Текст книги "Георгий Димитров. Драматический портрет в красках эпохи"

Исполнение приговора. Лейпциг – Берлин

В Болгарии сочельник называется быдни вечер. В старину это ночное бдение перед наступлением Рождества за постной семейной трапезой происходило у очага, в котором горело дубовое полено – быдник. Димитров, чтобы не проводить предпраздничный вечер в одиночном бдении, отправился 24 декабря в протестантскую церковь. После службы записал в дневник: «Первый раз за 10 месяцев снова слышал музыку и пение!» На второй день Рождества сходил в католическую кирху. Впечатление вынес другое: «Если бы я был верующим, наверняка стал бы протестантом, а не католиком». То ли вспомнились впечатления детства, то ли слово лютеранского проповедника подвигло на размышления.

В Рождественскую неделю и после неё было много свиданий – с матерью, сестрой Магдалиной и даже с Анни Крюгер («Всё так же хороша и привлекательна, бедная!»). Поступали поздравительные открытки и письма от неизвестных адресатов из разных стран. Принесли «Правду» с изложением заключительной речи Димитрова и призывом Ромена Роллана к мировой общественности требовать освобождения оправданных судом болгар. Андре Мальро прислал свой роман «Удел человеческий» с дарственной надписью: «Димитрову с восхищением его поведением и характером». Постепенно возвращали конфискованные вещи и деньги. Как говорится, жизнь налаживалась. Жизнь – в пределах тюремной камеры, под превентивным арестом в Лейпциге. «Оправданы, но не освобождены» – так охарактеризовал Димитров эту ситуацию.

Магдалина Барымова сообщила мужу Стефану в Самоков: «Он нездоров. Врач наказал ему несколько дней лежать в кровати. Вчера нам разрешили увидеть его камеру. Она примерно такая, как наша прежняя кладовка в гостевой комнате, – та, что с окошком. Откидная койка с матрацем из мешковины, поменьше нашей откидной, стол, за которым он постоянно работает и, как сказал ключник, написал уже много романов (он думает, что Георгий пишет романы), стул, электрическая лампочка на стенке и в углу у двери клозет… Ужасно провести безвыходно в такой одиночке целых десять месяцев и при этом работать. Только 20 минут в день выходил на воздух, и то когда никого не было во дворе…

Мама, с тех пор как увидела его камеру, расстроилась, плачет, не может спать, очень ослабла. Лена, бедная, всё еще в Париже. Ездит по провинциям на митинги и даже выезжает в другие страны. Тоже очень измучилась»¹⁴⁹.

Что же происходило в это время за кулисами?

Еще до окончания судебного процесса, когда его исход стал очевиден, германские ведомства начали проработку различных вариантов решения судьбы Димитрова, Попова и Танева. Службой рейхсфюрера СС Гиммлера были получены сведения о том, что Болгария вовсе не жаждет оказаться в центре мирового скандала, занявшись столь неудобным подсудимым, как Димитров, так что ходатайства из Софии о его выдаче, скорее всего, не последует. Оставалось два варианта: экстрадиция в какую-то иную страну или дальнейшее удержание болгар в заключении, чтобы начать против них второе судебное преследование за подпольную антигосударственную деятельность на территории Германии. Тайная государственная полиция Пруссии (гестапо), находившаяся в ведении Геринга, стояла за жёсткие меры. Шеф гестапо Рудольф Дильс направил 21 декабря верховному прокурору депешу «относительно дела против Ван дер Люббе и сообщников», в которой было сказано: «В случае если по вышеуказанному делу будет отменён приказ об аресте, прошу незамедлительно передать упомянутых обвиняемых Управлению государственной тайной полиции, Берлин».

Иной точки зрения придерживались высшие чиновники старой выучки. Грубая прямолинейность нацистских выскочек особенно претила министру иностранных дел барону фон Нейрату. Он считался с тем, что движение за освобождение оправданных судом болгар приняло широкий размах, о чём сообщали в МИД германские дипломатические представители отовсюду – от Греции до США. Дело дошло до того, что уже и в правительственных кругах ряда стран зрело возмущение «нецивилизованными действиями» рейхсканцлера, а ведь новый режим нуждался в международном признании. Примерно так обосновал фон Нейрат в разговоре с Гитлером необходимость скорейшей высылки болгар. Но Геринг, считавший Димитрова не только политическим, но и личным врагом, продолжал задуманную интригу.

Время шло, а положение «оправданных, но не освобождённых» не менялось. Разумеется, не в правилах Димитрова было пассивно ждать развязки, не попытавшись воздействовать на ход событий. Надо было добиваться экстрадиции в Болгарию или, если не удастся, – в другую страну. Например, в Чехословакию или во Францию. Он был уверен, что троих болгар примет и Москва, но оставлял этот вариант на самый крайний случай.

Ещё до оглашения приговора Димитров обратился к своему адвокату с просьбой «возбудить как можно скорее от моего имени ходатайство в болгарском посольстве в Берлине о паспорте или пропуске для въезда в Болгарию». Ответ Тейхерта поступил только 28 декабря: просьба не может быть выполнена, так как выходит за рамки его адвокатских полномочий. Тогда Димитров сам известил телеграммой премьер-министра Болгарии Николу Мушанова о своём намерении возвратиться на родину при условии обеспечения ему личной безопасности и публичного характера возможного судебного процесса. Одновременно Димитров забрасывал министра внутренних дел Германии Вильгельма Фрика требованиями решить вопрос об экстрадиции.

Третьего января болгарское правительство информировало Берлин, что оснований для высылки Димитрова и его товарищей в Болгарию нет, так как они утратили болгарское гражданство, поскольку жили за границей по подложным паспортам. Позднее троих болгар отказались принять Франция и Чехословакия.

На совещании в Министерстве внутренних дел было констатировано, что болгар целесообразно как можно скорее выслать из Германии, поскольку появился подходящий момент: полпредство СССР 1 января сообщило в германский МИД о готовности предоставить им въездные визы. Единственным, кто возражал против такого решения, был Рудольф Дильс. Он огласил мнение Геринга: если Димитров окажется на свободе, то, «благодаря своей интеллигентности станет одним из самых яростных противников национал-социалистской Германии». Посему, считал Геринг, его следует поместить в концентрационный лагерь, где он будет обречён на прозябание в полном забвении, когда успокоится зарубежное общественное мнение. Начальник штаба СА Эрнст Рём и рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер солидаризировались с Герингом. Разумеется, Геринг не исключал и более радикального решения – убийства болгар «при попытке к бегству». Именно таким способом расправились с арестованным членом ЦК КПГ Ионом Шером¹⁵⁰.

Советский полномочный представитель в Германии Л.М.Хинчук сообщил 22 декабря 1933 года в Наркомат иностранных дел: «В здешних американских кругах подтверждают сообщение Рейтер о намерении нацистов убить Димитрова якобы при попытке к бегству при высылке его из Германии по дороге к границе». О вероятности такого исхода писал также бывший американский посол в Германии Уильям Додд в мемуарах, изданных в СССР в 1961 году.

Январские дневниковые записи Димитрова скудны, но, как прежде, постоянны: свидания, газеты, безответные письма полицейским чинам. Среди этого однообразия выделяется короткая строчка: «Люббе казнён…» Случилось это 10 января. Несчастному голландцу отрубили голову. О судьбе Торглера в дневнике ничего нет[60]60
  Эрнст Торглер после суда был помещён в концлагерь. Впоследствии он дал обещание больше не заниматься политикой и в 1935 г. был освобождён. В том же году за капитулянтское поведение на суде исключён из КПГ. После войны Торглер прислал Димитрову письмо, попытавшись оправдаться. Димитров письмо прочёл, но оставил без ответа, так же как и многочисленные обращения бывших надзирателей Моабита, рассчитывавших получить подтверждение своего «хорошего обращения с заключенными».


[Закрыть].

Видимо, в одном из январских писем Димитров объявил Анни Крюгер о прекращении отношений с ней. Ответное письмо с упрёками в предательстве нашло его уже в Берлине[61]61
  Вскоре после приезда в Москву Димитров отправил Анни Крюгер несколько денежных переводов для компенсации её расходов на переданные ему в тюрьму продукты. В 1946–1947 гг. дочери Анни Крюгер прислали ему несколько писем в Софию. В одном из них было выражено сожаление, что она не стала его супругой. Но после публичного скандала с мнимой помолвкой и крутого изменения жизненного пути Димитрова возможность этого брака или хотя бы дальнейшей переписки трудно представить.


[Закрыть].

Переезд состоялся 2 февраля. Димитров записал:

«– В открытом автомобиле (один капитан и шесть вахмистров) в шубах – из Лейпцига в Берлин (9¼ – 3½).

– В полицейской тюрьме политической полиции (напротив прусского ландтага). Снова в одиночке! До каких пор? Вероятно, скоро экстернирование…»

Но неопределённость ситуации сохранялась, подогревая тревогу: «Ни слова о том, что дальше собираются делать с нами!»

Димитрову разрешили дать интервью корреспонденту датской газеты «Берлингске тиденде» барону Шафалитски в присутствии нескольких полицейских чиновников. Лояльный к германскому режиму титулованный журналист предварительно согласовал с советником уголовной полиции Геллером десять вопросов, которые он собирался задать. Однако Димитров, как сообщил Дильсу в докладной записке Геллер, «не ожидая отдельных вопросов, высказывался по своему обыкновению импульсивно, но в рамках допустимого». Когда барон удалился, Димитров пригрозил Геллеру через известное время объявить голодовку, если не будет прекращено его «моральное истязание».

Шли дни, но в судьбе болгар ничего не менялось, за исключением того, что им разрешили проводить днём некоторое время вместе. Рабочая запись полицейского чиновника Рабена от 20 февраля свидетельствует, что Димитров продолжал работать: «Лампа – более сильная (лампа над столом)… Библиотека. Стенограммы болгарского парламента».

А неутомимый Рудольф Дильс продолжал изыскивать способы удержания болгар в Германии. Он понимал, что если даже удастся добиться от Советского правительства обещания не использовать «случай Димитрова» в антинацистской пропаганде, это будет не более чем бумажка. Сообщения газет о задержании в СССР германских подданных по обвинению в экономическом шпионаже подсказали Дильсу новый ход: устроить межгосударственный обмен. «Если моё предложение будет одобрено, – написал он Герингу, – переговоры будут продолжаться, вероятно, недели и даже месяцы».

На самом деле ход событий резко ускорился, и развязка оказалась совсем иной. Во время очередного свидания 16 февраля мать и сестра сообщили Димитрову, что он, Попов и Танев получили советское гражданство. В тот же день Дильс доложил Герингу свой план обмена трёх болгар на «лиц, которые находятся в тюрьме в России и за которых германское правительство несёт ответственность».

Семнадцатого февраля британская «Дейли мейл» опубликовала интервью с Адольфом Гитлером. На вопрос корреспондента, будут ли освобождены трое болгар, рейхсканцлер уверенно ответил: «Суд сказал своё слово, и приговор будет исполнен. Эти люди будут освобождены и выдворены из пределов Германии». Узнав об этом из немецкой печати, Димитров поспешил обрадовать своих товарищей, но радость оказалась преждевременной. Явился Дильс с неожиданным известием: «Вы будете освобождены, но когда – зависит от меня. Может, через шесть недель».

Тем временем дипломатическое давление на германское внешнеполитическое ведомство продолжалось. Советское полпредство направило вербальную ноту германскому правительству. Секретарь полпредства Гиршфельд ежедневно наносил беспокоящие визиты то в Министерство иностранных дел, то в Управление гестапо. У советника МИД Типпельс-кирха он спросил, не видит ли тот противоречия между заявлением Гитлера в «Дейли мейл» и опубликованным в той же газете интервью с Герингом, фактически дезавуирующим заявление рейхсканцлера. Чиновник отказался комментировать этот вопрос.

Геринг жаждал любой ценой расправиться с Димитровым и его товарищами, но фон Нейрат 26 февраля добился от рейхсканцлера прямого распоряжения о высылке болгар. По-видимому, Гитлеру надоела вся эта возня, и он решил разрубить узел интриг одним ударом. Он ещё не чувствовал себя столь уверенно, чтобы наплевать на весь белый свет[62]62
  Через несколько лет Л. Карахан, заместитель наркома иностранных дел СССР, рассказал Димитрову, что однажды в неофициальной беседе с ним болгарский царь Борис III упомянул о своей роли в спасении трёх болгар. По словам царя, он дал понять Гитлеру, что смертный приговор подсудимым будет негативно встречен в Болгарии и приведёт к ухудшению болгаро-германских отношений. Димитров прокомментировал в дневнике рассказ Карахана кратким замечанием: «Хитрый царь!»


[Закрыть].

И государственная машина закрутилась с бешеной скоростью. За неполные сутки ответственные лица подготовили документы, подобрали маршрут и подходящий рейс самолёта, установили график радиосвязи с самолетом, разработали способ доставки болгар на аэродром, продумали меры обеспечения секретности операции, рассчитали количество бутербродов, которые потребуются болгарам и трём сопровождающим во время перелёта Берлин – Кенигсберг – Москва… Спешка была страшная, но ни одна мелочь не ускользнула из поля зрения расторопных и предусмотрительных имперских чиновников.

Лейпцигская драма стремительно неслась к развязке.

Когда Дильс сообщил о решении рейхсканцлера своему шефу, пребывавшему на охоте в Южной Германии, Геринг послал срочную депешу Гитлеру. Он настаивал на том, чтобы Димитров, Попов и Танев были переданы Советской России путём обмена на задержанных там по политическим причинам немецких инженеров. Демонстрируя свою осведомлённость, он даже назвал фамилии пятерых «подходящих подданных германского рейха». Но когда на следующий день его послание доставили Гитлеру, самолёт с освобождёнными советскими гражданами Георгием Димитровым, Благоем Поповым и Василом Таневым уже летел в Москву. Геринг опоздал. Затея с обменом лопнула¹⁵¹.

Двадцать седьмого в пять тридцать Димитров проснулся от лязга замка. В камеру ввалилось несколько человек во главе с Дильсом. Было ясно, что произошло нечто экстраординарное, и первая мысль обожгла: «Казни в тюрьмах совершаются на рассвете».

Насладившись произведённым эффектом, секретарь следственной комиссии Рабен скомандовал:

– Встать и собрать вещи! Быстро, быстро!

– Что это значит?

Дильс вместо ответа протянул лист бумаги. Это было официальное извещение о высылке от 27 февраля 1933 года. В нём говорилось:

«Господину Георгию Димитрову

Вы и двое Ваших соотечественников изгоняетесь с территории прусского государства, а следовательно и из германского рейха. Поэтому Вы, а также Попов и Танев по указанию господина премьер-министра Пруссии освобождаетесь из-под охранного ареста. Для осуществления изгнания Вы и двое других вместе с сопровождающими лицами сегодня же будете отправлены самолётом до германской имперской границы. Дильс»¹⁵².

– Вам всё ясно, Димитров?

– Да.

– В шесть тридцать машина должна отправиться в Темпельхоф, чтобы успеть к самолёту. Вылет в семь часов двадцать пять минут.

– Я прошу известить об этом советское посольство.

– Этого не требуется.

– Там знают?

– Они будут знать.

– Тогда дайте возможность сообщить родным.

– Нет.

На «нет» и суда нет. Иная забота стала занимать его мысли, когда ранние визитёры ушли: будет ли позволено увезти с собой бумаги? Их накопилось довольно много. Ценность огромная! О его архиве гестаповцы в спешке, видимо, не подумали. Не спрашивать же… И он стал методично укладывать бумаги в свой большой чемодан, доставленный в тюрьму Мансфельдом. Набил полный чемодан, оставив в камере часть вещей.

В начале седьмого Димитрова вывели во двор. Там уже находились встревоженные Попов и Танев.

– Нас высылают, – успокоил их Димитров. – Надо думать, сейчас они ничего не посмеют сделать. За нами Москва!

На аэродроме гудел самолет – обычная рейсовая машина, из которой высадили пассажиров. Дильс задержал Димитрова у трапа:

– Мы хотим хороших отношений с СССР, иначе вас не выслали бы в Москву. С вашей стороны было бы благородно воздержаться от враждебных выступлений против германского рейха и лично господина премьер-министра Геринга.

Глядя в глаза Дильсу из-под низко надвинутой шляпы, бывший подсудимый и заключённый отрезал:

– Ничем не могу помочь господину премьер-министру. У меня был случай убедиться в его великодушии.

И, резко повернувшись, ступил на лесенку, приставленную к раскрытой двери «дорнье».

Прощай, Германия!..

Самолёт оторвался от земли, лёг на левое крыло, и внизу, в серой кисее февральского утра, вздыбились прямоугольники берлинских кварталов, обступивших изгибы Шпрее. Димитров попробовал найти знакомые вокзалы, парки, площади, что было непросто с высоты. Взгляд наткнулся на чёрную тушу рейхстага с просвечивающими ребрами купола. Брызнувший в стекло луч окрасил картину багрянцем. Занимался день двадцать седьмого февраля – годовщина поджога.

Интерпретации

В 1999 году заново отремонтированное и частично перестроенное здание рейхстага стало местом работы бундестага – парламента объединённой Германии. Теперь оно увенчано стеклянным куполом, спроектированным знаменитым британским архитектором Норманом Фостером. Кусок стены с выбоинами от снарядов и надписями, сделанными советскими солдатами в мае 1945-го, демонстрируют туристам как местную достопримечательность.

А о пожаре 1933 года нет никаких напоминаний. И всё-таки следы остались, только переместились в иную сферу. Расследование поджога рейхстага продолжается. И так же, как в прошлом, далеко не все его участники озабочены установлением истины. Ведь не случайно родилась формула, утверждающая, что история – всего лишь политика, опрокинутая в прошлое. Есть, например, такой приём перекройки прошлого, как избавление от фактов, не укладывающихся в требуемую идеологическую схему. Поэтому иные современные авторы (в том числе и болгарские) описывают жизненный путь Георгия Димитрова, не упоминая о Лейпцигском процессе. Но не станем делать им рекламу.

События тех далеких лет принадлежат к числу драматических сюжетов, которые сохраняют в массовом сознании привкус тайны и потому побуждают историков, журналистов и писателей вновь и вновь обращаться к архивам и свидетельствам современников, сопоставлять факты, выдвигать свои версии случившегося и дискутировать. Поджог рейхстага и его последствия стали темой многочисленных исследований, документальных и художественных произведений, журналистских статей и очерков, телепередач, кинофильмов, рисунков, плакатов, живописных полотен, фотоальбомов. Из них можно скомпоновать три группы.

Первая группа – публикации, авторы которых придерживаются наиболее распространённой и многократно подтверждённой точки зрения. Они считают, что Ван дер Люббе не мог в одиночку устроить пожар подобного масштаба и был лишь орудием в руках нацистов, которые нуждались в крупной провокации, чтобы разом покончить со своими политическими противниками. Этот вывод, к которому пришёл в ходе судебного процесса Георгий Димитров, подкреплён в последующие годы убедительными фактами и свидетельствами.

В одном из репортажей с Нюрнбергского процесса корреспондент газеты «Красная звезда» Юрий Корольков сообщил о существовании важного документа. Это заявление командира берлинских штурмовиков Карла Эрнста, в 1934 году обвинённого в заговоре против Гитлера и расстрелянного эсэсовцами. Накануне ареста Эрнст написал следующее: «Я делаю это по совету моих друзей, так как я получил известие о том, что Геринг и Геббельс составили против меня заговор. Если я буду арестован, нужно немедленно информировать их о существовании этого документа. Я заявляю, что я поджёг рейхстаг 27 февраля 1933 года. <… > Геринг дал мне план здания, расстановки часовых и расписание их контрольных обходов. <…> Было договорено, что во время пожара Геринг будет находиться не дома, а в Министерстве внутренних дел. Мы решили, что Ван дер Люббе влезет в окошко из ресторана рейхстага, так как это самое подходящее место. Ван дер Люббе до последней минуты был уверен, что он работает один».

Об этом же рассказывает американский журналист Уильям Ширер в двухтомнике «Берлинский дневник». Он пишет: «Этот пироманьяк (Ван дер Люббе. – А.П.) явился для нацистов счастливой находкой. Они обнаружили его несколькими днями раньше в баре. Кто-то из штурмовиков подслушал, как Люббе хвастал, будто пробовал устроить пожар в ряде правительственных зданий, а теперь собирается поджечь рейхстаг». Можно почти не сомневаться, пишет далее Ширер, что идея поджога принадлежала Геббельсу и Герингу. Ганс Гизевиус, в то время чиновник Министерства внутренних дел Пруссии, показал на процессе в Нюрнберге, что именно Геббельс первым предложил поджечь рейхстаг, а Рудольф Дильс, шеф гестапо, добавил, что Геринг во всех подробностях знал о плане поджога и приказал ему заранее подготовить список лиц, подлежащих аресту сразу после пожара. Генерал Франц Гальдер, бывший начальник генерального штаба, продолжает Ширер, заявил на суде, что однажды Геринг сам похвастался, будто пожар – его рук дело. «В 1942 году на завтраке по случаю дня рождения фюрера разговор коснулся здания рейхстага и его архитектурной ценности, – засвидетельствовал Гальдер. – Я собственными ушами слышал, как Геринг, прервав беседу, громко сказал: „Уж кто-кто, а я действительно знаю всё про рейхстаг, потому что я поджигал его!“ При этом он шлёпнул себя ладонью по ляжке».

Заметим, что выбор здания рейхстага в качестве объекта провокационного поджога по-своему логичен. Парламент, с помощью которого нацисты пришли к власти, не вписывался в их представления о «новом порядке», он сделася лишней институцией в системе германского государства.

В 1968 году историки ФРГ, Швейцарии, Франции и Люксембурга составили Международный комитет по научному исследованию причин и последствий Второй мировой войны. Они собрали огромное число доступных на тот момент документов и свидетельств, в том числе и о поджоге рейхстага. В изданном ими двухтомнике во всех подробностях восстанавливается картина событий 1933 года в Германии и фактически подтверждаются выводы, предположения и почти интуитивные догадки Георгия Димитрова о «Фаусте» и «Мефистофеле» поджога. Историки пришли к заключению, что отряд штурмовиков под командованием Карла Эрнста проник в рейхстаг по подземному коридору и подготовил горючие вещества, которые Ван дер Люббе оставалось только поджечь.

Вторая группа – это произведения тех, кто считает, что Люббе действовал самостоятельно, причастность к поджогу нацистских служб не доказана, но пожар сам по себе не служил сигналом к преследованию коммунистов, социал-демократов и иных противников нацистов. Герман Геринг в своих показаниях на Международном трибунале в Нюрнберге утверждал именно это. В ответ на вопрос: «Какое участие вы принимали в поджоге рейхстага?» он ответил, прикинувшись простачком: «Буквально никакого. Это всё дело рук безумца Ван дер Люббе. Конечно, дело было не так, как описывалось в прессе, ему не пришлось бегать с факелом по зданию. Заранее были разложены зажигательные снаряды, которые моментально воспламенились. Каким образом он это сделал, не приложу ума. Но несомненно, что коммунисты готовили путч в это время».

В 1960-е годы журнал «Шпигель» провёл «контррасследование» поджога рейхстага. По материалам этого изыскания чиновник Федерального ведомства по охране конституции Фриц Тобиас выпустил книгу под названием «Пожар в рейхстаге». Вывод автора: Ван дер Люббе поджёг рейхстаг в одиночку, нацисты скорее воспользовались пожаром, чем организовали его. (В 2001 году тот же «Шпигель» опубликовал данные четырёх немецких историков, нашедших новые свидетельства участия штурмовиков Карла Эрнста в организации поджога.)

Версия о Герострате-одиночке дожила до XXI века. В январе 2008 года в Германии было вынесено судебное решение о посмертной амнистии Ван дер Люббе на основании «Закона о несправедливых приговорах нацистских судов». А через месяц вышла в свет книга «Пожар в рейхстаге. Карьера одного преступления». Её автор, редактор газеты «Ди Вельт» Свен Феликс Келлерхофф, рассказал корреспонденту российской газеты «Время новостей»: «В федеральном архиве в Берлине в свободном доступе хранится 50 494 страницы следственных и судебных документов, датированных 1933 годом. Однако до последнего времени эти документы исследовали исключительно сторонники версии поджога рейхстага нацистами». Тем самым автор книги косвенно обвинил многочисленных историков в предвзятости и намекнул, что сам-то он приступил к делу с иной установкой. И действительно, вывод, к которому пришёл редактор, оказался безвариантным: Маринус ван дер Люббе был единственным поджигателем рейхстага. Как будто не было заключения авторитетных экспертов, объявивших на суде в Лейпциге, что голландец физически не мог самостоятельно устроить столь грандиозный пожар!

Третья группа версий принадлежит к числу конспирологических, в которых история предстаёт перед нами цепью тайных заговоров, операций спецслужб и козней международных авантюристов. В этом случае Лейпцигский процесс из эпической драмы превращается в спектакль марионеток. Истинная цель авторов подобных сочинений – представить Лейпцигский процесс и всё происходившее вокруг него громадным блефом, устроенным Советским Союзом и Коминтерном, и тем самым развенчать Георгия Димитрова.

Цепочку подобных сенсационных «разоблачений» начинает книга Франца Боркенау «Европейский коммунизм» (1939). Автор, бывший член компартии, перешедший на службу к нацистам, выдвинул версию о сделке между Сталиным и Гитлером относительно обмена трёх оправданных судом болгар на немецких инженеров, арестованных в СССР за шпионаж.

Рут Фишер, член ЦК КПГ, исключённая из партии еще в 1920-е годы, в 1943 году продолжила эту версию. По её словам, бывший коминтерновский функционер Жак Дорио, исключённый из Французской компартии и сотрудничавший с гитлеровцами в годы войны, провёл тайные переговоры с Муссолини, в которых убедил дуче выступить посредником в телефонных переговорах между Сталиным и Гитлером об экстрадиции Димитрова. А поведением Димитрова на суде манипулировала всемогущая Москва. Член исполкома Коминтерна Вильгельм Пик даже писал для него согласованные с советским руководством речи, которые передавал в тюремную камеру суперсекретный агент Лубянки (уж не Штирлиц ли?).

Другой мемуарист, исключённый из Болгарской компартии Пётр Семерджиев (какой внушительный парад политических ренегатов!), утверждал, что ОГПУ специально арестовало группу германских специалистов, работавших в СССР, чтобы шантажировать нацистское руководство и обеспечить благоприятный исход процесса. Если принять эту фантастическую версию, придётся поверить в то, что Геринг и Геббельс согласились участвовать в спектакле с заранее прописанным финалом ради вызволения каких-то безвестных инженеров.

Но самой популярной в последние годы стала версия об обмене болгар на упомянутых немецких инженеров, кочующая по страницам не только бульварных газет, но и некоторых исторических трудов. Надо сказать, что практика межгосударственного обмена или передачи на родину граждан, осуждённых или отбывающих наказание в другом государстве, хорошо известна. Столь серьёзный акт тщательно готовится и, будучи предметом длительных переговоров и переписки, неизбежно оставляет следы в архивах внешнеполитических ведомств. Однако таковых в нашем случае не обнаружено. Очевидно, что «обмен» означал бы признание того, что СССР использовал трёх болгар для ведения в своих интересах противозаконной деятельности в Германии. Уместно подчеркнуть, что Советское правительство демонстративно не давало официальных комментариев по ходу Лейпцигского процесса, поскольку подсудимые не были в то время гражданами СССР.

Доктор Ганс Бернгард, директор ныне не существующего Музея Георгия Димитрова в Лейпциге, рассказал автору настоящей работы в 1988 году в Софии, что ему удалось установить следующее. В январе 1934 года шеф прусского гестапо Дильс прочитал в одной из немецких газет заметку о том, что в СССР арестованы пятеро немецких инженеров, которым предъявлено обвинение в шпионаже. Вели ли они на самом деле разведывательную работу, в данном случае значения не имеет. Дильс вырезал заметку и прикрепил к ней записочку: «Обратиться в министерство внутренних дел, чтобы отложить предполагаемую высылку Димитрова, во всяком случае, на несколько месяцев, и предложить обмен». (Вспоминается хвастливая фраза Дильса, записанная Димитровым: «Вы будете освобождены, но когда – зависит от меня».) Германский дипломатический представитель, продолжил свой рассказ доктор Бернгард, обсуждал возможность обмена с наркомом иностранных дел СССР М.М. Литвиновым, но нарком заявил ему, что никакой связи между арестом германских агентов и высылкой оправданных судом болгар нет. В следующей беседе германский посланник вновь поднял вопрос об освобождении арестованных подданных Германии. Тогда советская сторона, демонстрируя добрую волю, пошла на такой шаг. Однако первый из арестованных был освобождён и выслан из СССР в марте 1934 года, то есть уже после прибытия в Москву Димитрова и его товарищей, а последний – в апреле. Опубликованные не так давно документы из германского архива в Кобленце подтверждают этот рассказ и опровергают версию об обмене.

Такова действительная развязка Лейпцигского процесса, не имеющая ничего общего с сенсационными публикациями людей, озабоченных сиюминутными политическими интересами или собственными амбициями, а не утверждением исторической правды. Но кто даст гарантию, что подобные интерпретации истории не станут появляться снова и снова?..