Текст книги "Георгий Димитров. Драматический портрет в красках эпохи"

Гитлера: 6 апреля немецкие самолёты провели показательную бомбардировку Белграда, и в тот же день армейская группа под командованием фельдмаршала Листа вторглась в Югославию с территории Болгарии. Через две недели оккупированная Югославия превратилась в настоящее лоскутное одеяло. Сербией стало управлять марионеточное правительство под контролем верховного командования вермахта; Хорватия, вобравшая в себя Боснию с Герцеговиной, была провозглашена независимым государством во главе с Анте Павеличем – лидером хорватских фашистов (усташей); Словению разделили между собой Германия и Италия; Черногория досталась итальянцам; Воеводину оккупировала Венгрия; Косово и Метохия, а также Западная Македония стали добычей марионеточной Албании.

К концу апреля германские войска установили контроль над континентальной Грецией. Болгария в награду за содействие Германии расширила свои границы за счёт присоединения части Вардарской Македонии и пограничных районов Сербии, а также за счёт греческих территорий – Западной Фракии и части Эгейской Македонии. Регионы, которые оккупировала болгарская армия (она не принимала непосредственного участия в боевых действиях немецких войск), стали именоваться «новыми землями», а Борис III удостоился титула «Царь-объединитель». По свидетельству современника, болгары «находились в состоянии опьянения» оттого, что справедливость восторжествовала; они были вполне довольны «новым порядком», которые принесла Германия-покровительница. Это опасно напоминало ситуацию второго десятилетия XX века, когда замысел создания «Великой Болгарии» привёл страну к двум национальным катастрофам.

Стремительные геополитические перемены не могли не вызвать некоторого смятения в Болгарской рабочей партии. Осуждение присоединения «новых земель» грозило изоляцией от значительного слоя населения, охваченного патриотическим подъёмом, агитация же за сохранение прежнего статуса этих территорий была бессмысленна, поскольку и Югославия, и Греция перестали существовать как независимые государства. Об этом говорилось в полученном Георгием Димитровым письме партийного публициста Тодора Павлова. Хотя письмо не отражало официальную точку зрения ЦК БРП, Димитров счёл необходимым в телеграмме, переданной в Софию 10 мая, сформулировать главную задачу партии – сплачивать здоровые силы нации в борьбе за национальную независимость. Не абстрактное осуждение воюющих империалистических группировок, а национальные приоритеты должны были определять отныне деятельность БРП.

Тем более актуальной такая задача оказалась для Компартии Югославии, которую в октябре 1940 года возглавил Вальтер – Иосип Броз Тито. Уже 10 апреля 1941 года ЦК КПЮ заявил о непринятии оккупации и расчленения страны и о необходимости вооружённой борьбы с оккупантами. В мае было решено приступить к формированию боевых отрядов. В конце мая Вальтер, подвергая себя огромному риску, встретился в оккупированном Белграде с советским военным атташе и рассказал ему о том, что немецкие части перебрасываются из Югославии через Венгрию и Румынию к границам Советского Союза.

В ближнем круге

В 1939 году Сталину исполнилось шестьдесят лет. Пропагандистская подготовка к юбилею началась задолго до знаменательной даты. Второго декабря «Правда» напечатала большую статью Георгия Димитрова «Сталин и международный пролетариат». Воздав должное заслугам вождя перед коммунистическим и рабочим движением и приведя обширные цитаты из его сочинений, автор заявил: «Нас называют сталинцами, и мы гордимся этим почетным званием, как гордимся и званием ленинцев»²³³.

Возвратившись с «незабываемого вечера» в Кремле, начавшегося 21 декабря и окончившегося утром следующего дня, Димитров нашёл в себе силы занести в дневник длинный перечень гостей и поразившее его высказывание Молотова: «Сталин превзошел Лен[ина]. Своим участием во всей практической] руководящей] работе целиком связан с практической жизнью партии и Советского] Союза». Такая характеристика означала, что отныне Сталин – верховный демиург, создатель социалистического мира.

В ближнем круге, в неформальной обстановке, монологи Сталина значительно отличались от его публичных речей – ведь он был среди своих. В последние мирные годы от этих монологов, тщательно пересказываемых Димитровым в дневнике, стало веять тревогой. В том, что война неминуема, Сталин был уверен. На XVIII съезде ВКП(б) он говорил о крахе международного права и обесценении международных договоров и обязательств, о милитаристской лихорадке, охватившей большие и малые страны, о том, что Советский Союз работает над усилением боевой готовности армии и флота, наращивает выпуск вооружений, перестраивает экономику с учётом военных угроз. Но выстоит ли социалистическое государство, когда придёт час испытаний, не развеется ли по ветру наследие, за которое он, вождь народа, несёт историческую ответственность? Тревоги и сомнения рождали ярость, которую Сталин готов был обрушить на всех, кто не может или не хочет работать так, как требуется.

Впервые Димитров ощутил такое настроение Сталина в самом начале 1940 года. Это произошло 21 января после собрания общественности, посвящённого памяти В.И. Ленина, в Большом театре. В специальной комнате, предназначенной для высоких гостей, царила, как отметил Димитров, «дружеская атмосфера», но высказывания Сталина не дали присутствующим забыть о тревогах дня. Незадолго до Нового года захлебнулось наступление советских войск на Карельском перешейке; там шла подготовка к новому штурму линии Маннергейма, а севернее Ладоги продолжались тяжёлые бои. Сталин провозгласил тост за бойцов Красной армии, которую, по записи Димитрова, «недостаточно подготовили, плохо одели и обули, которую мы теперь одеваем и обуваем, которая борется за свою честь – в некоторой степени подмоченную, борется за свою славу!» Это походило на скрытое признание просчётов и ошибок, оплаченных жизнями тысяч солдат. Но Сталин не сожалел о затеянной наспех зимней кампании: «Мы не хотим территории Финляндии. Только Финляндия должна быть дружественным Советскому Союзу государством».

Говоря об уроках советско-финляндской войны два месяца спустя на пленуме ЦК, Сталин заявил, что бойцы в Красной Армии замечательные, а вот среди командиров лишь 60 процентов хороши, а 40 процентов – бездельники и трусы, бесхарактерные и недалёкие люди. Хорошие командиры должны уметь и атаковать, и вовремя остановиться, чтобы сохранить силы для нового удара, а плохие только и способны лезть напролом с криком «ура!». Несомненно, Сталина не отпускала мысль, что и «хорошие», и «плохие» командиры – это плоть от плоти, кость от кости рабочих и крестьян, новое поколение военных, воспитанное советской властью и большевистской партией. На них падёт тяжесть будущих боев. И чего тогда можно будет ожидать от «сорока процентов бездельников и трусов»?..

Тема профессионализма и ответственности кадров вновь прозвучала 7 ноября. «После демонстрации обедали у Иосифа Виссарионовича», – записал Димитров. Около девяти вечера, когда праздничный обед в Кремле подходил к концу, Сталин поднялся со стула и начал говорить. В дневнике Димитрова сохранился конспект этой неожиданной речи:

«Нас история избаловала. Мы получили сравнительно легко много успехов. Это и создало у многих самодовольство, опасное самодовольство. Люди не хотят учиться, хотя и условия для учебы у нас прекрасные. Думают, что раз они из рабочих и крестьян, раз у них руки мозолистые, они уже всё могут, незачем им дальше учиться и работать над собой. Между тем – настоящие тупицы.

У нас много честных, храбрых людей, но забывают, что храбрость одна далеко не достаточна, нужно знать, уметь. „Век живи, век учись!“

Необходимо постоянно учиться и каждые 2–3 года переучиваться. Но у нас не любят учиться. Не изучают уроков войны с Финляндией, уроков войны в Европе.

Мы победили японцев на Халхин-Голе. Но наши самолёты оказались ниже японских по скоростности и высотности.

Мы не готовы для такой воздушной войны, которая идёт между Германией и Англией.

Оказалось, что наши самолёты могут задерживаться только 35 минут в воздухе, а немецкие и английские по несколько часов!

Если наши воздушные силы, транспорт и т. д. не будут на равной высоте сил наших врагов (а такие у нас все капиталистические государства и те, которые прикрашиваются под наших друзей!), они нас съедят.

Только при равных материальных силах мы можем победить, потому что мы опираемся на народ, народ с нами.

Но для этого надо учиться, надо знать, надо уметь.

Между тем никто из военного ведомства не сигнализировал насчёт самолётов. Никто из вас не думал об этом.

Я вызывал наших конструкторов и спрашивал их: можно ли сделать так, чтобы и наши самолёты задерживались в воздухе дольше? Ответили: можно, но никто нам такого задания не давал! И теперь этот недостаток исправляется.

У нас теперь пехота перестраивается, кавалерия была всегда хороша, надо заняться серьёзно авиацией и противовоздушной обороной. Этим я сейчас каждый день занимаюсь, принимаю конструкторов и других специалистов.

Но я один занимаюсь всеми этими вопросами. Никто из вас об этом и не думает. Я стою один…

Ведь я могу учиться, читать, следить каждый день; почему вы это не можете делать? Не любите учиться, самодовольно живёте себе. Растрачиваете наследство Ленина.

<…>

Люди беспечные не хотят учиться и переучиваться. Выслушают меня и всё оставят по-старому. Но я вам покажу, если выйду из терпения. (Вы знаете, как я это могу.) Так ударю по толстякам, что всё затрещит.

Я пью за тех коммунистов, за тех большевиков – партийных и беспартийных (беспартийные большевики обыкновенно менее самодовольны!), которые понимают, что надо учиться и переучиваться…».

«Все стояли и слушали молчаливо, видимо, никак не ожидали от И[осифа] В[иссарионовича] такие Leviten[83]83
  Нравоучения (нем.).


[Закрыть], – подытожил свои впечатления Димитров. – <… > Никогда я не видел и не слышал Иосифа] В[иссарионовича] таким, как в этот вечер – памятный вечер»[84]84
  Данная запись, сделанная Димитровым, включена в Собрание сочинений И.В. Сталина (см.: Сталин И.В. Соч. 2 изд. Т. 18. С. 207). Конспекты застольных речей Сталина, которые Георгий Димитров всегда заносил в дневник по свежим впечатлениям, позволяют усомниться в достоверности красочных описаний некоторыми авторами обильных и обязательных для всех возлияний во время многочасовых ужинов на кунцевской даче или в Кремле.


[Закрыть].

Последняя предвоенная публичная речь И.В. Сталина прозвучала 5 мая 1941 года на торжественном собрании и приёме по случаю выпуска слушателей академий Красной армии. Димитров ещё раз услышал, что война не только неизбежна, но и близка, и Сталин хотел донести серьёзность положения до высших военных командиров, а через них и до командного и рядового состава тех воинских частей, куда вскоре прибудут для несения службы выпускники академий. При этом всячески стремился вселить уверенность в конечной победе Красной армии над германским вермахтом (будущий противник уже был назван своим именем). Не обошлось и без той темы, которая пронизывала его речь 7 ноября 1940 года, – темы самодовольства, зазнайства, нежелания наращивать знания и умения. «Армия, которая считает себя непобедимой, не нуждается в дальнейшем усовершенствовании, обречена на поражение», – предупредил Сталин.

Вести записи на той памятной встрече категорически запрещалось. Тем не менее подробный конспект основного выступления и кратких тостов, произнесённых в тот день Сталиным, сохранился в дневнике Димитрова.

«Красная Армия серьёзно перестроилась и перевооружилась на основе опыта современной войны. Но наши школы отстают от этого процесса в армии. Они не ведут обучение на основе новейших образцов оружия», – так начинается конспект. Во время приёма прозвучало много тостов, продолжает Димитров. После призыва генерала-танкиста выпить за «мирную сталинскую внешнюю политику» Сталин сказал, что у него есть поправка. Придавая особую значимость этой «поправке», Димитров подчеркнул её густыми линиями: «Наша политика мира и безопасности есть в то же время политика подготовки войны. Нет обороны без наступления. Надо воспитывать армию в духе наступления. Надо готовиться к войне».

Двадцатого апреля 1941 года Димитров присутствовал на заключительном концерте декады таджикской культуры в Большом театре. После концерта был накрыт стол на двенадцать персон. Сталин воспользовался неформальной обстановкой, чтобы изложить свой взгляд на проблему, казавшуюся ему актуальной, и обратить на неё внимание слушателей.

Провозгласив тост за здоровье Георгия Димитрова, он произнёс загадочную фразу: «При Димитрове партии выходят из Коминтерна, и это неплохо». Присутствующим, конечно, было понятно, что речь идет о Компартии США, вынужденной из-за угрозы запрета формально прекратить членство в Коминтерне. Но почему «неплохо»?

Далее Сталин развернул подробную аргументацию своего тезиса. Ленин создал Коммунистический Интернационал в 1919 году в расчёте на близкую мировую революцию, сказал он. А сейчас на первый план выходят национальные задачи каждой страны, и компартии следовало бы сделать совершенно самостоятельными. Они должны стать национальными партиями под различными названиями – «рабочая», «марксистская» и так далее, название не важно. Важно, чтобы они внедрились в свой народ и сконцентрировались на специфических национальных задачах. Не надо держаться за то, что было вчера, надо учитывать создавшиеся условия. С точки зрения ведомственных интересов это, может быть, неприятно, но не эти интересы являются решающими.

Такой вот получилась речь за здравие Георгия Михайловича – не прямая директива, но очевидный намёк, требующий реакции.

Записав слова Сталина в дневник, Димитров сопроводил их выводом: «Резко и ясно поставлен вопрос о дальнейшем существовании К. И. на ближайший период и новых формах интернациональных связей и интернациональной работы в условиях мировой войны». Уже на следующий день он пересказал сталинскую речь Пальмиро Тольятти и Морису Торезу. Затем в процесс обсуждения включился Мануильский, а 12 мая Димитров советовался по «неясным и трудным вопросам», связанным с трансформацией Коминтерна в «орган информации и идеологической и политической помощи компартиям» с Андреем Александровичем Ждановым[85]85
  5 мая 1941 г. А.А. Жданов был назначен заместителем И.В. Сталина в Секретариате ЦК ВКП(б) для руководства текущей деятельностью Секретариата. Это было связано с тем, что Сталин, оставшись первым секретарем ЦК ВКП(б), «в целях обеспечения единства в работе советских и партийных организаций» стал председателем Совета народных комиссаров СССР. Занимавший ранее этот пост В.М. Молотов остался вторым по рангу лицом в сталинском руководстве: он занял пост заместителя председателя Совнаркома и одновременно исполнял обязанности наркома иностранных дел.


[Закрыть].

Представляется, что готовность, с какой Димитров и его соратники согласились на столь кардинальные перемены, объясняется не одним лишь «послушанием вождю». Идея предоставления партиям возможности решать конкретные задачи по-своему, исходя из условий страны, являлась, как известно, одной из ведущих в перестройке деятельности

ИККИ после VII конгресса Коминтерна. Эта идея не была реализована из-за гражданской войны в Испании, обострения международной обстановки и эскалации военной угрозы СССР. После оккупации Югославии и Греции в Исполкоме Коминтерна начался осторожный пересмотр прежней антивоенной риторики в пользу концепции национальных фронтов, что также диктовало необходимость большей самостоятельности и независимости компартий, оказавшихся в разных условиях, от директив центра.

Разумеется, в Исполкоме Коминтерна понимали и то, что деятельность международного объединения коммунистических партий, направляемая из Москвы, является в известной степени помехой для советской внешней политики, за фасадом которой партнёры по переговорам всегда усматривали вероятность экспорта революции. Между тем СССР оказался в критическом положении: союзников у него так и не нашлось. Ради того, чтобы не остаться один на один с беспощадным врагом, можно было пожертвовать и Коминтерном. Но после обсуждения у Жданова эта тема почему-то больше не возникала, а после нападения Германии на Советский Союз вопрос о роспуске Коммунистического Интернационала утратил актуальность – на время.

Объявили мобилизацию

Утром 21 июня 1941 года в ИККИ поступило сообщение из Яньани. Там стало известно о заявлении Чан Кайши: по его словам, в этот день Германия нападёт на СССР. «Слухи о предстоящем нападении множатся со всех сторон, – записывает Димитров. – Надо быть начеку…» Позвонил Молотову, рассказал о сообщении из Яньани. Нарком сказал в ответ, что положение неясное, идёт большая игра. Пообещал переговорить с Иосифом Виссарионовичем и позвонить, если будет что-то важное.

Субботний день подходил к концу, однако ни экстренных сообщений, ни звонка от Молотова не было. Димитров до позднего вечера обсуждал с Соркиным работу службы связи ИККИ. Дома включил радиоприемник. По германскому радио шли обычные передачи.

В семь утра раздался настойчивый звонок телефона правительственной связи. То был срочный вызов в Кремль. Неужели война?

В приёмной Сталина Димитров увидел наркома обороны Тимошенко, наркома Военно-Морского флота Кузнецова, начальника Главного политуправления Красной армии Мехлиса и наркома внутренних дел Берию. Значит, всё-таки война…

Почти одновременно с Димитровым в Кремль приехал Мануильский, и в 8.40 они вошли в кабинет Сталина. Там за длинным столом

сидели Молотов, Ворошилов, Каганович, Маленков. Согласно записи в дневнике Димитрова, Сталин коротко проинформировал новоприбывших: «Напали на нас, не предъявляя никаких претензий, не требуя никаких переговоров, напали подло, как разбойники. После нападения, бомбардировки Киева, Севастополя, Житомира и др[угих] мест явился посол Шуленбург с заявлением, что Германия считает себя угрожаемой концентрацией советских] войск на восточной границе, предприняла контрмеры. Финны и румыны идут с немцами. Болгария приняла представительство интересов Германии в СССР»[86]86
  Дипломатические отношения с Болгарией были очень важны для Советского Союза. Наличие советской миссии в Софии давало возможность следить за военно-политической обстановкой на Балканах, поддерживать контакты с антифашистским Сопротивлением и вести разведывательную работу.
  Существует версия о намерении советского руководства в первые недели войны установить контакт с Гитлером через посредство болгарского посла в Москве Ивана Стаменова и царя Бориса, чтобы предложить Германии перемирие в обмен на значительные территориальные уступки. В 1953 г., в ходе сбора компрометирующих материалов на Берию после ареста последнего, генерал-лейтенанта НКВД П.А. Судоплатов представил комиссии объяснительную записку по этому вопросу. По словам Судоплатова, Берия поручил ему встретиться со Стаменовым и неофициальным путем выяснить, на каких условиях Германия согласится прекратить войну против СССР. Судоплатов выполнил поручение, но осталось неизвестным, предпринял ли Стаменов соответствующие шаги. Записка Судоплатова заканчивается явно надуманным обвинением Берии в том, что он пытался за спиной правительства вступить в сговор с немецко-фашистскими захватчиками и помочь врагу в расчленении СССР.
  Несколько иную трактовку даёт Судоплатов в книге «Спецоперации» (1997). По его словам, Берия с согласия Сталина и Молотова задумал довести до Гитлера дезинформацию о возможном мирном завершении советско-германской войны на основе территориальных уступок. Предполагалось, что это даст возможность Советскому Союзу выиграть время для собирания сил. Но посол Стаменов (он был, по словам автора воспоминаний, завербован советской разведкой в 1934 г.) не стал по каким-то причинам сообщать царю Борису о слухах, изложенных ему Судоплатовым во время конспиративной встречи.
  Другие подтверждения или опровержения этой версии автору настоящей работы неизвестны.


[Закрыть].

Димитров и Мануильский пробыли у Сталина ровно два часа, став свидетелями подготовки первых решений военного времени. Происходившее на их глазах нельзя было назвать совещанием в традиционном смысле слова. Люди выходили из кабинета, возвращались, о чём-то сообщали, включались в общий разговор. Шло редактирование Заявления Советского правительства, которое должен был зачитать Молотов. Обсуждали проведение мобилизации и объявление военного положения. Говорили об организации работы ЦК ВКП(б) и Генерального штаба РККА в подземных бункерах. Составляли приказы армии и флоту. Планировали перемещение дипломатических миссий из Москвы в другой город, например в Казань («Они здесь могут шпионить», – заметил Сталин).

В то утро Димитров впервые услышал похожий на клятву лозунг: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами» – и не преминул отметить в дневнике «удивительное спокойствие, твёрдость, уверенность у Сталина и у всех других». «Договариваемся насчёт нашей работы, – пишет он далее. – Коминтерн пока не должен выступать открыто. Партии на местах развёртывают движение в защиту СССР. Не ставить вопрос о социалистической революции. Советский] народ ведёт отечественную войну против фашистской Германии. Вопрос идёт о разгроме фашизма, поработившего ряд народов и стремящегося поработить и другие народы».

Сам факт вызова руководителей Коминтерна к Сталину спустя три часа после вторжения, одновременно с высшими руководителями государства и высшим командованием Красной армии, говорит о многом. Коминтерн, идеологически и организационно связанный с Советским Союзом, имеющий разветвлённую зарубежную сеть, должен был сыграть свою роль в деле защиты свободы и независимости «Отечества трудящихся всех стран».

Приехав на службу, Димитров приказал собрать в своем кабинете членов Секретариата и руководящих сотрудников ИККИ. На первом военном совете обсудили перестройку работы Исполкома и директивы компартиям. Оперативное руководство было возложено на «тройку» в составе Димитрова, Мануильского и Тольятти. «Объявили мобилизацию всех наших сил», – так подытожил Димитров события первого дня новой войны. Она уже получила название, обращённое к глубинной народной памяти, – Отечественная.

Исполком Коминтерна оперативно разослал компартиям указания изменить тактику в связи с переменами в ходе и характере войны. Партиям было предписано сделать всё возможное для победы советского народа и разгрома фашизма. Советский Союз ведёт войну Отечественную, её не следует представлять как войну между капиталистической и социалистической системами. В оккупированных странах и в самой Германии следует развернуть национально-освободительное антифашистское движение, создавать национальные фронты. Одновременно проводить диверсии и другие боевые акции, организовывать партизанские отряды.

Несмотря на то, что в директивах, составленных в первые дни войны, отразились чересчур оптимистичные и облегчённые представления о готовности народных масс начать вооружённую борьбу против гитлеровцев, в целом они сыграли позитивную роль. Этот курс не только отвечал национальным интересам СССР, но и соответствовал целям зарождавшегося европейского Сопротивления. Из документов ИККИ исчезла фразеология об «империалистических государствах» и «разоблачении поджигателей войны». В одной из директив даже появилось суровое предупреждение: «Болтовня о мировой революции оказывает услугу Гитлеру и мешает международному объединению всех антигитлеровских сил».

Радикальный разворот Коминтерна в сторону объединения антифашистских сил стал по сути своей возвращением к идее народных фронтов, провозглашённой VII конгрессом в 1935 году, но в таком подтверждении правильности былого курса было мало радости. Тем не менее война, грозившая неминуемыми бедствиями и утратами, принесла Димитрову ощущение душевного раскрепощения; он будто вернулся к самому себе. Знакомые слова сбросили фальшивую оболочку и явили свою истинную суть. Суть простую и неизменную: во все времена фашизм был и остаётся врагом, врагом свирепым и коварным, и долг коммунистов всего мира – плечом к плечу с советским народом и народами своих стран сражаться с фашизмом вплоть до полного его искоренения. Наше дело правое. Никак не иначе.

«Тот факт, что агрессия исходит от Германии, является положительным для нас фактором», – заявил Димитров на заседании Секретариата ИККИ²³⁴. Это означало, что в историческом смысле нападение Гитлера на Советский Союз явилось логическим следствием развития германского общества и государства в последние годы, неизбежным результатом агрессивной природы и антинародного характера фашизма, в чём он, Георгий Димитров, никогда не сомневался.

Оказалось также, что деление государств на фашистские и демократические вовсе не утратило смысл, как утверждал Сталин в 1939 году. Уже в день германского вторжения Уинстон Черчилль, обращаясь к соотечественникам по радио, заявил: «Мы полны решимости уничтожить Гитлера и все следы нацистского режима. Ничто не сможет отвратить нас от этого, ничто. Мы никогда не станем договариваться, мы никогда не вступим в переговоры с Гитлером или с кем-либо из его шайки. Мы будем сражаться с ним на суше, мы будем сражаться с ним на море, мы будем сражаться с ним в воздухе, пока с Божьей помощью не избавим землю от самой тени его и не освободим народы от его ига. Любой человек или государство, которые борются против нацизма, получат нашу помощь. Любой человек или государство, которые идут с Гитлером, – наши враги… Такова наша политика, таково наше заявление. Отсюда следует, что мы окажем России и русскому народу всю помощь, какую только сможем. Мы обратимся ко всем нашим друзьям и союзникам во всех частях света с призывом придерживаться такого же курса и проводить его также стойко и неуклонно до конца, как это будем делать мы..»²³⁵. Столь же определённо высказался 24 июня на пресс-конференции президент Франклин Рузвельт: Соединенные Штаты Америки окажут всяческую помощь СССР в его борьбе против Германии. Тем самым наметились очертания будущей антигитлеровской коалиции – жаль только, что произошло это не два года назад.

На девятый день войны немцы заняли Каунас, Вильнюс, Минск, Львов, Луцк, Ровно. «Положение чрезвычайно напряжённое», – отметил Димитров в дневнике. В тот день он приехал к Молотову – неизвестно, по собственной ли инициативе или был приглашён. Скорее всего, второе: 25 июня Димитров уведомил Сталина и Молотова о подготовленных для компартий директивах и надеялся в ближайшее время узнать их мнение. У Молотова он застал Берию, Маленкова и двух московских руководителей – секретаря МК партии А.С. Щербакова (он одновременно являлся секретарем ЦК) и председателя Мосгорисполкома В.П. Пронина. Обсуждались вопросы обороны столицы и эвентуальной эвакуации органов государственного управления, предприятий и учреждений. В то, что такое может случиться, невозможно было поверить.

«Чем может помочь Коминтерн?» – Димитров адресовал свой вопрос всем присутствующим. «Дорог каждый час, – по праву старшего отреагировал Молотов. – Коммунисты должны повсюду предпринять самые решительные действия в помощь советскому народу. Главное – дезорганизовывать тыл врага и разлагать его армию».

Димитров не мог знать, что происходило потом в тот поистине судьбоносный для страны день 30 июня. Что после его ухода и ухода московских руководителей обсуждался проект создания ГКО – Государственного комитета обороны, контролирующего все советские, хозяйственные и военные органы. Что у Сталина после визита в Наркомат обороны, где он не смог получить исчерпывающую (а главное – вселявшую надежду) информацию о положении на фронтах, произошёл нервный срыв; он заперся на своей даче в Кунцеве, никого не принимает и не отвечает на телефонные звонки. Что в четыре часа дня группа руководителей государства во главе с Молотовым отправилась к кунцевскому затворнику, который поначалу решил, что его собираются арестовать, а потом принял предложение возглавить ГКО. В лихую годину вождей не меняют.

Третьего июля Сталин выступил с краткой речью по радио, начав её необычно: «Товарищи! Граждане! Братья и сёстры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!» Он не обещал ничего, кроме суровой борьбы не на жизнь, а на смерть. «Историческая речь Сталина, разъясняющая положение и призывающая к беспощадной всенародной войне за разгром врага», – таково было впечатление Димитрова.

Следующая запись того дня – отзвук довоенного времени: просьба китайских товарищей о финансовой помощи в размере одного миллиона долларов удовлетворена; на текущую работу ИККИ отпущено 200 тысяч долларов. А дальше хроника войны: подобрано 850 военных и политических работников из числа добровольцев интербригад и политэмигрантов для переброски во вражеский тыл; в половине третьего ночи объявлена воздушная тревога.

Личные контакты нашего героя со Сталиным из-за постоянной загруженности Верховного главнокомандующего неотложными делами фронта и тыла стали очень редкими. Обрисовав 22 июня новую тактическую линию компартий, Сталин счёл свою задачу выполненной и как бы переадресовал Димитрова по конкретным проблемам к Молотову и другим своим ближайшим соратникам. Впрочем, встречаясь с Димитровым в первые месяцы войны в бомбоубежище, он охотно отвечал на его вопросы.

Бомбоубежище, связанное тоннелем с подземным помещением Ставки на улице Кирова, было оборудовано для советского руководства на станции метро «Кировская»[87]87
  Улица Кирова – ныне Мясницкая, станция метро «Кировская» – «Чистые пруды».


[Закрыть] и просуществовало недолго, пока не устроили другое – в Кремле. В убежище находился резервный рабочий кабинет И.В. Сталина. Поезда проходили станцию, отгороженную от путей фанерными щитами, без остановки.

Это помещение стало подобием клуба для облечённых огромной властью людей, на короткое время оказавшихся в положении уязвимых человеческих существ, вынужденных прятаться под землей от вражеских бомб. Здесь Димитров слышал чересчур оптимистичные высказывания военных о тяжёлых сражениях лета сорок первого года. Здесь Хозяин (Димитров знал это известное в узком кругу прозвище и иногда использовал его в записях) 8 сентября, после налётов советских самолётов на Берлин и Кенигсберг, «всё время остроумно шутил: „Если мы победим, вернём Вост[очную] Пруссию славянству, которому она и принадлежала. Заселим её славянами“». В бомбоубежище на «Кировской» Георгий Михайлович однажды даже ужинал в компании со Сталиным, Молотовым, Калининым и другими обычными участниками былых застолий в Кунцеве.

Установка Коминтерна на развёртывание национально-освободительных движений в Европе реализовывалась по-разному, в зависимости от условий той или иной страны и возможностей, которыми располагала компартия.

Загранбюро Болгарской рабочей партии сразу после нападения Германии на Советский Союз выдвинуло перед коммунистами задачу всячески содействовать поражению фашистской Германии. Укрепившийся авторитарный режим царя Бориса, распространённость патриотических настроений, вызванных «объединением болгарских земель», неучастие Болгарии в прямых военных действиях своего союзника-покровителя, слабость оппозиционных сил – всё это осложняло формирование единого антифашистского фронта. Тем не менее коммунисты вынашивали планы вооруженного восстания, о чём Антон Иванов (он стал членом Политбюро подпольного ЦК БРП) сообщил через разведку НКВД. Димитров письменно уведомил об этом Сталина, а 4 августа, будучи в бомбоубежище на «Кировской», напомнил ему о письме. Ответ Сталина был категоричен: «Никакого восстания сейчас».

Несвоевременность самой постановки вопроса о вооружённом антиправительственном выступлении в Болгарии – стране, не пославшей на Восточный фронт ни одного солдата и сохранившей дипломатические отношения с СССР, была очевидной. Но не информировать Сталина о замысле болгарских коммунистов Димитров не имел права. Чтобы остудить горячие головы, он сослался в ответном письме болгарскому ЦК на обсуждение вопроса о восстании «в самом авторитетном месте» и посоветовал пока «набирать силы, готовиться, укреплять позиции в армии и в стратегических пунктах». Уже тогда ему был ясно, что приступать к восстанию следует «только тогда, когда будет возможно комбинированное действие изнутри и извне страны».

В сложной ситуации оказались польские коммунисты. Советское политическое руководство было заинтересовано в создании на территории Польши сил Сопротивления под патронажем компартии и Коминтерна, а не эмигрантского польского правительства в Лондоне, однако опереться в стране было не на кого. Со времени роспуска компартии прошло уже три года, но процесс её восстановления затянулся, в основном, из-за бесконечных проверок и перепроверок «чистоты» кандидатов в состав партийного руководства. Димитров взял под личный контроль подготовку групп польских коммунистов, которым предстояло на месте, в условиях немецкой оккупации, создать партийную структуру и вооружённые отряды, чтобы начать боевые действия.

В конце августа была подготовлена к переброске польская группа. В бомбоубежище на «Кировской» Димитров рассказал Сталину о плане восстановления компартии Польши. Сталин принял сообщение к сведению и посоветовал не называть будущую партию коммунистической, поскольку это название «пугает не только чужих, но даже и некоторых наших». К несчастью, первая группа польских коммунистов погибла в катастрофе самолёта на взлёте.