Текст книги "Георгий Димитров. Драматический портрет в красках эпохи"

До единого антифашистского фронта было ещё далеко. Путь к единству был неизведан и тернист, ведь предшествующая политическая история не оставила примеров консолидации усилий различных общественных движений во имя жизненно важной цели (пример парламентских коалиций не в счёт).

Чрезвычайное положение

В отпуске Димитров не был по разным причинам несколько лет. Но после гриппа, не вылеченного должным образом в декабре 1931 года, серьёзный сбой дала сердечно-сосудистая система, и Исполком Коминтерна удовлетворил наконец его просьбу об отдыхе и лечении. Первый отпуск Димитров провёл в Сухуми, второй, через месяц, – в Кисловодске. Перед отъездом на юг он глубоко разобрался в болгарских делах и, приехав в Сухуми, в обширном письме поделился своими соображениями с Загранбюро.

Димитров уже знал, что вскоре ему предстоит заняться не совсем привычным делом. ИККИ назначил его координатором антивоенного конгресса, куда предполагалось пригласить политических и общественных деятелей, учёных и писателей, готовых выступить в защиту мира, против новой империалистической войны. В Советском Союзе полным ходом шли интенсивные экономические и социальные преобразования, государство нуждалось в международном признании и технической помощи со стороны Запада. Не только солидарность пролетариата, но и моральная поддержка интеллигенции, сочувствующей социализму и левым идеям, должны были создать благоприятный общественный климат для ускоренного социалистического строительства и экономического сотрудничества СССР с капиталистическими странами.

В середине июня 1932 года, когда Димитров возвратился из отпуска в Москву, Исполком Коминтерна утвердил повестку дня и финансирование конгресса. После этого можно было уезжать «домой» – в задымленный и душный Берлин. День накануне отъезда был по обыкновению переполнен делами; в «Люкс» он возвратился поздно вечером, побывав в лечебнице у Любы. Профессор Макушкин был с ним откровенен: надежд на её возвращение к нормальной жизни нет.

На Силезском вокзале Берлина Гельмута встретил сотрудник ВЕБ Франц – улыбчивый и ловкий Вилли Хюнеке. Он подхватил чемодан и устремился к стоянке такси, чтобы отвезти Гельмута на новую квартиру в Целлендорфе. На ходу сообщал новости. Правительство Папена открыто поощряет нацистов; военный министр Шлейхер заключил с Гитлером соглашение о поддержке кабинета; штурмовиков теперь называют не погромщиками, а «здоровым движением германской молодёжи».

Первоначальный замысел провести антивоенный конгресс в Женеве осуществить не удалось из-за несогласия швейцарских властей. Тогда Гельмут предложил Амстердам. Зная страну и город, он был уверен, что проблем с разрешением не будет. Так и произошло. Согласовали сроки конгресса, 27–29 августа, и Димитров отправился в большую поездку по Европе.

Первая мировая война и послевоенный кризис вызвали настоящий переворот в умах европейцев. У одних обострилось желание реванша, другие осознали, что XX век породил новый тип войн, которые несут массовую гибель людей военных и гражданских, разорение хозяйства, крушение моральных устоев и деградацию культуры. Названия четырёх самых знаменитых романов о той войне свидетельствуют, что она воспринималась современниками отнюдь не в героическом, а в трагическом свете. Это «Огонь» Анри Барбюса, «Смерть героя» Ричарда Олдингтона, «Прощай, оружие!» Эрнеста Хемингуэя и «На Западном фронте без перемен» Эриха Ремарка.

Димитров отсутствовал в Берлине почти три недели, посетив за это время Прагу, Вену, Париж, Брюссель и Амстердам. Инициатива коммунистов (разумеется, не афишируемая) нашла отклик у европейских интеллектуалов. Стефан Цвейг, Зденек Неедлы, Анри Барбюс, Ромен Роллан, Франц Мазерель и другие известные люди поддержали созыв антивоенного конгресса. В конгрессе собирался принять участие Максим Горький. Имя и авторитет всемирно известного писателя помогали Димитрову заручиться согласием собеседников не только поддержать конгресс, но и участвовать в координационном органе будущего движения в защиту мира и культуры. Ромен Роллан опубликовал призыв ко всем людям доброй воли, «к какой бы точке социального горизонта они ни относились», – воспрепятствовать приготовлению к новой войне.

Вернувшись из поездки, Димитров первым делом проверил, на месте ли папка с бумагами и фотокарточка Любы, – всё это он спрятал в книжном шкафу. Папка была нетронута. В пришедшем без него письме Коларова не было ничего нового о Любе – только слова сочувствия. «Эта боль со мной всегда, страшная, неистовая боль! – написал Георгий в ответном письме. – Я оставил в Химках часть своего сердца, своей души – и какую часть! Ты меня поймёшь, Васил. Всё, что ты сможешь сделать для облегчения участи самого прекрасного человека, встреченного мной на жизненном пути, будет сделано лично для меня»¹²⁴.

Утром 20 июля позвонила Мариане и условными фразами сообщила, что встреча Гельмута с Магнусом состоится, как договаривались. Мариане, технический секретарь и переводчица ВЕБ, звонила по утрам, если надо было подтвердить намеченные встречи и совещания.

Накануне канцлер Германии фон Папен отстранил от власти социал-демократическое правительство Пруссии, обвинив его в слабой борьбе с коммунистами, и объявил в стране чрезвычайное положение. Соблюдая строже, чем обычно, меры предосторожности, Гельмут приехал в Темпельхоф, где в доме по улице Церингеркорсо, 5, снималась мансарда для ВЕБ. Он застал там Магнуса и Франца. На столе лежал экстренный выпуск газеты «Роте фане» с призывом ЦК КПГ ответить на переворот всеобщей забастовкой. Коммунисты предлагали социал-демократам и профсоюзам совместно начать кампанию «Антифашистское действие».

Димитров попросил устроить ему встречу с Тельманом. Магнус и Франц ушли, а сам он, преодолевая расслабляющую духоту, принялся строчить информацию в ИККИ. Закончив работу, попросил Мариане напечатать текст. Девушка положила листки на стол и вынула из своей сумки какой-то пакет: «Это вам, товарищ Гельмут». Димитров развернул вощёную бумагу и увидел кусок брынзы, пряно пахнущий овечьим молоком. «Что это?» – спросил с наигранным удивлением. В улыбке Мариане читалось торжество: «Брынза из болгарского магазина, он тут недалеко». Оказалось, что молодая помощница всё-таки расшифровала подлинную национальность Гельмута.

В отношениях Димитрова с двадцатипятилетней Маргарете Кайльзон присутствовал элемент невинной игры. Девушку, привыкшую к естественному «ты» и бесхитростной простоте нравов первых ячеек германского комсомола, смущали учтивость и подчёркнутая вежливость товарища Гельмута, обычные знаки внимания казались ей буржуазным пережитком. Димитров отмечал скованность Грете, когда подавал ей пальто или усаживал за столик в кафе, но продолжал вести себя с ней, как с настоящей дамой – в целях воспитания. Однажды, глядя на неё, вдруг подумал, что у него могла быть такая же взрослая и вполне самостоятельная дочь. Или сын. Или сын и дочь. И от этой мысли сделалось грустно.

В тот день, 20 июля, лидеры германской социал-демократии, объединения профсоюзов и вооружённой организации СДПГ обсуждали, надо ли протестовать против действий правительства или смириться, чтобы не поставить под угрозу выборы 31 июля. Предпочли второе. «Двадцатое июля положило конец тому выродившемуся социал-демократическому господству в Германии, которое представляло собой не что иное, как полицейский социализм», – писал немецкий журналист Конрад Гейден в хронике «История германского фашизма», изданной в СССР в 1936 году.

Вечером того же дня Франц привёл Гельмута на конспиративную квартиру, где его ожидал Тедди – Эрнст Тельман. Вместе с ним был Лауэр – сотрудник ВЕБ Жак Дюкло.

«Я вновь мысленно вижу нас троих, словно это было вчера, – пишет в своих мемуарах Дюкло, ставший впоследствии крупным деятелем Французской компартии. – Димитрова с блестящими проницательными глазами, который говорил Тельману о своём беспокойстве в связи с операцией фон Папена. И Тельмана, задумчивого, озабоченного, который слушал объяснения Димитрова и время от времени кивком головы выражал согласие с его опасениями…

Мне и сейчас ещё слышится, как Димитров спрашивает у Эрнста Тельмана о возможности проведения забастовки против правительства фон Папена и как Эрнст Тельман объясняет, почему трудно, быть может, даже невозможно организовать такую забастовку…

В тех условиях, когда социал-демократы высказались против забастовки, а позиции компартии в профсоюзах были довольно слабыми и её организаций на предприятиях было сравнительно мало (многие коммунисты являлись безработными), КПГ не могла в одиночку выдвинуть лозунг забастовки, так как трудящиеся массы её не поддержали бы»¹²⁵.

Выступая на пленуме ЦК КПГ вскоре после переворота, Тельман самокритично отметил ошибки коммунистов в отношении социал-демократических рабочих. Вальтер Ульбрихт также считал необходимым отказаться от риторики и перейти к практическим шагам в направлении единого фронта. Это дало повод Димитрову в сообщении, направленном в ИККИ, снова поднять больную тему: «На основании того, что я сам видел и наблюдал, для меня бесспорно, что Т. и идущие с ним ответственные товарищи должны получить полную политическую поддержку».

Увы, то был глас вопиющего в пустыне.

По итогам состоявшихся 31 июля выборов в рейхстаг партия Гитлера получила 230 мест из 607, то есть почти 40 процентов.

В Амстердамском конгрессе участвовало около двух тысяч представителей различных партий и беспартийных делегатов из тридцати стран мира. Лично или заочно конгресс приветствовали Ромен Роллан, Альберт Эйнштейн, Теодор Драйзер, Генрих Манн, Стефан Цвейг, Мартин Андерсен-Нексё, Эрнест Хемингуэй, Бернард Шоу, Карел Чапек, Рабиндранат Тагор. Созвездию имен, прозвучавших под крышей выставочного зала «Райгенбоу», мог бы позавидовать самый фешенебельный салон. И каждое утро в небольшой комнате за сценой появлялся пятидесятилетний мужчина в круглых очках. Его не было в числе ораторов, а имя даже не упоминалось среди участников конгресса, о ходе которого он мог судить по ежедневным совещаниям с коммунистической фракцией да по доносившимся в комнатку аплодисментам. Однако во многом благодаря именно его усилиям и умелой тактике конгресс прошёл успешно. Люди, исповедующие разные политические взгляды, смогли найти общий язык. На конгрессе был образован первый в истории постоянный орган антивоенного движения – Всемирный комитет борьбы против империалистической войны (будущий Всемирный Совет мира). В конце года Димитров дважды ездил в Париж, чтобы обсудить с членами комитета планы проведения следующих крупных акций, направленных против военной угрозы.

В сентябре 1932 года Управление общественной безопасности Болгарии перехватило в Софии инструктивное письмо, адресованное Георгием Ламбревым в ЦК БКП, и таким образом раскрыло нелегальный канал, связывавший ЦК и Загранбюро. Провал «почтового ящика» в Софии отозвался арестом Ламбрева и его помощника, работавших в Берлинском техническом пункте БКП. Димитров потребовал вернуть на прежнее место Антона Иванова, но Искров прислал из Москвы уклончивый ответ: «Разумеется, пока подыщем заместителя, вся работа за границей ляжет на тебя».

В рекомендациях Димитров не нуждался, он и сам знал, что надо делать. Связь с ЦК удалось восстановить довольно быстро, только цепочка вышла длинной, через промежуточные страны и города, а чем длиннее цепь, тем больше опасность обрыва. Одновременно занялся вызволением арестованных. С помощью Магнуса был нанят знающий адвокат и разработана убедительная линия защиты: болгарских политэмигрантов интересуют только дела их страны, но никак не германские, единственная их вина заключается в нарушении паспортного режима, за что полагается штраф и высылка из страны. Версия сработала, арестованных освободили.

Новый заведующий техническим пунктом БКП прибыл в Берлин только 3 ноября. Это был Благой Попов – секретарь Загранбюро ЦК БКП. Тотчас же началась лихорадочная работа: замена шифров, подбор и инструктаж новых курьеров, организация явок. К концу месяца работа пункта была восстановлена.

Одной из первых по новому каналу переправилась в Берлин молодая партийная активистка Цола Драгойчева (Соня). После семи лет тюрьмы она попала под амнистию. Указ о частичной амнистии политзаключенных болгарское правительство вынуждено было издать под давлением международной общественности, в чём немалую роль сыграла книга Анри Барбюса «Палачи». Соня встречалась с Барбюсом в тюрьме и знала, что к организации его поездки в Болгарию приложил руку Георгий Димитров. Не догадывалась она только о том, что таинственным Георгом Хаммером, отправлявшим на её имя продовольственные посылки из Франции и Германии, тоже был Димитров.

Димитрова интересовали причины и последствия провалов, состояние партийного актива, настроение политзаключенных. Всё время, пока Соня рассказывала, он сосредоточенно молчал. Лишь поинтересовался, как отнеслись коммунисты к резолюции Политсекретариата ИККИ по болгарскому вопросу. Соня удивилась: «Какая резолюция?» Лицо Димитрова помрачнело. Он закурил новую сигарету и стал пересказывать содержание резолюции, скрытой, как он понял, от рядовых коммунистов.

Димитров и сам порой оказывался в информационном вакууме. Он трижды запрашивал информацию о XII пленуме ИККИ, на котором не присутствовал в связи с Амстердамским конгрессом, однако пришлось довольствоваться лишь публикациями «Правды» и рассказом вернувшегося из Москвы Лауэра. Правда, там не прозвучало ничего принципиально нового. Пленум подтвердил революционный курс на борьбу за диктатуру пролетариата и прежние оценки фашизма и «социал-фашизма», не разглядев в июльских событиях в Германии грозных признаков судьбоносных перемен.

В письме, направленном в ноябре 1932 года в ИККИ, Георгий Димитров указывает на ущербность применяемой КПГ тактики строительства единого антифашистского фронта. Он предлагает поставить вопрос о едином фронте рабочего класса против наступления капитала и фашизма в центр деятельности КПГ, добиваться разрушения барьера недоверия между социал-демократическими и коммунистическими рабочими, вовлекать их, без различия партийной и организационной принадлежности, в совместные акции и не выдвигать в качестве предварительного условия признание лидерства компартии¹²⁶. Но время было упущено.

Двадцать второго января 1933 года нацисты устроили шествие по площади Бюловплац, мимо Дома Либкнехта, где находилась штаб-квартира ЦК КПГ. Этой провокации предшествовали многочисленные нападения штурмовиков на рабочие клубы и убийства антифашистов. ЦК сумел быстро мобилизовать рабочих на контрдемонстрацию, и если бы не цепи вооружённых полицейских, дошло бы до рукопашной. Тельман расценил выступление нацистов как пробу сил перед государственным переворотом и призвал провести 25 января антифашистский марш-протест.

Димитрову захотелось своими глазами увидеть эту акцию. Под чугунным пролётом городской железной дороги он встретился со своим новым сотрудником Рихардом Штальманом, и они вместе пошли к Бюловплац, пробиваясь сквозь толпы людей с красными бантами на куртках.

На фасаде здания ЦК висели большие портреты Ленина, Карла Либкнехта и Розы Люксембург. Под портретами было растянуто огромное полотнище с надписью: «В духе их заветов – вперёд на борьбу против угрозы войны, фашизма, голода и холода, за работу, хлеб и свободу!»

Накануне распространился слух, что Тельман уехал в Москву, опасаясь ареста. И вот теперь фотографы старались запечатлеть очевидный факт: председатель КПГ стоял на трибуне в знакомой всем тёмно-синей фуражке, рядом с ним стояли члены ЦК КПГ. Духовой оркестр играл марши, демонстранты скандировали «Рот фронт!», пели популярные в рабочей среде песни Эйслера. Шествие продолжалось больше четырёх часов.

Однако ход истории уже было не остановить шествиями и маршами. Двадцать восьмого января президент Гинденбург принял отставку правительства, а ещё через три дня газеты всего мира распространили ошеломляющую новость: фюрер Национал-социалистской партии Адольф Гитлер, которого несколько лет назад считали маргинальным типом, стал рейхсканцлером Германии. Через два дня 25 тысяч факельщиков в течение нескольких часов шествовали по Вильгельмштрассе, а из окна президентского дворца их приветствовали президент Гинденбург и канцлер Гитлер.

Последние новости застали Димитрова в Вене. Он перечитывал сообщения газет и думал о том, что наступают тяжёлые времена для коммунистов и для всех тех, кого нацисты числят врагами германского народа. Вероятно, пришла пора свёртывать работу ВЕБ, а самому перебираться поближе к Балканам.

Возвратившись в Берлин, Димитров сразу же стал искать встречу с Тельманом. Десятого февраля связной привёл Гельмута на нелегальную квартиру в Шёнеберге, где его ожидал Тедди. Уже началась охота за крупными функционерами КПГ, полиция устроила обыск в Доме Либкнехта (к счастью, руководство партии заблаговременно переместилось в другое место, а документы были надёжно спрятаны).

Почему развитие событий пошло по худшему сценарию? Что способствовало приходу Гитлера к власти? Вопросы буквально витали в воздухе. Тельман рассказал о последних заседаниях ЦК и неудачных попытках организовать массовую забастовку с требованием отставки Гитлера. В подробностях поведал, как СДПГ и объединение профсоюзов отвергли предложение коммунистов, заявив, что Гитлер пришёл к власти в соответствии с «демократическими правилами игры», что социал-демократы намерены и впредь действовать «в рамках конституции».

Гельмут спросил, что делается для перехода партии на нелегальное положение. Тедди сразу сник. Это сопряжено с немалыми трудностями, заметил он. Ведь в Германии 360 тысяч коммунистов и миллионы сочувствующих. Но меры принимаются, за эту работу отвечает товарищ Вильгельм Пик. Часть членов ЦК, очевидно, вынуждена будет эмигрировать, другие же останутся в Германии, чтобы продолжать борьбу. Лично он, Тельман, пока не собирается уезжать из страны.

Прощаясь, тот и другой подумали об одном: удастся ли когда-нибудь свидеться?

Мюнхенский поезд спешит на север, в столицу. В пролётах мостов гудит ветер, мокрая пыль орошает окна. Но пассажиры не расположены к разглядыванию окрестностей. Все углубились в чтение утренних газет, где описывается грандиозный пожар, случившийся накануне, 27 февраля, в здании германского парламента. Разрушения, причинённые пожаром, огромны: полностью выгорела центральная часть рейхстага, уничтожены зал пленарных заседаний, коридоры и балконы, ущерб исчисляется миллионами марок. Удалось схватить на месте злоумышленника – 24-летнего Ван дер Люббе. Он имел при себе голландский паспорт и признался, что является членом коммунистической партии. На место происшествия спешно прибыли Гитлер, Геббельс, Геринг и другие высшие лица государства. Гитлер заявил, что поджог рейхстага совершили коммунисты, чтобы дать сигнал к началу коммунистического переворота.

Декретом «О защите народа и государства», изданным в тот же день, были отменены свобода личности, собраний, союзов, слова, печати. Компартия Германии была запрещена, арестовано около четырёх тысяч коммунистов и множество лидеров либеральных и социал-демократических группировок, в том числе депутаты рейхстага, закрыты оппозиционные газеты.

Пассажиры переживали новости молча. Несколькими незначительными фразами отделался и Димитров, когда тему пожара затронула случайная попутчица, фройляйн Инга Рёслер. Ему, швейцарскому журналисту, благоразумней до поры до времени воздержаться от комментариев по поводу событий в Германии.

На вокзале он попрощался с попутчицей и попросил разрешения позвонить. Фройляйн Рёслер ничего не имела против и занесла в его записную книжку номера своих телефонов – домашнего и служебного.

Димитров ездил в Мюнхен по делам югославской и итальянской партий. Он отсутствовал в Берлине несколько дней, а возвратился как будто в другой город. По улицам расхаживали патрули, курсировали грузовики с вооружёнными полицейскими, группы штурмовиков фланировали по тротуарам, вызывающе оглядывая прохожих. Нервозность и беспокойство казались разлитыми в воздухе.

Правда, в Штеглице, в доме по Клингзорштрассе, 96, где Димитров проживал с декабря прошлого года, было спокойно. Хозяйка квартиры госпожа Софи Мансфельд встретила жильца, как всегда, приветливо и тут же отправилась на кухню варить кофе. Господин Макс Мансфельд, музыкант, поспешно ретировался из комнаты господина Гедигера, где, по условиям договора, имел право музицировать на рояле в отсутствие жильца.

Оставшись один, Димитров отомкнул письменный стол и принялся разбирать бумаги и книги. Наступают такие времена, когда любые материалы, проливающие свет на истинный характер деятельности доктора Гедигера, могут сыграть роковую роль. Поэтому лучше передать их Гиптнеру для сохранения в надёжном месте, а кое-что просто уничтожить.

Второй паспорт лежал на прежнем месте – в плоской коробке среди сваленных в шкафу нотных папок господина Мансфельда. В той же коробке хранилась фотография Любы. В случае опасности вместо швейцарца Гедигера миру явится голландец Ян Шаафсма. Впрочем, теперь называться голландцем рискованно.

Да, швейцарский публицист Рудольф Гедигер скоро исчезнет навсегда. Из-за угрозы разгрома сотрудники ВЕБ и других коминтерновских организаций, работавших в Берлине, начали спешно паковать чемоданы. Решение ИККИ об освобождении Димитрова от работы в Западноевропейском бюро уже состоялось, оставалось выполнить несколько последних поручений.

На 9 марта Димитров назначил встречу с Благоем Поповым. Тот должен был привести с собой другого политэмигранта, Басила Танева, который нелегально перебирался из Москвы в Болгарию.

В кафе «Йости» на Потсдамерплац они просидели недолго. Ввалилась шумная компания каких-то молодчиков, похожих на экзальтированных нацистских манифестантов, и Димитров предложил перейти в ресторан «Байернхоф» – рядом, на Потсдамерштрассе. Там уже была назначена его встреча с Магнусом.

«Байернхоф» оказался почти пустым. Выбрали дальний столик у окна. Тотчас же подошёл кельнер, принял заказ. Через три минуты поставил перед каждым на картонный кружочек по высокой кружке пива и удалился. Димитров, однако, успел поймать его быстрый запоминающий взгляд. Похоже, кельнер обратил внимание на то, что посетители говорят не по-немецки.

Спустя полчаса Димитров увидел через стекло неспешно шагающего по тротуару Магнуса. Равнодушно скользнув взглядом по окну ресторана, он направился к газетному киоску. Теперь Магнус станет ждать, когда Гельмут останется один.

Снова подошёл кельнер. Спросил, не надо ли чего-нибудь ещё, и, смахнув с соседнего столика невидимые крошки, удалился.

Прошло ещё минут десять, и в ресторан вошли двое мужчин, сразу обратившие на себя внимание едва уловимой одинаковостью. Новые посетители направились к стойке. Появился кельнер, на его лице было написано нескрываемое любопытство.

«Спокойно уходим», – сказал Димитров и положил на стол купюру. До гардероба оставалось несколько шагов, когда те двое подошли к болгарам. «Уголовная полиция, – сказал один из них. – Следуйте в машину».

Агенты сели на откидные сиденья, болгары втроём сзади. Димитров вспомнил, что у него в кармане лежит воззвание ИККИ к предстоящему антифашистскому конгрессу, и он незаметно, как ему показалось, засунул его за подушку сиденья.

Куда повезут? В ближайший полицейский участок или в полицей-президиум на Александерплац? Но автомобиль вылетел на Унтер-ден-Линден. Промелькнуло здание советского полпредства с красным флагом над входом. После Бранденбургских ворот машина повернула направо и остановилась у бокового входа в рейхстаг. Задержанным предложили выйти. Для чего их сюда привезли?..

Чинные коридоры рейхстага были усыпаны обгоревшими бумагами и тряпками. Из глубины здания тянуло гарью. На каждом повороте стояли полицейские. Болгар завели в какую-то большую комнату и обыскали.

Димитрова вызвали на допрос первым (Попов и Танев не знали немецкого, и для них понадобился переводчик). Времени для обдумывания линии поведения не осталось. Швейцарцу Гедигеру придётся тотчас же завершить свою биографию. Вместо него перед полицейским комиссаром предстанет болгарский коммунист Георгий Димитров, вся вина которого состоит в том, что он нарушил паспортный режим. В случае с Ламбревым такой приём удался. Правда, то было ещё до пожара. И всё-таки главное – сделать так, чтобы остался нераскрытым Гельмут…

Он заученно повторил паспортные данные Гедигера. От волнения акцент заметно усилился, и по ироничному взгляду комиссара полиции стало ясно, что наступил час истины. После краткой паузы Димитров сделал официальное заявление: «Теперь я хочу сказать вам правду и назвать своё настоящее имя. На самом деле я – бывший болгарский депутат Георгий Димитров. В 1923 году в Болгарии произошло восстание, в котором я участвовал, в связи с чем мне пришлось бежать за границу. Я был заочно приговорён к смертной казни, поэтому не мог возвратиться на родину. Вынужденный остаться за границей, я отправился сначала в Вену и там получил от друзей паспорт на имя Рудольфа Гедигера. Где я получил этот паспорт и кто мне его дал, об этом я говорить не хочу»¹²⁷.

Допрос длился около часа. Димитров упорно твердил, что в Германии занимался только делами болгарской эмиграции и защитой политзаключенных. Отвечая на вопросы, Димитров вдруг осознал, что комиссар не спрашивает ни о Западноевропейском бюро, ни о его службе в Коминтерне. Значит, арест не является частью какой-то крупной операции против нелегальной коминтерновской сети, а объясняется случайностью. Наверное, бдительный кельнер вызвал полицию, чтобы проверить иностранцев. Значит, Рихард Гиптнер, на глазах которого произошёл арест, успеет ликвидировать рабочее помещение ВЕБ. А Мариане насторожится, не услышав утром в телефонной трубке привычный ответ товарища Гельмута. Так что вы, господа, не узнаете ровным счётом ничего! От этой мысли он успокоился.

Между тем комиссар вынул из ящика стола какой-то фотоснимок и предъявил его Димитрову со словами:

– Я располагаю сведениями, что вас и ваших сегодняшних спутников неоднократно видели в компании с этим человеком в «Байернхофе».

– А кто это?

– Не притворяйтесь невинным ягнёнком, господин мнимый Гедигер. Вы отлично знаете, что это коммунист Ван дер Люббе, поджигатель рейхстага. И посему у меня есть все основания подозревать вас в нелегальной деятельности, организованной Коммунистическим Интернационалом, и в связи с этой деятельностью на основании найденных мною материалов я подозреваю вас также в преступлении против Германского государства. Вследствие этого я задерживаю вас и препровождаю в тюрьму полицей-президиума Берлина, где у вас будет время поразмыслить по поводу моих подозрений.

Удар был неожиданным. Теперь Димитров понял, почему его, Попова и Танева привезли в рейхстаг. Их подозревают в причастности к поджогу. Но почему, на каком основании?..