Текст книги "Георгий Димитров. Драматический портрет в красках эпохи"

Письма из далёка

В одной из анкет, распространённой среди членов БРП(к)[105]105
  После выхода из подполья БРП стала называться «Болгарская рабочая партия (коммунисты)».


[Закрыть], Димитрову встретился вопрос: «Участвовал ли в партизанском движении и в подпольной работе в 1941–1944 г., в качестве кого и где?» После недолгого раздумья он написал: «Помогал из Москвы»²⁷¹. Столь же кратко он мог бы определить характер своей работы и в тот отрезок жизни, что начался 9 сентября 1944 года и закончился 4 ноября 1945 года, в день его возвращения на родину.

Первая после победы восстания записка, посланная Димитровым Сталину, содержала политические характеристики участников Отечественного фронта, министров и членов регентского совета, а также перечень весьма решительных действий правительства Отечественного фронта. Все министры, находившиеся у власти с 1 января 1941 года, все депутаты, одобрявшие и поддерживавшие прогерманскую политику правительства, и все «палачи фашистской диктатуры» были арестованы, сообщил он. Отменены чрезвычайные и антиконституционные законы, изданные после переворота 1923 года, распущены фашистские организации и закрыты фашистские газеты. Восстановлены политические свободы, отменена цензура печати, освобождены из тюрем и лагерей, возвращены из ссылки все осуждённые по политическим или расовым мотивам (в числе освобождённых политзаключённых был и бывший секретарь подпольного ЦК Трайчо Костов). Началась очистка государственного аппарата и армии от фашистских элементов; лишились постов высшие армейские командиры²⁷².

От советских военных корреспондентов, побывавших в Болгарии, Димитров слышал красочные рассказы о переменах на родине. Они в голос твердили о царившей в стране обстановке революционного энтузиазма, но то были всё-таки поверхностные впечатления заезжих людей. Подлинную, без прикрас, картину действительности содержал обширный доклад ЦК БРП(к), который доставил в Москву 20 сентября член Политбюро ЦК Димитр Ганев. В течение двух недель Димитров встречался с ним почти ежедневно, несколько раз привозил его на дачу, где они толковали о болгарских делах до глубокой ночи, организовал публикацию его статьи в «Правде».

Результатом этих встреч стал подробный доклад на имя Сталина и Молотова, в котором ставились важные и неотложные вопросы. Сообщалось, например, о возникших разногласиях с Народно-освободительной армией Югославии по поводу того, возвращать ли болгарские войска из Македонии на территорию Болгарии или сразу направлять их против немцев. Необходимо было установить твёрдый курс советского рубля, который получил хождение в Болгарии, дабы избежать спекуляции и обманов. Запрет советским военным командованием прибрежного лова рыбы затруднил продовольственное положение значительной части населения. Требовалось срочно обозначить властные прерогативы государственных органов на занятых Красной армией территориях. Стало известно о случаях насилия по отношению к местному населению «со стороны отдельных военнослужащих тыловых частей» – грабежи, изъятие, без надлежащего оформления документов, скота, транспортных средств, продуктов питания, изнасилования женщин и убийства мужчин. Такие произвольные действия, говорилось в письме, «вносят большое смущение в среду населения, которое с неописуемой радостью и выражением глубокого счастья встречает братскую Красную армию»²⁷³.

Вряд ли кто-нибудь другой, кроме Димитрова, мог решиться на столь важный с точки зрения перспективы и столь неприятный для советского руководства сигнал в пору ещё не устоявшихся отношений между странами. Реакция Сталина на острый сигнал (как и на послание в целом) неизвестна, однако она едва ли отличалась от его реакции на подобные высказывания югославских деятелей в 1945 году. Он заявил тогда, что не следует забывать, что «армия воюет, проливает кровь», но в то же время признал, что есть «отдельные случаи, позорящие наших бойцов. За это мы расстреливаем». Косвенным свидетельством того, что сигналы болгарских руководителей о недостойном поведении советских военнослужащих не остались без последствий, являются прозвучавшие спустя несколько лет слова Трайчо Костова о «строгих мерах советского командования», принимавшихся в подобных случаях²⁷⁴.

В связи с поставленными ЦК вопросами Димитров обратился к Сталину с просьбой о приёме. По причине занятости Верховного главнокомандующего встреча не состоялась, но 6 октября Сталин сообщил Димитрову по телефону важные новости. Англичане настаивают на немедленном удалении болгарских воинских частей с оккупированных территорий, сказал он, и болгарам следовало бы вывести свои войска из Фракии и Македонии. Важно отстоять болгарскую армию, которую англичане хотели бы разоружить. Англичане, сказал он далее, хотят, чтобы перемирие с Болгарией подписывал их человек, но советская сторона настаивает и добьётся, чтобы подписывал маршал Толбухин; возглавит контрольную комиссию в Софии тоже представитель советского военного командования. Красная армия останется в Болгарии до заключения мира.

Во время переговоров премьер-министра Уинстона Черчилля и министра иностранных дел Энтони Идена с И.В. Сталиным и В.М. Молотовым в Москве в октябре 1944 года вновь обсуждалось послевоенное урегулирование отношений держав-победительниц с государствами Восточной и Южной Европы. В переговорах участвовал и посол США в СССР Аверелл Гарриман. Черчилль резко осудил болгар за то, что они «сильно оскорбили» англичан в Первую мировую войну, а в последней войне «творили жестокости в Греции и Югославии», и жаждал мщения. Сталин реагировал на его инвективы короткой репликой: «Болгарию, конечно, нужно наказать». В одном из своих писем из Москвы британский премьер прокомментировал советскую позицию так: «Русские заявляют, что они, конечно, намерены предъявить Болгарии обвинение в её многочисленных проступках, но лишь в духе любящих родителей – мол, „мне это гораздо больнее, чем вам“»²⁷⁵.

«Наказание» предстояло сформулировать в документе о перемирии, пока же участники переговоров после откровенной дискуссии согласовали неформальную договоренность о разделе сфер влияния в Восточной Европе и на Балканах между СССР, с одной стороны, и Великобритании и США – с другой.

Вот как это происходило, по описанию Черчилля:

«Создалась деловая атмосфера, и я заявил: „Давайте урегулируем наши дела на Балканах. Ваши армии находятся в Румынии и Болгарии. У нас есть там интересы, миссии и агенты. Не будем ссориться из-за пустяков. Что касается Англии и России, согласны ли вы на то, чтобы занимать преобладающее положение на 90 процентов в Румынии, на то, чтобы мы занимали также преобладающее положение на 90 процентов в Греции и пополам – в Югославии?“ Пока это переводилось, я взял пол-листа бумаги и написал:

„Румыния: Россия – 90 процентов. Другие – 10 процентов.

Греция: Великобритания (в согласии с США) – 90 процентов. Россия – 10 процентов

Югославия: – 50: 50 процентов.

Венгрия: 50: 50 процентов.

Болгария: Россия – 75 процентов. Другие – 25 процентов“.

Я передал этот листок Сталину, который к этому времени уже выслушал перевод. Наступила небольшая пауза. Затем он взял синий карандаш и, поставив на листке большую птичку, вернул его мне. Для урегулирования всего этого вопроса потребовалось не больше времени, чем нужно было для того, чтобы это написать.

<…>

Исписанный карандашом листок бумаги лежал в центре стола. Наконец, я сказал: „Не покажется ли несколько циничным, что мы решили эти вопросы, имеющие жизненно важное значение для миллионов людей, как бы экспромтом? Давайте сожжём эту бумажку“. „Нет, оставьте её себе“, – сказал Сталин»²⁷⁶.

В ходе дальнейшего торга, уже без участия первых лиц, «процентаж» несколько изменился, и Болгария получила 80:20 в пользу СССР.

Таким образом, к моменту приезда болгарской правительственной делегации в Москву для подписания перемирия позиции союзников были принципиально согласованы. Руководитель делегации, министр иностранных дел Петко Стайнов (член «Звена»), направил Димитрову обширное послание с выражением уважения и намёками на желание предварительно обсудить те дела, ради которых делегация прибыла в Москву. Однако контакты с официальными лицами Болгарии не входили в планы Димитрова, опасавшегося тенденциозных комментариев за границей. Единственное, что он мог себе позволить, – это встретиться в частном порядке у себя дома с членом делегации, коммунистическим министром Добри Терпешевым, чтобы сориентировать его в сложившейся ситуации. Основываясь на своем телефонном разговоре со Сталиным, он дал понять Терпешеву, а тот в свою очередь Стайнову, чего ожидать от советской стороны.

Переговоры открылись 17 октября. На следующий день Молотов известил Димитрова, что предложенные Болгарии условия перемирия не столь легки, но никак не тяжелее тех, что уже подписаны с Румынией, хотя союзники настаивают на более жёстком варианте. В течение десяти дней неясные вопросы были улажены, соглашение о перемирии подписано.

Из опубликованного дневника болгарской делегации видно, что переговоры, которые с советской стороны вели В.М. Молотов и заместитель наркома А.Я. Вышинский, лишь с натяжкой можно назвать диалогом победителя и побеждённого. В дневнике приводятся следующие слова Молотова: «Болгария должна понести известные тяготы. Мы не одни, есть союзники, которые настаивают – в основном, под влиянием ваших соседей, – что Болгария должна нести ответственность. Что делала Болгария в Сербии? Чего искала в Греции? За нами стоят наши союзники, но мы всё-таки пытаемся смягчить то, чего они хотят от вас, и убеждены, что не может быть Болгария наказана сильнее, чем Румыния». Высказывание наркома, подытоживавшее переговоры с недавним противником, прозвучало совсем необычно: «Мы ощущаем болгарский народ как братьев, так же как украинцев и белорусов, и впредь нам предстоит вместе работать ради улучшения положения наших народов»²⁷⁷.

В воскресный день 29 октября Димитров устроил в Мещерине приём для членов болгарской делегации и советских гостей – маршала Ф.И. Толбухина, академика Н.С. Державина и других. Днём раньше он согласовал встречу делегации с наркомом внешней торговли СССР Анастасом Ивановичем Микояном. Надо было налаживать товарообмен с СССР, а главное – договариваться о кредитах в виде сырья, продовольствия и товаров широкого потребления. Болгарская экономика, привязанная к Германии, в одночасье оказалась на мели; вдобавок разразилась засуха, причинившая большой урон сельскому хозяйству. «До разрыва дипломатических отношений с Германией в сентябре 1944 года на неё приходилось 89 % болгарского товарообмена (71,3 % импорта и 88,6 % экспорта). В результате несбалансированного товарообмена в 1944 году активное торговое сальдо Болгарии, остававшееся в Рейхсбанке, достигло 738,6 млн. рейхсмарок, которые не возвращены и по сей день»²⁷⁸.

Во время торжественного заседания в Кремле, посвящённого 27-й годовщине Октябрьской революции, Димитров находился в президиуме – знак того, что его фактическая политическая роль стала более значимой, чем предусматривал формальный статус заведующего отделом ЦКВКП(б). На домашний приём в Мещерине по случаю праздника он пригласил старых друзей – Мориса Тореза, Долорес Ибаррури, Жан-Ришара Блока, испанских генералов Модесто, Листера и других. Через несколько дней у Димитровых побывали в гостях Мануильские, просидели до поздней ночи, как бывало прежде. (В июле 1944 года Дмитрий Захарович получил новое назначение – стал заместителем председателя Совнаркома и наркомом иностранных дел Украинской ССР.)

Заключённое в Москве соглашение о перемирии определило круг обязательств Болгарии относительно ликвидации всех проявлений фашизма, установления демократического режима, участия в войне против Германии, компенсаций за ущерб, причинённый Греции и Югославии. Соглашение не предусматривало предварительной выплаты репараций, что давало возможность Болгарии постепенно нормализовать отношения с другими государствами. Территориальных потерь (в сравнении с довоенным временем) страна не понесла; Южная Добруджа, возвращённая в 1941 году Румынией Болгарии, осталась в её границах.

Болгарии предстояло содержать размещённый в стране советский воинский контингент. В Союзную контрольную комиссию для Болгарии вошли представители СССР, Великобритании и США. Основная задача СКК состояла в контроле за выполнением условий перемирия. Председателем комиссии был назначен машал Ф.И. Толбухин, заместителем – генерал-полковник С.С. Бирюзов, политическим советником – дипломат А.А. Лаврищев. В связи с занятостью Ф.И. Толбухина другими делами (он командовал 3-м Украинским фронтом, а после окончания войны возглавлял Южную группу войск) обязанности председателя СКК фактически, а потом и формально перешли к С.С. Бирюзову, с которым у Димитрова сложились доверительные деловые отношения.

Весьма показательна последовательно проводимая советским руководством линия на укрепление боеспособности болгарских вооруженных сил. «Армия должна быть крепкой», – заявил болгарам Молотов во время октябрьских переговоров. С весны 1945 года СССР начал безвозмездно передавать Болгарии советское и трофейное вооружение, в том числе самолёты, танки, артиллерийские системы. В армию вернулись необоснованно уволенные после Девятого сентября офицеры и стали вливаться бывшие политэмигранты, служившие командирами в Красной армии. Примечательно, что в Софии располагалась, наряду с советским военным гарнизоном, и болгарская воинская часть. Всё это совсем не напоминало ситуацию после Первой мировой войны, когда оккупационные силы Антанты проводили разоружение и демобилизацию болгарской армии, а в виде репараций из страны выкачивалось сырьё и продовольственные ресурсы. Размер содержания советского контингента также снижался по просьбам болгарской стороны.

Является ли пребывание советских войск в Болгарии с сентября 1944 до конца 1947 года оккупацией страны или этот период следует называть как-то иначе? Истина, как известно, конкретна. Термин «оккупация» не имеет общепризнанного определения и трактуется национальными и международными организациями по-разному. «В чисто юридическом аспекте присутствие советских войск в Болгарии и функционирование Союзной контрольной комиссии (СКК) имеют определённо оккупационный характер», – считает болгарский историк Йордан Баев. Однако, продолжает он, разгром гитлеровского фашизма привёл к многообразным и часто противоречивым последствиям, заложившим основы нового миропорядка. Историческая картина послевоенных лет включает в себя такие сюжеты, как национальное освобождение народов, возрождение независимых государств, установление оккупационных режимов и зон влияния великих держав, появление под влиянием советского образца новых политических систем, создание противостоящих экономических союзов и военно-политических блоков²⁷⁹.

Стремительные преобразования в Болгарии имели, несомненно, революционный характер. Хотя они не затронули господствующий социально-экономический строй, но знаменовали слом политических и идеологических основ прежнего режима. Требования, сформулированные в 1942 году в программе Отечественного фронта, были, в основном, выполнены в течение первых недель новой власти. Очередные задачи в области внешней и внутренней политики правительство ОФ выдвинуло в декларации, оглашённой премьером Кимоном Георгиевым 17 сентября. Они тоже отличались радикализмом: решение македонского вопроса путём самоопределения населения Македонии; внесение поправок в действующую конституцию; роспуск Народного собрания и свободные парламентские выборы; предание суду лиц, виновных в преследовании борцов за свободу народа и издевательствах над мирным населением; урегулирование положения церкви и отделение церкви от государства. Многие недуги капитализма предполагалось устранить энергичным вмешательством государства в экономику. Намечалось, в частности, конфисковать имущество и капиталы, нажитые путем взяточничества и спекуляции; развивать кооперацию; ввести государственную монополию на экспорт наиболее важных товаров; установить максимальный размер землевладения и наделить землёй безземельных и малоземельных крестьян; упорядочить налогообложение и кредитное дело; уменьшить безработицу и урегулировать отношения в сфере труда.

Правительственная программа, поддержанная коммунистами, имела демократический, компромиссный характер. В ней не говорилось ни о ликвидации монархии, ни о национализации предприятий, ни о коллективизации сельского хозяйства. Однако компромиссы были в то время не в чести; они диссонировали с господствующими в стране настроениями. Один из деятелей «Звена» вспоминал о том времени так: «В конце 1944 года все считали, что власть в стране будет советской. Вы помните красные знамёна, красные значки… Люди массово вступали в Рабочую партию». К концу года численность БРП(к) увеличилась в несколько раз и достигла 100 тысяч человек, писал Димитрову Трайчо Костов. Стремительно росли ряды РМС и профсоюзов. Среди неофитов было немало пострадавших от прежней власти людей. Охваченные жаждой мщения и страстным желанием справедливости и правды, они привнесли соответствующие настроения в общественно-политическую жизнь. Звучавшие на собраниях громкие слова о решительной расправе с врагами и установлении советской власти вызывали бурю аплодисментов, в то время как призывы к порядку и дисциплине воспринимались холодно и сдержанно. Многие недоумевали, зачем нужны «игры во власть» с партнёрами по Отечественному фронту, почему партия не зовёт массы на штурм капитализма.

Димитров был уверен, что Трайчо Костов, уравновешенный и опытный политик, не склонный к экспромтам и увлечениям, не поддастся соблазну радикализма. После Девятого сентября, когда в стране конструировался ЦК партии (Загранбюро в Москве к тому времени прекратило существование), дебатировался вопрос о фигуре политического (первого) секретаря ЦК. Предстояло сделать выбор между Трайчо Костовым и Василом Коларовым. Димитров, заочно избранный на заседании ЦК председателем партии, без колебаний поддержал первую кандидатуру. Костову было сорок семь лет. Он хорошо знал кадры партии, показал себя умелым организатором и пропагандистом. С 1937 года и до ареста в 1942-м нелегально работал в стране и свободно ориентировался в непростой политической обстановке. Коларов был двадцатью годами старше Костова, и Димитров, случалось, упрекал его в инертности. Но главное – в годы эмиграции он не занимался делами партии постоянно и непосредственно. «Мы должны решать подобные вопросы в интересах партии по-большевистски, а не руководствоваться соображениями личного престижа или другими сторонними соображениями», – считал Димитров²⁸⁰.

Переписка между председателем и политическим секретарем БРП(к) продолжалась в течение всего времени, пока Димитров оставался в Москве. Длинные письма Трайчо, начинавшиеся обращением «Дорогой Георгий», посвящались, в основном, сложным, нерешённым и не вполне ясным вопросам, как было заранее между ними договорено. Поэтому письма становились источником политических инициатив и поручений Димитрова ЦК БРП(к), служили импульсом его обращений к Молотову и Сталину. Костов писал от руки, сразу набело (иногда курьер ждал в соседней комнате), едва ли не каждый день, а то и посылал вдогонку шифрограмму. «Очень трудно сейчас нарисовать ясную картину состояния нашей партии и работы. Всё ещё находится в процессе строительства и переустройства и напоминает новую постройку, окружённую лесами, за которыми трудно разглядеть само здание» – делился своими впечатлениями Костов²⁸¹. Опытных партийных кадров катастрофически не хватало. Члены Политбюро и коммунистические министры не в полной мере сознавали свою роль как людей государственных. Во многих местных организациях царила партизанщина.

Димитров советовал подбирать кадры индивидуально: предпочтение должны иметь те, кто боролся и пострадал за дело партии, но в то же время не стоит возводить в культ партизанский и тюремный стаж. А тех, кто покинул партию в тяжёлые времена, не отталкивать, использовать на вспомогательной работе.

Значительный кадровый резерв БРП(к) находился в СССР. Почти каждую неделю Димитров напутствовал очередную группу политэмигрантов, отправляемых на родину. В числе первых в Софию возвратились его ближайшие сотрудники Вылко Червенков и Георгий Дамянов. Вслед за ними отправились десятки других – партийные работники, военные и гражданские специалисты. Возвратившихся в Болгарию «москвичей» сразу же впрягали в работу. «Оба они – серьёзные и очень ценные работники, – сообщил Костов о Червенкове и Дамянове, – и, наверное, скоро отвыкнут от привычки только советовать, что надо делать, потому что тут надо закатать рукава и самим делать то, что нужно».

Среди тех, кого Димитров отправил в Болгарию в числе первых, находились и политэмигранты, освобождённые из мест заключения благодаря его стараниям. То была не лишняя предосторожность: 18 сентября 1944 года ему переслали из Наркомата госбезопасности клеветнический донос на Георгия Дамянова. Едва ли случайно, что через четыре дня Дамянов улетел в Болгарию.

Правда, стопроцентная безопасность партийным кадрам не гарантировалась и там. Девятого декабря Коларов прислал Димитрову обстоятельную докладную записку о двух сотрудниках НКГБ, болгарах по национальности, направленных для работы в Софию. Эти сотрудники были известны в среде болгарской политэмиграции как отъявленные провокаторы, повинные в арестах и гибели многих честных партийцев. Димитров направил копию записки наркому Меркулову, посоветовав «лучше не использовать для Вашей работы в Болгарии лиц, которые очень дискредитированы в глазах руководящих кругов Болгарской компартии»²⁸². Через некоторое время один из этих «лиц» переместился в Югославию, другой возвратился в СССР.

Главный мотив писем Георгия Димитрова болгарскому ЦК постоянен: «Твёрдо проводя нашу линию, мы должны быть полностью лояльны к нашим партнёрам в правительстве и Национальном комитете Отечественного фронта, честно исполнять наши обязанности и тактично реагировать на враждебные проявления».

Первое «враждебное проявление» случилось в ноябре. Военный министр, член «Звена» Дамян Велчев в отсутствие коммунистов провёл через правительство постановление об амнистировании и возвращении в армию офицеров, уволенных по политическим обвинениям. Для такого решения были определённые основания: многие офицеры стали жертвами необоснованных преследований. Однако Велчев пошёл дальше – приказал перевести всех офицеров на казарменное положение, обязал их ходить с оружием и оказывать сопротивление в случае задержания служащими милиции. Возникла опасность конфликта между компартией и «Звеном», поскольку министром внутренних дел был коммунист Антон Югов. ЦК БРП(к) потребовал отменить постановление; в городах страны прошли митинги протеста. Вмешательство генерал-полковника С.С. Бирюзова довершило дело. «По всем этим вопросам мы поддерживали контакт с нашими друзьями и должны с удовольствием констатировать, что встретили с их стороны полное понимание и содействие, – сообщил Костов. – Они заявили, что никому не позволят обижать нашу партию и подстрекать к гражданской войне в стране, резко осудили Дамяновы приказы и постановление как противоречащие условиям перемирия и даже подали ноту об отмене постановления».

Велчеву пришлось отступить. Он вынужден был согласиться с требованиями ЦК БРП(к) предоставить коммунистам ряд руководящих должностей в армии и узаконить статус помощников командиров по политиковоспитательной работе.

Скверно было то, что о разногласиях узнала британская разведка. «„Соседи“ сообщают, что англичане успели расшифровать некоторые шифровки (болгарские) из обмена между ЦК и мною – это по достоверному английскому источнику», – записывает Димитров 1 декабря, сославшись на звонок из НКВД[106]106
  Имя этого строго засекреченного достоверного источника ныне хорошо известно – Ким Филби. Как раз в ноябре 1944 г. Филби приступил к исполнению обязанностей начальника 9 отдела английской разведки, который занимался перехватом и расшифровкой телеграмм советских и коммунистических организаций (Красная звезда. 11.08.2006).


[Закрыть]. Переписка прервалась ненадолго: уже 3 декабря был введён в действие новый шифр.

Чтобы поддерживать в сохранности конструкцию Отечественного фронта, требовалось большое дипломатическое искусство, которым обладали далеко не все бывшие подпольщики и партизаны. Поэтому Костов с нетерпением ожидал приезда Коларова, полагая, что «в этом разволнованном море политических интриг, неискренности и двуличия веское и авторитетное слово и опыт Басила сыграют немалую роль». Сталин, однако, не торопился давать согласие на отъезд Коларова, заботясь о сохранении равновесия в ОФ. Своё мнение он высказал Димитрову по телефону 13 декабря: «Коммунисты берут слишком высокий тон. „Звенари“ хотят уходить из правительства. Если и Коларов туда сейчас приедет – то совсем сойдут с ума. Лучше подождать с отъездом Коларова в Софию. Разве ему здесь плохо живётся?..»

В длинном письме Костову, написанном под впечатлением этого разговора, появились новые акценты. Разумеется, писал Димитров, надо всячески избегать правительственного кризиса, но партия должна требовать от союзников соблюдения заключённых соглашений, которые отражены в совместных декларациях и документах, и объявлять всякого, кто будет вести дело к расколу Отечественного фронта и разрушению народного единства, врагом народа и государства. В другом письме Димитров категорически настаивал: партия ни в коем случае не должна «отдавать» Министерство внутренних дел.

Смена режима спонтанно вызвала в Болгарии волну бессудных убийств бывших полицейских, жандармов, офицеров, служащих местных органов власти, провокаторов и доносчиков, уличённых или заподозренных в расправах с партизанами и подпольщиками, преследованиях и истязаниях противников прежнего режима. Жажду возмездия породила вражда, накопившаяся в обществе за два с лишним десятилетия. Кровавая борозда берёт начало с государственного переворота 1923 года и зверского убийства премьер-министра Александра Стамболийского, а может быть, ещё раньше – с беспощадного подавления Солдатского восстания в 1918-м. Она прочертила свой путь через политические убийства, террористические акты, массовые расправы, аресты, истязания, тюрьмы, концентрационные лагеря. Двадцать лет назад Коларов пытался остановить террористические замыслы Военного центра БКП увещеванием: «Партия отомстит, когда победит». Теперь время возмездия пришло.

«В первые дни революции стихийно разобрались с самыми злостными врагами, попавшими в наши руки, – писал Костов Димитрову 13 сентября. – Сейчас принимаем меры, чтобы подобными делами занимались соответствующие карательные органы. Министр юстиции работает над созданием народных судов и следственных комиссий». О том, что «предатели, провокаторы, враги беспощадно наказывались» и что «попросту говоря, арестованные фашисты были большей часть убиты», сигнализировал и Вылко Червенков. Периодом безвластия воспользовались люмпены и уголовные элементы, кое-кто просто сводил личные счёты.

Декрет о суде над виновными во втягивании Болгарии в мировую войну и в злодеяниях, связанных с войной, принятый правительством 30 сентября 1944 года, должен был прекратить самосуды. «Решительно прекращаем революционную чистку», – сообщил Костов. К концу октября под арестом находилось 171 высшее должностное лицо, а общее число заключённых под стражу составило больше 10 тысяч человек, о чём сообщил Георгию Димитрову министр юстиции, коммунист Минчо Нейчев.

В ходе подготовки процессов ЦК БРП(к) несколько раз рассматривал мотивацию будущих приговоров и меру наказания виновных. Трайчо Костов передал точку зрения одного из трёх регентов, коммуниста Тодора Павлова: «Министров из кабинетов Филова и Божилова осудить на смерть, Багрянова и компанию – на пожизненное заключение, а из кабинета Муравиева, возможно, даже некоторых оправдать. Мы ещё окончательно не решили, но склонны быть построже». Димитров был настроен более решительно: «По моему мнению, никого не следует оправдывать. Все они несут ответственность и должны понести наказания. Понятно, что меру наказания надо определить соответственно степени ответственности. Например, для министров первых двух кабинетов и тех из третьего кабинета, которые непосредственно отвечают за палаческие действия против народа, за ограбление страны, – высшую меру наказания, для остальных из третьего и четвёртого кабинетов – заключение пожизненное и от 15 лет до года»²⁸³. В следующей радиограмме Димитров уточнил, что министрам, которые вели известную, хотя и непоследовательную, борьбу против прогерманского курса правительства, суд может установить минимальное наказание, вплоть до условного.

Третьего декабря Молотов сообщил Димитрову, что на запрос болгарского министра иностранных дел Стайнова по поводу предстоящих судебных процессов подготовлен ответ. Советское правительство согласилось с преданием суду бывших болгарских министров, сейчас этот вопрос поставлен перед союзниками. Судя по дальнейшим событиям, возражений со стороны союзников не последовало.

Заседания Верховного суда начались 20 декабря и продолжались почти месяц. Политбюро периодически рассматривало ход процесса и выносило рекомендации, как правило, в пользу более тяжких наказаний. Выступая в январе 1945 года с докладом на совещании отдела международной информации ЦК ВКП(б), Трайчо Костов подчеркнул: «Народные суды будут судить по совести и убеждению, не придерживаясь всевозможных процессуальных тонкостей буржуазных законов. <…> У нас есть все основания думать, что до конца марта будут закончены все эти процессы и что расправа с активными фашистскими агентами будет самой беспощадной»²⁸⁴.

Принцип приоритета революционной целесообразности перед законом – не болгарское изобретение, он проявил себя еще в якобинском Конвенте, и так же, как тогда и впоследствии, под действие этого непреложного революционного принципа попадали сами его неистовые ревнители. Не избежит этой участи и автор цитируемого письма.

Верховный суд вынес смертные приговоры трём бывшим регентам, восьми советникам царя Бориса III и двадцати двум министрам; четверо подсудимых были осуждены на пожизненное заключение, двое – на 15 лет, трое – на один год, четверо были оправданы. Димитров узнал об этом из сообщения Софийского радио 1 февраля 1945 года. На следующий день смертные приговоры были приведены в исполнение.

Всего в Софии и других городах состоялось более 130 массовых процессов, рассмотревших дела более 11 тысяч подсудимых. Суды приговорили к смерти 2618 человек (больше половины смертных приговоров впоследствии по разным причинам не было исполнено), остальные получили различные тюремные сроки или были оправданы[107]107
  В болгарских источниках встречаются другие документально подтверждаемые сведения о результатах процессов 1944–1945 гг., существенно не отличающиеся от приведённых.


[Закрыть].

Болгарский историк Дончо Даскалов утверждает: «С политической точки зрения ЦК БРП(к) имел право обсуждать степень вины и наказания виновников гражданской войны 1941–1944 гг. БРП(к) понесла самые большие жертвы в тот период. Но с юридической точки зрения вмешательство Рабочей партии в деятельность Народного суда неправомерно, и её воздействие на судебные органы с целью увеличения числа смертных приговоров имело тяжёлые последствия»²⁸⁵. Под такую оценку, разумеется, подпадает и позиция, занятая Георгием Димитровым.