Текст книги "Эпоха сериалов. Как шедевры малого экрана изменили наш мир"

До сих пор мы рассматривали эпизод «Ужасная невеста» как сновидение, где действуют законы сгущения и смещения и, соответственно, работает механизм вытеснения. Свой анализ, как показывают даты публикации главы «Шерлок на кушетке» на интернет-ресурсе POLIT.RU, мы предприняли до появления на экранах четвертого сезона сериала. Новый материал заставляет нас взглянуть на то, что происходит в новогоднем спецвыпуске «Шерлока», под несколько иным углом зрения.

Похоже, сновидение Шерлока – не столько отражение бессознательных желаний и вытесненных воспоминаний, сколько предчувствие будущего. Это не просто приоткрывающееся воспоминание о сестре, а скорее предвестие ее страшного, в духе хоррора, появления. Образ мертвой невесты – предсказание не только «воскрешения» считавшейся погибшей Эвр, но и гибели Мэри. И даже странное пари братьев на смерть Майкрофта можно рассматривать как предвидение чуть было не состоявшейся гибели реального Майкрофта, которого должен был застрелить Шерлок. В «Ужасной невесте» трудно понять, где кончается сон и начинается явь – состояние Шерлока близко не столько ко сну, сколько к синдрому деперсонализации/дереализации. В «Невесте» пребывание в чертогах неотличимо от транса, наркотического трипа: в четвертом сезоне именно в таком состоянии наркотического опьянения Шерлок разгадывает загадку Калвертона Смита.

Пожалуй, мы могли бы вспомнить здесь об еще одном психическом феномене – deja vu. Дежавю близко к галлюцинации в том смысле, что нечто возникает на уровне восприятия, поскольку не нашло себе места в символическом. Здесь интересны незначительные, казалось бы, детали: например, Майкрофт и Лестрейд – которых до сих пор всего один раз показывали вместе в одном кадре (к большому огорчению поклонников пейринга майстрад⁴⁸), хотя со времен «Собак Баскервиля» мы знаем, что Майкрофт, по-видимому, регулярно отряжает инспектора присматривать за непутевым братцем, – в «Ужасной невесте» переглядываются, стоя над разверстой могилой Эмилии Риколетти, куда прыгнул Шерлок. Точно так же они обмениваются взглядами, стоя над телом только что застреленной Мэри в эпизоде «Шесть Тэтчер». То есть Шерлок уже видел (deja vu) этот обмен взглядами над трупом погибшей женщины.

С каждым сезоном «Шерлока» градус иронии и гротеска неуклонно повышался, пока не достиг максимума в ничем уже не сдерживаемой фантасмагории четвертого сезона. Стратегия создателей – не в том, чтобы просто дразнить зрителей, обманывая их ожидания и изматывая их длительными перерывами, во время которых фанаты доходят до крайних степеней возбуждения, чтобы потом подсунуть пустышку (или нечто столь вопиюще абсурдное, по мнению многих зрителей, как 4-й сезон). И, разумеется, при всех почтительных реверансах Моффата и Гейтисса в сторону А. Конан Дойля речь никогда не шла об экранизации новелл писателя, а стало быть, в каком-то смысле, и о соблюдении детективных канонов. В том, как развивался сериал от сезона к сезону, есть вполне отчетливая художественная (что еще не значит – сознательная) логика. Мы постепенно увидим, в чем она состоит, а пока отметим такое свойство Моффисов, как стремление постоянно разрушать и трансформировать собственный канон, собственные правила, иронически деконструировать собственный нарратив, раздвигать границы жанров, тасовать их, как колоду карт. Отсюда, например, троекратно повторившийся прием – после напряженного клиффхангера в конце сезона, возгонки сильных эмоций мы получаем насмешливый щелчок по носу: «Mexican standoff» в бассейне (первый намек на водную стихию «рейхенбаха») с Мориарти заканчивается просто дезавуированием всей ситуации в целом; все версии трюка спасшегося Шерлока оказываются несостоятельными; а отправка в изгнание на смертельно опасное задание и «прощание навеки» с Джоном оборачивается коротким сном героя в так и не взлетевшем самолете и появлением «чертика из табакерки» – Мориарти – на всех экранах страны.

Но у «постмодернистских» игр сценаристов с текстом есть и свои неожиданные глубокие эффекты. Джон, которого поначалу, в отличие от всех прочих, совершенно не интересует, как именно Шерлоку удался его трюк, все-таки спрашивает в конце эпизода (3:1): «Ты же расскажешь мне, как ты это сделал? Как тебе удалось спрыгнуть с крыши и не погибнуть?» На что Шерлок невозмутимо отвечает: «Ты знаешь мои методы, Джон. Меня, как известно, невозможно уничтожить». – «Когда ты умер, я был на твоей могиле, – продолжает Джон. – Я говорил с тобой. Я попросил тебя об еще одном чуде. Я попросил тебя перестать быть мертвым»⁴⁹. – «И я услышал тебя», – говорит в ответ Шерлок.

Этот небольшой диалог, если расставить в нем акценты так, как мы сейчас это сделали, на самом деле позволяет перевести ситуацию в две плоскости, не обязательно исключающие друг друга. Первая – психологическая. Сериал «Шерлок» начинается (а может быть, и вырастает из него?) с кошмарного сна Джона, травмированного своим военным опытом и так и не сумевшего, по сути дела, вернуться с войны: об этом ему сразу говорит Майкрофт; об этом же говорит голос Мэри на записи в финале 4-го сезона. Шерлок, приключения с которым заменяют Джону военный адреналин, в каком-то смысле – из разряда «воображаемых друзей». В 4-м сезоне особенности травмированной психики Джона становятся для нас еще более очевидны – он разговаривает с призраком/галлюцинацией умершей жены, потому что не в силах запустить механизм горевания и отпустить ее. Ни одна из версий спасения Шерлока не может быть правдоподобной, потому что Шерлок и не мог спастись. Это призрак, которого не сумел отпустить Джон. И поэтому он просит его вернуться – с того света! Чудо, о котором просит Джон, сбывается: Шерлок возвращается, как возвращается мертвый возлюбленный – или мертвая невеста (о чем мы уже говорили в главе «Шерлок на кушетке» в связи со статьей С.Ю. Неклюдова «Ночной гость»). А такое возвращение всегда сулит катастрофу.

Перпендикулярно этой плоскости выстраивается – с безупречным вхождением в пазы – вторая: мы должны всерьез принять слова Шерлока о его неуничтожимости. Он не погиб, потому что персонаж такого типа неуязвим, бессмертен. Эту версию легко подкрепить рядом шерлокианских нарративов, где впрямую обсуждается тема бессмертия героя. В сериале «Люцифер» главный герой, Люцифер Морнингстар, консультант полиции, работающий в паре с детективом-«Уотсоном», Хлоей Деккер, и отличающийся всеми характерными приметами холмсианского героя (неэмпатичность, манипулятивность, неуправляемость и своеобразный шарм), сам дьявол в отнюдь не в метафорическом смысле. Он – сбежавший из Ада Сатана, не потрудившийся даже сменить имя – Люцифер Денница, Сын Зари (Книга пророка Исайи, 14:12), «Lucifer, son of the morning» (Библия короля Якова). Убить его смертному не под силу – очаровательный детектив-консультант бессмертен, как и полагается ангелу. В американском сериале «Вечность» герой Генри с той же фамилией, что у Декстера (Морган), – доктор, патологоанатом, судмедэксперт, который занимается расследованиями вместе со своей напарницей, детективом полиции Нью-Йорка Джо Мартинес, – бессмертен. Всякий раз, когда его настигает насильственная смерть, он исчезает и потом выныривает из вод ближайшего водоема (снова стихия «рейхенбаха»), возрождаясь к новой жизни. Бессмертен и Доктор, всякий раз возрождающийся к жизни в новом облике.

Начиная с «Ужасной невесты», запускающей измерение сна, параллельной реальности, события «Шерлока» перемещаются в плоскость сказки, мифа. На территории судьбы разворачивается история Мэри, первого воплощения мертвой невесты; она безуспешно пытается избегнуть свидания, назначенного ей Смертью (и повторяет судьбу Эдипа, пытающегося избегнуть предсказания, но именно поэтому и попадающего в ловушку рока). Измененное состояние сознания Шерлока (виноватого перед Джоном, как Хаус виноват перед Уилсоном за смерть Эмбер) – сознательно совершаемый ритуал, шаманский транс, позволяющий ему переместиться в иной мир, чтобы разгадать загадку Калвертона Смита.

Калвертон Смит, несмотря на все заверения шоураннеров, что им удалось создать леденящего душу злодея, и при всей гротескной харизме Тоби Джонса, сыгравшего зловещего филантропа, не так уж и страшен. Это всего лишь один из второстепенных монстров на пути Шерлока, стражей ворот в загробный мир. Его задача – указать на еще одного Холмса: недаром, по его собственному признанию, свои убийства он совершал по модели преступлений реального исторического персонажа – серийного убийцы доктора Генри Холмса (1861–1896), орудовавшего в Чикаго. От него ведет ниточка к Эвр, которая приходит к Шерлоку под видом дочери Смита.

Путешествие Шерлока в «тридесятое царство», адские пределы Шерринфорда (загробный мир), начнется с прыжка в Рейхенбахский водопад («Ужасная невеста»). Погружение в воду – нередкий мотив в мифах, связанный с обстоятельствами появления героя на свет. «В сновидениях, как и в мифологии, выход ребенка из зародышевых вод изображается обычно при помощи обратного превращения: вхождения ребенка в воду; наряду с многими другими, хорошими примерами служат мифы о рождении Адониса, Озириса, Моисея и Вакха», – напоминает нам Фрейд в «Толковании сновидений» (ч. IVd)⁵⁰; в бессознательном нет противоположностей, поэтому погружение в воду и выход из нее – это одно и то же. В сериале «Вечность» этот тезис проиллюстрирован весьма наглядно: пережив очередную смерть, герой всякий раз выныривает полностью обнаженным (т. е. новорожденным, родившимся заново) из воды.

Рождение (возрождение) героя может действительно рассматриваться как возвращение к жизни покойника, о чем подробно пишет В.Я. Пропп в статье «Мотив чудесного рождения»⁵¹ (рассматривая в том числе мотив рождения ребенка взрослым – «потому что он возвращенец, потому что он рождается во второй раз»)⁵². Но особенно интересна для наших целей статья Проппа «Эдип в свете фольклора»⁵³ (миф об Эдипе – важнейший для психоанализа; а в трагедии Софокла Эдип – еще и сыщик, к несчастью для себя весьма успешно расследующий собственное преступление). Здесь, в частности, еще раз подчеркивается, что «спуск на воду» – более привычный в фольклоре и мифах способ удаления младенца родителями (Пропп приводит целый ряд примеров), который в трагедии Софокла заменен более редкой формой «удаления в горы»⁵⁴. Эдипу прокалывают ноги – это не только знак, который послужит в дальнейшем приметой (о чем мы уже упоминали в предыдущих главах), но прежде всего знак смерти: «Мы имеем здесь отправление ребенка в далекий путь на воспитание со знаком смерти, имеем смерть, которая не есть смерть, имеем мнимую смерть. <…> Царствовать мог только тот, кто прошел сквозь этот обряд и мог показать знаки смерти, татуировку, печать, которые позже превратились в опознавательные знаки»⁵⁵ (курсив мой. – А. А.).

Такого рода смертельно опасный путь, такая форма воспитания – это конечно же ритуал инициации. Пройдя инициацию, мальчик вернется царем, вождем. Герой воспитывается приемными родителями, считая их родными, до поры до времени не зная о своем истинном происхождении. В более древних вариантах мифа, говорит Пропп, за приемной матерью (или самкой животного, выкармливающей младенца) угадывается родная мать, «воспитывающая ребенка вдали от отца»⁵⁶ и наделенная звериными, тотемическими чертами.

Место, куда прибывает по воде младенец, чаще всего уединенное, изолированное от внешнего мира, например остров или дальние страны. И в то же время «это далекое и таинственное место <…> оказывается совсем близким»⁵⁷. Мальчик «растет с чудесной быстротой и <..> превосходит всех своих сверстников в успехах»⁵⁸; «его сила идет от зверя. <…> Отсюда ясно видно, что герой в период своего воспитания приобретает качества вождя и что первоначально эти качества связаны с тотемической магией и с воспитанием юношей в период посвящения»⁵⁹.

Наконец, герой узнает о тайне своего происхождения и готов к уходу из принявшей его семьи. «Куда уходит герой? <…> Герой волшебной сказки <…> уходит в царство своей будущей жены, где при помощи волшебного средства он разрешает трудную задачу царевны и затем женится на ней»⁶⁰. Разрешение трудной загадки – одна часть задачи. Вторая состоит в том, что герой «убивает старого царя, отца невесты»⁶¹. В истории об Эдипе, правда, эти части меняются местами: герой сначала убивает царя, а потом разгадывает загадки Сфинги, женского чудовища. Этот образ, пишет Пропп, «есть результат ассимиляции царевны, задающей задачу или загадку, и змея, требующего себе человеческой дани»⁶². Эдип побеждает Сфингу не потому, что он как-то особенно умен, а потому, что «он прошел весь канонический путь героя и вождя; потому что он был спущен на воду, потому что воспитывался в далеком таинственном краю»⁶³.

Версия отцеубийства в такого рода сюжетах – более поздняя (и отягощенная трагической виной героя у Софокла и в средневековых европейских сюжетах). Архаический вариант был несколько иным: царь опасается прибытия жениха дочери, который отнимет у него царство и убьет его самого (в исторической реконструкции, предлагаемой Проппом, передача престола происходила через женщину, через дочь правителя, ее мужу). «Передатчицей престола является [сказочная царевна], независимо от того, есть ли у нее брат или нет»⁶⁴. Отсюда распространенные мотивы: царь убивает всех претендентов на руку дочери и в итоге женится на ней сам; чтобы царство после смерти родителей не разделилось, брат и сестра вступают в брак; мать принуждает сына к браку⁶⁵. Этот кровосмесительный мотив сохраняется и в мифе об Эдипе: убив старого царя, он женится на его вдове (своей матери); в прежнем варианте он женился бы на дочери царя, т. е. своей сестре. «При старом порядке» герой женился на дочери царя и получал через нее власть; при «новом порядке», позднейшем положении вещей, жених забирает царевну с собой, в свое царство⁶⁶.

У Софокла, как показывает Пропп, а также в поздних христианских версиях такого рода сюжета происходит «второй ход сказки»⁶⁷: покаяние героя. Герой, по сути дела, «уходит в могилу <…>. Но он умирает не так, как все. Он, как Эдип, даже вообще не умирает <…>. Земля его возвращает <…> преображенным; от него исходит свет, сияние и благоухание <…> – он уже не земное, не физическое существо»⁶⁸.

Попробуем теперь перенести эту схему на финал четвертого сезона.

Итак, Шерлок «спущен на воду» – бросается в воды Рейхенбаха в присутствии «родительской фигуры», Джона Уотсона, который дает ему свое благословение, отправляя в путь-инициацию. О чудесных способностях героя, которыми он наделен с детства, нет нужды лишний раз упоминать.

Изначальному «низкому» статусу героя (за печкой, в золе, младший сын-дурак⁶⁹ и т. п.) здесь соответствует статус наркомана: Шерлок действительно (судя, в том числе, по истории его срывов, приоткрывающейся нам в его сне) регулярно оказывается на самом дне, в положении «отброса». Особенно недостойным и глубоким кажется его очередное падение непосредственно перед финальными событиями сезона (в эпизоде «Лгущий детектив», 4:2): здесь терпение Джона сменяется презрением и яростью. С другой стороны, в мифологическом регистре состояние наркотического опьянения может осмысляться и как шаманское, трансовое, пророческое, пифийское.

Шерлок узнает о своем происхождении то, чего не знал раньше, – о том, что у него были сестра и семейное поместье, Масгрейв. Это открытие переворачивает его жизнь, и он отправляется в путь – в тридесятое царство, в загробный мир, Шерринфорд. Но знаки будущих испытаний он получает еще раньше, когда погибшая Мэри Морстен велит ему «спуститься в Ад» (4:2). Он попадает в Шерринфорд⁷⁰, неприступную крепость в море, остров, населенный адскими чудищами, которыми повелевает царевна-волшебница – Эвр.

В образе Эвр сгустились разные персонажи. Это и заключенный в лабиринт Минотавр, и Сфинга, загадывающая загадки, и если герой не сумеет их разгадать, ему придется поплатиться жизнью⁷¹. Это и Медуза, завораживающая, парализующая своим смертоносным взглядом, отнимающая волю и жизнь. Она же – тотемическая страшная мать, руководящая инициацией героя. И одновременно она царевна-невеста, руки которой должен добиться герой, получив в придачу царство⁷². На нее, мертвую невесту, мертвую царевну в хрустальном гробу, стеклянной камере, указывает сон-пророчество Шерлока. Пророчество гласит ни много ни мало: ты убьешь царя-брата и обретешь невесту, царевну-сестру.

Майкрофт – не только старший брат, но и родительская фигура для Шерлока, о чем мы уже упоминали в гл. «Этюд в психоаналитических тонах». Ему принадлежит загробное царство Шерринфорда⁷³, и до сих пор он был наделен зловещими чертами всемогущего теневого властелина⁷⁴. Майкрофту, старому царю, суждено пасть от руки молодого претендента на престол: символически так и происходит – он посрамлен и лишен власти (и чуть было не застрелен), его влияние на Шерлока закончилось. Разгадав загадки и устранив старого царя, герой заключает в объятья свою невесту – Шерлок обнимает Эвр.

Шерлок прибывает по водам в своем истинном обличье пирата, морского разбойника, чтобы, как Эдип, отвоевать принадлежащее ему по праву рождения царство: все пути ведут в родовое гнездо, Масгрейв. Пройдя все испытания, спустившись символически вместе с Джоном в колодец-могилу, Шерлок возрождается-воскресает обновленным, «не только великим, но и хорошим», очеловечивается. Начинается «второй ход сказки»: собственно конандойлевский канон, каким мы его знаем, – но он остается за кадром. История, выстроенная Моффатом и Гейтиссом, оказывается приквелом к вселенной А. Конан Дойля. Художественная логика Моффата и Гейтисса неуклонно вела их по пути деконструкции, расчищению верхних слоев, только для того чтобы обнажилось архаическое ядро образа героя, обнаружилась древняя структура пути героя. В этом смысле логика их безупречна – точнее, логика самого текста, а ведь именно текст, игра смещений и сгущений, всегда был путеводной нитью сценаристов: ничего удивительного, что, размотавшись, клубочек сначала привел их в лабиринт Минотавра, а потом благополучно вывел оттуда.

Попробуем теперь перевести эту историю с языка мифологии на язык клиники.

В начале 4-го сезона, когда Шерлоку удается благополучно избегнуть изгнания, он находится в явно маниакальном состоянии, предвкушая новое приключение, которое сулит ему «возвращение» Мориарти. Он чувствует себя неуязвимым, всемогущим, всезнающим, обладающим не только выдающимися интеллектуальными способностями, но и впечатляющей боевой подготовкой. За свою самоуверенность Шерлоку придется поплатиться: не дав Мэри сбежать из Лондона, он становится невольной причиной ее гибели.

С пика манйи Шерлок обрушивается в состояние наркотического распада, не просто подвергая свою жизнь опасности, но оказываясь в роли покорного объекта произвола Другого. Сцена, где Джон в ярости избивает Шерлока ногами (4:2), произвела на многих зрителей шокирующее впечатление: она и впрямь кардинально отличается от полукомедийных, хотя и брутальных, сцен, где Джон задает взбучку вернувшемуся с того света Шерлоку (3:1). Из воплощения символического закона, отцовской символической функции, как можно было бы думать по предыдущим сезонам, включая новогодний выпуск, Джон превращается в отца реального, а одержимость Шерлока Джоном приобретает характер психотической зачарованности некастрированным Другим (которая у того же Шребера в результате приводит к принятию своей роли объекта).

Все больше погружаясь в пучину безумия, Шерлок все больше приближается к Вещи – своему зеркальному двойнику, Эвр («это никогда не близнецы», поэтому их сделали погодками, но отзвук мифологии божественных близнецов все же ощущается в этой истории). В Эвр для него сосредоточился весь смысл его жизни – в ней ему открывается окончательная Истина, находится окончательное объяснение всему. (Так весь квест Малдера сосредоточен вокруг поисков навсегда утраченной сестры, и обретает он ее в потустороннем измерении собственных видений и галлюцинаций.) Этот инсайт сродни прозрению Шребера, который внезапно осознал, без всяких невротических сомнений, в чем его предназначение и к чему вели его все испытания. Шребер понял, что он – женщина. То же самое понял и Шерлок, с его женским именем.

Собственно, такого рода открытия в психозе и называются в психоанализе «толчком к Женщине», le pousse-a-la femme (подробнее о Женщине, с большой буквы, мы говорим в предыдущих главах). Как и судья Шребер, Шерлок претерпевает сначала состояние отброса, который должен быть наказан (чтобы искупить вину перед Джоном), а затем оказывается спасителем мира. Объекта, выступающий из-за разодранной завесы, для Шерлока реальнее некуда. Этот объект отменяет нехватку; он может появиться в любом месте в любое время в любом обличье (как это делает Эвр) – галлюцинаторно для него нет преград. Наконец, они с Шерлоком сливаются в одно целое, сжимая друг друга в объятиях. На этом бег означающих останавливается: вот почему неуловимое имя Лестрейда теперь никогда уже не будет вызывать сомнений у Шерлока. Ведь Вещь – несомненна, незыблема и неподвижна.

Вот почему в этой странной абсурдной вселенной, где за скобками оставлены жестокие преступления и монструозные свойства по-прежнему опасной младшей сестрицы, возможна финальная идиллическая сцена: семейство Холмсов, внимающее чарующей игре младших членов клана, папа Минос и мама Пасифая в окружении деток – Федры, Ариадны и Минотавра.

В «невротической» интерпретации этой сцены мы могли бы сказать, что Эвр, страшный объект, вновь водворена за зеркало, сохраняя положение зеркального двойника Шерлока (в этом смысл их скрипичного дуэта). Здесь Шерлок – Орфей, своей сладкозвучной игрой завораживающий, гипнотизирующий чудищ Аида, или же молодой Давид, смягчающий своей арфой безумие свирепого царя Саула.

В эдипальном измерении историю, разворачивающуюся в финале 4-го сезона, можно рассматривать как то самое «пересечение фантазма» и выявление объекта, вокруг которого этот фантазм структурировался. Выясняется значение бессознательной вины Шерлока, который не сумел спасти Рыжую Бороду, Виктора Тревора, и с тех пор всю свою жизнь выстраивал вокруг бесконечного, никогда не удовлетворяющего до конца (отсюда невыносимость жизни без загадок, кейсов – и угроза наркотического срыва) квеста, распутывания сложных дел. Кости, которые Шерлок во сне находит в могиле Эмилии, – это косточки бедного Виктора в колодце. Эпическое противостояние Шерлока и его архиврага, Мориарти, азартная смертельно опасная игра с достойным соперником, – это «взрослый» вариант забытых детских пиратских игр, игры Питера Пэна с капитаном Крюком, еще одна завеса на подступах к Вещи.

В «эдипальной версии» Шерлок не становится единым целым с объектом, но устанавливает с ним новые отношения: при этом объект остается за барьером, завесой.