Текст книги "Захват"

Сто далеров, быть может подумалось – не деньги, а сдача, потому и не стал делиться неожиданной радостью. Не все рассказал Мёрнеру о встречах с купцом. В тайне, про себя ликовал; простительно.

И, также у Карла, Мёрнера была недосказка. Радуясь грядущей награде генерал, между тем думал, что его порученцу, Стрелке долженствует платить. (Каждая персона – риксдалер, вспомним, говорил на Чернавке правая рука, секретарь). «Этого еще не хватает, – пронеслось на уме, в час, как наблюдали зарю: – Так-то задолжали порядочно купцу Невалайнену, за местный кирпич – тут еще выкладывай деньги некоему прихвостню, Стрелке!.. Надо ли? Да кто он такой? Мало нам того, что народ (но не генерал-губернатор края) неумеренно глуп, – он еще, вдобавок смешон… Тысячами пахнет; казна!»

Думай, генерал-губернатор, – сказывалось как-то в душе Мёрнера, с приходом весны, в пору возведения стен: – Что – деньги, если ты президент Ингрии, Восточного лена? И, с другой стороны, что б ни говорил секретарь (тоже мне нашелся бессребреник!) без денег – пропал. Не выплатишь обещанных далеров – Господь покарает, выплатишь – хоть с голоду вой. Деньги, разобраться как следует – немало; да всё. Разве что, пожалуй, на деньги, малые не купишь любви. Заблудишься, увязнешь в неведении как поступить!.. Хустру отмолчалась, в письме.

Добропорядочность позднее, под осень, чувствовалось, в чем-то колеблется, сдает рубежи – но и не совсем победила откровенная жадность; строился, и с тем по-бедняцки, тщательнейше деньги личил, так, чтобы наличной казны хватало на текущий расход. Надо же на что-то решиться, маялся, кидаясь подчас в крайности, туда и сюда, мучимый страстями души; думалось, на карту поставлена дворянская честь. Разве благородно, к лицу, совестился часом лишать сделавшего дело разведчика положенной мзды? Не лезет ни в какие ворота. Грех – ладно бы, – а – совесть, а – честь видного в краю человека и, помимо того: как еще посмотрят в столице, прояви на глазах некоторой части господ, вхожих в королевский дворец в отношении слуги вероломство; «Договор – договор, – часом, шевелилось в мозгу: – Стоит ли его нарушать? Что скажет государственный канцлер, дождавшийся, к великому счастью четырежды обещанных списков? (Где они?) – подумывал вскользь. – Марта, наконец упрекнет. В скупости. Да, именно так… не вложив за год в стройку ни единого шланта. Мигом встрепенутся завистники, в придворной среде, да и в окружении канцлера. И, с тем наряду: лишнее – деньгами сорить».

Проще говоря, измышлял способ от своих обещаний, данных толмачу отказаться.

Нашел-таки, хотя и не вдруг: сразу же за тем, как на стол лягут беловые столбцы он, Карл немедленно, призвав понятых, с показом сохранившейся, к счастью долговой кабалы уличит Стрелку в запоздании списков, дабы засадить, как бродягу, вора в земляную тюрьму.

Временно, пока не придет конец переговорам с Москвою, чтоб не рассказал новгородской братии, пловцам для чего хаживал в далекий поход, насмерть разобиженный тем, что не получил серебро. Лучше бы, понятно упрятать, думалось ему насовсем – но, да подходяще и так; дескать, рассудил губернатор ни к чему кровожадность.

107

Считается, что жизнь, еже есть ниспосланную свыше судьбу как бы ни хитрил, ни старался объехать на козе, не обманешь, рано или поздно – плати. (За всё, что получилось не так приходится нередко держать ответ перед собою самим; подразумевается плата за те или иные поступки).

Так же, приблизительно думал Стрелка, у последней черты; свойственно любому; не ново. С этим, любопытно другое: что это – конечный успех? В частном, применительно к жизни переводчика, Стрелки. Будут ли во все времена случаи смертельных падений, на скорости – отдельный вопрос. Лишне – забираться в грядущее, что будет, то будет; мало ли чего впереди.

В случае с метателем кости веет нарушением правил, на которых стоят, держатся пути в никуда.

В общем, ничего необычного с Матвеем не сталось. Умер, невзначай, торопясь выбежать на луг, дай все. Мало ли бывает-случается нежданных смертей. Мучаясь, не плакал, не злился – мужественно встретил конец. Вовсе никакая не плата – расплачиваться жизнью за жизнь. Что же получилось на Каменке, под сенью обрыва: объехал? Да, наверное, так. Или же, иное: судьба, все ж распорядившись по-своему, по собственной воле, норовя толмачу дозволила себя облукавить? Оба умозрения правильны, поскольку они – суть исключения из правил; правильнее сложно сказать. (Кто-то, призывая трудиться, но и жить вообще в точном соответствии с правилами – оных не любит. Видимо, закон для таких: нужные существенно больше, для себя одного изъятия из писаных правил). Встав из-за стола при своих, как говорится у нас, в любителях картежной игры Стрелка, по великому счету ничего не терял; в некотором роде: ничья. Безвременная смерть не потеря в случае, когда переход в некую страну без границ касается тебя одного; Бог дал, Бог, как говорится, и взял. Вечного в миру не бывает; не о чем, витало в душе раненого насмерть искателя удачи, подвижника о чем-то жалеть; там лучше, думалось под сенью обрыва, у последней черты тем, что голова не болит. Каждый, несмотря на предпринятые предосторожности то в том, то в другом что-то, неизбежно теряет; утраты – вековечная данность. Правильный пример отношения к потерям явил, думается нам Палестин: потери, для него – избавления, сошлемся на мысль кошкинского зятя, гребца. Коль скоро при таком рассуждении о нравах судьбы продвинулись значительно дальше общего, для всех благоденствия – выходим в речах, касающихся именно Стрелки, превысившего в несколько раз предельно допустимую скорость устремления вдаль, за лучшим на последний рубеж:

Думается, оный кователь счастья, переводчик имел, все-таки немалый успех; вовремя пришел к своему. Не было ни плотских болезней, отягчающих старость, не ведалось, что, в немощах станет обузою для собственных чад. Избавил, развивая в конце особенно великую скорость Мёрнера от совестных дум, что выглядит весьма благородно и, вдобавок не вверг, ввергнувшись в ручей своего работодателя, Карла, выразимся так, по старинке, для красного словца в иждивенье, то бишь не принудил платить; также – и свое иждивение, богатство сберег. Тысячи, навек сохранил! Мало ли? Добавим сюда, к плате за бумажных крестьян имение Большую Карвилу, с пашнями – приданое Фликки, мызу в подгородье, за Охтою. А Красный Кабак? Не спился, наконец, восхваляемый кружком забулдыг приятелей, в низке «На Углу», под звоны расточаемых далеров, не спятил с ума. Словом, нахватал предостаточно; таки преуспел. Спрыгнулось, в бегу под обрыв Каменки – одно к одному, как сказывал купеческой дворне, кошкинцам другой вездеход, беженец на Русь Палестин.

Сложно докопаться до правды? Может, не свое получил? В действительности, всё на виду: кончился – и делу венец. Не прибавить ничего, не отнять; сыграл не хорошо и не худо. Захлопнулась книга жизни, да и весь разговор. Зря молвят, что судьбу не обманешь. Позволила себя облукавить. Здесь, в нашем случае, с добытчиком счастья выпала шестерка в игре. Так видится конечный успех; что-то наподобие оного: удача в бою с ползущим по стене тараканом… Как бы, тараканья судьба.

Выйдя на рубеж остановимся. Довольно мудрить. Глум; ёрничество. Тьма неудач. С тем, что проигрался вчистую, без лишних выкрутасов, попроще выразиться, скажем вдогон, все-таки в конечном итоге был определенный успех: спасся от готовой принять в объятия подземной тюрьмы. Только и всего и не больше. Знай правду, вряд ли, полагаем Ненадобнов – купец меховщик, шурин злополучного Стрелки стал бы расточать иждивенье (тысячи, опять же) на выкуп.

Чурался перескоков-предателей. Не очень любил, также новгородскую бежь, нанятую в дом, шкуродеров. Сказывал однажды, Марийке: вынужденно выбрался вон – только норовя побратиму перешел за рубеж. Дескать, говорил: перебежчики, едва ли не все, даже перекатная голь нищие, слыхала жена, сколько-нибудь ценны лишь тем, что за рубежи сволокут; деньги, мол, изрек, существуют совсем не для того, чтобы их переправлять за границу.

Вроде бы, понятно вещал, ежели покрепче зажмурить очи на безденежный люд, нищих – но и, с тем наряду что-то ускользает. Ведь так? Что именно хотелось Ненадобнову этим сказать – неисповедимая тайна; вряд ли воздавал нарушителям границ похвалы; двойственная правда – и тут… Где чистая, и в чем, на миру?

108

…Шла осень.

Марта, обещая прибыть к середине сентября, задержалась. Главною причиной тому было продолжение встреч с некоим, узнал губернатор умницей, каких поискать, магистром философских наук, иностранцем, которого душа королева изволила призвать из Голландии на проживание в Стокгольм. «О, вы услышите еще о Картезиусе! Он не богат, Карл, этот Прометей, трудолюбец, ведающий в силу чего люди совершают, кто как те или иные поступки, – вычитал в письме губернатор, – многие вельможи его, пятидесятилетнего старца втайне, за глаза ненавидят, но душа королева к нему, Карл, – думается так, по делам, к счастью для всего человечества, – отметила фру, – очень милостива, благоволит»[105]105
  Фру Мёрнер, поясним сообщала мужу об ученом Декарте, обретшем европейскую славу несколько позднее, посмертно (1596–1650). Весною 1649 г за ним плавал, по указу на то адмирал шведского флота Флемминг.


[Закрыть].

Карлмёрнерсхольм – остров генерал-губернатора – казался подчас Мёрнеру почти нежилым. В блеске необычно больших, сравнительно с церковными окон, в радующих зор посетителей дворца, горожан сине-зелено-красных, чешского стекла витражах стыла грусть.

Приученный за долгие годы сожительства с женою к разлукам, он, Карл не слишком предавался унынию, – похуже с другим. Списки! – горевал губернатор; в месте нахождения трупа не нашли ни клочка. Видимо, лазутчик ограблен. Кем, как? В гостинице? Средь белого дня? Кто б мог подумать! Да, пожалуй, никто. Не лезет ни в какие ворота.

Тем не менее, так: убийство и затем, соответственно: никчемный грабеж; истинно, баран человек; он еще, к тому ж, дополнительно бывает смешон: вещи, полагаем какие-нибудь… талер, да шапка. Что ж не догадались разуть? Странные дела… Озаботишься!

Но вот, наконец, краткое, пришло сообщение, что Марта в пути. Стало быть, о чем разговор? Поиски бумаг не прервутся, рассудил губернатор, – и одновременно пора, с этим, открывать Мёрнерсгоф.

Приглашено высшее начальство Кексгольма, Выборга, отправлен гонец в Нарву (с ним же полетело другое приглашение, в Дерпт, город, управляя которым он, Карл готовился возглавить, в дальнейшем новообразованный лён). Чуть позже пригласительный лист, с нарочным опять же ушел – северной дорогою – в Нотбург, в сущности, всё тот же Орех; сделали простой перевод слова с языка на язык. Стоило ли звать ладожанина? Не очень любил… Мягко выражаясь; вот, вот: лучше бы сказать: ненавидел – но, с другой стороны этот самодур, президент города в родстве с Оксеншерною… Принудил зазвать. Прочим написал секретарь, по гостевому реестру.

В нем значились, в ряду остальных сколько-нибудь важных персон пионер колонизации края, нужный для страны человек Иоганн Скитте, бессменный президент городка Иоганнсталь, основанного им же самим около Вороньей Горы, Колт Сувантский, богач мукомол, коему в конце октября следовало б выплатить долг – Колтссон, как его величает местная дворянь бедняки, явится его соплеменник, дравшийся за шведов под Ляйпцигом Никита Васильевич, копорский помещик; будет, очевидно как день сунувшийся в люди торгаш, негоциант Релинг, некогда приехавший с Готланда, почти старожил, ныне – компаньон бургомистра, Пипера, и сам городничий, с фрау Большой Бертою, супругой (авось как-нибудь протиснется в дверь); Брюринга, второй бургомистр. Далее, среди приглашенных комендант Нюеншанца, чуть ли не приятель – помог, выделив на стройку солдат, главноуправляющий ведомством торговых налогов, таможенник – хозяин Карвилы, с дочерью, похожей на моль, ждущей своего жениха… мертвого; прибудет, сказал, красный, как его кирпичи Юкко Невалайнен, заводчик (долг за черепицу отдать, требовал – в конце ноября), выбившийся в люди Ненадобнов, скорняк… шкуродер, в противоположность о нем ложному, в купцах представлению честнейший делец, пробст Келлерман, его преподобие – священнослужитель, два лоцмана, для пущей красы (видимо прибудут пешком, как бы ни упали в канаву где-нибудь, по дряхлости лет), якобы, что, впрочем не важно – первые жильцы Нюенштада, Гуго, старичок адмирал; будет морской волк, из молодых лёйтнант вид флоттен Богстранд, злоязычный мудрец; Неравенство низов и властителей, как он говорит – неискоренимая данность, ниспосланная свыше, Творцом; больше не у тех, кто готов положить голову за справедливость, но у тех, кто силен; сражения за высшую власть и переделы собственности, мол неизбежны, соперничества были и будут – как же, вопрошал, по-иному обеспечить успех в соревновании за лучшую жизнь, наращивать побольше казну, ежели не брать, соответственно ее из чужой? Могущество, де, множит имущество – и, с тем, притянул, в качестве примера дворец. Меняется с течением времени, изрек словоблуд, единственно лишь, только набор способов ухватки за власть; способы, де усовершенствуются, ибо низы жаждают не только… не столько зрелищ, но и не хотят голодать. Яркий тому пример Англия, вещал лейтенант: бессмысленная казнь короля в ходе учиненной парламентом общественной смуты[106]106
  Речь об уничтожении сословной монархии, то есть совместного правления; возникла республика; тогда же, зимой (в январе 1649 г.) был, по сообщению хроник обезглавлен король, Карл I. Можно, при великом желании прочесть, в переводе оного правителя, Карла I предсмертную речь. (В основе распространенного в былые века собственного имени Карл латинское «корона, венец» (откуда происходит: король). Имя отразило значительность, величие, силу. Сходное – «начинка» имени Владимир, Святослав, Ростислав.


[Закрыть] на руку лишь только среде представителей сословных верхов. Переложили вину за нищенство простого народа, черни со своей головы на отсечённую, острил капитан. Бриг умного в достаточной мере, для военных людей повесы обновлял такелаж, а его скеппаре, бродя по домам родичей богатых невест пил на дармовщинку винцо; выглядело именно так. Всего предполагалось назвать больше полусотни гостей, – проговорилось в душе, включая, разумеется хустру, с которой ожидался племянник; Пер только что вернулся на родину, приехал с войны.

Говорят, – живописала хустру, в предпоследнем письме, доставленном с попутною шкутой: «наш победоносец корнет, храбрый мальчик, находясь в Померании едва не пленил в битве самого Фердинанда, генералиссимуса вражеской армии, что очень возможно. Так ли оно было в действительности трудно сказать – сам бранник почему-то, застенчивый, как юная девушка об этом помалкивает».

Странная вещь!.. В плен?? Вот как! Да еще – в Померании? Забавно звучит! Как бы ни пустился под Вену, вставила – пленять янычар… Взял, так взял. Что бы от того изменилось? – Хмыкнув не без горечи, Карл, все еще в стенах помещения, внизу резиденс развернул очередное письмо;

Время, быстролетное – за полночь, подумалось Карлу, он неимоверно устал от беготни, связанной с имеющим быть вскоре появлением фру, но все же почему-то не спится. Вряд ли б, – рассудил, – император, венценосный супруг, попади в плен даже к янычарам султана, в Оттоманскую Порту дольше бы, чем он, губернатор Ингрии не видел жену!.. Эк-кие, однако ж, видения приходят в ночи: он – и Фердинанд, император, Марта – и жена предводителя австрийских вояк, императрица Мария…

Что значит – пир в разноплеменно-пестром, волею Творца городке с тысячью (не более двух тысяч жителей, собаки не в счет), все еще, по сути чужом для некоторой части людей, даром, что иные из них в этом вавилоне состарились? Что именно, да? Это вам, во-первых: припомнить скрывшийся в морях фостерлянд, родину, – мелькало в душе Мёрнера при чтении писем, это – запоздалые новости: а как там в европах, толки о ведущихся за морем, едва ли не с мая переговорах, которые успешно заходят, как выразилась хустру в тупик, это – всевозможные сплетни томящихся в кругу домочадцев от невыносимой тоски по великосветскому обществу купеческих жен; кто-нибудь, возможно предложит заграбастать Москву – был же, до Столбовского мира, дескать мол, захваченным Новгород… (Упущен, увы; жаль! Отдали, в обмен за Неву); для негоциантов застолье – ценная возможность по-дружески, за чаркой вина всласть поговорить о делах;

«Надо ли, – подумал позднее, в солнечном свету, на крыльце собсвенных палат, – удивляться, что все до одного приглашения, повестки на пир были с благодарностью приняты?»

И вот, наконец гости, через день, помаленьку начали стекаться.

109

Виват! Хустру, наконец-то приехала, слегка запоздав, чуть ли не в канун торжества. «Здесь, рядом! – ликовал губернатор, чувствуя духовный подъем: – Не знаю кого благодарить, Марту или господа Бога, который ниспослал кораблю благопогодные ветры. Дом, стывший несмотря на протопки, редкие положим, согрет. Пусть так, – подумалось в какой-то часец, – допустим на мгновение: фру завтра, послезавтра уедет (типун тебе за то на язык, накаркаешь!) – тепло сохранится. Счастье уже в том, что видел ненаглядную, Марту, слышал, как она говорит; Карлмёрнерсгоф не клетка с бриллиантовой птичкою, супруга – не собственность», – витало в душе.

Первым явился лёйтнант, злоязычный мудрец – Карстен Богстранд, следующим, виделось Карлу прибыл отставной адмирал, вслед Гуго, пропыленный до нитки за долгую дорогу к Неве, закусив около Вороньей Горы у гостеприимного Скитте пожаловал Никита Васильевич; пришли, не упав на скользком завороте у хмельника в дорожную грязь, гордые оказанной им честью лоцманы, в мундирах конца прошлого столетия, отметил в себе встречник, генерал-губернатор; виделось, вослед старичью, падавшему с ног от усталости пришел бургомистр, Пипер, с нелюбимой женою, Бертой, в три или четыре часа подкатил нарвский генерал, комендант – сразу же, представясь хозяйке удалился, исчез; «В крепость, – услыхал губернатор: – Долг повелевает; потом»; скрылся, обещая прибыть к очередному показу помещений дворца. «Ох-х уж ты мне эти служаки, военные», – изрек на ходу, впрочем не обидевшись, Карл. – Здесь вот, – продолжал, – господа более просторный, пошире, чем апартаменты дворецкого, виденные зал Резиденс – приемная, и также музей в некотором роде, паноптикум; да, именно так… Фру Стендер? это? Кавалерский доспех; панцирь. Шапка называется: шлем. Ясно же, доспех настоящий. Подарок одного кирасира… Новый? Не сказал бы; старье. Начищен, потому и блестит. Как вы говорите: внутри? железное? Да нет, не совсем… Как бы вам сказать, – приумолк, чуточку смутясь генерал.

– Пусто… Под бронею, внутри, впрочем, превосходной сохранности, как видите сами – обыкновенный человеческий череп. – Молвя, предводитель собрания откинул щиток.

– Тоже – настоящий?

– О да.

– Чей? – с ужасом в глазах, камеристка генеральской жены: – Кто под колпаком, в скорлупе? Кавалер? павший, – лепетнула прислужница, – в сражении рьщарь?

– Не думаю. Скорее всего, думается: простолюдин, некто новгородский дружинник. Под крепостью нашелся, в ручье – вылежал с военных времен… Переселенец, копорский. Правда, как уже говорил ниже головы пустота, ежели угодно, мадам. Что было, уважаемый херре лёйтнант, в голове – неизвестно… Вряд ли городил чепуху.

С лязгом опустилось забрало, усугубив страшок, вызванный показом зубов.

– Целенькие все; позавидуешь!.. Музей, как музей. В общем, соглашусь: мрачновато. Резиденс – резиденс. К вечеру, особенно в дождь не по себе как-то делается; часом, гнетет. Сам воздух, кажется…

– И, также – браслеты? Крючья наверху, в потолке тоже, полагаю – воздушны? Так ведь? – перебила жена.

Мёрнер, отзываясь: – Да нет. Не так, чтобы особо… Железное. Обрывки цепей, виснущие в дальнем углу, так чтоб не мешали ходить, клещи, на стене, кандалы, крючья и, вон там, у стола с гирями – бумажные впрочем, плотницкий топор – для красы… Но, да и затем, – прицепил, – чтобы в резиденс губернатора витал, так сказать, чувствовался, херрар и дамы дух непререкаемой власти. Воздушного не так-то и много. Ни феи, ни бесплотные эльфы, неженки в приемной не водятся, – изрек генерал в сторону хозяйки, жены. – Феи, разумеется добрые – иных не бывает, – молвил, завершая показ, иносказанием Карл, – все-таки могли бы прижиться… Ярусом повыше, не тут… именно. Продолжим осмотр.

– Ну и резиденс! Впечатляет, – высказался Пипер, с оглядкою, закончив тишком, так чтобы наместник не слышал: – Ребячество какое-то, право… Камера. Застенок темничный, в крепости, с набором хламья… приспособлений для пыток.

Марта, извинившись, ушла, сопровождаемая фру камеристкой. Губернатор вздохнул; «Сердится», – подумалось Карлу, с тем, как пригласил окружающих подняться наверх:

Несколько шагов к балюстраде, на задах резиденс; в ждании отставших, у поручня чуть-чуть постоял. «Кажется, обиделась? Гм. Странно, – пронеслось на уме: – Кто их разберет, путешествующих, белую кость… Фея, применительно к хустру – подходяще звучит».

Запах древесины почувствовался; Карл, ощутив дух струганного дерева, уже не такой, значительно слабее того, что чувствовался летом, в жару, мысленно отметил: увы, этот восхитительный дух вытеснят, знакомые в прошлом запахи присутственных мест; как ни жаль…

– К женщинам? – по-свойски толкнув, брякнул в никуда бургомистр. – Шутка, господин генерал; глупая.

– Нет, нет… не совсем. Рано, – проворчал губернатор. – План расположения комнат, помещений дворца, – проговорилось в толпу, с полуоборотом назад, – сочинен вашим, так сказать препокорным, в некоторой мере слугой… В чем-то, разумеется – позже – архитектор помог. – (Тот, немолодой человек, строивший дома для купцов, с полуулыбкой кивнул). – В общем, получилось удачно. Далее проследуем, вверх; «Право залюбуешься птичками, в ряду столбушков, – проговорилось в мозгу; – лестница, довольно широкая – прочна, не скрипит».

Узкие, в перилах с балясинами всходни, скрипя взносят вереницу гостей в комнату владельца палат опочивальню; вышли, постояв у дверей.

«Так себе, не очень – берлога: тесно», – проронил лейтенант. Виделось, левее коморы отошел коридор, с окнами в безбрежье лесов, ближе синевы, на холме, скрытая частично березами – Большая Карвила.

– Рядом! – удивляется Криг.

– Именно. Прошу в кабинет.

Тем временем в наместничий дом припожаловала дальняя знать – президенты городов-крепостей, Кексгольма, и потом ладожанин, коего за что-то владелец острова не очень любил; встреченные с должной учтивостью при въезде дворецким, оба приобщились к толпе.

– Книги, охотничьи трофеи… Камин.

– Чудо! Изразцы – из Голландии? бургомистра;

Мёрнер: – Почему бы нет? В яблочко попали, мадам… вскользь. Германия. Точнее сказать, некоторый штад Вестервальд… Вазы для цветов, муравленые, достаточно двух. Как вам кабинет, господа? Стол – дерево, по-моему, ясень, письменный прибор – малахит. Дальше, за окном галерея, – молвил генерал-губернатор, продолжая показ верхних помещений дворца. – По-вашему, гульби́штче – излишество? – Никите Васильевичу, – роскошь? Да нет; не думаю. В конце-то концов, каждый человек, господа гости сумасбродит по-своему. Один весельчак, юный флотоводец сказал: было б из чего выбирать; как-то, приблизительно так. Придурь, или как там сказать, приличнее… по-светски… гм гм выразиться, херрар и дамы, в общем, никому не заказана… Гуляй, вечерком!..

– Окна-то, конечно – хрусталь? – проговорила жена Пипера, главы магистрата: – Чехия? Оттуда стекло?

– Думаете? Нет… не совсем. Но и не слюда, разумеется, как в части домов нюенских людей, горожан.

В сетке небольших по размеру, выкрашенных белым квадратов, очень дорогое, стекло впрямь напоминало хрусталь – взорам большинства облепивших подоконник гостей, преимущественно женского пола открывается штад.

Мёрнер: – Земляная тюрьма – крепость, недокопанный ров… Пристань, парус. Хмельники, чуть-чуть в стороне.

– Дорого? – какая-то фру: – Венецианское стекло!

– Нет, пустяк… «Что может быть ценнее живого?» – рассудил губернатор, с тем как покидал кабинет. – Главное, друзья впереди! ахнете… Ни с места! назад! Что же это, герр бургомистр? Негоже, неприлично, дружок вмешиваться в частную жизнь. Там, – изговорил предводитель, в пояснение, – фру; фру Мёрнер, со своею служанкой; именно. Ушла отдохнуть. Ясно? Да и вы, лейтенант, Карстен, умоляю, не суйте в это помещение нос, бушприт своего корабля. Здесь, можно б выразиться – Терра Инкогнитум.

– Вас?? Вас?[107]107
  Was – что (немецк.).


[Закрыть] – в недоумении, Релинг.

– Что это? Для вас, по-немецки: тут – Неизвестная Земля; в этом помещении, херрар спальня госпожи, херскаринны[108]108
  Härskarinna, по-шведски: повелительница.


[Закрыть]. Думаю понятно сказал.

Отстояв непроходимость границ на подходах к будуару жены, Карл самодовольно похмыкал. – Нет ни одного таракана, чистенько, по мухе на комнату; просторно живем! Да уж, приблизительно так… В комнатах, которые ниже, подсчитал мажордом – по две или, кажется по три. Несколько теснее. Пришли! Вот, херрар истинная слава дворца, – проговорил на ходу, подкручивая ус, губернатор – и, договорив, распахнул створки более широких дверей:

– Карлмёрнерсгофриддерзал!

110

Все ахнули, узрев помещение, почти одновременно, и тут же притихли. Было от чего поразиться: Рьщарский зал даже по сравнению с тем, что виделось кому-то из граждан, местных обывателей в Ратуше казался огромным: более пяти саженей – фамнов – от стены до стены! Что уж говорить о другом: латники, почти как живые, с перьями на кованых шапках, четверо, стоят по углам (Богстранд не замедлил проверить: без начинок), ружье, сабли, средистенная печь, с топкою в соседней коморе, невидимой для глаз, в стороне, рядом – изразцовый камин, доски горельефной резьбы: сцены древнешведских сказаний, пояснил губернатор: гребнистые от копий лодьи, мужеподобные богини, в рядок, щитники с мечами подвысь, ощеренные пасти драконов, разъяренные боги, лучники, повыше рубак воинов – крылатые кони, кое-где по стенам, возле потолка – витражи.

«Сказочно! какое богатство! Прямо-таки, чудо – камин» – «Роскошь, красота… Ну и ну» – «Стекла расписные, резьба… Откуда?! – прозвучало в гостях. – Что это?»

– Ландскарта, мадам, – с живостью откликнулся Карл: – Швеция, Восточное море, Котлин, островок у Невы, прежняя граница – Сестра или, по-старинному: Полна, севернее этих крестов с надписью… да, именно: Руссланд; бывший монастырь новгородцев, клостер, под названием Спас. Развалины, вернее сказать, в устье пограничной реки. Штад. Новая граница, у Ладоги – река Лавуя… Флу Волга, Новгород, на озере Ильмар, отданный в обмен за Неву, Тартария, подальше Твери – и, наконец, на краю света, вне предела Московии – страна богдыханов, за которой уже, кажется никто не живет; временно, – ввернул губернатор, обернувшись к дверям: вошла, переодетая хустру.

«Д-да, – проговорилось в гостях: – вазы – настоящий хрусталь!»

В голубоватом луче яркого по-летнему солнца Мёрнер, показалось иным, также, изнутри осветился.

«Gluck und Glas – wie leicht das» – молвил, по-немецки правитель Нотбурга – родня Оксеншерны;

«Счастье и стекло, – разобрал в звоне хрусталя губернатор: – Как они легко разбиваются!» Не только в Богемии… Но… Но – почему?? Вздор, мелочь – безделушки, хрусталь. Главное богатство: Что же они так мимолетны, праздники – свидания с Мартою? Давно ли ему, Карлу, – пронеслось на уме, – было приблизительно столько же растаявших лет, как их двадцатилетнему сыну? Страшная штуковина – жизнь: глазом не моргнешь, пролетит. Как можно видеть будущее пережитым, кончившимся и заявлять тому, кто ее столько ждал, что, по-видимому, вскоре уедет? Заботливый, отметила, добрый, мужественный – словом, как все… То есть, наряду с похвалами под конец упрекнула. В чем собственно: в чрезмерной любви? В предупредительности? В перерасходе средств? Чьих?! – не соизволила дать за год ни единого шланта, будучи гораздо богаче. Ладно уж, не станем роптать… Дом, как дом. Шлотт! замок. Равного такому дворца не было на устьях Невы, да и, конечно не будет: захолустье! Да, так; додумались, друзья-сотоварищи, в столичном Верху: в край каторжников стали свозить!.. Муж пользуется расположением придворных кругов и, кажется самой королевы, знатен, относительно молод, но уже губернатор; все нужное, казалось бы, есть, – чего же еще ей не хватает, хустру для семейного счастья? – подержал на уме, чуточку расстроившись Карл и, как ни в чем не бывало, сдерживая вздох, произнес: – Нравится? Ну как, ничего? Далее пройдемте, друзья. Успеется; позднее вернемся… к вечеру. Да, именно так.

Гости подошли к галерее, не спеша оставлять гулкий от шагов Риддерзал, хустру, показалось наместнику, посредством служанки распахнула окно.

Кирка, за каналом, ветряк; парус на Неве, треугольничком, за россыпью крыш околопричальных домов города, – предстало глазам.

«Господи, – подумалось женщине, – куда я попала?! Что это: вороны кричат? Где они, однако? А, нет: скрип, весельный; вон там, на воде движется по кровлям домов, подле голубятни корабль».

– Каторга; военное судно, – пояснил губернатор; где-то на окраине города, в матросской слободке слышались, – отметил, – ругательства, призвучился лай бегавших по улицам псов. – Штад, что поделаешь, – изрек генерал, шествуя к другому окну.

«Прачка, за рекою… Поля. Дом… Овцы на лугу, беспризорные. Общественный выгон? Конь, понукаемый работником, – услышал супруг: – сад, дикорастущий…»

– А, там? Пристанка его преподобия, – откликнулся муж; – сад, дикорастущий – ольха. Дом, тот вон, загородный, что у реки – пасторская мыза, Карвила. Далее, в истоках – за Охтою, восточнее устья жительствует херре таможенник, – ввернул, распахнув дверь на галерею супруг.

«Пес, уличный, – пополнился вид города, представший глазам несколько растерянной Марты: – кушает, вблизи от крыльца, кони у трактира, на привязи. Солдат броненосец, пеший… Неужели – война? Этого еще не хватало!.. Нищие угрюмого вида, с палками; – («О, Боже, спаси!» – мельком пронеслось на уме), – дамы под забором, у пристани, возможно дворянки, судя по чепцам – волокут в сторону домов, по грязи нечто издающее визг…»

– Как? – проговорил губернатор, с полуоборотом к жене; – в общем, – произнес, помолчав несколько мгновений супруг. – Слева открывается вид в сторону торговых судов. Как бы, на носу корабля!.. Нравится?

– Ну, как вам сказать? В общем – да; миленько! – нашелся ответ: – Европка. Небольшой Амстердам.

К югу от канала – пустырь, виделось гостям, огород, хмельники, немного подальше оных, прилегая к Неве – собственно градок, Нюенштад: кирка с пламенеющей в солнечном свету колокольнею, домки горожан, торг, ратуша, за нею, в дали – западнее – мельничный крест;

Тем временем, пока созерцали гавань, крепостицу и штад (по лежням деревянной дороги, проложенной в минувшем году подле капитанских дворов) протарахтел, видимый поближе, возок. «Приехали! Явился, орун, громкоговоритель» – «Купец Колтссон», – прозвучало в гостях: – «Трудящийся» – «Такой же, как все… врун то есть»; «Взяточник, по-моему», – Карл.

Вот Сувантский уже на мосту, кажет пригласительный лист, и, задержавшись чуть-чуть подле отскочившего к будке малого с копьем, протазанщика въезжает на двор.

«Ну и бородища! А плечи!» – «Кажется, ведь мы наверху; гном». – «Нет, – разбойник, да еще и, к тому ж с палкою, с дубиной в руке» – «Издали не очень страшён», – молвили в ряду созерцателей красот Нюенштада зазванные Карлом на пир;