Текст книги "Георгий Димитров. Драматический портрет в красках эпохи"

Сорок третий

Димитров справедливо назвал ушедший год замечательным. Именно в сорок втором закладывались основы коренного перелома в ходе войны. К концу декабря победный финал беспримерной Сталинградской битвы, длившейся шесть месяцев, уже не вызывал сомнений. Советские войска частью уничтожили, частью взяли в кольцо группировку противника (а под Сталинградом против Красной Армии сражались не только немцы – половина Европы участвовала в битве на Волге). В короткой записи Димитрова, датированной 1 февраля 1943 года, звучит ликование: «Закончена ликвидация группы немецко-фашистских войск в районе Сталинграда. Сдались в плен генерал Паулюс и шестнадцать генералов. 330 000 войск противника уничтожены или взяты в плен».

С особым вниманием Георгий Михайлович читал очередной выпуск «красного ТАССа». Заголовки в иностранных газетах кричали о сенсационной битве: «Контрнаступление, которое коренным образом изменило ход военных событий», «Огромный подъём в союзных странах», «Поворотный пункт войны», «Провал германского стратегического плана». А «Нью-Йорк тайме» сообщила, что в португальских банках растёт число вкладов, предусмотрительно открываемых гражданами рейха.

Ровно в те же дни в Германии отмечалось десятилетие прихода Гитлера к власти – «первое десятилетие», как торжественно объявило Радио Берлин. В тексте тассовского радиоперехвата описывался многотысячный митинг в Berliner Sportpalast (том самом Дворце спорта, где Димитров десять лет назад наблюдал, как толпа восторженно приветствует Гитлера). Геббельс зачитал воззвание фюрера к народу: «На всём протяжении от Крайнего Севера до пустынь Африки, от Атлантического океана до Эгейского моря несётся хвалебная песнь доблести нашим солдатам, песнь, которая будет звучать тысячелетия». Ему вторил Геринг: «Каждый немец ещё тысячу лет должен произносить со священным трепетом слово „Сталинград“ и вспоминать, что там Германия положила начало окончательной победе». Знакомые всё были лица, знакомые обманные фразы-перевёртыши…

Сталинградская победа вызвала подъём в рядах Сопротивления. Исполком Коминтерна ориентировал компартии на дальнейшее сплочение антифашистских сил, создание национально-освободительных армий на базе партизанских отрядов и подготовку вооружённых восстаний. В директивах постоянно подчёркивался приоритет национальных задач компартий, что соответствовало линии Советского правительства на сохранение и укрепление взаимодействия с союзными державами. Итальянской компартии было рекомендовано вести подготовку национального фронта, который после высадки союзников на юге страны развернёт борьбу за свержение правительства Муссолини и вывод страны из войны. Компартия Франции взяла курс на сотрудничество с движением «Сражающаяся Франция»; на переговорах в Лондоне стороны договорились, что будут действовать совместно в борьбе за изгнание оккупантов. Одобрив в целом декларацию Польской рабочей партии «За что мы боремся», Димитров подчеркнул, что ведущей мыслью декларации должно стать завоевание свободы и независимости Польши, новая внешняя политика и социально-политические преобразования в демократическом духе, и рекомендовал исключить из документа «революционные требования».

В дневниковой хронике нашего героя появились новые мотивы: «Паукер – по румынским делам. (Какие лозунги в отношении румын[ских] войск в стране выставить?)»… «Ракоши – по венгерским делам. Информировал о работе среди военнопленных венгров и пр.»… «Пик и немецкий писатель Иоганнес Бехер у меня по поводу брошюры Бехера. Разъяснил Бехеру, что политически нецелесообразно представлять немецкий народ в целом как „verdorben, mit schlechten und gefahrlichen Eigenschaften“[97]97
  Испорченный, с негативными, опасными наклонностями (нем.).


[Закрыть]»… «Заседание Секретариата об Антифашистской школе военнопленных и работе среди военнопленных»… «Куусинен, Тайми и Полкунен. Обсудили текст директивы для радиовещания на Финляндию и политической кампании в Финляндии по вопросу о сепаратном мире»… «Инструктировал Ветишку и Клайна (чехословацкие товарищи), отправляющихся через несколько дней самолётом в Чехословакию». Переговоры, обсуждения, инструктивные совещания, доклады, чтение документов – всё это в совокупности являлось составной частью антифашистской борьбы, которую вёл Димитров, находясь на своём посту в Коминтерне.

Война стала повседневностью. Но 21 марта (это было воскресенье) привычное течение военных будней взорвалось: «Митя заболел ангиной с подозрением на дифтерит. Был консилиум, обследование и пр. Большая тревога в доме».

Назавтра Митю поместили в инфекционное отделение Русаковской больницы: худший диагноз подтвердился. Роза Юльевна осталась с сыном. Ночью Георгий Михайлович их навестил, но домой так и не поехал, занявшись делами в Исполкоме.

Страницы дневника с 21 марта по 3 апреля составляют драматическую хронику мучительного угасания семилетнего ребенка на глазах родителей. До этого Георгий Михайлович считал, что самое тяжкое в жизни испытание он пережил в германской тюрьме, теперь же понял, что сострадание любимому существу переживается сильнее и острее.

Ежедневно один-два визита в больницу, подробные анамнезы, предписания докторов, перечень применяемых лекарственных средств, робкая надежда («Сегодня Мите чуточку лучше»). Но 25 марта заключение консилиума прозвучало сурово, почти как приговор: «Предстоящие дни – критические».

И всё это время Димитров не отрывается от дел – принимает посетителей, подписывает бумаги, разговаривает по телефону, обсуждает статьи и радиопередачи, не подавая вида, что перед глазами стоит одна и та же картина: больничная койка, несчастный Митя и горюющая Рози…

Первого апреля врачи сказали, что конец может наступить в любой момент из-за паралича сердца. Ночь на 3 апреля Георгий Михайлович провёл у постели сына.

Дальнейшее описано в дневнике:

«3 апреля. К 12 часам дня уколы перестали уже давать эффект. К 12.30 – потерял сознание, а в час и 25 минут на наших глазах – угас навсегда. Какая трагедия! Какой ужас – в особенности для Рози. 14 суток она провела над его кроватью. Сделаны были сверхчеловеческие усилия спасти его – не вышло, сердце не выдержало! Смерть победила жизнь…

<…>

Принял меры, чтобы важные текущие дела в Коминтерне не были запущены.

4 апреля. В 3 часа поехали в больницу. С нами Владимиров (Вылко Червенков. – А.П.) и Лена, Артур, Дора, Элла и Ильзе, Коларов и его жена.

Забрали гроб Мити и в 4 часа были в крематории. Застали там большое количество сотрудников ИККИ.

Наступил самый тяжёлый момент – спуск тела в печь… «Слава богу», Рози встретила всё это геройски.

5 апреля. Утром заехали с Рози и Зинаидой Орджоникидзе в крематорий. Посмотрели урну. От прекрасного, так много обещающего Мити остались в коробке щепотка косточек и прах!.. Какой замечательный мальчик, будущий большевик, превратился в ничто… Какая ужасная потеря!.. Бедная Рози! Стойко переносит страшное горе, но как дальше сможет жить и работать без Мити!..

Замуровали урну. Окружили цветами. Мы почувствовали, что одна большая, счастливая страница личной жизни навеки закрывается перед нашими глазами…

Поехал на работу с сознанием, что нам, большевикам, не полагается и при самых тяжёлых условиях и испытаниях падать духом и допускать, чтобы из-за личного горя страдало наше дело.

Собрал все моральные силы и работал, как всегда, хотя и с тяжёлой душевной болью!»

И вновь потекли будни войны, уже без Мити, и к этому предстояло привыкать. Но привыкнуть было совершенно невозможно: о сыне постоянно напоминали оставленные в детской игрушки, книжки с картинками, каракули на листочках бумаги, каскетка, закатившаяся за шкаф, дорожки и скамейки мещеринского парка… Сын пристально разглядывал родителей с фотографии на убранной цветами могилке, и в памяти звучала его последняя мольба перед тем как он лишился речи: «Папочка, забери меня отсюда! Поедем домой!» Воспоминания огнём жгли душу, но несчастные супруги ездили и ездили на Новодевичье…

Розе Юльевне тягостно было в одиночку проводить дни в гулкой тишине московской квартиры. Георгий Михайлович посоветовал ей пойти на курсы медицинских сестёр. И она увлеклась, стала осваивать новую профессию. Сдала экзамен и получила документ о присвоении квалификации операционной сестры. Вместе с Зинаидой Гавриловной Орджоникидзе стала работать в госпитале у Калужской заставы.

Сам он, как обычно, тоже находил забвение и утешение в работе, тем более что она шла стабильно. Аппарат ИККИ, как отлаженный механизм, вёл десятки и сотни дел на военном направлении. Секретариат ЦК ВКП(б) поручил наркому финансов СССР Звереву открыть Исполкому Коминтерна кредит на апрель – май в размере 30 тысяч американских долларов. Поэтому звонок от Молотова ночью 8 мая не вызвал у Димитрова никаких предположений о цели приглашения в Кремль. А речь вновь зашла о судьбе Коминтерна, причём, как ив 1941 году, неожиданно. Не далее как два с половиной месяца назад «Правда» опубликовала ответ Сталина на письмо коллектива ИККИ о собранных средствах в фонд постройки авиасоединения «Москва». Сталин передал коминтерновцам «братский привет и благодарность Красной Армии». Тогда Димитров посчитал этот факт высокой оценкой участия Коминтерна в Отечественной войне.

Теперь ситуация развернулась на 180 градусов. Резюме ночного вызова Димитрова и Мануильского в Кремль подано в дневнике сухо и кратко: «Пришли к выводу, что Коминтерн как руководящий] центр для компартий при создавшихся условиях является помехой самостоятельному] развитию компартий и выполнению их особых задач. Выработать документ о роспуске этого центра».

Так и писано чёрным по белому – «помехой»…

На следующий день Димитров слёг. Из пояснений докторов понял, что это «инфекция гриппа и реакция, наступившая вследствие исключительного нервного напряжения в связи со смертью Мити». О третьей причине доктора, разумеется, не могли знать.

Соблюдая медицинские предписания, Георгий Михайлович остался дома, но документ, подготовленный совместно с Мануильским, 11 мая был отправлен в Кремль. Вечером того же дня последовал вызов к Сталину. Проект получил одобрение. «Какие функции и под какой формой должны и дальше продолжать – поручено Маленкову и мне обсудить и приготовить конкретное предложение», – записал Димитров.

Проект постановления и процедура его принятия (должны были высказать мнение все секции Коминтерна) обсуждались на нескольких закрытых заседаниях Президиума ИККИ. Все, кто участвовал в обсуждении, поддержали самороспуск, усмотрев в столь радикальном шаге возможность широкого объединения всех антифашистских сил в едином фронте, но мотивировали свою точку зрения по-разному. Морис Торез заявил: «Нам, коммунистам, не удалось разбить социал-демократию, преградить путь к фашизму в ряде стран. Не удалось также помешать фашистам в развязывании ими грабительской войны. Старая форма международного объединения рабочих себя изжила». Васил Коларов тоже высказался за роспуск Коминтерна, давно переставшего, по его словам, быть на деле руководящим органом коммунистического движения. Коминтерн был создан в момент революционной бури, но надежды на быструю международную революцию не оправдались. Изменилась обстановка, Советский Союз является фактором такой огромной силы, что Коминтерн превратился в архаизм. Вильгельм Пик сомневался, что все партии настолько зрелы, что могут самостоятельно решать свои задачи. Например, желательна какая-то форма идейной помощи ГКП со стороны более опытных советских товарищей. Матьяш Ракоши предложил дополнить документ словами о пролетарской солидарности, «чтобы создать ясность у наших людей за границей». Ян Шверма сказал: «Вчера, когда я знакомился с проектом постановления, сердце сжалось. Я рос в Коминтерне, вся жизнь протекала с Коминтерном. Но это чувства. А политическое решение, предлагаемое в проекте, единственно правильное и мудрое»²⁴⁸.

Приняли следующую процедуру: опубликовать проект постановления за подписями членов Президиума ИККИ, находящихся в СССР, как предложение секциям Коминтерна и после этого запросить у них согласия. Обсуждались и организационные вопросы – о национальных радиопередачах, о сохранении заграничных бюро отдельных компартий, о связи с заграницей и другие. Димитров выразил уверенность, что многие функции ИККИ будут сохранены в той или иной форме.

Сталин лично направлял процесс роспуска Коминтерна. Ночью 19 мая Димитров вновь был приглашён в его кабинет, где с участием Молотова, Ворошилова, Берии, Маленкова и Микояна проект постановления был окончательно уточнён и доработан. Решили предупредить секции о предстоящей публикации важного документа, через десять дней напечатать его, а после получения согласия секций опубликовать итоговое коммюнике.

Однако Сталин уже на следующий день позвонил и спросил: «Нельзя ли сегодня дать в печати постановление Президиума? Следовало бы поспешить с опубликованием». Димитров пояснил, что шифрованное радиосообщение в данный момент рассылается партиям, и до тех пор, пока они его не расшифруют и не прочитают, публиковать постановление неудобно. Дату публикации перенесли на 22 мая.

На заседании Политбюро ЦК ВКП(б) 21 мая, где присутствовали Димитров и Мануильский, Сталин ещё раз сформулировал мотивацию роспуска Коминтерна, которой следовало придерживаться. Он повторил тезис о невозможности руководить из одного центра партиями, которые в годы войны имеют столь разные задачи, и прибавил другой тезис: с роспуском Коминтерна враги уже не смогут называть коммунистов агентами иностранного государства в своих странах. Был ещё и третий довод, пожалуй, самый весомый. Сталин его не назвал, но едва ли Димитров о нём не догадывался – необходимость убрать все препятствия, мешающие укреплению сотрудничества СССР с союзниками в расчёте на обещанное открытие военных действий союзников против Германии в Западной Европе в 1943 году.

За день до этого заседания, 20 мая, В.М. Молотов, а затем И.В. Сталин принимали Джозефа Дэвиса, специального представителя президента Ф.Д. Рузвельта, в прошлом посла США в СССР. Цель миссии Дэвиса, вручившего советскому лидеру личное послание президента Соединенных Штатов, состояла в том, чтобы содействовать устранению осложнений, наслоившихся на отношениях между союзниками, и прояснить многие принципиальные вопросы. Одно из предложений, выдвинутых представителем президента Рузвельта перед Сталиным, касалось судьбы Коминтерна. Его роспуск, сказал Дэвис, произвёл бы благоприятное впечатление на западных союзников. Именно после беседы с Дэвисом Сталин позвонил Димитрову и спросил, нельзя ли ускорить публикацию постановления.

Небезынтересно также другое сопоставление дат: на следующий день после вылета Дэвиса из Вашингтона в Москву последовало приглашение Димитрова и Мануильского к Молотову, давшее старт процессу ликвидации Коминтерна.

Наконец, третье многозначительное совпадение, тоже едва ли случайное. Именно в те дни, когда Сталин и Молотов обсуждали с американским дипломатом пути укрепления межсоюзнических отношений, Рузвельт и Черчилль на встрече в Вашингтоне договорились об очередном переносе срока открытия второго фронта в Европе – на сей раз на весну 1944 года…

Вернувшись с заседания Политбюро в Исполком, Димитров собрал руководителей отделов, сообщил им, что роспуск будет проведён организованно, и попросил разъяснить сотрудникам, что они должны вести свою работу, как прежде, и ждать дальнейших указаний. Сам Георгий Михайлович все эти дни занимался текущими делами обычным порядком. Исполком Коминтерна продолжал движение по наезженной колее, подобно набравшему скорость локомотиву, и сразу остановить его было невозможно, да и незачем.

Постановление Президиума ИККИ о роспуске Коминтерна «Правда» опубликовала, как и планировалось, 22 мая. На последнем заседании Президиума, состоявшемся 8 июня под председательством Георгия Димитрова, были упразднены Исполком Коминтерна, Президиум и Секретариат Исполкома, а также Интернациональная контрольная комиссия.

Своеобразным прощанием с Коминтерном стала смена Государственного гимна Союза ССР. «Объявлен в печати новый национальный гимн СССР, вместо „Интернационала"» – акцентировал Димитров смысл замены в дневниковой записи 21 декабря.

Так была поставлена точка в двадцатичетырёхлетней истории Коминтерна. В течение девятнадцати лет Димитров входил в состав его руководящих органов, восемь лет был генеральным секретарем ИККИ. Задуманный Лениным как организующий центр мировой революции, созданный в эпоху военных бедствий и развала старых режимов, Коминтерн исчерпал свой ресурс в конце 1920-х годов. Уже тогда стало очевидно, что мировой революции не предвидится и что в советском руководстве взяли верх сторонники строительства социализма в одной стране. Коминтерн, однако, продолжал существование, прозябая в казённом сектантстве и пустой фразеологии. И только борьба в союзе с левыми и антифашистскими силами за свободное и демократическое общественное устройство и за разгром гитлеровской Германии – только такая борьба придала реальный смысл его деятельности. Служение интересам «Отечества трудящихся всех стран» стало для Коминтерна формой служения главной цели движения – победе социализма в мировом масштабе, потому что Советский Союз представлял собой альтернативу капитализму и пример – пусть далеко не идеальный – воплощённой социалистической идеи.

Понимание этой закономерности лишает всякого смысла рассуждения о «несамостоятельности» Коминтерна, о его «низведении» до уровня «сталинского ведомства по делам компартий». Именно «несамостоятельный» Коминтерн, стряхнувший с себя обветшавшие догмы двадцатых годов и включённый в орбиту советской геополитики, остался в истории как политическое движение мирового значения. «Самостоятельный» же Коминтерн, лишённый финансовой и иной поддержки со стороны СССР, мог бы остаться разве что кружком оторванных от действительности адептов мировой революции, подобных участникам созданного Троцким IV Интернационала.

Вспоминая годы работы с Георгием Димитровым в Исполкоме Коминтерна, Пальмиро Тольятти писал: «Под его руководством мы почувствовали и убедились на собственном опыте, что старые пропагандистские схемы больше не оправдывали себя, что было необходимо избавиться от значительной части устаревших словесных и умственных наслоений, чтобы обрести свежесть политической инициативы и с её помощью вновь вступить в контакт с широкими трудящимися и народными массами. Мы заново научились говорить общедоступным языком, и не только по форме, но и по содержанию, с тем чтобы всё наше движение осознало, что такое общечеловеческие блага и ценности всех цивилизованных людей, которым угрожали фашизм и война и которые мы были призваны защищать, ибо это были, конечно, и наши ценности. Защищая их, мы выполняли свою задачу быть авангардом всего человечества, которое любит свободу и мечтает о ней»²⁴⁹.

В этом высказывании не только описан смысл обновительного процесса в Коминтерне, который был начат неординарно мыслящими деятелями в середине 1930-х годов, но не состоялся по объективным и субъективным причинам. В нём просматривается и ответ на причины позднейших катастрофических провалов и упадка коммунистического движения. Идеология, объявленная непогрешимой и неприкасаемой, не освобождаемая от «устаревших словесных и умственных наслоений» и не получающая импульс дальнейшего развития, в конце концов утратила свою созидательную энергию и силу.

Дальнейший жизненный путь нашего героя определился 12 июня 1943 года, когда на совещании у Сталина было сформировано мнение о передаче значительной части функций упразднённого Исполкома Коминтерна специально созданному подразделению ЦК ВКП(б) – отделу международной информации (ОМИ). Роспуск Коминтерна не должен был нанести ущерб антифашистской борьбе. На следующий день Политбюро приняло по этому вопросу постановление и назначило заведующим отделом секретаря ЦК А.С. Щербакова, а его заместителями – Г.М. Димитрова и Д.З.Мануильского.

«Чтобы враги не могли использовать тот факт, что отдел возглавляется Димитровым», – так прокомментировано в дневнике это решение. Комментарий по обыкновению краток и не позволяет судить, с какими чувствами Димитров воспринял перемену, формально означавшую утрату высокого статуса и уход в тень. Очевидно, он смирил минутную вспышку самолюбия доводами разума, сказав себе: главное – успешная борьба с фашизмом на всех фронтах, а какой ты занимаешь при этом пост – дело десятое.

Опасения, что отдел международной информации ЦК во главе с бывшим генсеком ИККИ будет воспринят как новое издание Коминтерна, имели серьёзные основания. В строго засекреченной структуре ОМИ отчётливо просматривалась преемственность с традиционными формами работы Исполкома Коминтерна. Отдел состоял из нескольких секторов. На базе коминтерновских служб были образованы подведомственные отделу учреждения – Институт № 205 (национальные радиоредакции), Институт № 100 (1-й отдел по связям с нелегальными компартиями). Отделу международной информации было также поручено «наблюдение за работой загранбюро компартий», находящихся в Москве. В этом «отделе особого назначения» и подведомственных ему учреждениях трудились в подавляющем большинстве бывшие сотрудники аппарата Исполкома Коминтерна. В Институт № 99, формально переданный в НКВД, перешли 50 сотрудников ИККИ, работавших в Комиссии по делам военнопленных. Институт курировал Д.З.Мануильский. Фундаментальная библиотека (253 тысячи экземпляров книг и 16 тысяч комплектов журналов и газет) перешла в ведение Института Маркса – Энгельса – Ленина, огромный архив – в распоряжение ЦК ВКП(б)[98]98
  В настоящее время архивный фонд Коминтерна входит в состав Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ). На базе библиотеки создан Центр социально-политической истории – филиал Государственной публичной исторической библиотеки России.


[Закрыть].

Административно-хозяйственные хлопоты продолжались всё лето: утверждение штатов нового отдела, устройство бывших сотрудников ИККИ, организация работы «институтов», поиск помещений для представительств компартий, финансирование текущей деятельности отдела и так далее. Димитров делил дни между Ростокино и Старой площадью, где располагался ЦК ВКП(б). В ЦК ему был предоставлен пустующий кабинет А.А. Жданова (прежний хозяин с начала войны работал и жил в Ленинграде). Когда оборудовали кабинет, комнаты для размещения секретариата и шифровальной части, Георгий Михайлович окончательно распрощался с бывшей штаб-квартирой Коминтерна и переехал на новое место работы.

Фактически Димитров возглавил отдел международной информации. Для руководителей компартий он по-прежнему остался авторитетным и многоопытным политическим деятелем, живым олицетворением связи между компартиями и ЦК ВКП(б). Благодаря тому, что все зарубежные пункты Коминтерна сохранились, ОМИ регулярно контактировал с руководством партий, нелегально работающих в своих странах. В шифровке, разосланной руководству партий в мае 1943 года, предлагалось «посылать и дальше информацию тем же способом, как и до сих пор». Димитров договорился также с Фитиным и Ильичёвым о продолжении взаимодействия с разведслужбами. Совместно с ними сотрудники «институтов» занимались переброской в оккупированные страны партийных и оперативных работников, подготовкой кадров в секретных школах, сбором и анализом информации, антифашистской пропагандой и т. д. Однако секретная деятельность стала менее масштабной, чем в первые годы войны, что объяснялось возросшими возможностями государственных структур.

На том же совещании в Кремле, где обсуждались задачи отдела международной информации, был одобрен составленный Мануильским и Пиком проект создания антифашистского комитета «Свободная Германия». Димитров записал в дневнике: «Стал[ин] подчеркнул, что необходимо для немцев указать на опасность расчленения и уничтожения Германии, опасность, которую можно предотвратить только путём свержения Гитлера. Ибо с гитлеровской Германией никто не заключит мира. Борьба за спасение Германии от гибели, за восстановление демократических прав и свобод германского народа, установление парламентского строя и пр. – это должны быть задачи антифаш[истского] комитета германских патриотов».

Идея создания «Свободной Германии» возникла в ходе политической и организационной работы, которую вели с военнопленными немецкие коммунисты и советские политработники. В Красногорском лагере № 27 под Москвой были открыты немецкое, румынское, итальянское и другие отделения антифашистской школы, организованы специальные семинары для офицерского состава. Подобные школы работали и в других лагерях.

Национальный комитет «Свободная Германия» был учреждён на конференции в Красногорске 12–13 июля 1943 года. Президентом НКСГ стал немецкий поэт-эмигрант Эрих Вайнерт. Через неделю Димитров получил первый номер газеты «Freies Deutshland» («Свободная Германия») с манифестом НКСГ, обращённым к вермахту и германскому народу. Комитет занимался антифашистской пропагандой на линии фронта и среди военнопленных, помогал вести разъяснительную работу среди немецких солдат в оккупированных Германией странах, выпускал газеты и агитационную литературу, имел в своем распоряжении радиостанцию.

Среди поступивших в ИККИ телеграмм в связи с роспуском Коминтерна одна была не похожа на другие. В сообщении из Яньани не только говорилось о полном согласии ЦК КПК с предложением Президиума ИККИ, но и подробно описывались исторические заслуги Коминтерна, в том числе и его поддержка Компартии Китая. Явно не случайно был включён также отдельный пункт, разъясняющий смысл развёрнутого в партии движения за исправление стиля партийной учёбы, партийной работы, партийной литературы (чжэнфэн). Движение, писали китайские товарищи, «целью которого является борьба с субъективизмом, сектантством и шаблонными схемами в партии, направлено на дальнейшее, ещё более глубокое соединение марксизма-ленинизма – этой революционной науки, с практикой китайской революции, с китайской историей и китайской культурой». Подчёркивалось, что китайские коммунисты являются продолжателями всех лучших традиций национальной культуры, идеологии и морали, «они рассматривают все эти лучшие традиции как своё кровное дело и будут продолжать славу и величие этих традиций»²⁵⁰.

Хотя на документе отсутствуют пометки Димитрова, вряд ли он мог, не читая, отправить его в архив. И не только из-за той роли, которую играли КПК и её вооруженные силы в антияпонской войне, но и потому, что его волновала судьба Ван Мина, а трения между посланцем Коминтерна и Мао Цзэдуном превратились в открытое противостояние. «Шаблонные схемы» – это был намёк на Ван Мина.

В январе 1943 года из сообщения сотрудников ГРУ, находящихся в Особом районе, Димитров узнал, что Ван Мин тяжело болен и чуть ли не при смерти. Необходимо переправить больного на обследование и лечение в СССР, но Мао якобы не хочет выпускать Ван Мина из Яньани, опасаясь, что тот даст в Москве неблагоприятную для него информацию. Димитров попытался помочь товарищу по-своему. «Дочь Ван Мина, воспитывающаяся в моей семье, интересуется здоровьем своего отца, – запросил он Мао Цзэдуна. – Просьба дать сведения». В ответной телеграмме Мао обвинил Ван Мина в интригах против ЦК КПК и попытке организовать фракционную группу.

В течение нескольких месяцев шла пикировка: Мао Цзэдун убеждал Димитрова в антипартийной деятельности Ван Мина, генерал Ильичёв сообщал о продолжающемся давлении на Ван Мина, Ван Мин через агента ГРУ Владимирова[99]99
  Под псевдонимом «Владимиров» в Яньани работал сотрудник ГРУ Пётр Парфёнович Власов, имевший официальный статус корреспондента ТАСС. Изданная в 1973 г. книга П. Владимирова «Особый район Китая», подготовленная к печати его сыном, известным спортсменом Юрием Власовым, вызвала большой общественный резонанс. Книга имеет форму дневника автора, но на самом деле в подлинные записи автора добавлены материалы, почерпнутые из засекреченного в ту пору архива Коминтерна и иных источников (без соответствующих ссылок). Данное обстоятельство, а также явная идеологическая мотивировка издания в период обострения отношений между Советским Союзом и Китаем в 1960-1970-е гг., снижают документальную ценность этой в целом интересной работы.


[Закрыть] доказывал свою правоту, Димитров защищал честное имя Ван Мина. Третьего декабря 1943 года Димитров послал через Владимирова следующее сообщение Ван Мину, подчеркнув тем самым свою близость к нему: «Письмо для Фанички получили. Живёт она у нас, растёт и развивается хорошо. В школе круглая отличница. Посылает папе и маме горячий привет и лучшие пожелания. Нас постигло большое горе: в апреле умер наш Митя в результате злокачественного дифтерита. Что касается Ваших партийных дел, постарайтесь сами урегулировать. Вмешиваться отсюда пока нецелесообразно»²⁵¹. Как тут не вспомнить многократно подтверждённую историей горькую истину: соображения политической целесообразности почти всегда оказываются весомее человеческой судьбы!

В конце года Димитров направил личное послание Мао Цзэдуну о делах политического характера. «Само собой понятно, что после роспуска Коминтерна никто из его бывших руководителей не может вмешиваться во внутренние дела компартий, – говорится в нём. – Но в частном, дружеском порядке не могу не сказать Вам о той тревоге, которое вызывает у меня положение в Китайской компартии». Далее Димитров вновь повторил свой тезис о необходимости укрепления единого национального фронта для борьбы с японцами, назвал политически ошибочной кампанию против Чжоу Эньлая и Ван Мина, якобы ведущих партию к расколу. В ответном личном послании Мао подтвердил неизменность курса КПК на сотрудничество с Гоминьданом и на антияпонскую вооруженную борьбу. Своей оценки деятельности Ван Мина он не изменил, повторил, что тот вёл разнообразную антипартийную деятельность и вообще человек ненадёжный. «Но мы не намерены предавать это огласке среди партийной массы», – заверил лидер КПК. Это означало, что публичного осуждения и расправы с Ван Мином не ожидается.

В январе 1944 года генерал Ильичёв переслал Димитрову сообщение Владимирова из Яньани, в котором излагалось содержание его беседы с Мао Цзэдуном по текущим политическим вопросам. Владимиров не заметил в его высказываниях о Ван Мине агрессивного тона. Не без умысла Мао попросил Владимирова передать по своему каналу новую телеграмму Димитрову, которую тут же и набросал. В ней говорилось: «Я прошу Вас успокоиться. Все Ваши мысли и Ваши переживания мне близки, ибо и мои мысли и мои переживания, в своей основе, такие же»²⁵². С тех пор преследования Ван Мина прекратились[100]100
  Ван Мин с женой и двумя детьми, родившимися в Китае, в 1956 г. уехал в СССР. Жил в Москве, занимался научной работой, издал несколько книг. Умер в 1974 г. в возрасте 69 лет, похоронен на Новодевичьем кладбище. Автор настоящей работы в 1980-е годы встречался с его вдовой Мэн Циншу, которая рассказала, в частности, о письмах Димитрова в защиту Ван Мина (через много лет в архивах были прочитаны сами эти письма). В этой семье сохранялось трогательно-уважительное отношение к Георгию Димитрову, граничащее с поклонением. Столь же трепетно хранила благодарную память о своих приёмных родителях Фаня Георгиевна Димитрова (1932–1985).


[Закрыть].

Димитров считал вполне нормальной привычку работать во время болезни – в квартире, на даче или в больничной палате. Совершенно невозможно было выключить себя из потока событий, дать слабину, выпустить из рук рулевое колесо. А в сорок третьем году дремлющие телесные недуги заявили о себе как-то сразу, одновременно, надолго вырвав его из полноценной политической жизни. «Состарился, не заметив этого», – с грустью признался он себе. Но более существенно другое – то, что обрушилось на него в тот год. Смерть дорогого Мити и майская гонка с роспуском Коминтерна не прошли бесследно…

Началось с воспаления лёгких. Три недели в больничной палате он продолжал заниматься текущими делами. Шестнадцатого августа вышел на работу, хотя ещё ощущал слабость. Со дня заболевания по рекомендации врачей перестал курить, а это оказалось очень трудно после 35-летней привязанности к табаку. (Неизвестно, сколько он продержался, но более поздние фотографии Георгия Михайловича с трубкой и воспоминания современников свидетельствуют о том, что старая привычка оказалась сильнее медицинских запретов.)