Текст книги "В ожидании полета"

5. Яна[29]29
  Музыкальная тема данного эпизода песня группы Renaissance – «Bonjour Swansong»


[Закрыть]

Это напоминало настоящее бегство, побег из темницы, которая совсем таковой и не являлась, но ощущалась именно так. Эдакий неудачный, но безмерно забавный фильм. Яна сидела в автобусе и ее душила злоба, она плакала. Несправедливо обходиться с ней так. Она же учится. Чего большего от нее требовать. «Знаешь, некоторые подрабатывают, тебе бы тоже не мешало» – так, устало, произнес это ее отец. Но для Яны это было совершенно неприемлемо. Она дернулась, она завелась. Она сказала, что возможно просто ей здесь не рады и что она извиняется, что она не одна из девочек, живущих в общежитии, подальше от дома. Дом становился основополагающим понятием данного момента. Чувствовала ли она себя там дома? Не хотелось ли ей сбежать, уйти, хлопнуть дверью. Слишком сильно хлопать дверью Яна не могла, но это было и не страшно, мама никогда не подведет, никогда не оставит ее без помощи и поддержки. Она поможет. Но Яне все равно хотелось сбежать. Пусть дверь остается приоткрытой. Но все равно – сейчас она хотела оказаться в другом месте. Воздушное дитя, которому всегда кто-то надувал подушки-облака, нуждалась в ком-то, кто и сейчас это для нее сделает. Решительность была ее чертой в той мере в какой может позволить себе решительность человек, тылы которого надежно прикрыты. Дом, решительность. Так складывается мозаика отдельного. А решительность ключ к пониманию общего. Здесь все принимают решения – одни ведут вниз, другие подталкивают вперед, третьи отрывают от земли. Воздушное дитя, пусть ей и было уже двадцать лет, парило на своей кровати-облаке и не хотело спускаться вниз, видеть то, что происходит внизу. Спрятаться под крыло, защититься надежностью, пусть даже и призрачной, этого ей сейчас хотелось. Автобус вез ее вперед, она знала, куда она едет. Как часто люди знают на самом деле куда они следуют? Открывается ли перед ними истинная картина происходящего? Бредут ли они по улочкам далекого, заграничного города, по южным республикам бывшего СССР или по Куршской косе в надежде, что ветер не сдует их. Куда на самом деле они стремятся? Ведь это только сейчас, только сегодня. Ты придешь в перевалочный пункт своей жизни и побредешь вновь дальше, в дальнейший пункт. Некоторые из нас делают из перевалочного пункта свою Мекку и остаются там навсегда, веря, что обрели опору. Но этой опоры нет, черви и термиты подтачивают все возведенные нами здания, истинная сущность вещей их исчезновение, нет ничего постоянного и нет ничего более заслуживающего сожаления чем человек выброшенный на мороз, хлопающий глазами, не понимающий, как это могло случиться с ним – с НИМ? Ведь все было так точно, так надежно. Но безумие смеется, под давлением все распадается – семьи раскалываются, люди одиноко бродят по улицам. Нет надежных пунктов, нет постоянного укрытия от холодного ноябрьского солнца. Даже если катастрофа разразится в июле, ноябрьское солнце всегда где-то рядом. Чей-то смех будет преследовать несчастных, лишенных крова, выброшенных на свет, где они верили, им уже никогда не придется брести куда-либо. Но идти надо, идти надо всегда. Весь мир – это перевалочный лагерь, пункт в который вы пришли переночевать и двигаться дальше. Относитесь к этой жизни как к одной бесконечной поездке за впечатлениями. Ко всему, что вы видите, как к достопримечательностям, а к месту, где вы спите, как к хостелу, который рано или поздно придется освобождать. И не дай вам Бог относится к миру как к чему-то уродливому, это вопьется в вас всеми своими клыками и лишит ваши скитания всякого смысла. Вы будете видеть лишь бесконечные пустынные долины. Долины под ним, под ноябрьским солнцем. Но ваш путь должен лежать дальше. Дальше. Туда, где обрывается земля и начинается море, туда, где за далеким морем…а что там? Кто его знает.

Яна точно не знала. Она была далека от подобных рассуждений. Ей нужна была устойчивость, пусть и временная, а дверь пусть остается открытой, пусть поддержка продолжается, а она будет продолжать свой бунт, свое восстание. Она будет наказывать. Но она не против рискнуть и попробовать что-то новое. И возможно этот автобус отвезет ее куда-то, где это новое окажется возможным.

Автобус мерно урчал, он вез всех своих путников куда-то, а сам не интересовался куда. Ему это безразлично. Как безразлично вашим ботинкам куда вы идете. Как безразлично вашей одежде, как безразлично поездам и самолетам. Яна подумала о самолетах «Было бы здорово улететь куда-то, было бы здорово бродить где-то вдалеке, где никто тебя не знает и ничто не давит на тебя, только ты давишь на дорогу». В этом она понимала Константина. «Каждый город – как новая встреча, открывающаяся тебе, чарующая незнакомка» – так, кажется, он проповедовал. Ох уж этот Константин. Ветреный. Но такой милый, Яна начинала лучше понимать его и видела за юмором и сарказмом человека, желавшего лучшего всем и самого хотевшего быть счастливым. Может ли она составить его счастье? Может ли он составить ее счастье? Можно просто обходится вопросами. Но сейчас, в этот миг, в этой главе истории, вопросы требуют ответов, нужно что-то решать. Ветер поднимается и возносится от земли вверх. Стремительный как ветер. Кто? Все. Все стремительно как ветер. Все разворачивается и темп ускоряется, представление окончено, оно окончилось уже даже давно, настало время настоящим действиям. К Яне приходило осознание этого. Откуда? Она сама толком не понимала. Да и не должна была. Но она готова была рисковать, готова была на что-то решаться.

Она вытащила телефон и набрала номер, его номер:

– Я подъезжаю, встречай, – она улыбнулась, хоть до сих пор и чувствовала себя не очень. Но встреча с ним будоражила ее сознание. Это что-то значит, это будет что-то значить.

Пять минут спустя автобус подпрыгнул и оказался на остановке, новенькой, хоть в каком-то смысле.

Константин приветливо улыбнулся ей, он был одет в черное, но уже зимнее пальто, да, зима пришла, настали три самых темных месяца в году. Вы знаете, что подлинная зима приходит восьмого ноября? Задумайтесь над этим. Яна была одета куда легче. Светлое, почти белое пальто, длинное, прямо до ее черных, невысоких сапожек. На голове у нее была шляпка с полями. Она ответила Константину улыбкой. Они обнялись. Под этим ноябрьским небом тоже возможны объятия. Но к чему они ведут, куда убегает дорога? Кто знает? Константин взял ее за руку и повел к своему дому. Он жил в однокомнатной квартире, один, еще один подарок от родителей, еще одно воздушное дитя, парящее в небе, но его облака были свинцового цвета и готовы были пролиться дождем. Яна чувствовала в нем эту обреченную мрачность, прячущуюся за буйной веселостью. Он не был таким, но что-то таким его делало. Сделало. Что-то или кто-то. Могла ли она помочь ему разогнать тучи? Она не знала. Кому вы можете помочь воздушные дети? Должен прийти кто-то, кто сумеет подхватить вас у земли, когда вы наконец решитесь, а я бы очень хотел, чтобы вы решились, спрыгнуть со своих облаков и принять то, что необходимо принять. Но они не думали об этом.

Яна с Константином поднялись на лифте на его этаж. Они вошли в его квартиру. Яна была освобождена от своего пальто. Ветер подхватывает и несет к решениям всех. Она повернулась к Константину спиной и приподняла руками свои длинные светлые волосы. На ней было красное платье, которое так ему нравилось:

– Застежка сзади, помоги.

Константин осторожно подошел и расстегнул застежку ее платья. Вечер спускался на город, ранний в это холодное, стылое время года.

Ах воздушные дети, вы играете в свои игры, гадая к чему они приведут, надеясь на лучшее, но ваши сердца слишком мягкие чтобы сочетаться в вечном объятии. Воздушные дети идут туда, куда ведут их желания, которыми они ускоряют свои облака. Чистые или свинцовые. Но решение было принято. Платье заскользило по плечам и спине Яны, она обернулась и прижалась к Константину.

6. Я[30]30
  Музыкальная тема данного эпизода песня группы Dire Straits – «Romeo and Juliet»


[Закрыть]

Я вышел и закурил. Почему я не пошел на балкон? Не хотелось потревожить ее. Но почему вообще в такой момент я захотел выйти, отойти от нее? Когда-то я бы пролежал до самого рассвета, не смыкая глаз и любуясь ею. Что изменилось? Почему я стал другим? Первые раны самые глубокие? Что-то вроде того. Но глубокие и не первые. Главное избежать новых, поэтому я смотрел на нее с осторожностью, поэтому восторг от того, что она рядом не захватывал меня полностью, как это было когда-то. Я стал другим. Это печалило. Я затянулся, в этот ранний час, в пять утра, когда еще совсем темно, из ниоткуда возник мужчина в грязной куртке, с рыжей бородой и натянутом на голову капюшоне. Я заволновался. Не хватало только, чтобы меня тут треснули чем-то вроде бутылки по голове. Он ровно обратился ко мне:

– Не угостишь сигаретой?

– Нет, нету, – довольно резко ответил я. Во-первых, поделиться сигаретой не значит спастись от возможных в таком случае проблем, а во-вторых, подавать сигаретку каждому бомжу, что тебя попросит…нет уж. Что за питерские замашки.

– Ну как знаешь, – мужчина равнодушно посмотрел на меня и побрел дальше. Я быстро докурил и отправился к себе.

Не хотелось, чтобы сквозь сон – она спит, когда-то с кем-то я не спал до самого утра – Яна почувствовала запах сигареты, но что есть, то есть.

Я все-таки с удовольствием посмотрел на нее. До плеч ее укрывало одеяло, хорошо, что оно такое широкое. Хорошо, что и диван можно разложить, хоть я такого и не ожидал. Она мирно спала. Сон придавала ангельское выражение ее лицу, светлые волосы разметались. Я аккуратно погладил их, провел рукой по ее обнаженному плечу. Я попытался заглянуть внутрь себя, найти в себе бесконечный восторг любви к ней. Но…я чувствовал лишь приятную нежность и влюбленность человека, вполне довольного тем, что ему довелось обладать чем-то красивым. Я же не такой. Я не был таким. Почему сейчас все именно так?

Я не находил ответов на вопросы что мучили меня, может, потому что наши отношения оставались флиртом двух птичек, а не чем-то большим? Но разве они не стали чем-то большим сейчас? Разве не проговорили мы весь вечер и начало ночи, перемежая разговоры ласками? Так все и было. Да и вот – я не сплю, я смотрю на нее, но я хочу увидеть больше, чем вижу в действительности. Но этой волшебной магии не происходит. Я вижу лишь симпатичную, пожалуй, даже красивую девушку, спящую рядом со мной. Но не больше. А ведь не должно быть никаких «пожалуй», все понятия в такой момент должны вообще исчезать. Но они остались, оставляя вместе с собой горькое ощущение. Я изменился. Могу ли я снова стать таким как раньше, до всех разочарований, что меня постигли? Могу ли я? Я не знаю. Я хотел верить в это в момент нашего с Яной первого поцелуя и тогда казалось, что густая пелена, окутывавшая меня, расступилась, но потом, я чувствовал все натяжки, все искусственные подпорки своей влюбленности. Да, я был влюблен. Я был очарован ей. Но внутри меня не проносилось надежд на то, что это навсегда. Мне нравилось то, что это сейчас. Но может быть так и надо, может быть я смогу оттолкнуться от этого, как от трамплина, и мы вместе построим надежное здание на фундаменте, в основании которого не лежал лживый треп о «навсегда», «безумно люблю» и так далее. Но готов ли я к этому, хватит ли у меня на это сил, когда я не верю? А что может заставить меня поверить? Может ли хоть что-нибудь, хоть когда-то еще в этой жизни? Я не знал. Я бессильно смежил веки. А она? Яна? Ведь она доверилась мне…Конечно это ничего не значит, я слишком много значения придаю этому, тому, в чем не так много значения, не так ли? Но я так не считал, для меня все еще был смысл в этом, это должно выражать любовь, а не быть просто так. Но так ли это для меня? Не стал ли я как все? Просто плыву по течению и куда меня вынесет оно, даже не догадываюсь. И еще этот ее вопрос: «Можно я останусь?». Ответ, казалось бы, дан, она осталась, но она уточнила: «Я хочу остаться здесь не на одну ночь, я хочу попытаться, чтобы это было чем-то серьезным, не бойся, у меня будут средства, я не хочу сидеть на твоей шее, подумай и скажи мне утром, я не давлю на тебя». Вот так просто. Она приняла решение, она спросила. А готов ли я принять решение в ответ. Это большое решение. После Лены я зарекался вообще с кем-то встречаться, а уж жить с кем-то тем более. Но если у нее хватает смелости задавать вопрос, то может быть у меня должна быть смелость дать ответ. Ответ все равно будет, но я не хочу, чтобы он был молчаливым отказом. Я хочу измениться вновь, я хочу хотя бы попытаться. Раздумывая об этом, я внезапно провалился в сон.

Мне снился берег, ярко сияло рассветное солнце, уж конечно это не ноябрь, почему-то подумалось мне. Прямо напротив солнца стоял какой-то человек, я видел лишь его силуэт, солнце не давало разглядеть его четко. Он обратился ко мне:

– Ну вот и ты. – Он просто констатировал факт. Я ответил, словно это могло на что-то повлиять:

– Да, это я.

– Мы немного озадачены, мы ухватываем направление мелодии, но вот слова песни не всегда нам известны. Они становятся сюрпризом. Впрочем, они сюрприз и для того, кто поет. Старик. Это уж точно сюрприз. Не-о-жи-данность, – по слогам проговорил он и засмеялся. – Не переживай, это не так уж плохо и уж точно не так и важно. Просто ты должен запомнить несколько вещей.

– Каких вещей?

– Во-первых, реальный красный это не настоящий красный. А тебе нужен настоящий красный. Понимаешь?

– Нет.

– Да, ты не понимаешь, но постарайся понять, сейчас это не важно, главное вовремя повернуть туда куда надо. Слушаешь?

– Да, – что за странный сон.

– Во-вторых, красный двойственен. Настоящий красный двойственен. Это сюрприз, неожиданный поворот мелодии. Тебе важно следить за ее поворотом. Один красный проявится намного позже, второй довольно скоро. Но…твое сердце такое слабое. Я не уверен, что красное, что придет позже тебе под силу. А то красное что придет раньше, совсем скоро, представляет собой более верный шанс. Мы думали красный один, но появился второй. Точнее еще не появился, но появится. Это важно, понимаешь?

– Нет.

– Ох, как это сложно объяснять, я тоже часть песни и мой словарный запас ограничен, но меня определяют не слова, а мелодия. Так вот, в-третьих, белый прекрасен. Но он может помочь тебе закалить сердце, а может сломать тебя. Это очень важно. Очень! – человек повысил голос – Запомни это обязательно. Запомнишь?

– Я постараюсь.

– В-четвертых, синий искусственный цвет, не верь ему, это ловушка, синий убивает красный. Как и белый может помешать красному, а может научить тебя ценить его. Это все, что я хотел сказать. Константин, проснись!

Яна гладила меня по лицу. Я сонно улыбнулся ей, сон выветривался из моей головы, чего только не приснится.

Она улыбалась мне, но глаза ее смотрели ожидающе. Да, я должен дать ответ, я обязательно должен это сделать. Я потянулся на встречу Яне и поцеловал ее. Я посмотрел в ее глубокие, зеленые глаза и сказал с уверенностью, которой у меня на самом деле не было:

– Я хочу, чтобы ты осталась тут, я правда этого хочу.

Яна крепко обняла меня, стремительно, словно ветер.

7. Полина[31]31
  Музыкальная тема данного эпизода песня Brian Wilson– «Love And Mercy»


[Закрыть]

Полина чувствовала себя не в своей тарелке. В конце концов и она может обидеться. Ведь правда – может? Или нет? Родители попросили, чтобы она отдала им больше денег. Но ведь они и так хорошо зарабатывают, а она старается, выбивается из сил, когда могла бы, подобно многим, отмахнутся, сказав: «Я ведь учусь, я должна посвящать все время учебе». Но она так не говорила, да даже и не считала. Хотя возможно так было бы правильно считать. Но она считала это неправильным. В какой порочный круг она себя загнала? У всего же есть предел. Но она стискивает зубы и будет терпеть.

Вот и суббота. Новый день, новое занятие по тому, что называется «история мировых цивилизаций». Хотя это скорее философия, растянувшаяся на два года. Но она не возражала. Около университета она увидела в этот ранний час Константина Евгеньевича с…как ее…курсом старше. Слух уже заполз в распахнутые двери:

– А вы слышали…

– А вы слышали?

Константин Евгеньевич притянул девушку к себе и крепко обнял. Полину почему-то кольнула ревность. Но почему? Конечно, он был симпатичен ей, но едва ли более того. Да и главное, она ведь не из тех, кто станет встречаться со своим преподавателем. Но почему-то было обидно, что теперь этот вопрос решен и без ее волеизъявления. С другой стороны, это так похоже на него. Найти себе красивую картинку, которая бы украшала его. Полина одернула себя. Сама она была далека от того, чтобы считать себя красивой. Хотя ей и говорили, что она весьма симпатичная. Но она не придавала этому значения. Она поспешила внутрь здания, затем к гардеробу, а затем и к кабинету на четвертом этаже. Все идет просто, своим чередом. Она просто должна продолжать делать свои дела. Делать их хорошо, так чтобы самой было не стыдно. А это ведь непросто, запросы у нее высокого уровня. Константин Евгеньевич, конечно, опоздает минут на пять – лишняя сигарета, а еще, теперь, милование с красивой – ее-то она считала красивой – студенткой. «Это все неважно, это его дело, каждый должен жить так как считает правильным». Но понятия о правильном у Полины были довольно строгими. В 8:35, ровно так как она и думала, в уже заполненный студентами (преимущественно студентками – конечно, парни здесь почти не учатся) кабинет, как-то беззаботно проник Константин Евгеньевич, он ловко оценил то, что присутствующих достаточно для его персоны и уже разоблачаясь из своего зимнего пальто принялся наговаривать лекцию:

– Мы стоим на пороге важнейшей темы, я конечно имею ввиду, Канта и его философию, но сегодня нам необходимо ознакомиться с одной стороны с философией Дэвида Юма, оказавшего на Канта колоссальное влияние, а также коснуться исторических процессов, протекавших в Европе во второй половине восемнадцатого столетия, я, конечно дам вам общее понимание, а вы уже на семинаре попробуете разжевать нам кое-что поподробнее, но надеюсь без исторических анекдотов – говорил он словно сам с собой, но в тоже время, косил карим глазом на аудиторию, голос громкий, речь бойкая, переодевание нисколько не мешало ему. Полина задумалась – сколько же ей нужно потратить времени и сил, чтобы так беззаботно говорить о важных (она считала их таковыми) материях. Да и вообще, говорить перед небольшой толпой – это для нее что-то из ряда вон. Она, конечно, выступала на семинарах и Константин Евгеньевич, как правило, хвалил ее, даже выделял, что было приятно, но все же это не тоже самое. – Так вот, Дэвид Юм, шотландец по рождению, родился в 1711 году, умер в 1776 году, представляет собой вершину, как во всяком случае считал Вильгельм Виндельбанд, английского просвещения, а у нас нет поводов с ним не согласится. Его позицию в философии, как правило схематично характеризуют… – время уплывало, вместе с мерным расхаживанием Константина Евгеньевича по кабинету, пока что он еще не занял свой трон, не уселся на парту, стоящую перед его рабочим столом, за которым он проводил время, разве что отмечая отсутствующих и наделяя желающих (или нежелающих, но такое было редкостью) темами на следующий семинар.

Время лекции пролетело быстро, Константин Евгеньевич даже не стал отвлекаться на перекур, которому он, впрочем, воздал должное перед семинаром. Что он делал там? За пределами этой комнаты, в которой устало поеживалась Полина? Кто знает? Может просто курил, может вновь увиделся с объектом своего несомненного обожания. Кто знает? Нам это знать не дано. Наше внимание приковано к Полине. Она устало потирала виски. Сегодня суббота. Значит сегодня, после занятий ей снова идти в кафе, на работу, это как-то смешно, она работает не ради обретения большей самостоятельности, а, чтобы еще больше помочь родителям. Справедливо ли это? Идея справедливости, как сказал бы он, рождена фантазией чьего-то ума. Полина была не согласна с этим, справедливость должна существовать, в ее мире, во всяком случае, она существует, пусть не всегда и осуществляется. Начался семинар, потянулся калейдоскоп ответчиков, язвительные комментарии Константина Евгеньевича. Полина чувствовала, что ему вовсе не охота язвить, он не такой человек, но, с другой стороны, тогда почему он это делает? Вообще, с ходом времени Константин мрачнел, какие-то беспокойные мысли терзали его разум. О чем он думал? Что беспокоило его? В чем он…сомневался? Полина не знала этого, но желала ему всего наилучшего. Вот и подошел к концу семинар. Почти. Как много скрывается за этим простым, неброским словом – «почти». Оставалось пятнадцать минут до раздачи заданий на следующий семинар. Константин Евгеньевич провозгласил время общей дискуссии на вольную тему. Еще одна вольность в чреде вольностей, которые были ему позволены или которые он сам себе позволял. Полина протянула руку:

– Я хочу предложить тему

– Ну-ну, смелей, об этом я вас и спрашиваю – Он улыбался улыбкой, словно говорящий «я не хочу никаких тем, я хочу быть не-здесь»

– Важно ли работать, будучи студентом, я понимаю тема очень узенькая, но мы ведь можем обсуждать что-угодно – голос Полины обретал уверенность, хоть она ее и не чувствовала.

– Да ради Бога, если никто не против.

Кабинет заполнился смешенным гулом голосов. Вряд ли они разделяли оптимизм по поводу этой темы. Абсолютное большинство не работало. И она знала, что некоторых раздражает ее позиция по данному вопросу, «Господи, зачем я предложила эту тему, это же будет ужасно». Полина начала выкладывать свои соображения о тотальной беспечности и несамостоятельности современных молодых людей, о том, что важно, как можно скорее попытаться обрести эту самостоятельность, о том, что чем раньше ты это сделаешь, тем лучше тебе придется в дальнейшем. Глаза смотрели на нее с неодобрением. Константин Евгеньевич щурился, словно примеряя тему на себя и это ему явно не нравилось, он начал корчить недовольное выражение лица. Полина закончила, ей не за чем было садиться, она могла высказываться сидя, таков порядок общих обсуждений на вольную тему. Раздался голос справ от нее, принадлежавший Анастасии:

– Я все, конечно, понимаю, но наша главная задача сейчас учиться, получать образование, приобретать социальные навыки, а не сходить с ума бегая с учебы на работу. Не надо навязывать свое мнение. – Подключился и Константин Евгеньевич, он явно помрачнел, ведь будучи студентом он никогда не работал, кроме того случая, когда неделю он предлагал продегустировать алкоголь в каком-то супермаркете:

– Я, конечно, все понимаю, тут могут быть разные позиции, но то, как вы говорите, вы словно считаете, что это святая обязанность каждого быть как вы. Это замечательно, что вы работаете, еще больше я рад, что это не сказывается на вашей учебе в плохую сторону, по крайней мере на моем предмете, – он усмехнулся, – но нельзя судить только со своей колокольни, точнее мы все так и делаем, но нельзя про это забывать и стараться одернуть себя. Не всем дано быть святыми и мучениками. Не стоит произносить здесь нагорную проповедь в пользу работы. Не всем дано быть такими как вы – а вам не стоит слишком уж задирать нос по этому поводу, – Константин начал язвить, а Полина удивленно на него воззрилась, – я конечно понимаю, что вы у нас святая, вам только нимба не хватает над головой – но все же вы не правы, – вот зачем он так обрушился на нее, зачем? Полина думала, что найдет в нем союзника. А обрела противника. Это было обидно. Она снова уставилась вглубь себя, пытаясь понять, почему его слова так задевают ее. Неожиданно раздался голос:

– А я считаю, что она права. Разве честно набрасываться на нее, когда она сама доказывает, что можно и работать, и преуспевать в учебе, – да, это был Сергей, «постоянный воздыхатель». Больше никому не захотелось меня поддержать, – с грустью подумал Полина. А он поддерживает меня, только потому что я ему нравлюсь, зря я завела эту тему.

– Никто и не набрасывался, остынь, несчастный, – с шекспировским пафосом обратился к Сергею Константин Евгеньевич, – просто не надо выдавать желаемое за действительное. И не надо ожидать, что все могут дотянуть до ваших золотых стандартов. Эта тема повергает меня в депрессию. Пора ее заканчивать. Итак, темы на семинар.

Темы на семинар были розданы. Они были отпущены. «Хорошо, что по сравнению с началом года наши занятия сдвинули на первую и вторую ленту» – подумала Полина. Задумавшись о предстоящем дне в кафе, она запнулась о стул и упала, ударившись головой о соседнюю парту, видевшие это охнули, но первым рядом оказался Константин Евгеньевич, он присел на колено перед упавшей девушкой, заботливо убрал с ее лица прядь волос и посмотрел на место ушиба, нежно погладил ее по голове, обратился к ней:

– Ну что же вы, так вы можете и с работы и учебы пропасть, надо быть аккуратней, – он осторожно помог ей подняться. – Вот вы и в форме, обязательно обратитесь к врачу, если голова начнет кружиться, хотя врачи наши и хлам.

Полина уходила и это происшествие сгладило все нападки, которым подверг ее Константин. Она твердо решила для себя, что всегда будет стараться больше, работать больше, учиться больше, прощать больше, понимать больше. И никогда ни что не заставит ее плохо подумать о Константине Евгеньевиче.