Текст книги "Георгий Димитров. Драматический портрет в красках эпохи"

Внезапный взлёт температуры почти до сорока градусов с ознобом и лихорадкой снова свалил Димитрова на больничную койку. «Острое воспаление простаты, – заносит он в дневник врачебный диагноз. – Ужасные боли». Спустя месяц, едва вышел из больницы, случилось ещё одно воспаление – на сей раз дал о себе знать жёлчный пузырь. Консилиум принял решение продолжать терапевтическое лечение, но хирурги были наготове. Своё состояние больной продолжал кратко фиксировать в дневнике: «Борьба между жизнью и смертью…» (13 октября); «Острый кризис как будто проходит» (15 октября). «Разрешили вставать с кровати…» (26 октября). И только 9 ноября он почувствовал себя способным начать понемногу работать. Вызвал Мануильского, обсудили текущие дела. После этого к нему в Кремлёвскую больницу потянулись посетители с далеко не праздными разговорами – Коплениг, Червенков, Готвальд, Пик, Ульбрихт, Коларов, Ракоши… «Больничный режим», больше похожий на облегчённый рабочий, с лечебными процедурами и постепенным увеличением нагрузки, продолжился в домашних условиях, на даче.

Покинув больничную палату 21 ноября 1943 года, Димитров уже на следующий день подготовил письмо наркому госбезопасности СССР В.Н. Меркулову. Видимо, решение созрело заранее, во время разговоров с визитерами. Димитров обратил внимание Меркулова на тот факт, что Болгарская компартия понесла большие жертвы в борьбе с фашизмом, а среди политэмигрантов мало тех, кто по возрасту и состоянию здоровья пригоден для тяжёлой подпольной работы. «Между тем, ряд честных людей – бывших членов КП Болгарии находится уже в течение 5–6 лет в исправительных лагерях НКВД, – говорится далее в письме. – Мы считаем, что они являются жертвой клеветы. В этом мы убеждены

на основе тщательного и систематического изучения и знания наших кадров». До нападения Германии на СССР, продолжает далее Димитров, «был начат пересмотр дел арестованных членов КП Болгарии. Более 150 человек было освобождено. Все они с энтузиазмом снова бросились в борьбу против фашизма». К письму был приложен список 40 арестованных, которых «следует освободить, передать в распоряжение Заграничного бюро ЦК Коммунистической партии Болгарии для подготовки к использованию их на партработе в стране»²⁵³.

Ответ наркома НКГБ на это напористое послание не отличался новизной: тех, которых «следует освободить», почти не осталось. «Как установлено проверкой, – сообщил Меркулов, – из присланного Вами списка 40 арестованных бывших членов КП Болгарии 24 человека в 1938 г. осуждены к ВМН (высшей мере наказания. – А.П.), 4 человека в разное время умерли, один человек… освобождён из-под стражи с зачётом отбытого срока наказания 14 июня 1941 г.; дела на 4 человек… пересматривались и решения оставлены в силе»²⁵⁴.

В «списках Димитрова», направленных в советские инстанции в 1940-е годы, стоят рядом фамилии коммуниста, комсомольца и беспартийного, сотрудника МОПР и фабричного рабочего, колхозника и авиатехника, студента и военнослужащего. Обращение к секретарю ЦК ВКП(б) Г.М. Маленкову от 3 июля 1940 года начинается не просьбой, а констатацией: «В числе арестованных болгарских политэмигрантов имеется довольно большая группа людей, о которых никак нельзя полагать, что они враги народа, провокаторы и шпионы. Немало из них я знаю лично как безупречных коммунистов. Несмотря на многократные просьбы пересмотреть их дела и несмотря на то, что некоторые дела уже были пересмотрены, остаётся ещё много честных болгарских коммунистов, которые продолжают находиться под тяжестью позорных для них и их семей обвинений»²⁵⁵. К письму приложен список из 122 фамилий, представленный Загранбюро ЦК.

В январе 1941 года три сотрудника прокуратуры Московского военного округа, попросившись на приём к Димитрову, сообщили ему, что органы НКВД препятствуют пересмотру дел репрессированных болгарских политэмигрантов. В письме, направленном секретарю ЦК ВКП(б) А.А. Андрееву после этой встречи, Димитров сообщил, что «работа по выяснению дел политэмигрантов не приводит к практическим результатам, так как и после выявления полной несостоятельности обвинения всё равно в большинстве случаев дела не прекращаются и невинно осуждённые не освобождаются». «Не подлежит также сомнению, – утверждал Димитров, – что в рядах арестованных политэмигрантов других национальностей (немцев, австрийцев, балканцев и др.) имеется немало честных и преданных коммунистов, дела которых следовало бы пересмотреть и исправить совершённую в отношении таких людей ошибку». Из 132 человек, внесённых в приложенный к письму список, удалось спасти всего 23 человека²⁵⁶.

В феврале 1941 года Димитров позвонил Меркулову относительно арестованного «сына болгарского товарища Драганова», и через неделю главный прокурор СССР Бочков сообщил об освобождении юноши. «Неплохой парень этот сын Драганова, – записал Димитров в дневнике. – Зря просидел свыше двух лет». Но так было не всегда, о чём свидетельствует другая запись того же времени: «Сообщил Колинкоевой, что её сын погиб в тюрьме. Душераздирающая сцена!»

Под занавес года ТАСС сообщил из Нью-Йорка, что 22 декабря в Карнеги-холле состоялся митинг в честь Димитрова в связи с десятой годовщиной процесса о поджоге рейхстага. Митинг организовал специально созданный комитет во главе с известным негритянским певцом Полем Робсоном. В пространной декларации, которую подписали 250 видных американских общественников, учёных, деятелей культуры, говорилось, что вызов, брошенный десять лет назад Димитровым фашизму, превратился в пламень, осветивший мрак нацизма. Одинокий человек, стоявший непоколебимо, как скала, перед неправедным судом, не испугался и не дрогнул, говорил об опасности, которая угрожает человеческому достоинству и справедливости. Авторы декларации обещали вместе с миллионами борцов-антифашистов добиваться окончательного уничтожения сил зла.

Димитров аккуратно переписал сообщение в дневник. Он ежегодно вспоминал памятные моменты процесса – начало, первую речь, заключительное слово, приговор, – словно опасался растерять восхитительное ощущение борьбы, владевшее им тогда. Зримая опасность требовала высшего напряжения воли и ума, распаляла желание вступить в схватку и положить на лопатки врага, а каждый попавший в цель удар доставлял мстительную радость. То был его звёздный час, растянувшийся на год, – один из тех звёздных часов, что выпадают далеко не каждому человеку и всего лишь единственный раз в жизни, становясь её оправданием.

Подводя итог четырёхмесячной череде болезней, Георгий Михайлович не преминул отметить редкую возможность «прочесть и перечесть довольно много литературы по истории, в частности болгарской, по философии, политической экономии и пр.». Возможно, поводом для обращения Димитрова к болгарской истории послужила встреча с академиком Николаем Севастьяновичем Державиным. Известный русский славист подарил Георгию Михайловичу девять своих книг, в том числе и ещё не опубликованную монографию по истории болгарского народа, которую он писал в течение 45 лет. Димитров оставил рукопись у себя, пообещав содействие в издании[101]101
  Четырёхтомная «История Болгарии» Н.С. Державина была издана в Москве в 1945–1948 гг.


[Закрыть].

С историей своего Отечества, особенно древней, Димитров был знаком поверхностно – так уж сложилось. Он увёз рукопись Державина домой и урывками листал страницы научного труда, сожалея, что нет времени прочитать его целиком. Схватывал взглядом отдельные фрагменты, наспех делал выписки: «Болгарский народ – один из древнейших народов на территории Европы, бытие его засвидетельствовано и оправдано документами… Болгары Аспаруха есть болгары, а не турки, не татары, не финны, не гунны, не чуваши и не славяне… У болгар до начала XIX века не было ни борьбы за свободу, ни деятельности на культурной ниве… До 1821 г. между турками и болгарами враждебных отношений не было, но вслед за греческим восстанием (1821 г.) отношения резко обострились, ибо и болгары задумали восстановить своё царство».

Параллельно из других книг он выписывает свидетельства давних духовных связей болгар с русскими, сербами, чехами, высказывания выдающихся деятелей славянства. Эти выписки он использовал при подготовке своих статей и выступлений на заседаниях Всеславянского комитета, в работе которого принимал участие со времени его создания в 1941 году.

С возрастом человек начинает понимать, что в своём вечном движении Колесо истории неизбежно переносит образы прошлого в день сегодняшний, по-иному воспроизводя их в деяниях и мыслях новых поколений. Такое созвучие эпох нашёл Димитров, читая «Былое и думы» Герцена – исповедь изгнанника, пропустившего через себя идейное напряжение эпохи. С большой откровенностью была описана, например, эмигрантская среда с её неизбежными спорами, соперничеством фракций, бытовой неустроенностью, революционным доктринёрством. Среди доктринёров автор наблюдал людей храбрых, готовых стать под пулю, но большей частью то были чрезвычайные педанты. «Неподвижные консерваторы во всём революционном, они останавливаются на какой-нибудь программе и не идут вперёд», – подчеркнул Димитров парадоксальное и точное определение Герцена, не утратившее своей ценности и в XX веке.

Говорящие параллели обнаружились в мемуарах маршала Коленкура «Поход Наполеона в Россию». Димитров отметил приведённое в книге пафосное заявление императора всех французов: «Я пришёл, чтобы раз навсегда покончить с колоссом северных варваров. Шпага вынута из ножен. Надо отбросить их во льды, чтобы в течение 25 лет они не вмешивались в дела цивилизованной Европы». Прошло 130 лет, и бедную Европу принялся защищать нацистский трубадур Геббельс в еженедельнике «Дас Рейх»: «Волна грязи, хлынувшая из степей Востока, грозит прорвать сдерживающую её плотину. Лишь силой германского оружия удаётся удержать эту угрозу прорыва». Старая, но такая живучая философия, оправдывающая насилия и завоевания…

Георгию Михайловичу разрешили выйти на работу только 5 января 1944 года. «Мануильский доложил мне о своих разговорах с Молотовым по работе «иностранного отдела» ЦК, – записал он в дневник. – (Заведующий] отделом – я, Ман[уильский] – мой заместитель. Связь непосредственно с Молот[овым] – Политбюро)». На следующий день Молотов показал Димитрову постановление Политбюро. В нём предписывалось «сосредоточить в иностранном отделе ЦК ВКП(б) все имевшиеся у КИ связи»²⁵⁷. Речь в постановлении шла об отделе международной информации, несмотря на иное, неофициальное, название. Точка в истории Коминтерна оказалась на поверку многоточием.

Возвращение Европы

Коренной перелом в ходе Великой Отечественной войны, достигнутый Красной армией ценой больших жертв, и успехи союзных войск в Северной Африке ясно показали, что разгром Германии становится реальной перспективой и является лишь делом времени. Чтобы приблизить победу, коммунисты должны были поступиться принципами и идти на сотрудничество с любыми антифашистскими силами и организациями, включая пребывавшие в эмиграции буржуазные правительства и монархов, а также отказаться от провозглашения программ и лозунгов социалистического характера. А выбор пути дальнейшего развития освободившихся стран – «музыка будущего», по выражению советского дипломата И.М. Майского.

Европа, похищенная не Зевсом в образе быка, как говорится в древнегреческом мифе, а германским фашизмом, постепенно возвращалась к истинным хозяевам – освобождённым народам. В стане государств Оси появилась первая крупная брешь: после высадки союзников на Сицилии пал режим Муссолини. Правительство маршала Бадольо подписало условия капитуляции Италии и объявило войну Германии. Подобный вариант выхода из войны других стран – участников Оси более всего устраивал советское руководство, которое надеялось после войны создать на западных границах СССР «пояс безопасности» из дружественных демократических государств. В 1944 году Красная армия вышла на государственную границу и приступила к военным действиям за рубежом. Компартии стран Европы оказались перед новой реальностью.

Пожалуй, после роспуска Коминтерна Димитрову удалось единственный раз высказать собравшимся вместе коллегам из разных стран свои соображения по актуальным вопросам партийной политики, и то в неофициальной обстановке. Это произошло 27 февраля 1944 года – в день десятилетия его триумфального прибытия в Советский Союз. Димитровы устроили по этому случаю большой приём в Мегцерине. В длинном списке гостей (одни были с жёнами, другие без жён), помещённом в дневнике, перечислены фамилии бывших руководителей ИККИ, деятелей европейских компартий и героев испанской войны. Это Мануильский, Тольятти, Куусинен, Готвальд, Коларов, Торез, Пик, Флорин, Ракоши, Коплениг, Фюрнберг, Червенков, Марек, Дамянов, Минев, Благоева, Неедлы, Модесто, Листер и другие. «Вечер прошёл очень задушевно, – записал Димитров. – Я выступил с ответом на приветственные тосты импровизированно. Вышла, как уверяли товарищи, программная речь о наших задачах».

О чём же была эта «программная речь», какие размышления нашего героя отразились в ней? Он говорил о том, что задачи, которые стоят теперь перед партиями, намного сложнее, чем раньше. Теперь надо маневрировать и приспосабливать тактику к новым условиям в каждой стране, где у коммунистов будут разные союзники и полусоюзники. Чтобы успешно выполнить своё историческое призвание авангарда трудящихся, партии должны руководствоваться живым, а не догматическим марксизмом, не формулой и не схемой. Должны ли они, например, ждать, пока придёт Красная армия и всё сделает? Нет, это было бы неверно. Красная армия придёт и поможет разбить гитлеровскую шайку, а дальше надо, чтобы работали сами коммунистические партии. Они должны возглавить массы, дать им верное направление, организовать. Это великие задачи, которые ожидают коммунистов.

В 1944 году встречи Димитрова с представителями партий, оказавшихся на острие событий, участились. Записи в дневнике обычно фиксируют сам факт встречи, а не её содержание. Не владея в должной степени обстановкой в странах, Димитров чаще всего ограничивался общими указаниями и советами партиям – выступать как национально ориентированная, патриотическая сила, расширять антифашистскую борьбу, стремиться обеспечить своё участие в демократических органах власти, создаваемых на освобождённых территориях.

В Италии при активном участии коммунистов был образован Комитет национального спасения, куда вошли представители шести партий. Пальмиро Тольятти и Георгий Димитров попытались наметить дальнейшую тактику ИКП – рекомендовали партии воздержаться от участия в правительстве Бадольо, требовать отречения короля Виктора Эммануила III от престола и создания правительства антифашистского национального фронта. Но Сталин во время встречи с Тольятти 4 марта 1944 года продемонстрировал более широкий подход. Он сказал, что требовать отречения короля от престола сейчас не следует, поскольку он «идёт против немцев»; коммунисты должны поддерживать правительство Бадольо и даже могут войти в него, чтобы способствовать единству итальянского народа в борьбе против гитлеровцев, за независимую и сильную Италию. (Сталин надеялся, что сильная Италия станет фактором противодействия англо-американскому доминированию в Средиземноморье.)

Димитров не был приглашён, хотя именно он договорился с Молотовым о приёме лидера итальянских коммунистов в Кремле в связи с его предстоящим отъездом на родину. Молотов дипломатично отзвонил на следующий день, сообщил, о чём был разговор. Подробности же стали известны Димитрову из рассказа самого Тольятти.

Через некоторое время Тольятти приступил к работе в Италии и стал присылать Димитрову подробные шифровки о положении в стране и деятельности ИКП – как в былые времена, когда передавал депеши из республиканской Испании. «Коммунистическая партия в Риме быстро растёт, – сообщил он сразу после изгнания гитлеровцев из итальянской столицы. – Большой рост коммунистической партии отмечается повсюду (в частности, в Неапольской провинции, включая Неаполь, коммунистическая партия насчитывает 25 тысяч членов)». Среди членов ИКП значительный процент составляют люди верующие, писал он далее. Папа произносит гневные речи, осуждая отступников, но группа христиан-коммунистов образовалась даже внутри христианско-демократической партии. Ситуация в ИКП сложилась неожиданная, ломающая каноны: в Италии стало престижно называть себя коммунистом.

Показательно, что во время визита в Москву осенью 1944 г. Черчилль попросил Сталина «затормозить» деятельность итальянских коммунистов, чтобы они «не будоражили Италию и не создавали там возбуждение». Советский вождь не без скрытой насмешки ответил, что ему «трудно повлиять на итальянских коммунистов, он не знает национальной обстановки в Италии»; а если всё же он «будет давать какие-либо советы Эрколи, то Эрколи может послать его к чёрту»²⁵⁸.

События большой значимости происходили и во Франции. Французский комитет национального освобождения (ФНКО), объединивший антифашистские силы на территории страны и за рубежом, провозгласил себя единственным законным представителем Франции, а Шарля де Голля – единственным руководителем французского Сопротивления. В состав ФНКО вошли представители компартии, что явилось признанием её заслуг в антифашистской борьбе.

Димитров передал через Тольятти «французским товарищам Марти и Гюйо и другим» свои указания о работе в ФНКО. Из длинного перечня видно, как тщательно пресекал он всяческие отклонения от главной задачи – превратить ФКП в «ведущую силу нации», в «партию государственную, умеющую аргументировать и убеждать не только своих единомышленников, но и более широкие слои».

Сообщение о высадке союзников на севере Франции 6 июня 1944 года вызвало у Димитрова вздох облегчения. «Англо-американское вторжение во Францию началось… Наконец – второй фронт!» – записывает он в дневнике. В августе по призыву ФКП началось общенациональное восстание, поддержанное вооружёнными силами генерала де Голля и охватившее почти половину департаментов Франции. Отряды Сопротивления под командованием коммунистов освободили основную часть Парижа и значительные территории оккупированной страны. После войны, отдавая своеобразную дань уважения компартии, потерявшей в вооружённой борьбе с гитлеровцами и коллаборационистами 75 тысяч активистов, французы назвали ФКП «партией расстрелянных».

Советское руководство, так же, как и в случае с Италией, было заинтересовано в возрождении сильной Франции в качестве противовеса Великобритании и США. О необходимости сплочения левых и патриотических сил, поиске союзников в профсоюзных и молодёжных организациях Сталин говорил 19 ноября 1944 года Морису Торезу накануне его отъезда во Францию (Димитров и на сей раз не присутствовал). Эти установки послужили ориентиром для французских коммунистов, включившихся в процесс демократических преобразований в освобождённой стране.

Советские войска достигли границы с Румынией в марте 1944 года, а 20 августа началась Ясско-Кишиневская военная операция, в результате которой Германия лишилась своего второго союзника. В Румынии произошёл государственный переворот: король Михай отстранил от власти диктатора Антонеску и заявил о прекращении военных действий против СССР. Новое правительство объявило войну Германии. Возглавляемые коммунистами вооружённые отряды заняли в Бухаресте государственные учреждения, телеграфный и телефонный узел. Глава Заграничного бюро компартии Анна Паукер вылетела в Румынию, получив перед этим ряд указаний Димитрова; вслед за ней отправилась на родину группа политэмигрантов.

В сентябре после напутствия Димитрова из Москвы на 2-й Украинский фронт отбыла группа венгерских коммунистов во главе с Эрнё Герё.

В октябре у Димитрова состоялось совещание с руководителем Загранбюро Венгерской компартии Матьяшем Ракоши по поводу проекта «Программы демократического восстановления и подъёма Венгрии», а в декабре венгры доложили, что договорились с общественными деятелями и генералами о создании Временного национального правительства с участием двух коммунистов. Временное правительство объявило войну Германии и 20 января 1945 года подписало перемирие с Советским Союзом.

Глава правительства Чехословакии в изгнании Эдвард Бенеш подписал в декабре 1943 года в Москве договор о дружбе и союзнических отношениях с Советским Союзом. Клемент Готвальд, руководитель Загранбюро ЦК КПЧ, после встречи с Бенешем рассказал Димитрову, что тот признал Компартию Чехословакии самой крупной силой и заявил, что она должна получить руководящую роль в будущем правительстве. Димитров посоветовал коммунистам озаботиться созданием на демократической платформе блока компартии, социал-демократов и приверженцев Бенеша.

Коммунисты приняли участие в организации Словацкого национального восстания, начавшегося 29 августа под руководством Национального совета. Шестого октября части Красной армии и сформированного в СССР Чехословацкого армейского корпуса взяли Дукленский перевал и вступили на территорию Чехословакии. Но до полного освобождения страны дело тогда не дошло.

Польскую рабочую партию преследовали провалы и неудачи, тем не менее к концу 1944 года в ней состояло уже более 30 тысяч человек. Коммунисты учредили Крайову Раду Народову (Национальный народный совет), который призвал польский народ к борьбе в союзе с СССР за изгнание фашистских оккупантов и создание независимой, демократической Польши. Председателем Рады стал бывший сотрудник Коминтерна Болеслав Берут.

После вступления Красной армии на польскую территорию 21 июля 1944 года в Люблине был образован Польский комитет национального освобождения (ПКНО) в составе представителей ППР и других политических партий. Вскоре правительство СССР признало власть ПКНО в качестве временного правительства на всей территории Польши.

К Народно-освободительной армии Югославии – крупнейшей в оккупированной Европе силе, воюющей с гитлеровцами, – у нашего героя было отношение особое: ведь её, эту силу, взрастили Балканы, южные славяне, чьё братское отношение к России не развеялось на ветрах истории. И ещё Димитрова радовало, что известный риск, на который он пошёл, поддержав Вальтера в 1938 году, после расстрельного «дела Горкича», оправдался.

Ещё в ноябре 1942 года Тито намеревался создать в освобождённых районах «нечто вроде правительства». Поддержав в принципе этот замысел, Димитров в то же время уточнил, что на данном этапе речь не должна идти о подобии правительства Югославии, противопоставляемом эмигрантскому правительству в Лондоне. «Учитывайте, что Советский Союз находится в договорных отношениях с югославским королём и правительством и что открытое выступление против последних создаст добавочные трудности в деле общих военных усилий», – напомнил он²⁵⁹. Учреждённое вскоре Антифашистское вече народного освобождения Югославии (АВНОЮ) стало общенациональным и общепартийным политическим представительством народно-освободительной борьбы. В Исполнительный комитет АВНОЮ, помимо руководителей компартии, вошли представители других партий и известные общественные деятели. В качестве временного народного правительства был образован Национальный комитет освобождения Югославии (НКОЮ) во главе с Тито.

В течение 1943 года армия Тито вела тяжёлые бои с немецкими и итальянскими оккупантами, хорватскими усташами и четниками Дражи Михайловича. Советский Союз в силу объективных причин мог оказывать югославским патриотам лишь политическую поддержку, но она была весьма важной. Советское правительство решительно не соглашалось с предложениями Лондона заставить Тито перейти под начало Михайловича или хотя бы пойти на сотрудничество с ним. Лондону пришлось с этим считаться, как и с тем обстоятельством, что Народно-освободительная армия Югославии состояла из 280 тысяч закалённых в сражениях воинов. Англичане принялись корректировать тактику и объявили о намерении помогать тем и другим. Однако это не устроило Тито, и в телеграмме Георгию Димитрову он заявил вполне определённо: «Мы не признаем ни югославское правительство, ни короля в эмиграции, потому что они два с половиной года и даже сейчас поддерживают сотрудничающего с оккупантами предателя Дражу Михайловича. Мы не допустим их возвращения в Югославию, так как это означало бы гражданскую войну».

Точка в этой истории была поставлена 9 февраля 1944 года. Тито сообщил Димитрову, что получил личную телеграмму Черчилля, в которой тот настаивал на переговорах с югославским королем Петром о совместной борьбе с немцами. «Вальтер просил наше мнение, в частности мнение т. Сталина», – записал Димитров в дневнике. В ответе, согласованном со Сталиным (его называли в переписке «Другом»), говорилось, что время лавирования кончилось; Советский Союз гарантирует твёрдую поддержку только одной югославской стороне – армии Тито. Было указано кратко и веско, что эмигрантское правительство должно быть устранено, Антифашистское вече признано Англией и другими союзниками единственным югославским правительством, которому должен подчиниться

и король Пётр, а вопрос о форме государственного устройства народ решит после освобождения страны. В конце концов англичане прекратили сотрудничество с Михайловичем и начали оказывать поддержку Тито. За годы войны британские самолеты, базировавшиеся в Италии, доставили в освобожденные районы Югославии значительное количество вооружения, боеприпасов и военного снаряжения.

По мере продвижения советско-германского фронта к государственной границе СССР и у советской военно-транспортной авиации появилась возможность организовать систематические полёты в Югославию. С авиационной базы близ Полтавы и с организованной по согласованию с союзниками базы в итальянском Бари армии Тито было доставлено в общей сложности около 1800 тонн вооружения, боеприпасов, средств связи, обмундирования и медикаментов.

Весной 1944 года при штабе Тито была аккредитована советская миссия, возглавляемая генералом Корнеевым, затем югославская военная миссия во главе с генералом Терзичем прибыла в Москву. Югославам устроили встречи в советских государственных и общественных организациях, возили в Коломну, где формировалась бригада из числа пленных хорватов, и даже организовали поездку на фронт. Руководителей миссии принял Сталин. Он выразил твёрдую поддержку Советского правительства НКОЮ и народной армии, распорядился предоставить югославским борцам безвозвратный заём в размере десяти миллионов долларов и расширить поставку вооружений и продовольствия. Георгий Димитров по своему формальному статусу к Сталину не приглашался, но благодаря подготовленным в его отделе материалам Сталин показал во время беседы широкую осведомлённость в югославских делах.

В состав миссии по указанию Тито был включён член Политбюро ЦК КПЮ Милован Джилас. Несколько страниц его мемуарного сочинения «Беседы со Сталиным» посвящены встречам с Георгием Димитровым, две из которых состоялись в Кремлевской больнице, а третья – на даче в Мещерине.

Джилас описывает Димитрова как преждевременно состарившегося, больного человека с поредевшими волосами и бледной, нездоровой кожей. У него сипловатое, как у астматика, дыхание и усталые, замедленные движения. Но его выпуклые глаза напряжённо изучают собеседника, мысль отличается живостью и свежестью. (Это впечатление соответствует и самоощущению Георгия Михайловича, который внутренне никак не мог свыкнуться с тем, что «вступил в последнюю часть активной жизни».)

Югославский гость вручил Димитрову личное послание Тито, подробно информировал о положении дел в партии и армии и дал сведения о партизанском движении в Греции и Албании. На следующий раз он был приглашён на заседание Загранбюро БРП, также проходившее в больничной палате, где рассказал «много интересных и поучительных для болгарских коммунистов вещей».

Одной из таких «интересных вещей» являлся извечный «македонский вопрос» – будущее территорий, оккупированных болгарскими войсками. Точка зрения Димитрова на сей счёт осталась неизменной. Она содержится в его письме от 16 апреля 1944 года, адресованном Сталину и Молотову: «Коммунистическая партия считает, что правильное разрешение вопроса о будущем Македонии возможно на основе братского взаимопонимания между Болгарией и Югославией, с учётом интересов и воли самого македонского населения и при содействии Советского Союза… Что конкретно станет с Македонией после войны, едва ли возможно сейчас сказать определённо, и я не берусь сделать это. Всё зависит от ряда ещё не известных на сегодняшний день факторов. Наиболее желательный курс для Балкан и Советского Союза, по моему мнению, – создание федерации южных славян, состоящей из болгар, сербов, хорватов, словенцев, черногорцев и македонцев на равноправных началах. В этой федерации Македония могла бы получить свою национальную свободу и государственность и перестала быть яблоком раздора между балканскими народами».

В разговорах с югославским гостем неизбежно возникало имя Сталина. Димитров, заметил Джилас, «говорил о нём с уважением и восхищением, но без явной лести и низкопоклонства. Он относился к Сталину как дисциплинированный революционер, повинующийся вождю, но думающий самостоятельно. Особенно подчёркивал роль Сталина во время войны». И ещё одно наблюдение автора записок: «Димитров обладал на редкость большим авторитетом у Сталина и – что, вероятно, менее важно – был непререкаемым вождём болгарского коммунистического движения».

Во время третьей встречи, в конце мая, обсуждались перспективы вооружённой борьбы в Болгарии и сотрудничества двух партий. Димитров заявил: «Через три-четыре месяца в Болгарии и так будет переворот – Красная армия вскоре выйдет к её границам». Таким образом, сделал вывод Джилас, «Димитров ориентировался на Красную армию как на решающий фактор. Он, правда, не сказал определённо, что Красная армия войдёт в Болгарию, но было очевидно, что он тогда уже это знал и дал мне это понять»²⁶⁰.

В течение года, предшествовавшего этому разговору, в Болгарии множились признаки экономического и политического кризиса, росло недовольство населения. Экономика была подорвана непомерными расходами на содержание болгарских и немецких воинских частей и вывозом продукции сельского хозяйства в Германию по низким ценам. На некоторые продукты правительству пришлось ввести нормы потребления. Процветал чёрный рынок, курс национальной валюты падал. В деревнях случались стихийные выступления против реквизиции сельскохозяйственных продуктов.

В стране фактически шла неявная гражданская война между партизанскими отрядами и подпольными группами с одной стороны и прогерманским правительством – с другой. Главный штаб Народно-освободительной повстанческой армии (НОПА), созданный на базе Военной комиссии ЦК БРП, руководил действиями партизан в двенадцати оперативных зонах. За 1943 год партизаны и подпольщики провели около полутора тысяч боевых налётов и актов саботажа.