Текст книги "Георгий Димитров. Драматический портрет в красках эпохи"

Недвусмысленная постановка проблем не нуждалась в дополнительных разъяснениях, поэтому реакция участников обсуждения последовала сразу. Мнения разделились: Мануильский и Куусинен поддержали концепцию доклада; Пятницкий, Кун, Кнорин и Лозовский указали на опасность сползания с классовых позиций и сближения с социал-демократами. Особенно резко возражал против пересмотра привычного курса международного коммунистического движения И.А. Пятницкий. Старый большевик, высоко ценившийся Лениным за блестящие организаторские способности, он остался идейно и психологически во власти революционного максимализма первых лет Коминтерна. В записи Димитрова за 15 июня 1934 года его фамилия сопровождается эмоциональными восклицаниями: «С Пятницким. – Как будто ничего нового не произошло! – И сказать нечего!.. „Некоторые хотят изменить революционеров!“ – Ужасно!»

Но позиция Сталина оставалась не до конца ясной. При общем благожелательном отношении к инициативам Димитрова и к нему самому вождь всё же не высказал определённой и недвусмысленной поддержки предлагавшихся перемен, что сказывалось и на обстановке в руководстве ИККИ, где сторонники прежнего курса не спешили покидать свои позиции. Из-за неопределённости ситуации конгресс решили перенести на следующий год.

«У Сталина. Углублённый разговор», – записывает Димитров 4 июля. Вечером того же дня вместе с сестрой и матерью он уехал на отдых в Грузию.

В санатории «Ликани», близ Боржоми, Димитров прошёл интенсивный курс лечения (в июне сердечно-сосудистая дистония свалила его на больничную койку). Близко познакомился с председателем ЦИК Грузии Ф.И. Махарадзе, который тоже там отдыхал, а заодно сопровождал высокого гостя в поездках по окрестным городкам и сёлам. Неподалёку от санатория находился Храм воздуха – невысокая скала с круглой беседкой на вершине. Поднявшись на скалу, где было свежо даже в жаркие дни, Димитров и Махарадзе любовались окрестностями и подолгу разговаривали. Называли они друг друга на русский манер – «Филипп Исаевич», «Георгий Михайлович»[68]68
  Как видно, «русское отчество» Димитрова происходит от фамилии, а не от имени его отца – Димитра Михайлова. Ведь имя отца уже было «занято» – оно дало фамилию всем Димитровым.


[Закрыть].

Вскоре Димитров распрощался в Батуми с матерью и сестрой: они отправились домой морем, через Одессу. Георгий несколько раз предлагал матери остаться в Москве, однако в ответ на уговоры сына она только качала головой: «Нет, надо возвращаться домой. Когда умру, пусть похоронят в родной земле».

Возвратившись из Грузии, Димитров снова пишет Сталину. На сей раз в центре его внимания – функционирование руководящих органов Коминтерна и придание компартиям большей самостоятельности в решении политических, тактических и организационных вопросов. «Близко познакомившись с положением в Коминтерне, – заявляет он, – я пришёл к выводу, что перемены, происходящие в международном рабочем движении, и задачи, стоящие перед Коминтерном, особенно в сфере борьбы за единство рабочего класса против фашизма и угрозы войны, требуют спешного пересмотра и изменения методов работы руководящих органов Коминтерна». Димитров указывает на консерватизм, бюрократическую рутину и нездоровые отношения между «товарищами, непосредственно участвующими в руководстве Коминтерна», предлагает целый набор мер, призванных оздоровить работу ИККИ. Исполком должен сосредоточиться на рассмотрении основных вопросов политики и тактики партий и на воспитании кадров, поскольку мелочное вмешательство во все вопросы работы партий приводит к тому, что они привыкают ожидать указаний из Москвы, утрачивают инициативу и ответственность. Не следует механически переносить методы, применявшиеся партией большевиков, в практику зарубежных партий, действующих совсем в иных условиях. Для реализации этих предложений Димитров без обиняков предлагает реорганизовать руководящие органы Коминтерна и обновить их кадровый состав¹⁵⁸.

Через три недели пришло ответное письмо Сталина из Сочи – две странички, написанные от руки и оттого имеющие неофициальный вид. Вот его полный текст:

«Товарищу Димитрову.

Письмо Ваше получил. С ответом, как видите, запоздал, за что приношу извинение. Я здесь, в отпуску, не сижу на одном месте, а брожу по разным углам, ввиду чего я мог получить Ваше письмо лишь с некоторым опозданием…

Я целиком согласен с Вами насчет пересмотра методов работы органов КИ, реорганизации последних и изменения их личного состава. Я уже говорил Вам как-то об этом во время беседы с Вами в ЦК ВКП(б).

Теперь дело в том, чтобы придать положениям Вашего письма конкретный вид, наметить новые формы органов КИ, наметить их личный состав и определить момент, к которому следовало бы приурочить практическое осуществление этого дела.

Надеюсь, скоро увидимся и поговорим обо всём этом подробно.

Не сомневаюсь, что Политбюро ЦК ВКП(б) поддержит Вас.

Привет!

И. Сталин.

25/Х-34»¹⁵⁹.

Почему же советский вождь, первоначально довольно насторожённо воспринявший выдвинутые Димитровым предложения, в конце концов поддержал их? Ответ следует искать в сугубо практических соображениях, которыми обычно и руководствовался Сталин, принимая то или иное политическое решение.

Статистические данные за 1934 год показали, что точка наибольшего падения экономики в странах Запада пройдена, там растёт промышленное производство, сокращается безработица, накал забастовочного движения падает. Капитализм, объявленный некоторыми теоретиками нежизнеспособной социально-экономической системой, начал преодолевать кризисные явления. Такой вывод сделал в аналитической записке, направленной Сталину, венгерский политэмигрант Евгений Варга, директор Института мировой экономики и международной политики, прежде работавший в Коминтерне. Сталин вполне ему доверял, поскольку именно Варга в октябре 1929 года, вопреки мнению большинства экономистов, сделал верный вывод о том, что обвал на фондовой бирже Нью-Йорка является началом глубочайшего экономического кризиса.

Приближение «третьей революционной волны» выглядело всё более проблематичным, а вот военные угрозы Советскому Союзу с Запада и Востока обретали вполне реальные очертания. И хотя на XVII партийном съезде Сталин повторил ритуальный тезис о том, что в случае агрессии «многочисленные друзья рабочего класса СССР в Европе и Азии постараются ударить в тыл своим угнетателям», он в первую очередь рассчитывал на более надёжных «союзников» – современную индустрию, передовую технику, боеспособную армию¹⁶⁰. Но быстро модернизировать страну можно было только с помощью Запада, массово закупая в промышленно развитых странах оборудование, технологию, заводы, нанимая квалифицированных специалистов. Поскольку на иностранные инвестиции рассчитывать не приходилось, надо было, не считаясь с неизбежными жертвами и лишениями, изыскивать собственные средства – продавать за границу хлеб, лес, руду, нефть и другие товары и ценности.

Не подготовка мировой революции, а обеспечение национальной безопасности и экономической независимости страны занимало теперь внимание советского руководства. Внешняя политика государства стала активной и прагматичной. «Мы ориентировались в прошлом и ориентируемся в настоящем на СССР и только на СССР, – заявил Сталин на XVII съезде. – И если интересы СССР требуют сближения с теми или иными странами, не заинтересованными в нарушении мира, мы идём на это без колебаний»¹⁶¹.

Советский Союз налаживал международное экономическое сотрудничество, поддерживал меры, направленные на создание системы коллективной безопасности, участвовал в антивоенном движении. В 1934 году были установлены дипломатические отношения с Венгрией, Румынией, Чехословакией, Болгарией. СССР вступил в Лигу наций, третируемую раньше как «опасный инструмент, направленный своим остриём против страны диктатуры пролетариата», и сразу стал постоянным членом её высшего органа – Совета Лиги. Таким образом, идея нового курса

Коминтерна на сотрудничество с левыми силами, активизацию антифашистских и антивоенных сил и расширение круга друзей СССР за границей появилась как нельзя более своевременно и отвечала интересам Советского государства.

Важно и другое: год 1934-й дал практические примеры сотрудничества коммунистов и социал-демократов на антифашистской платформе. Национальный совет Французской социалистической партии принял предложение коммунистов о совместных действиях против фашизма и войны, в результате чего был подписан пакт о единстве действий. На местных выборах обе партии получили дополнительные места. Морис Торез, выступая 24 октября в Нанте, выдвинул предложение о создании народного фронта с социалистами и радикалами, а вслед за этим подтвердил свою точку зрения на пленуме ЦК ФКП.

Однако следующий шаг к единству действий – переговоры представителей Коминтерна Марселя Кашена и Мориса Тореза с лидерами Социнтерна Эмилем Вандервельде и Фридрихом Адлером о совместном выступлении в поддержку бастующих испанских рабочих – не принёс успеха. Вандервельде и Адлер заявили, что не уполномочены принимать столь ответственное решение, поскольку отношение к возможному сотрудничеству с коммунистами у партий, входящих в Интернационал, различно. Если социалистические партии Италии, Испании, Франции и Германии – за такое сотрудничество, то рабочие партии Великобритании и скандинавских стран категорически против. У социалистических лидеров остались сомнения в искренности предложений Коминтерна. Тем не менее социал-демократическим партиям было позволено самостоятельно принимать решение о единых акциях с коммунистами. Вскоре блок коммунистов и социалистов сложился в Малаге, и Компартия Испании взяла на вооружение лозунг народного фронта.

На исходе года Сталин поздравил Мориса Тореза с успехом новой тактики ФКП, что послужило сигналом к одобрению Президиумом ИККП линии на создание широких народных фронтов. Тем самым новый курс получил весомую поддержку.

Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление о созыве VII конгресса Коминтерна в июле 1935 года и ассигновало на его проведение 2 миллиона 800 тысяч рублей. В документе Политбюро о работе делегации ВКП(б) в Коминтерне содержалось указание, основанное на предложениях Димитрова: «Используя огромный опыт работы ВКП(б) и популяризируя его среди компартий, необходимо, однако, избегать механического перенесения методов работы ВКП(б) на компартии капиталистических стран, работающих в совершенно иных условиях и стоящих на совершенно ином уровне развития».

О личном

Холостяцкое существование в условиях конспирации и прогрессирующий недуг жены породили своеобразный стиль отношений Димитрова с женщинами, в котором сострадание к неизлечимо больной Любице и забота о ней сочетались с романами на стороне. Женщин привлекало в нём не только внешнее обаяние, но в большей степени темпераментная натура, проступающая сквозь сдержанные манеры. Корреспондент французской газеты «Энтрансижан» Мари Шуази, которой одной из первых удалось взять интервью у нашего героя в Москве, обрисовала его весьма неравнодушным пером, назвав «спокойным гигантом с бетховенскими веками». На самом деле Димитров был отнюдь не «гигантом»: в извещении, распространённом берлинской полицией в марте 1933 года, указан его рост – 174 сантиметра. Глазам своего собеседника журналистка посвятила целых три фразы: «Издали они кажутся тёмными, как ночь. Вблизи же видно, как в этих серо-сине-зелёных глазах пульсируют отблески глубоких переживаний. Но подойдите ещё ближе – и они покажутся вам чистыми и ясными, как глаза ребёнка». В заключение Мари Шуази откровенно признаёт: «Весь он излучает какой-то нежный магнетизм, который необыкновенно волнует вас».

Перед отъездом в Болгарию мать спросила у Георгия, собирается ли он жениться. Сын пообещал обзавестись спутницей жизни, причём в скором времени. Имени своей избранницы он не раскрыл, но явно имел в виду 38-летнюю Рози Флейшман, с которой познакомился в Вене в 1927 году. Известно, что по приглашению Рози Димитров провёл новогодние праздники 1928 года в старинном чешском городке Босковице. Там в давние времена обосновалась одна из еврейских общин Моравии, к которой принадлежало и семейство Флейшманов. Димитров познакомился с матерью Рози (отца уже не было в живых), тремя её братьями и сестрой. Рози представила его как своего приятеля по имени Ян.

Внешне Рози Флейшман представляла собой полную противоположность хрупкой и поэтичной Любице: это была дама плотного телосложения с крупными чертами лица и практическим складом ума. В автобиографии, написанной много лет спустя, она указывает, что с 1929 года, будучи членом Компартии Чехословакии, помогала Димитрову в нелегальной работе как технический секретарь. В 1930 году она переселилась в Вену, где работала бухгалтером, занималась также художественным рукоделием¹⁶².

Живя в Берлине и поддерживая любовные отношения с Анни Крюгер, Димитров изредка переписывался и с Рози Флейшман. Регулярное общение между ними происходило также во время его тюремного заключения.

Он сообщил Рози, что Люба умерла в Москве «как подлинная мученица» и объяснился по поводу разнесённой газетчиками истории с фальшивой помолвкой. Однажды осторожно поинтересовался, как отнеслась бы Рози к его предложению о браке, и получил в ответ безусловное «да». (Небезынтересно отметить, что это произошло в сентябре 1933 года, когда исход процесса был вовсе не очевиден.)

Ещё одна претендентка на его руку и сердце, молодая сербская поэтесса Кити (Екатерина Владимировна) Йованович, жила в Москве. Когда-то Люба и Георгий поддерживали дружеские отношения с Кити и её мужем – сотрудником Наркомата иностранных дел СССР Борисом Троскуновым. В начале 1930-х годов Троскунов по неизвестным причинам пытался покончить с собой, после чего брак этой пары распался.

Примерно в то же время Люба оказалась в психиатрической лечебнице. Георгий слал Кити из Берлина отчаянные письма, просил посещать Любу и сообщать о её состоянии. «Душа моя болит, болит глубоко, – пишет он своей конфидентке 17 мая 1931 года. – Могу сказать это только тебе, потому что ты доказала, что ты – мой самый верный секретный друг. Самое ценное своё сокровище я оставил в Химках, там осталась часть моего сердца, часть моей души! И какая часть! Ты можешь меня понять – для облегчения судьбы Любови Ивановны будет сделано всё, что только можно». В следующем письме он буквально изливает на Кити поток тоски: «Дорогая моя, ты единственный человек, кому я могу сказать всё. Чувствую себя невообразимо несчастным. Муки мои столь велики, что, не будь я революционером, стал бы алкоголиком или в чём-то другом нашёл бы утешение и забвение». Несомненно, его психологическое состояние, описанное с некоторым мелодраматичным надрывом, объясняется не только пониманием неминуемости ухода Любы, но и конфликтной ситуацией в руководящем звене партии.

Обосновавшись в Москве, Димитров решил положить конец своему холостяцкому образу жизни. Никаких тайных миссий уже не предвиделось, хотелось завести семью и, пока ещё не поздно, – детей. Женихом он был завидным, и у Кити возникли вполне оправданные по причине давнего знакомства надежды. Но их краткий и бурный роман был резко оборван Димитровым, о чём свидетельствует лаконичная запись в дневнике: «У Кити. Объяснение. Отчаянная сцена. Ужасные рыдания. К сожалению, так или иначе, но женитьбы быть не может!» Она продолжает надеяться – пишет письма, назначает встречи, но Георгий непреклонен. В последнем письме, адресованном Кити, он делает попытку объяснить разрыв своим новым положением. «Возложенные на меня обязанности вынуждают меня вести такой образ жизни, который, к сожалению, исключает ту близость, которая была между нами раньше, – пишет он 18 мая. – Я должен всецело отдавать себя работе и своему солдатскому долгу, что не дает возможности уделять достоточно времени и внимания тебе как жене»¹⁶³. Весьма вероятно, что препятствием для его союза с сербской поэтессой стала причина чисто психологическая: окажись они вместе, Кити стала бы для него постоянным напоминанием о несчастной Любе.

А Рози, получив письмо Георгия с приглашением в Москву, попросила уточнить, в качестве кого она приглашается. «В качестве жены», – уточнил он телеграммой, сделав таким оригинальным образом официальное предложение. Ответ не заставил себя долго ждать. «Письмо от Флейшман (полный восторг!)» – записывает Димитров в дневнике 28 июня.

Димитров не афишировал предстоящее бракосочетание. Даже в письме к матери о нём не упоминает, хотя тема женитьбы здесь появляется вновь, но по другому поводу. «Сообщения газет, что якобы я справил свадьбу ит. д., – чистой воды выдумка, – поясняет он. – Кто-то разыграл легковерных корреспондентов, которые раструбили эту выдумку по всему свету. Конечно, трудно жить одному. Но если я женюсь, то не на „19-летней девушке[69]69
  Сестра Георгия Димитрова Елена в СССР вышла замуж за своего давнего друга Вылко Червенкова, который после завершения аспирантуры Международной Ленинской школы работал в Исполкоме Коминтерна и в представительстве Болгарской компартии. В их семье родились дочь Ирина (1931–2014) и сын Владимир (1935–1965).


[Закрыть]⁴, а на зрелой женщине, подходящей для меня»¹⁶⁴.

Столь же сдержан Георгий в описании своих жилищных условий: «Квартира в городе у меня уже есть, но живу обычно за городом, поскольку продолжаю лечение». И дальше: «У Лены и дочки, так же как и у Вылко, всё в порядке… До последних дней они жили на даче, которая была приготовлена для меня, там им было очень хорошо. Сейчас они уже в городе, поскольку погода холодная, и жить с ребёнком за городом стало неудобно»[69]69
  Сестра Георгия Димитрова Елена в СССР вышла замуж за своего давнего друга Вылко Червенкова, который после завершения аспирантуры Международной Ленинской школы работал в Исполкоме Коминтерна и в представительстве Болгарской компартии. В их семье родились дочь Ирина (1931–2014) и сын Владимир (1935–1965).


[Закрыть].

О своей квартире Димитров ничего не сообщает, но в конце письма есть фраза, которая всё объясняет: «Пиши мне на адрес: Москва, Дом правительства». «Домом правительства», без указания почтового адреса, в довоенные годы именовалось огромное здание, в котором было 505 квартир разной площади, ставшее впоследствии широко известным благодаря роману Юрия Трифонова «Дом на набережной». В этом доме, в те годы самом большом в Европе, спроектированном архитектором Б.М. Иофаном в стиле конструктивизма, жили преимущественно ответственные работники советских и партийных органов, наркоматов и военных ведомств, старые большевики, Герои Советского Союза, крупные учёные и деятели культуры. Имена многих сегодня можно прочитать на установленных в разное время мемориальных досках. Среди них есть и памятная доска, посвящённая Георгию Димитрову.

Георгий Михайлович и Роза Юльевна (такое «русское имя» получила Рози Флейшман) зарегистрировали брак в ноябре 1934 года. Об этом событии нет упоминания в дневнике, что кажется странным после тщательной фиксации этапов развития этого и других романов. Очевидно, обретённый статус семейного человека диктовал сдержанность в описании чувств. Датированная 21-м ноября запись «Отъезд в 7.10 веч[ера] в Севастополь» позволяет догадаться о начавшемся свадебном путешествии.

Пребывание супругов в Крыму затянулось на два месяца по медицинским показаниям Георгия Михайловича. Дневник («Tagebuch» в твёрдом переплете) пестрит краткими сообщениями о медицинских осмотрах и процедурах, а также о поездках по полуострову, приёмах гостей, дружеских застольях, встречах, выступлениях. Они перемежаются записями об отправленных и полученных деловых письмах. Во время отпуска Димитров продолжал заниматься делами. Фельдъегерская служба Наркомата внутренних дел работала исправно. Он регулярно получал секретную почту из ИККИ и отправлял в Москву свои послания. В начале декабря среди поступивших документов он обнаружил весточку от родных. «Теперь я спокойна – ты исполнил моё желание и нашёл себе подругу, – написала под диктовку матери Магдалина. – Теперь вы вдвоём будете делить печали и радости. Из письма и по фотокарточкам я вижу, что Рози очень внимательна к тебе, и радуюсь. Я люблю её так же, как и тебя».

По возвращении на родину Парашкева Димитрова некоторое время находилась под наблюдением полиции, о чём свидетельствует сохранившееся донесение полицейского агента № 61 своему начальнику. Агент сообщил, что она живёт в доме сына Бориса по улице Ополченской, 66, и «ведёт большую пропаганду в рабочей среде и среди семей квартала. Так как все знают, что она мать крупного большевистского лидера и недавно была в СССР, её повсюду принимают и слушают с вниманием и восхищением».

Отпускное время предоставило Димитрову редкую возможность встреч с людьми, пребывающими за пределами специфического круга его общения. Хотя встречи были короткими и в значительной степени формализованными, они оставляли радостное ощущение. Открытые лица, горящие глаза, бесконечные вопросы говорили о новой замечательной жизни, которая поднимается из народных глубин. Среди приходящих на имя Димитрова сотен писем от рядовых граждан были и просьбы о помощи и приглашения на праздники, и рапорты о трудовых победах с трогательным обращением на «ты» – как к близкому, родному человеку. В советской действительности Димитров видел прообраз тех перемен, что начнутся и на его родине, как только там произойдет революция и развернется социалистическое строительство. Революции, метко названные Марксом локомотивами истории, придают ускорение времени.

Менялись люди, стремительно менялась и страна, всего тринадцать лет назад вышедшая из двух затяжных войн и начавшая преодоление хозяйственной разрухи и переустройство жизни на новый лад. Факты, приведённые Сталиным в политическом докладе на XVII съезде партии в январе 1934 года, поражали воображение. В период мирового кризиса объём промышленной продукции в СССР вырос по сравнению с 1913 годом почти в четыре раза, страна вошла в число передовых индустриальных держав мира, за первую пятилетку были созданы сотни крупных предприятий и целые отрасли, тысячи колхозов и совхозов, высших и средних специальных учебных заведений и школ. Нижний Тагил и Челябинск, Кривой Рог и Запорожье, Липецк и Кемерово, Московский метрополитен и Беломорско-Балтийский канал, Северный морской путь и Турксиб, Днепрогэс и Магнитка – эти названия стали знаками больших перемен. Впервые за многовековую историю в стране было введено всеобщее бесплатное и обязательное четырёхлетнее начальное обучение. Появились первые Герои Советского Союза – лётчики, принимавшие участие в спасении пассажиров и команды парохода «Челюскин», попавшего в ледовый плен. Всенародную популярность завоевали фильмы, причисленные впоследствии к советской классике, – «Чапаев», «Юность Максима», «Весёлые ребята». Миллионы подхватили жизнеутверждающие и величественные мелодии песен композитора Дунаевского.

Цена ускоренной индустриализации и социальных преобразований не могла не оказаться невероятно высокой. В тени победных газетных репортажей и пропагандистских статей остались жестокости коллективизации, голод, охвативший целые регионы, изъятие церковных ценностей, продажа раритетов «Эрмитажа» на Запад, преследования инакомыслящих, ссылки, реквизиции, подробности судебных процессов над подлинными и мнимыми вредителями, заговорщиками и националистами. Указание Сталина звучало исчерпывающе и бескомпромиссно: «Репрессии в области социалистического строительства являются необходимым элементом наступления».

Время великих свершений и утрат, надежд и трагедий…

Первого декабря в дневнике Димитрова появляется лаконичная запись об убийстве члена Политбюро, секретаря ЦК ВКП(б) и Ленинградского комитета партии С.М. Кирова. Сообщения о собраниях, требовавших суровой кары «подлым убийцам», заполнили все газеты. В спешно принятом ЦИК СССР постановлении предписывалось расследовать и рассматривать дела о террористических организациях и террористических актах против работников советской власти в срок не более десяти дней, дела слушать без участия сторон, обжалования приговоров не допускать, а приговоры к высшей мере наказания приводить в исполнение немедленно. Для рассмотрения таких дел был создан специальный орган, не входивший в судебную систему, – Особое совещание (ОСО) при Наркомате внутренних дел СССР. На пяти процессах приговорили к расстрелу 17 человек, к тюремному заключению на различные сроки – 76 человек, к ссылке – 30 человек. Около тысячи бывших оппозиционеров были высланы в отдалённые районы по партийным постановлениям. Массовые аресты, скорые суды, расстрелы и ссылки становились частью советской повседневности.

Большой неожиданностью для Димитрова явился арест 16 декабря 1934 года Г.Е. Зиновьева и Л.Б. Каменева по обвинению в организации убийства Кирова. Каменева Димитров близко не знал, а с Зиновьевым, бывшим председателем Исполкома Коминтерна, работал, общался и даже написал предисловие к его брошюре «Коммунистическая партия и рабочие профсоюзы», изданной в 1920 году в Софии. Каменев был приговорён Особым совещанием к пяти годам тюрьмы, Зиновьев – к десяти.

Личное отношение Димитрова ко всем этим событиям в дневнике никак не отражено – разительное отличие от записей периода Лейпцигского процесса, переполненных энергичными эмоциональными оценками происходящего и характеристиками действующих лиц. Судя по всему, старый конспиратор предпочёл не доверять бумаге столь опасную тему. В Лейпциге перед ним был открытый враг, здесь же, в коммунистической среде, действовали не всегда видимые и понятные ему пружины политических и личных интересов.