короли, – думалось какой-то часец Мёрнеру, с оглядкой назад. Пусть менее того, что положено иметь губернаторам, но все-таки есть… Жив… Мог бы вообще не родиться.