Текст книги "Георгий Димитров. Драматический портрет в красках эпохи"

Народная демократия с оговоркой

Во Врану стали понемногу стекаться книги из старой библиотеки, заботливо сохранённые Магдалиной и Стефаном Барымовыми. На некоторых стояла печатка «Л. и Г. Д.». Книги пробуждали воспоминания; по названиям и авторам, разноцветным пометкам и дарственным надписям можно было составить хронику давних лет. Помощники готовили шкафы для московского собрания. И уже стал формироваться третий массив литературы – болгарские приобретения и дарения последних лет. Помимо личных вещей, книги были единственной собственностью Димитрова, нажитой за долгие годы. Московская квартира, дача в Мещерине, вилла в Княжеве, дворец Врана, удобные автомобили, красивая мебель – все эти блага на самом деле являлись не более чем приложением к его статусу.

«В его характере и образе жизни были особенности, выработанные им самим, которые не подлежали никаким изменениям, – пишет о нашем герое Пётр Игнатов. – Он походил на солдата, который знает, что сразу же после того как трубач проиграет утреннюю побудку, весь день его будет рассчитан по часам и минутам. Единственное различие состояло в том, что он не знал, когда прозвучит сигнал „отбой“».

Повседневная жизнь страны требовала постоянного внимания. В мае Димитров проехал в компании с Антоном Юговым по пыльным дорогам Южной Болгарии, замкнув кольцо через Пловдив, Сопот и Пирдоп – знакомился с местными фабриками, разговаривал с крестьянами, строителями железной дороги, школьниками, жителями уютных городков Средногория – колыбели болгарского национального возрождения. Не всегда его узнавали, и тогда он получал неприкрашенные впечатления прямо из жизни, без посредничества тех, кого он называл «людьми шума и рекламы».

Неуёмное рвение этих людей доходило порой до опасной черты. На конгрессе Отечественного фронта Димитров услышал в свой адрес славословия не только преувеличенные, но даже рискованные: «великий вождь» и т. п. Он тут же попросил листок бумаги и набросал проект постановления Политбюро, предписывающего «всем партийным работникам и особенно редакциям и руководителям печати избегать подобных неуместных и вредных лестных выражений». В другой раз, приехав в Народное собрание, увидел собственный гипсовый бюст и бюст Басила Коларова. Тут же направил письмо в Бюро народного собрания: «Бюсты Димитров и Коларова, установленные перед внутренним входом Великого народного собрания, следовало бы немедленно убрать. Установка их была политически нецелесообразной и является грубой ошибкой»³⁴³.

Подписав 24 июля болгаро-венгерский договор о дружбе – последний из семи договоров, заключенных в течение года – Димитров смог наконец уехать в отпуск. Но месяц, проведённый им на море, едва ли можно назвать полноценным семейным отдыхом, хотя в Евксиноград отправились все вместе – Георгий Михайлович, Роза Юльевна, Фаня, Бойко, потом приехала Елена с Ириной. Одна автомобильная экскурсия вдоль побережья, одна прогулка на яхте, просмотр новых фильмов – пожалуй, этим ограничились отпускные развлечения. Остальное время заполняла обычная рутина: обмен письмами с П,К, приём гостей (в их числе был польский премьер Циранкевич с женой), просмотр деловых бумаг.

Поступавшие из Софии материалы вызывали желание немедленно дать им ход. Особый интерес вызывали у Димитрова письма – а их приходило множество. Он просил помощников отбирать самые характерные и острые и показывать ему. Письма укладывались в две папки – в одну «враждебные», как называл их Димитров, в том числе анонимки с угрозами, в другую – жалобы и протесты. Жаловались на низкую заработную плату, удорожание жизни, отсутствие в магазинах товаров и продуктов, на действия местных органов и самоуправство облечённых властью лиц. Особенно возмущало поведение «вельмож» с партийными билетами и скорых на расправу партийных функционеров. И Димитров брал в руки карандаш и писал в П,К очередные указания: «глубоко вскрывать причины существующего серьёзного недовольства в среде рабочего класса, бедняков и середняков и других трудящихся»; «устранять причины и непорядки, вызывающие оправданное недовольство»; «калёным железом выжигать то, что у нас есть в некоторых местах, где наши ответственные товарищи превратились в губернаторов и вельмож по отношению к населению». И признавался, что его «серьёзно беспокоит наплевательское отношение к этим вопросам в некоторых звеньях партии и даже у руководящих товарищей».

Между тем его организм стал ощутимо слабеть. Вопреки врачебному запрету, Димитров однажды искупался в море, и вечером температура подпрыгнула до 38 градусов, на теле показалась сыпь. Через несколько дней случился приступ тахикардии – до 200 ударов сердца в минуту. Скачки температуры, сердцебиение, общая слабость продолжались весь отпускной месяц. Приглашённые из Москвы доктора не смогли установить на месте причину и прибегли к обычной рекомендации: немедленно лечь на обследование и лечение в Москве. Димитров предложил другой вариант: интенсивное лечение в Болгарии, а в декабре – Москва. Такое расписание явилось бы самым оптимальным, поскольку на середину ноября был назначен партийный съезд.

Вмешательство Политбюро нарушило его расчёт. Трайчо Костов написал Сталину и Молотову, что состояние здоровья Димитрова ухудшилось, и попросил настоятельно порекомендовать ему немедленное лечение. Так и произошло. «Я готов, как только позволит здоровье, лететь самолётом в Москву на лечение», – ответил Димитров 19 августа на приглашение. Улетел же только 15 сентября.

В Барвихе всё было, как прежде, – сосны, дожди, тишина, знакомая палата, внимательный персонал, авторитетные доктора и заключение консилиума, тоже не поведавшее ничего нового. «Три страдания, – значится в дневнике. – 1) Сердечно-сосудистое; 2) Хроническое воспаление жёлчного пузыря; 3) Диабет». Ему рекомендовали лечение и отдых продолжительностью от полутора до двух месяцев. Это означало, что срок проведения съезда оказался под вопросом.

Потекли однообразные дни. Но 21 сентября перечень процедур прерывает следующая запись: «Пятнадцать лет назад. (Начало Лейпцигского процесса)». Накануне этой даты сопредседатели Социалистической единой партии Германии Вильгельм Пик и Отто Гротеволь прислали Димитрову поздравление. Вместе с поздравлением пришло письмо от Маргарете Кайльзон – той самой переводчицы Западноевропейского бюро ИККИ, что однажды подарила Гельмуту брусок болгарской брынзы. Войну она провела в Москве, работала с немецкими военнопленными, а теперь стала функционером СЕПГ. Грете прислала документы, касающиеся Лейпцигского процесса, и сообщила, что 21 сентября по Берлинскому радио будет передана первая речь Димитрова в суде.

Письмо всколыхнуло воспоминания. «Моё первое заявление перед Лейпцигским судом, – записал Димитров через два дня. – (Поворот в процессе. Инициатива в моих руках. Начало моего наступления. Из обвиняемого в обвинителя.)» Хотелось вновь пережить ощущение схватки на краю пропасти, владевшее им тогда. Одинок, но предельно собран и свободен. Атаковать или отступить? Обрушить на противника град аргументов или схитрить, промолчать? Выбор он тогда делал сам. Может быть, такие воспоминания помогали ему удерживать тяжкое и коварное бремя власти…

Подступал такой момент, когда надлежало мобилизовать все жизненные силы, преодолеть недуги и провести съезд – главный и, вероятно, последний в жизни.

Перед отъездом Димитрова в СССР Политбюро определило, что подготовкой материалов к съезду будут заниматься Трайчо Костов и Добри Терпешев (экономические проблемы), Вылко Червенков (идеологические вопросы) и Георгий Чанков (внутрипартийная работа). Для себя Димитров оставил обобщение исторического опыта партии, характеристику системы и социальных функций народной демократии и формулирование основных задач, форм и темпов строительства социалистического общества.

К концу сентября погода наладилась – наступило запоздавшее бабье лето. Вместе с надоедливыми дождями ушли боли и недомогания. Димитров воспрянул духом и даже покинул на день санаторную палату. Съездили с Розой Юльевной на Новодевичье, встретились с кинорежиссером Райзманом, который намеревался снимать фильм о Лейпцигском процессе. В палату стали наведываться с деловыми визитами гости, а потом он и сам отправился в ЦК, чтобы обсудить ряд вопросов с Сусловым.

Из Софии еженедельно приходила большая почта – документы ЦК и Совета министров, письма, газеты, книги и даже свежие овощи и фрукты. Можно было работать почти как дома. Проект резолюции по первому пятилетнему плану Димитров забраковал, поручил переработать и снова прислать ему, прежде чем публиковать. Затем передал замечания по проекту устава БРП(к).

Как случалось и прежде, чересчур высокая активность на фоне временного улучшения состояния к добру не привела: в середине октября Димитров слёг с гриппом, который основательно его вымотал. А почта из Софии всё больше тревожила: подготовка съездовских документов задерживалась. Написал Червенкову и Коларову: «Так как эта работа имеет исключительно важное значение… настоятельно вас прошу, займитесь серьёзно, сосредоточьте на ней своё внимание и время, оставьте в стороне текущие дела – и без всякого промедления, поскольку времени остаётся мало, а ещё многие вопросы должны быть самым серьёзным образом подработаны и осмыслены».

Новый консилиум вынес решение о продлении санаторного режима ещё на полтора месяца. Сообщив об этом Костову, Димитров попросил перенести срок открытия съезда на 5 декабря и командировать в Москву Червенкова и Чанкова для доработки проектов резолюций.

Пожалуй, наиболее ожидаемым посетителем в эти дни стал Отто Вильгельмович Куусинен, член ЦК ВКП(б) и председатель Президиума Верховного Совета Карело-Финской ССР. Старый коминтерновец, секретарь ИККИ, он был одним из тех, кто безоговорочно поддержал Димитрова в разработке и реализации нового курса в 1935 году. В течение октября они встречались трижды – обсуждали проблемы народно-демократического режима. После первой встречи Димитров записал, что Куусинен тоже «склонен принять тезис, что, благодаря мощной опоре, которую представляет собой Советский] Союз, с одной стороны, и руководящей роли раб[очего] класса и его коммунистического авангарда, народная демократия может привести к осуществлению социализма без диктатуры пролетариата, которая была неизбежна в СССР». Вторая запись более пространна; по ней видно, что собеседники детально рассмотрели характер и перспективы народной демократии. «Есть возможность перехода от капитализма к социализму без прямой диктатуры рабочего класса, – резюмирует наш герой итог беседы. – Но это только возможность, и возможность желательная… Диктатура пролетариата не есть цель сама по себе, а средство осуществления социализма. Цель одна – социализм. Средства могут быть различны. Если по пути нар[одной] демократии окажется невозможно, тогда – диктатура пролетариата. Но социализм должен быть осуществлён». В третий раз Димитров советовался с Куусиненом о том, какие проблемы следует поставить в задуманном им письме Сталину.

Но это только возможность, и возможность желательная… Диктатура пролетариата не есть цель сама по себе, а средство осуществления социализма. Цель одна – социализм. Средства могут быть различны. Если по пути нар[одной1 демократии окажется невозможно, тогда – диктатура пролетариата. Но социализм должен быть осуществлён». В третий раз Димитров советовался с Куусиненом о том, какие проблемы следует поставить в задуманном им письме Сталину.

Из сегодняшнего дня эти дискуссии могут показаться не заслуживающей внимания схоластикой, но в те годы они затрагивали судьбы целых народов. У всех перед глазами был советский пример диктатуры пролетариата: экспроприация частной собственности в пользу государства, ликвидация эксплуататорских классов, беспощадный террор, слом государственной машины, тотальный запрет некоммунистических партий и органов печати, ограничение гражданских прав, перестройка общественной жизни, образования и культуры на основе идеологии марксизма-ленинизма и так далее.

Не нужно проводить специальных изысканий, чтобы убедиться: произошедшие в Болгарии после 9 сентября 1944 года преобразования лишь незначительно напоминают советский пример. Опираясь на этот опыт и опыт других стран Восточной Европы, Димитров обосновал концепцию двух путей к социализму – через диктатуру пролетариата и через режим народной демократии. Новая стратегия могла открыть путь эволюционного развития общества, свободного от обязательного копирования советского опыта и, возможно, ведущего к иным вариациям социализма, не отягощённым известными крайностями.

Разработку концепции политической системы народной демократии Димитров закончил к концу октября, а 3 ноября окончательно отредактировал письмо Сталину и передал в ЦК ВКП(б). «В начале декабря с. г. состоится съезд компартии нашей страны, – написал он. – В связи с этим для нас очень важно проверить правильность наших взглядов и некоторых принципиальных вопросов. Поэтому по поручению ЦК Болгарской компартии обращаюсь к Вам с настоятельной просьбой познакомиться с нашими установками по изложенным здесь вопросам и помочь Вашим советом правильно ориентировать партию в её предстоящей трудной и сложной деятельности».

В очередной раз наш герой обращался к Сталину за советом по кардинальной политической проблеме. Впервые это произошло в 1934 году, когда зарождалась мысль о формировании широких антифашистских и народных фронтов. Возможно даже, что пребывание в Барвихе напомнило ему о солнечном июле 1935 года, когда здесь же, под сенью могучих сосен, шлифовались формулировки его доклада на VII конгрессе, взорвавшего казённое бытие Коминтерна. Именно опираясь на идеи того доклада и последующий опыт народных фронтов, Димитров продумывал теперь концепцию народной демократии, фактически ориентированную не только на Болгарию, но и на другие страны Восточной Европы.

Приложенный к письму Сталину документ состоит из четырёх разделов: «Вопрос о характере государства народной демократии», «Народная демократия и вопрос о советском режиме», «Вопрос об основной задаче сегодняшнего этапа», «Об интернационализме». Копии документа Георгий Димитров направил В.М. Молотову и в ЦК Болгарской компартии.

Оригинальные идеи, представляющие собой квинтэссенцию многолетних размышлений Димитрова, содержатся в двух первых разделах. Государство народной демократии охарактеризовано следующими образом: оно представляет собой власть трудящихся – огромного большинства народа при руководящей роли рабочего класса; развивает сотрудничество и дружбу с СССР; принадлежит к демократическому, антиимпериалистическому лагерю; является государством переходного периода, призванным обеспечить развитие страны по пути к социализму. Во втором разделе подчёркивается, что «для нашей страны, как и для других стран народной демократии, открылась возможность осуществить переход от капитализма к социализму без создания советского режима, посредством режима народной демократии. <…> Воплощая господство трудящихся при руководстве рабочего класса (иначе говоря, коммунистической партии. – А.П.), режим народной демократии может и должен в данной исторической обстановке, как уже показал опыт, с успехом выполнять функции диктатуры пролетариата в деле ликвидации капиталистических элементов и организации социалистического хозяйства».

Как видно, первоначальный тезис Димитрова о возможности перехода к социализму «без прямой диктатуры рабочего класса» был им уточнён и заменён другим – о том, что режим народной демократии может и должен «выполнять функции диктатуры пролетариата». По всей видимости, это результат тщательного изучения работы В.И. Ленина «Государство и революция». Отдельное издание этой работы 1947 года с многочисленными пометами сохранилось в личной библиотеке Георгия Димитрова. В нём, например, отмечено то место, где Ленин цитирует Фридриха Энгельса: «Если что не подлежит никакому сомнению, так это то, что наша партия и рабочий класс могут прийти к господству только при такой политической форме, как демократическая республика. Эта последняя является даже специфической формой для диктатуры пролетариата, как показала уже Великая французская революция». Разумеется, не прошла мимо внимания Димитрова и формула самого Ленина: «Переход от капитализма к коммунизму, конечно, не может не дать громадного обилия и разнообразия политических форм, но сущность будет при этом неизбежно одна: диктатура пролетариата»³⁴⁴.

От Сталина, который проводил отпуск в Сочи, долго не было ответа, хотя письмо ему передали своевременно. Оставалось ждать.

Приехали Червенков и Чайков. Димитров засадил их в свою квартиру в Доме правительства – заканчивать доклады и проекты резолюций. Девятого ноября он перебрался из Барвихи в Мещерино. Состояние здоровья оставалось неустойчивым – температура прыгала, слабость не отпускала. «С моим лечением получилась большая неудача, – пожаловался Димитров Костову. – Надеюсь дней через десять более-менее восстановить работоспособность, чтобы выдержать напряжение по проведению съезда».

Перед возвращением домой он побывал у Суслова и позвонил Поскрёбышеву – напомнил о своем письме.

Перелёт в Софию занял двое суток: из-за непогоды пришлось сделать остановку на ночь в Бухаресте. Во Врану Димитровы приехали вечером 22 ноября.

По просьбе Димитрова Политбюро приняло решение о переносе дня открытия съезда на 18 декабря. Интенсивная работа над документами продолжалась, а вызова к Сталину всё не было.

Самолет из Москвы прилетел только 4 декабря, и 6 декабря Димитров, Костов и Червенков уже были на сталинской даче в Кунцеве. Там же присутствовала делегация Польской рабочей партии – Берут, Минц, Берман; они приехали в Москву посоветоваться по тем же вопросам, что и болгары. (Сталин «подарил» им разработку Димитрова, не спросив у автора согласия, и польские товарищи не преминули воспользоваться ею при подготовке объединительного съезда Рабочей и Социалистической партий.)

Трайчо Костов застенографировал подробные высказывания Сталина, сделанные им по ходу ужина. В них не было особенных откровений. На разные лады повторялся тезис о возможности перехода к социализму без советского режима, через народно-демократическую парламентскую форму. Но Сталин никак не хотел отбросить диктатуру, апология непримиримой классовой борьбы с неминуемым насилием была его коньком. «Там, где есть антагонистические классы, а у власти стоят рабочие и трудящиеся, нельзя без диктатуры, – упорно повторял он. – Но вы можете бить врагов на законном основании». В завершение темы сформулировал положение, прозвучавшее как непреложный закон исторического развития: «Народная демократия и советский режим – это две формы диктатуры пролетариата».

После этого началось то, что Димитров впоследствии назвал «крайне тяжёлой для нашей партии историей».

В дневнике этот эпизод изложен коротко. Сказано, что Сталин очень остро раскритиковал Трайчо Костова за то, что болгарские ведомства отказались предоставить советским представителям в Софии экономические данные, сославшись на недавно принятый закон о государственной тайне. «Именно с этого начался наш конфликт с Тито», – заявил Сталин и долго говорил о том, что между коммунистами должны быть отношения дружбы и сотрудничества, без лжи и высокомерия.

Димитров пришёл к выводу, что Сталин подозревает Костова в хитрости и обмане. Однако заключительные фразы дневниковой записи как будто не предвещают никаких потрясений: «Сидели до утра. Сталин был очень бодр и весел. Угощал гостей. Заводил патефон с разными пластинками. Сам много шутил и танцевал».

На следующий день делегация была в Кремле. «Сталин, Молотов, Берия, Маленков, Вознесенский, Булганин, Каганович, Косыгин», – перечисляет Димитров участников встречи. Позднее к ним присоединился Микоян. В тот день были приняты многие важные решения по экономическим и военным вопросам. О вчерашнем происшествии в записи ничего нет. На следующий день делегация улетела на родину.

Гроза как будто прошла. Костов выступил с самокритикой на заседании Политбюро, Политбюро приняло решение строго осудить его поступок и оповестить о нём членов ЦК, что и произошло на XVII пленуме ЦК³⁴⁵. Никаких организационных выводов в его отношении не было сделано, и Димитров, судя по всему, не имел в виду обращаться к «случаю Костова» в дальнейшем. Пленум рассмотрел порядок работы партийного съезда, повестку дня, регламент, состав докладчиков. Трайчо Костов был утверждён, как и планировалось заранее, докладчиком по проекту программы партии.

Существует и другое описание ночного эпизода на сталинской даче, по всей видимости, намеренно заострённое. Принадлежит оно Вылко Червенкову и представляет собой фрагмент одного из его позднейших выступлений, когда «тяжёлая история» уже развернулась во всю силу. По его словам, монолог Сталина был длительным и гневным, в нём звучали такие высказывания: «Вам понадобилось непременно унизить наших людей? Какая злоба!», «Вы считаете нас дурачками, а себя европейцами, у вас связи с Европой. Идите к чёрту!», «Мы вам доверяем, а вы храните от нас тайны» и тому подобные. Вслед за атакой на Костова Сталин повернулся к Димитрову: «Товарищ Димитров, вы большой человек, большой деятель международного движения. Но вы занимаетесь крупными вопросами, делаете доклады, даёте интервью, занимаетесь идеологическими вопросами и, в общем, правильно руководите, но практическими вопросами не занимаетесь. Младшие товарищи у вас не спрашивают, сами решают практические вопросы». Димитров возразил: «Это не так, товарищ Сталин. С товарищем Костовым, очевидно, вышло недоразумение. Разберёмся с этим вопросом».

Костов попытался оправдаться. Он сказал, что честен в своем отношении к Советскому Союзу и всего лишь имел намерение предоставлять нужные сведения централизованным порядком. Но его слова вызвали у Сталина новый приступ ярости: «Жулик! Я имел о вас лучшее мнение. Надо посмотреть, откуда вы и кто такой. Поглядите на него. Хотите побороться? Поборемся. Только знайте, что мы на полпути никогда не останавливаемся. Доведём борьбу до конца». В последних словах прозвучала неприкрытая угроза.

Но на следующий день, продолжает Червенков, во время встречи в Кремле, когда Трайчо Костов публично признал, что допустил ошибку и пообещал сделать выводы из критики, Сталин сказал: «Хорошо, что признаёте ошибку, давайте это забудем»³⁴⁶.

Пятый съезд партии открылся в Народном театре 18 декабря в 16 часов вступительным словом Басила Коларова. Он коротко описал развитие партии после IV съезда, состоявшегося в 1922 году, и подчеркнул, что БРП(к) из сравнительно небольшой партии, насчитывавшей тогда 35 тысяч человек, превратилась в «могучую, прекрасно организованную, идейно сплочённую и дисциплинированную полумиллионную армию». До позднего вечера продолжались приветствия массовых организаций и партий Отечественного фронта, а также приехавших в Софию делегаций компартий. Приветствие от партии большевиков огласил секретарь ЦК М.А. Суслов.

Георгий Димитров не дождался конца заседания и уехал во Врану, чтобы ещё раз перелистать аккуратно отпечатанные страницы завтрашнего доклада, которые он перечитывал, правил, дополнял и сокращал все дни после возвращения из Москвы. Лёг спать в третьем часу ночи, а в девять утра уже был в Народном театре, но на его лице, как утверждает Неделчо Ганчовский, не было заметно следов усталости.

Когда председательствующий на втором заседании съезда Трайчо Костов предоставил слово Димитрову для выступления с политическим отчетом ЦК, в зале началась овация. Весь съезд проходил на высокой ноте, эмоции переполняли делегатов, ощущавших себя творцами и свидетелями исторического дела. Вторая волна аплодисментов поднялась, когда Димитров выразил уверенность, что съезд вернёт партии название «коммунистическая».

Выступление Димитрова продолжалось до 9 часов вечера с длительными перерывами. Он читал доклад неторопливо и спокойно. Но финальную часть произнёс с большим подъёмом, энергично жестикулируя. На несколько минут он вновь стал тем вдохновенным Димитровым, чей голос всколыхнул и поднял с мест участников VII конгресса Коминтерна в 1935 году. И в этот раз, как тогда, после окончания доклада тысячеголосый хор запел «Дружную песню» Киркова, потом «Интернационал»…

Пятый съезд БКП с полным основанием может именоваться историческим. Это был съезд победителей, завоевавших и укрепивших власть в долгой борьбе, сопряжённой со многими потерями, поражениями и ошибками, – борьбе, которая привела к Девятому сентября; съезд, указавший генеральную линию в социалистическое будущее Болгарии. Время сомнений кончилось; начался отсчёт времени реальных дел и идеологического единомыслия.

В докладе Георгия Димитрова были даны характеристики и оценки основных периодов и узловых моментов развития партии – тесного социализма, Сентябрьского восстания 1923 года, левосектантского курса, большевизации, антифашистской борьбы, Девятого сентября, рассмотрены роль и перспективы Отечественного фронта и народно-демократического государства. Эти оценки стали каноническими на долгие годы. В частности, Димитров дал развёрнутое определение событий 9 сентября 1944 года, не назвав их ни революцией, ни переворотом. Это определение таково: «9 сентября 1944 года политическая власть в нашей стране была вырвана из рук капиталистической буржуазии, эксплуататорского монархо-фашистского меньшинства и перешла в руки громадного большинства народа, трудящихся города и деревни при активной и руководящей роли рабочего класса и его коммунистического авангарда. Победив при решающей помощи героической Советской армии, восстание 9 сентября открыло путь к построению социализма в нашей стране». Концепция народно-демократического государства, разработанная Димитровым в Барвихе, почти полностью и без изменений вошла в доклад, за исключением тезиса о мирном пути развития народно-демократической революции. Формула Сталина о народной демократии и советском режиме как двух формах диктатуры пролетариата также не была включена Димитровым в доклад, и вряд ли по недосмотру, что видно из его заключительного слова по итогам прений.

Большое внимание уделил Димитров международному положению и внешней политике Болгарии. Он сформулировал положение о том, что дружба с Советским Союзом является краеугольным камнем внешней политики Болгарии. В разделе «Федерация южных славян и македонский вопрос», который в позднейших публикациях доклада не воспроизводился, Димитров проанализировал историю вопроса о судьбах Македонии. Он заявил, что федерация, опираясь на дружбу с Советским Союзом и братское сотрудничество с другими народно-демократическими странами, была бы в состоянии успешно защищать свободу и независимость южнославянских народов и обеспечить их развитие по пути к социализму. Причиной провала этого замысла, по его словам, была «измена группы Тито Советскому Союзу и единому демократическому антиимпериалистическому лагерю, её антимарксистский и националистический курс»³⁴⁷.

Перейдя к перспективам и задачам в области экономического и культурного строительства, Димитров отметил, что национализация дала толчок развитию промышленности, продукция которой в 1948 году уже превысила довоенный уровень на 75 процентов. Растёт число ТКЗХ. Недалеко то время, когда Болгария на основе индустриализации и электрификации хозяйства и механизации земледелия превратится в развитую индустриально-аграрную страну, а народ утвердит своё положение как здоровая, жизнеспособная нация, создающая свою культуру и вносящая свой вклад в сокровищницу европейской и общечеловеческой культуры.

Последний раздел доклада Димитров посвятил партии как решающей движущей и руководящей силе общества. Несколько раз он возвращался к вопросу о чистоте рядов БКП, в которой, по его словам, оказалось немало случайных людей, вступивших в партию «по недоразумению или с карьеристскими целями»³⁴⁸.

Прения по докладам закончились 25 декабря. На следующий день Георгий Димитров подытожил обсуждение. Его слово было кратким, поскольку прения показали полное согласие делегатов с провозглашённой генеральной линией партии на построение экономических и культурных основ социализма в Болгарии. Ему потребовалось уточнить лишь несколько моментов принципиального характера. Одно из уточнений звучало так: «Согласно положениям марксизма-ленинизма, советский режим и народно-демократический режим являются двумя формами одной и той же власти – власти рабочего класса в союзе и во главе трудящихся города и деревни. Это – две формы диктатуры пролетариата». Кто-то из ближайшего круга соратников или, скорее всего, Суслов посоветовал Димитрову дословно процитировать сталинскую формулу³⁴⁹.

На пленуме ЦК, состоявшемся после съезда, были избраны руководящие органы партии. В составе Политбюро не произошло никаких перемен, лишь число кандидатов уменьшилось с пяти до трёх. Генеральным секретарём ЦК вновь был избран Георгий Димитров.

Пятый съезд БКП обозначил окончание оказавшейся столь недолгой «эры Отечественного фронта» в истории Болгарии. Основой политической системы стало фактическое единовластие Болгарской коммунистической партии. Левое крыло Болгарской социал-демократической рабочей партии (бывшие «широкие социалисты») присоединилось к БКП. Народный союз «Звено» принял решение прекратить самостоятельное

существование и влиться в Отечественный фронт. Такое же решение приняла Радикальная партия. Болгарский земледельческий народный союз после многочисленных расколов и дискуссий остался существовать как самостоятельная политическая организация, признающая социалистический путь развития страны и руководящую роль БКП.