Текст книги "Среда обитания – Космос"

18

Шесть лет назад. Гаапт

Когда-то мир был из молока и меда

И магия была сильна и истинна.

Затем незнакомцы пришли, и люди узнали,

Что цепи надеты (пер. с англ.).

Doro – «Egypt»

Вернувшись в шахтерский поселок, я совершила ошибку. Привыкнув считать Оливье своим другом и бойфрендом, пусть даже бывшим, я давно перестала копаться в его голове. Потому что доверяла.

«Друг» меня не поддержал. Сама мысль, что гааптяне те же люди, оказалась для него омерзительной. Я спорить не стала. Уснула, пока он куда-то ненадолго смылся. Кто ж знал, что в то время, пока я жадно ловила каждую секунду сна, он докладывал майору о неподчинении некоей лингвистки уставу.

Берроуз не до конца поверил словам пилота – у него в голове не укладывалось, что лингвист может перейти на сторону другой расы. Он дал «Фредерике» последний шанс доказать свою верность Республике. Лингвистка заявила в рапорте, что проверила не весь лабиринт, и ей нужно больше времени.

И в том, что касалось нехватки времени, она не лгала.

Я хотела спасти гааптян. Для этого мне необходимо либо помочь им сбежать, что невозможно, учитывая, что здесь у меня ни ресурсов, ни связей. Либо попытаться убедить людей принять их требования: дать паукам спокойно высидеть потомство. Пару-тройку месяцев шахты могли обойтись и без них. Тем более буквально на днях пришла еще одна партия заключенных.

Так странно. Она и раньше испытывала страх, но сейчас он стал чем-то большим, чем просто чувством. Теперь девушка боялась не за себя. Она испытывала ответственность за других существ, и ощущала их панику.

Ей было страшно представить реакцию властей на ее заявление. Единственное, на что она надеялась – на остатки уважения к лингвистам и их мнению в том, что касалось иных рас.

Надеялась я зря.

На последнем ярусе катакомб меня уже ждали.

Я услышала их эмоции. Презрение, зависть, отвращение и отголоски ненависти.

Видимо, я все еще оставалась той наивной десятилетней девочкой, которую дед насильно впихнул в «Эриду», раз верила, что люди могут измениться.

Назад пути все равно не было. Не прятаться же ей, как и гааптяне, в подземных норах. Поэтому, поборов легкий приступ паники, лингвистка шагнула навстречу солдатам.

– Что случилось?

– Штурмовая группа, – отрапортовал самый старший из парней. «Фредерика» разглядела нашивки сержанта. – Мы здесь по приказу майора Берроуза. Ведите нас.

– Какое у вас задание?

– Не вашего ума дело.

Вот так, в одночасье, сержант Петерман перестала быть главой операции.

Что ж. Посмотрим.

– Нет.

Одно короткое слово. Едва заметный наклон головы влево. Взгляд исподлобья прямо в глаза хищнику. Для катастрофы зачастую достаточно одной, невидимой постороннему глазу, мелочи.

Они напали первыми. И я потеряла голову. Проход слишком узкий, и это упрощало мою задачу. У меня имелись стилеты, но они не требовались. Пока. А ботинки от десантной брони такие тяжелые… Я крушила кости, дробя коленные чашечки и вырывая из гнезд плечевые суставы. Вертелась юлой, обгоняя собственный пульс. Не слышала ни криков, ни стонов, ни хрипов. Лишь удары сердца, отсчитывая которые, я продолжала пребывать в трансе и сосредоточенно наносила увечья. Ребята хорошо сражались. Просто я быстрее. Я – ветер.

Я сдавила шею солдата, впиваясь пальцами в его мышцы, чтобы сподручнее вырвать кадык, если трепыхнется. И лишь когда стилет замер у его яремной вены, меня словно окатили ледяной волной. Парализатор. Издав разочарованно-удивленный вопль, я кулем завалилась на бок. И только сейчас услышала, как пробивается подкрепление.

– Допрыгалась, сучка. Такие как ты, не заслуживают права жить, – прошипел сержант, ударяя армейским ботинком по ребрам. И плотину прорвало. Первый удар послужил сигналом к действию всех выживших.

Я слышала их эмоции. В избиение они вложили всю ненависть к лингвистам, которые сильнее их, к не-людям, которые вызывали страх и омерзение, к Гаапту, который высасывал из них силы и души. И лично ко мне, которая осмелилась оспорить их право на казнь.

Когда я почувствовала, как рот наполняется кровью, что-то изменилось. То ли парни устали, то ли заскучали.

– А ну, отставить линчевание! – рявкнули рядом голосом Берроуза. – Вы охренели тут, что ли? Она нам живой нужна! Кретины чертовы! Разойдись! Сержант Линдман, я со стеной разговариваю? Да отойди ты от нее, проклятье!

Кого-то рывком отдернули от меня. Видимо того самого пресловутого сержанта. Скотство. Он похоже хотел выбить из меня все дерьмо. Сплюнув, я попыталась поднять голову. Не вышло. Заряд парализатора был слишком силен. Перед глазами мелькали какие-то пятна. Зато в мыслях майора я различила почти искреннее сочувствие.

Важные органы они мне не отбили. Все-таки не зря нас мучили инъекциями врачи «Эриды». Кремниевая прослойка сегодня в очередной раз меня спасла. Надолго ли?

Берроуз приказал вытащить лингвистку из катакомб. Но никто не успел тронуться с места. Со стороны лабиринта послышался скребущий звук. Словно тысяча жуков терлась друг о друга хитиновыми панцирями. И когда из земляного коридора хлынули здоровенные пауки, солдаты бросились врассыпную. Запас ненависти, придававшей им храбрости в драке с лингвистом, кончился сразу после суда Линча.

Те, кто посмелее, решили дать отпор, но их смяли количеством. Причем в прямом смысле. Сражаться с солдатами пауки не стали. Просто сбивали с ног и топтали. И пока авангард гааптян прижимал солдат к стенам коридора, «Фредерику» подхватили чьи-то сильные руки и водрузили на паучью спину.

– Держись, девочка! – горячо прошептал кто-то на ухо. По-русски. «Девочка» от удивления даже сумела открыть один глаз. На нее смотрел лохматый брюнет с неряшливой бородкой и серыми глазами. Что-то в нем показалось знакомым. Словно похожее лицо видела во сне. Но разбираться в памяти не стала, а просто и без затей вырубилась.

Выхаживали меня три дня. Ну как, выхаживали. Старались, чтоб не сдохла. Трещины в ребрах никуда не делись. Все тело ныло. Но ссадины и рваные раны хотя бы перестали кровоточить. Зато появилась тошнота. Серж, тот самый лохмач и заводила у гааптян, подозревал, что меня наградили сотрясением мозга. Кормили баландой. Поили, чем придется. Но я все равно выжила.

С главарем повстанцев сержант Петерман общего языка не нашла. И даже особой благодарности за спасение не испытывала. Потому что теперь ее будущее хуже смерти. В первый же день, когда она смогла издать членораздельный звук, она высказала все, что думает о недоделанных бунтарях.

Серж когда-то был космическим пиратом. Впрочем, он и сейчас им оставался. Только безработным. Тысячелетия назад пираты были грозой морей. Морская эпоха сменилась космической, и теперь перешедшие «на темную сторону» моряки бороздили просторы галактики. Девиз: все, что не приколочено и нажито непосильным трудом, отбираем, сортируем и делим между членами команды. Бывшие хозяева собственности в дележе не участвуют. А кто против, идет «гулять по доске». Так пираты называли выброс своих жертв в открытый вакуум. Без скафандров, естественно.

Подобные граждане предпочитали нападать на все типы судов, обходя вниманием разве что военные крейсеры. Но занимались творческой деятельностью в отдаленных районах. «Красные нашивки» преследовали и уничтожали их без жалости. И только с корнем выкорчуют эту заразу, как в другом уголке Млечного пути она зарождается вновь. Наша песня хороша – начинай сначала.

В детстве «Фредерика» верила рассказам дедушки о том, что пиратов смогли искоренить окончательно. И пыталась доказать это сокурсникам, пока те не подняли ее на смех, показав новостную подборку за последние двадцать лет.

Несмотря на то, что у самой руки были по локоть в крови, лингвистка в глубине души продолжала верить, что зло всегда должно и будет наказано. И не важно, что сама она – вовсе не святая добродетель.

Пиратов она считала последними отбросами общества. Галактическими крысами, пирующими на трупах. И всем своим видом пыталась показать это Сержу.

– Глядите, как запела! – не выдержал мужчина. – Ты прилетела для того, чтоб валить этих уродцев. Потом слетела с катушек и покрошила служивых. И в итоге оказалась в жопе мира, рядом с «фу-фу-фу-пиратом». Так что не надо заливать, какая ты вся из себя беложопый ангел, а все вокруг – говно.

– Вы использовали этих несчастных существ, чтобы под шумок заныкаться в катакомбах, а потом свалить на хрен.

– А если бы не мы, гааптяне безропотно согласились с условиями боссов. И тогда кладке конец. А теперь есть шанс.

– Герой дня, – устало фыркнула девушка, заваливаясь на грязный тюфяк.

Как показало будущее, Саманта ни на йоту не заблуждалась относительно истинных намерений зачинщиков. Через несколько дней Зед, подручный Сержа, принес на хвосте весточку. На орбите Гаапта дрейфует военный крейсер «Бисмарк» (откуда, собственно, и прибыла эта ненормальная лингвистка), и его капитан собирается помочь майору Берроузу парой-тройкой отрядов.

– Завтра здесь будет семь челноков с десантом. Мы собираемся угнать парочку и убраться с этой планеты. Ты с нами?

– И далеко вы на челноках улетите? Я уже не говорю про угон кораблей у десантников.

– Там у планеты не только твой «Бисмарк» болтается. И не боись за нас. У меня своя метода.

– А они? – Сэм показала на кучку перепуганных пауков. – Что с ними будет? Высадите где-нибудь на безжизненном астероиде или вообще в расход пустите?

– Они останутся здесь.

У лингвистки от ярости потемнело в глазах. Она едва сдержалась, чтобы не размозжить голову бородача об туннель.

– Даже так…

– Что нам с ними делать? И опять же, для них лучше умереть, чем жить так, как жили…

– А меня, значит, вздумали взять с собой? Думаете, я ради вас начну убивать команду «Бисмарка»?

– Местных-то завалила.

– Я с ними не была знакома. И не ела за одним столом. И не играла в покер во время увольнительных.

– Мля, да как хочешь. Я-то по жизни одно правило хорошо выучил: не ты завалишь, так тебя. Насильно не потащу.

Через мой труп. Попытка побега в компании с пиратами заклеймит меня похлеще сговора с гааптянами.

Аборигены считали, что присутствие лингвистки обезопасит их от солдат. Да. Наивнее гааптян вселенная еще никого не встречала. А сама лингвистка прекрасно знала, что Серж прав. Теперь она и пикнуть не успеет, как ее нашпигуют лазерными лучами.

Девушка понимала, что это конец. Она не сможет защитить ни гааптян, ни себя. Против десанта один лингвист в поле – не воин. Зря они ее спасали. Единственный шанс – свалить все на пиратов. Мол, запудрили мозги местным, а ее вообще против воли держали, для выкупа у «Бисмарка». Себя обелит. А там, глядишь, и за гааптян получится замолвить словечко.

Самое обидное – эта идея могла бы даже сработать, вот только побег Сержа и его приспешников все испортил. Угон челноков из-под носа десанта привел Берроуза и Доусона в бесноватую ярость.

В тот день все пошло наперекосяк. «Фредерика» пыталась убедить их закопаться поглубже. Или перенести кладку, хотя бы. Но пауки боялись, что при попытке перекочевать в другое место их непременно обнаружат. Потому и сидели на месте, дрожа и испуская мускусный запах страха. И вот, свершилось. Лингвистка как раз вдалбливала главной матке, чем чревата их упертость. Как вдруг услышала человеческие мысли, пропитанные ненавистью и жаждой крови. А еще некоторые представляли в красках, как четвертуют заживо некую зарвавшуюся особу, которая предпочла омерзительных чудовищ своим собратьям-людям. Да, это были ее сослуживцы с «Бисмарка». Те самые, которым она ни при каких обстоятельствах не хотела причинить боль. А они, напротив, очень хотели.

Я пыталась их спасти. Кричала, убеждала пауков уходить другими туннелями вглубь планеты. Но они были слишком инертными, неповоротливыми и напуганными. Стены их убежища взорвались миллионом влажных комочков. Я едва успела пластом рухнуть на пол, когда надо мной полыхнула голубым плазма. Зажмурилась и закрыла уши, но все равно слышала беззвучные крики.

Сержант не помнила себя от нахлынувших эмоций. Злая кроваво-красная радость солдат. Боль гааптян, подсвеченная голубым цветом. Удушливый дым. Запах обгоревших хитинов. Полгода назад она была бы там, среди «красных нашивок». Упивающаяся чувством собственного превосходства и мыслями «а не хрен было рот разевать». Стояла бы, злобно ухмыляясь, и смотрела на корчащихся в агонии чужих. Теперь же она уткнулась лицом в земляной пол, чувствуя, как закрытые веки переполняются слезами бессильной злобы. Смрад от обугленных, корчащихся тушек пропитал земляные стены туннелей. Каждый предсмертный крик отдавался пульсирующей болью в висках. Раз за разом лингвистка сгорала в плазме и возрождалась, чтобы снова пережить чужую смерть. От жары слезы испарялись, не успев повиснуть на ресницах. Бессвязные слова дрожали на губах. Еще чуть-чуть, и она сойдет с ума, не выдержав этой пытки. Но ей повезло. Сознание выключилось, словно разбившаяся на осколки лампочка. Лампочка из тлеющих эмоций. В ту ночь дар телепата проявил себя с особенной силой.

Когда я очнулась, первая осознанная мысль – ненавижу человечество.

Убивать ее не стали. Отдали военному трибуналу. Когда «Фредерику», зареванную, с грязными щеками и спутанными волосами, тащили в хибару, выполняющую роль здания суда, она поклялась, что никто не увидит ее слабой. Ни один мускул не дрогнул. Только скулы сводило от сомкнутых зубов, которые она сжимала что есть силы. Иначе вцепилась бы в глотку кому-нибудь из сопровождения.

Когда выносили наскоро состряпанный приговор, она стояла в центре барака и смотрела в одну точку прямо перед собой. Затем решила расширить кругозор и обвела взглядом присутствующих. Заметила Оливье. И узнала о себе много нового и крайне любопытного. Он не понимал, как мог спутаться с такой, как она. Презирал и жалел, что он спал с «этой психопаткой, кто ее знает, может она и с пауками якшалась. Бог мой, а если она чем-то меня заразила?..»

– Вам есть что добавить, сержант Петерман? Хотите сказать пару слов напоследок? Может, объясните свое поведение? Вас пытали? Опоили наркотиками? Или может, местной сивухой? Угрожали родным?

Она могла бы соврать. И ложь бы получилась вполне искренней. Но после того, чему она стала свидетелем несколько часов назад, девушка не хотела иметь ничего общего с ними. С этими не-людьми. И поблажки от них ей больше ни к чему.

– Я действовала осознанно и без принуждения. И пошла бы на это снова. Только в следующий раз побольше бы вас, козлов, на тот свет отправила.

Оливье при этих словах сокрушенно помотал головой.

Вот же непрошибаемая дура.

– А знаете, что еще? Пилот, с которым я попала на Гаапт. Оливье Маршанн, – бывший любовник сразу насторожился. – Мы с ним состояли в преступном сговоре касательно всего, что здесь происходило. А также вступали в половую связь. Неоднократно. Будучи на корабле и при несении службы. Спросите капрала Митчелла с «Бисмарка». Он подтвердит. Застукал нас как-то на капитанском мостике.

– Ах ты тварь! – с этим воплем Оливье вскочил со стула и разразился чистым французским нецензурным.

И наблюдая, как его под руки выводят из барака, я наконец-то улыбнулась.

19

Гаапт

Дай мне надежду, что все будет продолжаться,

Надежду, что я переживу это.

Надежду, что ты никогда не оставишь меня.

Надежду, что это продолжится

(пер. с англ.).

Doro – «Hoffnung»

– Эй, Рикки! Бушь самокрутку? – девушка подняла потухший взгляд на собеседника.

Время короткой передышки. «Фредерика» рухнула там же, где стояла, прижавшись спиной к камням. Правая нога в луже, но шевелиться лень.

– Нет, Саймон, спасибо. После последнего захода до сих пор бронхи горят.

– Устала? – мужчина присел рядом.

– Еле дышу, – девушка кивнула. – Сам-то как? Рука зажила?

– А то. Я еще саму госпожу переживу. Эй, проснись и пой! – Саймон вложил девушке в безвольную ладонь сигарету. – На-ка, затянись. Все полегче будет.

– Думаешь? – бывшая лингвистка безропотно прикурила от его спички. Едкий дым заполнил легкие, не давая вдохнуть воздуха. Сэм закашлялась, но сигарету не вернула. – Вот же гадость! Как ты это куришь, Сай?

– Все какое-то развлеченьице. А че еще тут делать? На остальные радости силов не остается…

Саймон здесь старожил. И в отличие от сержанта Петерман – не заключенный. Прилетел сюда на заработки почти пять лет назад. Через пару месяцев его контракт закончится. Девушка очень надеялась, что он доживет до этого счастливого момента.

Он показывал ей фотографии. Цветущий сельский мужчина с Флоресты. В одной руке местная «хрюшка», в другой – сноп колосьев. И счастливая улыбка на пол-лица. За время контракта Саймон постарел лет на двадцать. Осунулся, высох и словно выгорел изнутри. Волосы, черные когда-то, побелели. Глаза впали, лицо заострилось, выделив нос и скулы. Ага. Приехал на заработки. А заработал несколько грыж и слишком быстро примчавшуюся старость.

Образования у него нет, а фермерством много не заработаешь. А он к тому же влюбился. Избранницей оказалась избалованная дама. Решил, если купит для нее огромный шикарный дом, родители, как и она сама, артачиться не станут. Наивный.

«Фредерике» он нравился. Пусть недоучка, и в разговоре нет-нет, да и скользнет просторечное словечко, но не глуп. Все книги у прораба перетаскал. К тому же, Саймон – один из немногих, кто помогал девушке освоиться и не утопиться в луже.

– Как там Коринна? Есть новости?

– Ох, Рикки… Поженилися они с Воловицем. Да я и сам понимал, что уже не получится у нас ничего. Зачем ей нужна развалина, в которую я превратился? Прислала вчера письмо.

Флореста – аграрная планета. Туда переселялись те, кто хотел вкусить радостей деревенской жизни: баня, колодец, керосиновые лампы и печки с каминами. И промышленно развиваться не стремились. Фишка у них такая. Как в старинных ролевых играх. Только это – не игра, а целый мир, где в таких условиях сменилось уже не одно поколение. До сих пор правительство планеты поддерживает регрессивный настрой жителей. Электричество есть только у наместника. И то, лишь в офисе, а не в доме. Построенном из брусьев, с маленьким огородом на заднем дворе.

У кого больше скота, тот и богаче. А горожане до сих пор обмениваются бумажными письмами. И не только на территории Флоресты. Вот и бывшая невеста Саймона решила таким образом оповестить незадачливого жениха.

– Что пишет?

– Нашла хахаля с сотней голов рогатого скота. И лесные угодья в десять гектаров.

– Неплохо устроилась.

– А то. Я и раньше догадывался, что Кори при случае своего не упустит. Обидно только, что так долго не давала надежде сдохнуть. Ведь через три месяца я буду там. Только кому теперь я нужен…

– Женись на Ундине, – хмыкнула девушка. – У нее срок отбывания как раз заканчивается в следующем месяце.

– Она вернется домой, на Благодать. Там у нее дите. И муж вроде. Если еще не скопытился. Не. Ундина – не мое. Да и ты тоже не мое, не боись. Не позову замуж.

– А если б и позвал? Мне тут куковать еще полста лет. Если раньше не помру.

– Ты живучая. Выдюжишь. Я помню, как тебя принесли в наш барак три года назад. Все удивились, когда ты очнулась. Думали, помрешь в ту же ночь.

Сразу после вынесения приговора меня отправили в тот самый поселок, до которого мы с Оливье смогли добрести. По дороге доблестные вояки не упустили шанса еще раз пройтись сапогами по моим ребрам, почкам, физиономии. С учетом отсутствия сна и еды к моменту моего прибытия я находилась левой ногой в могиле. Да и правая просилась туда же. Меня швырнули на пол под ноги другим работникам и заключенным, словно мешок с мукой.

– Выживет – будет помогать. Сдохнет – закопаете за рудником, – сказал Берроуз надсмотрщику Куштодио.

Куштодио дал время, чтобы определиться, на каком я свете. Целых два дня. Остальным шахтерам было резко плевать, что со мной будет. А вот Саймон и Ундина сделали все, чтобы выходить меня.

Служащие горнодобывающих концернов не заморачивались с подселением новичков, пихая в один барак всех подряд. Контрактники, преступники, лингвисты – один хрен. Подумаешь, поубивают друг друга. Здесь не ценилась даже жизнь вольнорабочих.

В нашем бараке пятнадцать человек. Кто из них свободный гражданин, а кто – преступник, я не интересовалась. Им я тоже была неинтересна. Лишь Саймон и Ундина проявили участие. И я постепенно привязалась к ним.

Ундина тоже когда-то служила на благо отчизне, охотясь на чужих. Не справилась с заданием, из-за чего погибли какие-то высокопоставленные шишки. Отчизна подвигов не оценила и труды при вынесении приговора не учла. Ундине впаяли пять лет каторги. И она умудрилась дожить до освобождения.

Крепко сбитая, с короткой стрижкой, с любимой позой «руки в боки». Ей уже за сорок, но выглядит не старше тридцати. Несмотря на статус заключенной, надсмотрщики к ней относились с уважением. Побаивались даже.

Дома ее ждали муж и приемные девочки-двойняшки. Она знала, что вернуться к службе не сможет, и не сожалела об этом.

– Знаешь, милочка, я такого насмотрелась… Пропади она пропадом. Лучше рыбой торговать на Благодати.

Обеих женщин поставили на один участок, и они смиренно долбали кирками камень в поисках драгоценных серебристых жил. Бареллит очень хрупок в первоначальном состоянии, до перехода в стадию «топлива». Поэтому техникой пользовались лишь для углубления котлованов. А затем приходилось действовать руками. Почва Гаапта не везде позволяла внедряться в себя. И тут на помощь приходили гааптяне. Они рыли аккуратные норы и вытаскивали руду из глубин планеты.

Махать кайлом в тишине скучно. Поэтому шахтеры мололи языком почем зря. Сэм и Ундина не стали исключением. Коллеги по несчастью, они делились опытом, которого за плечами Унд было несравнимо больше.

По ночам, после изнурительных работ, собирались вокруг бараков группками и пили местный самогон. Надсмотрщики бродили вокруг, следя, чтобы никто не упился вусмерть и не начал буянить. Иногда работники приглашали их в свой тесный кружок. Преступники, конечно, такой «привилегии» лишались.

Саймон, «Фредерика» и Ундина любили собираться втроем, без лишних ушей и ртов. Иногда просто молчали, погружаясь каждый в свои горькие мысли. И даже молчание звучало в их компании по-особенному. Лирично, что ли.

После разговора с Саем лингвистка до наступления темноты с остервенением махала кайлом, превозмогая боль. Перчатки не спасали кожу от кровавых мозолей. Но даже изнурительный труд не спасал от болезненных мыслей.

Иногда вспоминался Оливье. Сразу после суда я мечтала, что он составит мне компанию. Каждую ночь, засыпая, грезила об этом, представляя, как он будет мучиться на рудниках, с его-то склонностью к нытью и эпикурейством. А тут холодный душ с куском мыла, горячая баня раз в месяц и на обед – параша.

Сначала я его ненавидела. Потом презирала. И лишь на втором году гааптянского злоключения обратила все эти чувства на саму себя. Что мне стоило прислушаться к его мыслям? А я, дура, доверяла ему, думая, что он всегда встанет на мою сторону. Ага, конечно. Для Оливье существовала только одна сторона – оливьевская. И ничего другого он не признавал.

А вот я – непрошибаемая идиотка.

Сердце задыхалось при воспоминании о предательстве. Пришлось насильно его успокаивать, прогоняя каждую мысль на край галактики. Освободившееся место тут же занимали дед, Герда и Макс. И думы о том, что скорее всего никого из них больше не увижу. Уж лучше бы в голове топтался Оливье.

Мысли мыслями, а ведь еще была невыносимая вечная усталость.

Особенно тяжело было в начале «трудовой» деятельности. Лингвистка не понимала, почему. Она ведь спец. Умеет выживать в разнообразных неблагоприятных условиях. Сильна и вынослива.

– Тут все дело в твоем статусе, – пояснила однажды Ундина. – Раньше ты была хищником, и без устали преследовала добычу. Преследовать проще, чем убегать. Теперь ты жертва, и чувствуешь себя ею. Это убивает. Но ты не сдавайся.

Легко сказать. Каждые сутки после заката солнца я молила всех известных мне богов даровать смерть. Спустя месяц стала добиваться этого сама. Способ уйти из жизни я выбрала не самый приятный – отказ от работы. Надеялась, что меня засекут до смерти. Как бы не так. Куштодио не ленился – рвал спину в кровавые клочья. Ошметки мышц и кровь так и летали по сторонам. Но каждую ночь ко мне приходили Сай и Ундина. Прикладывали к ранам чистые повязки, смоченные какой-то вонючей мазью, сваренной бывшей лингвисткой из местных трав. Кожа к утру рубцевалась. Днем все повторялось вновь.

Голодовка тоже не помогла. Ундина кормила насильно. Потом мне надоело вырываться из ее крепких объятий, и я стала есть сама.

Пришлось смириться с ритмом местной жизни и приспособиться к нему. Через несколько месяцев все ощущения притупились, и я влилась в колею. Тело потихоньку гнило от ран и мозолей, и я надеялась, что рано или поздно окочурюсь.

Раз в месяц нам устраивали баню. Никаких разделений по половым признакам. Сначала чувствовала себя неловко. Потом стеснение ушло. Особенно когда поняла, что на меня как объект желания всем наплевать. Горячая вода и мыло – вот что заботило людей. В том числе и меня. Кроме того, банный день был выходным. А возможность отоспаться после водных процедур – это великое счастье.

Еда… Тут сказать особо нечего. Нам, преступникам, не давали дохнуть от голода. И все. Вкусовых качеств это никак не касалось. Разваренная каша из местных злаков, зачастую подгорелая или полусырая. Два раза в месяц баловали мясом. Ну как, мясом… Официально этот корм назывался именно так, но на деле это субпродукты. Легкие, мочевые пузыри, сердца, почки, печень. Мозг.

Рабочие питались нормально. И сердобольный Саймон, которому выдавался совсем другой паек, старался поделиться со мной и Ундиной.

Сон. Его не хватало катастрофически.

Через два года мне стало казаться, что иной жизни у меня никогда и не было. Родилась здесь, и здесь же скончаюсь.

Наступил день омовения. Каторжники радовались, словно дети. По случаю праздника им выдали на завтрак сыроватую выпечку с рыбьими головами. Потроха «Фредерика» выбросила, зато в тесто вгрызалась с остервенением.

– Хорошо-то как, Господи, – причитал Саймон. Ундина снисходительно улыбалась, потягивая только что заваренный чай.

И вот, наконец, стройные ряды грязных существ потянулись к баракам, над которыми вился дымок. Многие ожесточенно чесались в предвкушении блаженства.

В конце концов очередь дошла и до нас. Снова на несколько часов можно почувствовать себя живой.

Лениво растянувшись на деревянной скамье в парной, я попыталась вызвать Ундину на откровенность.

– Ты скоро вернешься к нормальной жизни. А я так и останусь гнить здесь заживо. Почему бы тебе не уважить просьбу друга? Я все-таки надеюсь, что мы друзья.

– Молодец, уела, – хмыкнула женщина. – Просто не люблю вспоминать эту историю. Она меня выставляет в не очень хорошем свете.

– Ну дак, иначе тебя бы тут и не было, – заметил Саймон. – Ясен перец – ты что-то натворила.

– Шесть лет назад мы наткнулись на интересный мир. Находился он на краю Млечного Пути, не принадлежал ни одному из рукавов. Болтался между ними, почти в абсолютной темноте.

– Хочешь сказать, в войде? – перебила ее «Фредерика».

– Молчи и слушай, – цыкнула Ундина, устраиваясь поудобнее. – Что у молодежи за манера новая перебивать старших? Не куксись, шучу я. Нет, я утрировала для красного словца. Звезды все-таки там были. Просто скопления были слишком далеко друг от друга. Планета выглядела живописно. Обнаружилась приемлемая атмосфера. Чуть позже – инфраструктура. У милашки нашлись хозяева.

– Если планета заселена, почему мы о ней не слышали?

– Рикки, ну в самом деле! – призвал ее к порядку Саймон.

– Все, заткнулась…

Подождав, когда в парной восстановится тишина, Унд продолжила.

– В почве мы нашли бареллит. Вот только его оставалось в земле ничтожно мало.

Повсюду – следы запустения. От большинства домов остались лишь руины. Когда-то там жили развитые создания. Об этом сообщил характер построек и горнодобывающая техника. А еще – летательные аппараты. Они знали о бареллите и пользовались им. Выходили в космос. Людей они напоминали мало, судя по изображениям, которые мы нашли на барельефах уцелевших зданий.

Кроме бесценной руды, мы нашли в почве и атмосфере остатки радиации. Для нас излучение уже не представляло опасности. Но когда-то здесь все полыхало. Ботаники нашли признаки заражения в клетках местных растений.

Сопоставив все находки и факты, я разобралась в причинах их регресса. Бареллит был нужен всем. Но запасы оказались весьма ограниченными. Похоже, случилась гражданская война, плавно перетекшая в биологическую и радиационную.

Постепенно, день за днем, выведенная бактерия разрушала клетки их мозга. И не только у разумных существ. Фауна вымерла по той же причине. Живые существа не понимали, что им нужно питаться. И постепенно умирали от голода.

Целую неделю планета казалась брошенной. Ни звука, ни запаха. Мы не уловили ничего. Казалось, народ, заселявший эту красивую планету, давно сгинул. Пока однажды ночью они не полезли из-под земли. Видимо, горстка несчастных выжила, питаясь собратьями.

– Ты же сказала, что болезнь заставила население забыть о еде, – заметила Саманта.

– Под землю спустились те, кого биооружие не успело затронуть. Очевидно, они ушли в бункеры сразу после начала войны. А потом запасы продовольствия подошли к концу, и годы вынужденного каннибализма лишили их разума.

– И долго они так жили? – задумчиво почесал в затылке Саймон.

– Хороший вопрос. Подозреваю, что не меньше столетия. Скорее всего, в бункерах сменилось не одно поколение. Затем вместе с разумом ушел и инстинкт самосохранения. Они начали выходить на поверхность. И бактерия нашла новых носителей.

В общем, с аборигенами мы справились. Но пропустили момент заражения. Инфекция передавалась воздушно-капельным путем. И когда мы схлестнулись с остатками местных, вдохнули споры. Капитан и старпом сошли с ума. Нет, они не напали на нас. Старпом вдруг начал биться головой о каменные плиты, пока не показались мозги. Пришлось пристрелить из милосердия. Я перестала видеть в нем человека – блокировка не сработала, и я легко спустила курок.

А капитан… Он решил попробовать на вкус свои руки. Когда я нашла его, он дожевывал локтевой сустав. Заряд плазмы в него выпустил врач. Мы сообщили властям о зараженной планете. А мне инкриминировали халатность, повлекшую смерть членов экипажа.

– И это все твое преступление? – поинтересовалась «Фредерика». – Как-то… несправедливо, что ли…

– В моем досье и мелких нарушений хватало. Последнее событие стало последней каплей. Я не установила, что планета все-таки обитаема. А должна была. Хороший лингвист должен понимать это интуитивно. Иначе быстро сыграет в ящик. Считаешь, меня осудили несправедливо? Так ведь и не на всю жизнь. Как тебя, – она посмотрела на девушку и с сомнением покачала головой. – Надо было тебе уходить с пиратами. Зря осталась. Всех гааптян в столице все равно вырезали. Твое присутствие их никак не защитило. Наоборот, твое участие в этой катавасии лишь раззадорило солдат.