Текст книги "Куропаткин. Судьба оболганного генерала"

Андрей Шаваев
Куропаткин. Судьба оболганного генерала

Борьба только начинается.

А. Н. Куропаткин «Задачи русской армии»

Там за окном, сказка с несчастливым концом.

В. Р. Цой «Сказка»

Легенда о смерти

Мерцательный, с дрожью, словно покрытый пупырышками эпидермис, перманентный трепет правящей элиты любой новообразованной формации перед истово бьющими челом, но при этом всегда готовыми при подходящем случае продать, предать и поплясать на костях свергнутых кумиров теми, кто обетно именует себя ВЕРНОПОДДАННЫМИ, а еще больше – смертельная боязнь быть проклятыми в летописях неблагодарными потомками, рождает, подобно мучительной жажде в бесконечной, наполненной радужными миражами, но не знающей успокоительных оазисов историко-политической пустыне, потребность такой интерпретации прошлого, которая смогла бы помочь сиюминутным властителям полностью оправдать свою безоговорочную правоту в искусственно созданном, а потому – кажущемся блистательным настоящем и замурованном прошлом.

В 1922 году, в канун пятилетия Октябрьской эсеро-большевистской революции, Центральным архивом РСФСР анонсирован выход в свет научно-исторического журнала «Красный архив». Редакция нового издания интригующе провозгласила, что девизом «Красного архива» мог бы стать разоблачительный афоризм: «Нет ничего тайного, что не сделалось бы впоследствии явным».

Процесс раскрытия сокровенных тайн прошлого оказался политически мотивированным, пристрастно избирательным и точечно направленным.

Во втором номере журнала редколлегия представила «Дневник А.Н. Куропаткина», обнаруженный в «московском архиве военного ведомства (Лефортовском)». Дневниковые записи бывший военный министр Российской империи и главнокомандующий всеми силами армии и флота во время Русско-японской войны 1904–1905 годов лично передал в архив на хранение перед своим отъездом на фронт Первой мировой войны осенью 1915 года. Решение генерала Куропаткина, на длительное время, а возможно, и навсегда покидающего родовое имение и в очередной раз вручающего свою судьбу слепому жребию неизвестности и непредсказуемости войны, выглядело продуманным, взвешенным и наиболее оптимальным, так как проживал некогда всемогущий военачальник не в глубинке российской, а в почти приграничной Псковской губернии, в каких-то трех сотнях километров от линии фронта. И в случае продолжения удачного наступления германской армии на восток ценнейшие и, в отдельных эпизодах, секретные исторические записки обладателя сокровенных тайн романовской монархии вполне могли попасть в руки сотрудников неприятельских спецслужб.

В предисловии к публикации заместитель наркома просвещения, видный коммунистический историк М.Н. Покровский, об авторе дневников, которого высокопоставленный чиновник большевистского правительства именует не иначе как «преданным холопом», сообщает следующее: «Бывший начальник штаба Скобелева, видевший своими глазами больше “военных действий”, чем какой-либо другой русский генерал нашей эпохи, кончил жизнь для такой карьеры весьма прозаически: был убит бандитами на своей родине, где он скромно подвизался после 1917 года в качестве сельского учителя».

Родился Алексей Николаевич Куропаткин в городе Витебске, отец преподавал в расположенном неподалеку Полоцком кадетском корпусе. Но в Витебске после переезда к новому месту службы отца Куропаткин больше никогда не проживал. Очевидно, историк Покровский имел в виду малую родину генерала – утопающее в густых лесах и дивных серо-голубых озерах село Шешурино Натовской волости Холмского уезда Псковской губернии, где располагалось скромное старинное поместье, принадлежавшее его матери. Именно там бывший военный министр окончательно поселился поздней осенью 1917 года после прихода к власти большевиков и эсеров и действительно, как утверждал Покровский, преподавал в сельскохозяйственной школе.

Однако легенда о трагической (в гуманистическом понимании интеллигентного большевика Покровского – «прозаической») гибели генерала от рук бандитов так и осталась скандальным вымыслом назначенного ленинской партией главой марксисткой советской исторической школы и будущего действительного члена Академии наук СССР. На самом деле Алексей Николаевич Куропаткин скончался спустя два с лишним года после старта публикации его дневников в архивном журнале и сенсационного извещения о своей насильственной смерти – в январе 1925 года по причине скоротечного воспаления легких.

Гроб с телом БАРИНА уже как шесть лет освобожденные навеки от господской, помещичьей зависимости псковские крестьяне, исключительно по своему почину, не по распоряжению, не из-за корысти, а руководствуясь велением сердца, сначала бережно отнесли на своих руках до скромной деревенской церквушки, где произошел православный обряд отпевания, а затем – рядышком, на маленькое местное кладбище, где и захоронили рядом с родителями.

Легенды и выдумки о таинственной смерти царских генералов и чиновников вовсю ходили по рухнувшей в красную пропасть России. Ведь страна с некогда свободной и независимой демократической прессой, насыщенной фактурными и достоверными событийными, хотя и не без ПУСТОТ газетными новостными репортажами, оказалась разрушенной не только политически, экономически, финансово, культурно, нравственно, но и ИНФОРМАЦИОННО.

Как уж тут не появиться блуждающим фантасмагорическим слухам…

Преднамеренное забвение

Алексея Николаевича Куропаткина постигла не только смерть физическая, но и длительное историческое забвение. Если о нем и упоминали в научно-исторических исследованиях советской эпохи, то в подавляющем большинстве работ исключительно как виновника, и чуть ли не виновника самого главного, ответственного за позорное поражение прогнившей царской империи в Русско-японской войне 1904–1905 годов.

Поражения, которого генерал Куропаткин и миллионная русская сухопутная армия под его командованием на самом деле НЕ ПОТЕРПЕЛИ.

Если вспоминали еще, то как главнокомандующего армиями Северного фронта Первой мировой войны, проявившего «инертность» и «пассивность» во время обросшего невероятными историческими мифами и восторженными дилетантскими фантазиями военных репортеров и панегериками историков Луцкого прорыва Юго-Западного фронта в 1916 году, обошедшегося, между прочим, многострадальной России-матушке в сотни тысяч ничем не оправданных, кроме необузданных амбиций полководца-кавалериста Брусилова, человеческих жертв.

Вспоминали как организатора подавления «национально-освободительного восстания против царизма» в Средней Азии в 1916–1917 годах.

Если упоминали положительно, то только походя, невзначай, как расторопного военного хозяйственника и администратора, соратника брутального «белого генерала» Скобелева, но с неизменной оговоркой: Куропаткин являл собой тип безвольного, нерешительного подчиненного, могущего только слепо исполнять чужую волю, несостоявшегося командира-единоначальника, патологически неспособного к принятию самостоятельных решений и доведению до логического завершения запланированных боевых действий на войне.

Артур Шопенгауэр в работе «О критике, суждении, одобрении и славе» отмечал:

«Измеряя гения, не следует целью опустить масштаб ниже и брать в расчет неудавшиеся его произведения или слабейшие творения; мерилом для него должно служить только то, что превосходно, ибо слабость и превратность даже в умственной сфере так присущи человеческой натуре, что даже самый блистательный ум не во всем и не всегда от них свободен. Вследствие этого значительные недостатки и ошибки встречаются в творчестве даже величайших людей. Напротив, отличие гения и должно служить ему мерилом, то есть та высота, до которой он при благоприятном сочетании настроения и времени успел подняться и которая вечно останется недосягаемой для обыкновенных талантов».

Высота военного, административного и научного, интеллектуального таланта Алексея Николаевича Куропаткина на протяжении вот уже более века остается недосягаемой для многочисленных главнокомандующих и министров, тем более – маршалов и генералов, профессоров и академиков от армии и военного искусства.

Именно в этом одна из разгадок намеренного уничижительного забвения русского генерала и аморального культивирования неблагодарной памяти о нем-банальная зависть и непонимание истинного грандиозного МАСШТАБА личности военачальника, стратегического предвидения полководца, всесторонней эрудиции, компетентности и подавляющего интеллекта профессора, организованности генштабиста, моторной работоспособности военно-политического аналитика, прогнозиста и теоретика.

Исчезнувшие дневники

Генерал Куропаткин – не просто знаковая ФИГУРА эпохи поступательного развития и обвального крушения трехсотлетней Российской романовской империи, вдруг, в мгновение ока, оказавшейся ранней весной 1917 года не монолитом, но колоссом на глиняных ногах; он не только ее военный министр, но еще и руководитель всегда боевых, не знающих перекура, отбоя и привала структур военной РАЗВЕДКИ и военной КОНТРРАЗВЕДКИ.

Куропаткин, что особенно важно, еще и «допущенный к столу» российского императора непосредственный СВИДЕТЕЛЬ и участник тектонических исторических событий, их вершитель, наделенный подлинным знанием закулисной подоплеки придворных интриг, тайного дипломатического размена геополитических и экономических интересов между Востоком и Западом, островами и континентом, зарождающимися атлантистами и сформировавшимися евразийцами, коалициями ДЕРЖАВ, финансовыми и промышленными транснациональными корпорациями, приумножения миллионных капиталов в результате заранее оговоренного между СВОИМИ реагирования или бездействия в определенный период времени, многоходового манипулирования властными группировками, а следовательно, и ОБЛАДАТЕЛЬ солидного объема компромата на всех, кто так или иначе ЗАМАЗАЛСЯ, соприкоснувшись с высшей властью.

Подобного рода ЗНАНИЕ, пусть даже ОТРЫВОЧНОЕ, не системное и не систематизированное, обременительно и смертельно опасно для его носителя и тревожно и страшно для тех, кто достоверно знает о том, что носитель такого УРОВНЯ и ОБЪЕМА информации никем не АНГАЖИРОВАН, никому персонально, после казни последнего монарха, вновь не присягнул на верность и ни от кого не ВЗЯЛ деньги за молчание.

На протяжении всей своей жизни Куропаткин писал дневники. Старался писать практически еженедельно, насколько позволяли время и обстоятельства.

Позднее, в бытность военным министром, привычка оставлять письменные СЛЕДЫ сыграет с ним злую шутку и во многом станет сокрытой от непосвященных в святая святых придворной кухни наблюдателей причиной отставки с правительственной должности, отлучения от царскосельского двора и удаления из столицы.

В дневниках кадета и юнкера, слушателя Николаевской Академии генерального штаба – описание характерного только для армейских училищ, распланированного не по дням и часам, а по минутам уникального совмещения повседневной учебы, воспитательного процесса, казарменного быта, отдания должного внимания православной культуре, жизни и службы, полевых тактических занятий, учебных стрельб и штыковых атак, спортивного бега и гимнастики, парадной муштры на строевом плацу, вольтижировки в кавалерийском манеже, ночного бдения в нарядах и караулах, изнурительных марш-бросков, борьбы с вечным желанием вдоволь поесть и выспаться, ежедневной самоподготовки, сдачи экзаменов и зачетов и, конечно, неброские, емкие, фактурные характеристики офицеров-воспитателей, преподавателей специальных военных и общеобразовательных дисциплин, общих друзей-сокурсников.

В дневниках строевого и боевого армейского пехотного офицера – подробные свидетельства рутинной провинциальной гарнизонной службы, бытовые картины, от мелких житейских неурядиц и нужд нижних чинов до повседневных хозяйственных забот офицерского состава, описание смачных эпизодов войн, боев и походов, эмоциональные личные впечатления, легкие, непритязательные зарисовки психологических портретов сослуживцев, созерцательные размышления, правда, еще очень и очень далекие от философского суммирования и закономерно обобщающего подведения итогов тех или иных событий.

Но самое интересное – это дневники Куропаткина в его бытность военным министром.

Там именно то, что во все времена является тайной из тайн за семью печатями: теневая подоплека, скрытый механизм или абсурдное отсутствие такового при принятии судьбоносных для страны политических и экономических решений; парадоксальные на первый взгляд АЛЬЯНСЫ; загадочные и труднообъяснимые финансовые транзакции; лоббизм; перехлест интересов околовластных группировок; интимные тайны династии и близкого круга СЕМЬИ; сепаратные переговоры и секретные соглашения; размен равнозначных для противоборствующих группировок или запрограммированно обреченных на заклание ФИГУР; ОБЯЗАТЕЛЬСТВА на долгие годы и алгоритм их соблюдения; преференции; неписаные штрафные санкции и гарантии…

Гарантии сохранения в тайне существа долгосрочных и временных договоренностей, гарантии неразглашения нежелательной информации, гарантии невмешательства во внутренние дела, личные гарантии спокойной и обеспеченной жизни до конца дней…

Как утверждает историк Покровский, значительная часть ПОДЛИННИКОВ дневников Куропаткина, которые он вел, занимая министерское кресло в величественном здании Главного штаба на Дворцовой площади Северной столицы, из московского военно-исторического архива исчезла. Остались лишь выборочные печатные КОПИИ.

Покровский упоминает о дневниках Куропаткина следующее: «В январе 1918 года в архив явился бывший член Военного совета генерал Нищенков, снабженный соответствующими полномочиями от военных властей, и увез из куропаткинских бумаг только дневник. Все прочее осталось в неприкосновенности: дневник исчез неизвестно куда. Сколько мы знаем, не найден он и там, где находился Куропаткин в последние месяцы своей жизни».

Интересен не только факт исчезновения дневников из архива, а подтверждение того, что их действительно искали, и искали весьма усердно.

Искал и, по утверждению Покровского, нашел генерал от артиллерии Аркадий Никанорович Нищенков – участник Русско-турецкой и Русско-японской войн, причем в Маньчжурии он исполнял должность начальника артиллерии армейского корпуса, то есть был подчиненным Алексея Николаевича.

После февральского переворота и свержения монархии вместе с Куропаткиным в течение лета-осени 1917 года Нищенков состоял в Александровском комитете о раненых – благотворительной организации Российской империи, занимавшейся оказанием помощи военнослужащим-инвалидам, а также семьям погибших или умерших от ран офицеров. Таким образом, Нищенков и Куропаткин были давно и хорошо знакомы; весьма вероятно, что Куропаткин доверительно мог рассказать Нищенкову о дневниках и попросить забрать их, возвратить законному владельцу или передать кому-то…

Единственная нестыковка сданными Покровского – в конце 1917 года генерал Нищенков уехал из революционного Петрограда на юг России, где принял живое и активное участие в Белом движении. Таким образом, изъять дневники Куропаткина из военного архива в январе 1918 года, обладая некими «полномочиями от военных властей», он никак не мог, если только не овладел на какое-то время мистическим искусством стремительного перемещения во времени и пространстве. Или, смертельно рискуя жизнью, все-таки непостижимым образом перебрался с «белого» Юга в «красную» Москву и, воспользовавшись неразберихой первых дней советской власти, ценные архивные документы заполучил.

Искали дневники, но не нашли уполномоченные представители новой власти. Обратим внимание на следующее утверждение Покровского – «не найден он и там, где находился Куропаткин в последние месяцы свой жизни».

Эти слова историком Покровским написаны в 1922 году. Между тем, согласно официальным источникам, Куропаткин скончался в январе 1925 года, то есть спустя два года после утверждения Покровского о факте насильственной смерти генерала. Известно, что после возвращения из Туркестана в 1917 году Куропаткин практически безвыездно проживал в своем шешуринском имении. Если логически следовать информации государственного чиновника – заместителя наркома просвещения, коим являлся Покровский, то дневники безрезультатно искали в усадьбе у Куропаткина до публикации их копий в «Красном архиве», то есть до 1922 года.

Значит, искали еще при жизни Куропаткина.

Кто мог искать?

В те годы искать документы дома у бывшего царского военного министра могло только одно ведомство – ВЧК и только посредством единственного известного чекистам способа что-то искать дома у живого хозяина – ОБЫСКА. Обыска открытого, процессуально оформленного, по ордеру, с понятыми и протоколом, либо обыска тайного, негласного…

Обыскивали особняк и усадьбу и не нашли бумаги?

Или проинформировали замнаркома просвещения и видного марксистского историка товарища Покровского о том, что «не нашли», а на самом деле…

Все могло быть, если в дневниках обнаружили именно ту информацию, которую так настойчиво искали.

А может быть, действительно прав Покровский, говоря о том, что Нищенкову все-таки удалось добыть наиболее важные документы Куропаткина из военного архива?

Подтвердить версию Покровского, наверное, смог бы сам подозреваемый в похищении дневников, может быть, даже и на очной ставке с Куропаткиным, но, увы, после поражения белых армий непримиримый противник советской власти царский генерал, золотопогонник Нищенков в 1920 году окончательно и безвозвратно покинул Отечество и эмигрировал в Югославию.

Так или иначе, оригиналы самых значимых дневниковых записей Куропаткина, по версии Покровского, пропали безвозвратно. Вариантов исчезновения подлинников дневников и их дальнейшей судьбы несколько, и каждый из них вполне реален.

Бумаги мог увезти с собой в эмиграцию Нищенков.

Он же мог после изъятия из архива передать записки самому Куропаткину по его просьбе.

Запросто могли достичь успеха в розыске искомых документов подчиненные Дзержинского, и дневники, после их тщательного штудирования, вполне вероятно, были использованы в агентурно-оперативной работе по высшему эшелону антисоветской белой эмиграции, а затем сданы на вечное хранение в спецхран, откуда никому и никогда выдачи нет, не было и НЕ БУДЕТ.

В конце концов, дневники могли быть просто безвозвратно утрачены в суматохе и сумятице Гражданской войны.

И эта преднамеренно запутанная, откровенно детективная история с вбросом информации о вероятном похищении и исчезновении дневников царского министра только подогревает интерес и к личности Куропаткина, и к той перевернувшей всё с ног на голову, застыло-тревожной, на десятилетия неспокойной, перманентно калейдоскопической в ее трагическом, кровавом орнаменте эпохи разнузданности и торжества пришедших на поле политической брани МАРОДЕРОВ, циничном ПОПРАНИИ права, общественной морали и нравственности и грубой, по-живому перекройки истории Отечества на свой лад.

Загадки, тайны и последствия так и не решенных до конца международных и внутренних проблем существования государства Российского, исторических периодов, в которых появился на свет, жил, служил и умирал русский кадет и генерал Алексей Николаевич Куропаткин, имеют прямое и непосредственное отношение к насущным и животрепещущим проблемам России настоящей.

Более века назад, в далеком 1910 году в книге «Задачи русской армии» Алексей Николаевич Куропаткин твердой недрогнувшей рукой осознанно и осмысленно напишет такие слова: «Борьба только начинается».

Век спустя после провозглашенного Куропаткиным лозунга-девиза не изменилось НИЧЕГО – спокойствия внутри страны и ее международном окружении как не было, так и нет, борьба за государственную устойчивость России и свободное и независимое существование многомиллионного сообщества наций, столетиями гордо именующего себя как русский народ, ВЫНУЖДЕННО продолжается.

Часть I
Старательный провинциал

Глава 1
Кадетство и юнкерство

В судьбе человека главными и определяющими являются два ключевых фактора – семья и среда общения. С родителями, семьей и средой общения в период становления как личности Алексею Николаевичу Куропаткину несказанно повезло.

У кадрового военного, как правило, нет постоянного, обустроенного раз и навсегда угла, стабильного места пребывания, наполненного семейным уютом, с размеренным, заведенным раз и навсегда неторопливым бытом, где все житейские проблемы запрограммированы заранее на годы вперед и решаются постепенно и последовательно, без внезапных вводных, связанных с изменением БОЕВОЙ И ОПЕРАТИВНОЙ ОБСТАНОВКИ, а, следовательно, и жизненных обстоятельств. Нормой для армейского офицера, его жены и детей считается кочевая жизнь с периодическими переездами к новому месту службы, которых за карьеру может набраться с десяток. Своего собственного, личного жилья нет, приходится перебиваться съемными комнатами, в лучшем случае – переменными служебными квартирами, нередко затрачивая на проживание немалые деньги из скудного офицерского жалованья.

Одним словом, временщики и, как правило, не обремененные неподъемным домашним скарбом.

Семье скромного, не высоких чинов офицера Николая Емельяновича Куропаткина повезло больше, чем другим: в его послужном списке значатся только располагавшаяся в западных губерниях Российской империи рота топографов Военно-топографического депо при военном министре, Полоцкий и Первый Санкт-Петербургский кадетские корпуса.

Алексей Николаевич Куропаткин появился на свет в Витебске 17 марта 1848 года, крещен в Витебской Иоанно-Богословской церкви. В Полоцком кадетском корпусе преподавал топографию и геодезию его отец – Николай Емельянович, имевший на момент рождения сына Алексея – второго ребенка в семье офицерский чин прапорщика.

Часть детства и периодические отпуска во время учебы и службы, пенсионная жизнь после отставки героя нашего повествования прочно связаны с селом Шешурино Натовской волости Холмского уезда Псковской губернии, где располагалось родовое имение его матери.

В запрятанной среди бескрайних, глухих лесов и прозрачных, с сероватым отливом озер далекой от столицы деревне у маленького, непритязательного к быту барчука жизнь шла так же, как и у тысяч ему подобных отпрысков мелкопоместных дворян с присущими характерными элементами обыденности существования провинциальных усадеб: забавы с крестьянскими детишками-сверстниками, походы в лес и на озера, купание, рыбалка, катание верхом на лошадях, сбор грибов и ягод, навеянные приключенческими романами Джеймса Фенимора Купера игры в благородных индейцев, степенные обеды и вечерние чаепития, застольные разговоры взрослых, домашние театральные постановки, обязательное чтение книг и обстоятельный пересказ усвоенного из литературных произведений взрослым.

Маленький Алексей Куропаткин от природы характер имел живой и поведение весьма подвижное, в силу чего, даже не будучи перманентным «поджигателем обычного возбуждения» и необузданным озорником, хлопот и беспокойства родителям и прислуге доставлял предостаточно.

Дед Алексея Николаевича, простой крестьянин Емельян Куропаткин, выходец из крепостных Екатеринославской губернии, дослужился за двадцать пять лет пребывания в строю до унтер-офицера.

В мае 1817 года у него родился сын Николай, определенный в школу военных топографов, по окончании которой с 1833 года служил в роте топографов Военно-топографического депо. Основная задача, стоящая перед военными топографами, заключалась в создании на геодезической основе непрерывного крупномасштабного картографического изображения территории Российской империи. С середины 1830-х годов интенсивные астрономо-геодезические работы и тригонометрические съемки проводились в западных приграничных и близких к ним губерниях России, в том числе и Псковской. Там в 1845 году прапорщик Николай Куропаткин на одном из вечеров в Дворянском собрании познакомился с дочерью отставного морского офицера, капитана второго ранга Павла Петровича Арбузова – мелкопоместной дворянкой Натовской волости Холмского уезда Александрой Павловной.

Взаимная симпатия перешла в отношения, с самого начала принявшие серьезный характер, вскоре молодые люди вступили в законный брак.

Как наиболее подготовленного и грамотного специалиста в области геодезии и картографии, прапорщика Николая Куропаткина направляют в военноучебные заведения: он преподает географию и топографию в Полоцком, а с 1852 года – в Первом Санкт-Петербургском кадетском корпусе.

Отец Алексея Николаевича Куропаткина зарекомендовал себя умелым наставником, вперед, отталкивая сослуживцев локтями, не лез, но и на месте не стоял, совершенствовался сам и непрерывно работал над улучшением методики образовательного процесса, более того – стал автором учебных пособий для воспитанников кадетского корпуса по топографии. Должностные обязанности исполнял без сучка без задоринки, за многолетнюю безупречную и добросовестную службу в армии удостоен орденов Святой Анны и Святого Станислава III степени, бронзовой медалью в память Крымской войны 1855–1856 годов.

По службе продвигался не быстро, больших должностей и званий не снискал: чин подпоручика ему присвоен в 1849 году, поручика – в 1854-м, штабс-капитана – только в возрасте 41 года в 1859 году.

В 1861 году Николай Емельянович Куропаткин, выслужив положенную по закону пенсию, вышел в отставку в чине капитана и, оставив казенную квартиру в Санкт-Петербурге, окончательно поселился с семьей в имении супруги в Шешурино.

Не заполненный деятельностью образ бытия не приветствовал, в лени и сытости не пребывал, сибаритству и обломовщине был чужд, вел активный и трезвый образ жизни, играя заметную роль в местном дворянском обществе. Некоторое время занимал должность мирового судьи, а затем уездным земским собранием удостоился избрания на пост председателя Холмской уездной управы-органа местного самоуправления. Главу управы в то время утверждал губернатор, в ведении уездной управы находились вопросы народного просвещения, здравоохранения, налогообложения, развития сельского хозяйства и содержания путей сообщения, имелся хоть и небольшой, но свой местный бюджет.

Преподаватель кадетского корпуса – это совершенно уникальная категория, особая косточка офицерского состава русской армии. Кадетские корпуса представляли собой исключительные, отличные от других военно-учебные заведения с неподражаемым внутренним миром и специфическими взаимоотношениями между офицерами-воспитателями, педагогами и разновозрастными юношами-кадетами.

Там невозможно прослыть преподавателем некомпетентным, безвольным и слабым, нетребовательным, не умеющим настоять на своем и в то же время не желающим понять и простить, потакающим всегда и во всем нередко дерзким и не воспринимающим ошибок других юным воспитанникам в погонах.

Но не могло быть и речи о другой крайности: совершенно неприемлемо вести себя с кадетами подобно откровенному казарменному хаму-держиморде. То, что считалось нормой во взаимоотношениях офицеров с нижними чинами, с солдатами и унтерами в строевых армейских подразделениях, с полным подавлением личности подчиненного, нередко сдобренного рукоприкладством и унижениями, – в кадетских корпусах категорически не проходило.

Авторитет и положительную репутацию завоевывали и удерживали только те офицеры, кто проявлял профессионализм и выдержку, умение грамотно подать и доходчиво донести специальный или образовательный предмет до слушателей, сочетать требовательность и индивидуальный подход, имел педагогические навыки и опыт воспитательный работы с осознанным пониманием того, что перед тобой не полуграмотная, безответная солдатская крестьянская масса в серых шинелях, не принявшие присягу на верность царю взрослые, сформировавшиеся физически и морально крепкие мужчины, с которыми вольно делать все что угодно, а мальчики и юноши-дворяне, с еще не окрепшей психикой, несформировавшимся внутренним миром, будущие офицеры, которым через некоторое время придет черед самим воспитывать личным примером и вести за собой в бой сотни и тысячи людей.

Влияние отца на Алексея Николаевича было огромным – он привил старшему сыну системность в работе, сформировал выдержанный, твердый характер и ориентировал именно на тот стиль поведения в кадетской, юнкерской и офицерской среде, который позволил Куропаткину не стать белой вороной и четко следовать здоровым морально-нравственным нормам коллективизма и офицерской чести. Отец привил и любовь к чтению, бережному, почти пиететному отношению к книгам, именно отец положил начало семейной куропаткинской библиотеке, ставшей в начале XX века одним из лучших частных собраний в России по военной истории и военному искусству.

В семье Николая Емельяновича и Александры Павловны Куропаткиных воспитывалось восемь детей, что в то время в России считалось нормой, Алексей Николаевич стал вторым ребенком и старшим сыном.

Скромный оклад обыкновенного преподавателя кадетского корпуса особо шиковать и накапливать ИЗЛИШКИ впрок никак не позволял, фамильных драгоценностей не имелось, получение наследства от богатых родственников не предвиделось, в кредитную или ломбардную петлю не влезали принципиально, приданое супруги в виде шешуринского хозяйства баснословных прибылей не приносило – еле-еле сводили концы с концами, поэтому возможность обучения юного отпрыска с полным содержанием за счет казны выглядела весьма предпочтительно и позволяла существенно сократить расходную часть довольно скудного дворянского домашнего бюджета.