Текст книги "В ожидании полета"

4. Человек из комнаты и его друзья[237]237
  Музыкальная тема данного эпизода песня группы Coldplay – «Ladder to the sun»


[Закрыть]

– За тебя! И настоящий цвет твоих волос…обычный, хоть бывала и блондинкой, да кого я обманываю?! – Я хлопнул бокал с вином и огляделся по сторонам, утро, переходящее в день змеило воздух потоками запыленного солнца. – Большой обман, большое дело, – я уставился в экран – проснись, ведь это комбинация из двух, глаза голубые, которые лишь открываются и глаза карие, о которых так мало известно, но ты-то знаешь все, я нашепчу тебе на ушко, с такой тайной злостью, ведь я могу – это будет четвертого апреля две тысячи двадцать первого года, ты посмотришь ему в глаза и все случится. Это жестоко? Очень, но разве жизнь вообще не жестока?

Я поднялся и потянулся, я задумался о том, что грядет – ведь коли все есть мир меж пары ушей, то все это вполне реально. И он уже надевает халат, а он уже погружается в сон, последний сон того мира. Запоздало письмо. Я улыбнулся. Прошло почти полгода с тех пор как конечный пункт этого этапа пути был обозначен на карте времени и вот…дорога развертывается и фигуры движутся. Осталось-то всего ничего…

Я оделся и вышел в март, такой отличный от августа, что там. Но ведь и это ложь, куда я вышел? Я дунул и шторм всколыхнул волосы на его голове, разрывая терновый венец как хрупкое печенье.

– Жил один полководец, он ездил по широтам и долготам Китая. – Я улыбнулся. И пританцовывающей походкой поспешил пройти аллеями этого теплого, по-настоящему теплого дня. Туда где никто меня не ждал, но так хотелось улыбнуться. Смеяться под ленивым солнцем и собирать в кучку все нарисованные лица. Карнавал и мягкий взор, сквозь который пробьется время, и как это всегда и бывает унесет красоту, что была внутри, но умерла ребенком. Я усмехнулся. И взгляд другой, который я никогда не видел в живую, но который был столь соблазнителен, что меня уносило в даль развратных мечтаний. Ах. Я поклонился проходящей мимо бабушке, она с подозрением покосилась на меня, да-да, где ваша клюка, как там вас звали? Конечно, это была не простая сигарета. Ведь в вашем жалком мозгу все такое – черное и белое. Идите к черту, я не жалею. А вот те детки, да, конечно, я даже всплакнул, мои – мои детки, все уходят, да и они уже не дети. Время, время. Герр Уильям, чрез цимбалы и бури. Комбинация из двух, игра в четыре руки – второе и третье. Так должно быть. Найдет ли он? Найду ли я? Кто знает? Я оттолкнулся от земли и подпрыгнул, хлопнув в ладоши. Опля. Там и здесь. Одновременно, а почему собственно и нет? Кто сказал, что хоть что-то должно быть запрещено. Ну вот хоть…появись!

Темноволосая девушка подошла ко мне сбоку и заглянула в мои глаза.

– Зачем?

– Давно не виделись.

– Ты сказал тогда, что тебе еще нужно, как ты еще хочешь меня помучить?

– Никак, Эль, просто знаешь же, твой выход и все такое. У тебя есть траурное платье?

– Я приглашена?

– Когда нет факта, то нет еще и последствия. Тебя пригласят…скоро. Для тебя очень скоро, для меня…не знаю, надеюсь.

– Надеешься? Какой смысл в такой жестокости?

– Никакого. Я рад тебя видеть.

– Зачем тебе это?

– Захотелось поговорить, да к тому же пройдись со мной до…

– Докуда?

– До кафе…

– Так нужен спутник?

– Я нервничаю.

– Почему?

– Там девушка, которая мне вроде понравилась…

Она рассмеялась, горько, но рассмеялась. После чего взглянула с усмешкой на меня:

– Всесильный волшебник влюбился?

– Нет, конечно нет.

– Почему конечно?

– Потому что все это в прошлом и это лишь легкая щекотка нервов.

Она остановилась и взглянула на меня:

– Так вот как, смертный смертен в своей смертности?

– Пф, а впрочем, иди-ка ты к черту, все приглашены и у всех должно быть траурное облаченье.

– Я не стану тебе подыгрывать.

– Посмотрим.

Я засвистел, болтая руками и продолжая вышагивать к цели, которой уже нет, когда эти слова есть. Соединить одно с другим и вряд ли угадает кто, где здесь склейка – слова полуторамесячной давности сплетаются с сегодняшними словами, я вышел из комнаты, но ведь это не совсем я, я живу – тот я, лишь когда есть слова, но возможно, когда нет слов, то нет ничего. Да, посвистим, трель во имя священного пса и змеи сожравшей его бессмертие, прам-пам-пам. Да чтоб меня, а что? А почему нет – смотрите-ка кульбит делает девочка на качелях, прокручивается через себя на все триста шестьдесят градусов. Тьфу, откуда тут качели? Да знаешь ли ты где это «тут», тут есть то, что я говорю, и как Птах творю мир словом. Позвольте, сбрасываю шляпу и принимаю в руки, и с танцевальным па, ту девушку, которую так трудно было найти. О, да. Ты милая, милая станешь лицом той, что важнее всех других, прости за вольности с твоим лицом, ты безусловно красива, но ведь…да что там, кому-то же нужно самопреодоленье, а я это могу, не лично, но тут. Машу рукой, и ты улетаешь – туда, где ты грядешь, надежда всех моих мечтаний. А где-то там, тем временем…

Клок бумаги поднимается на ветру, туда, прямо в воздух, он летит над лесом, на северо-запад. Кусочек той записи, что так важна…что закинуло ее в небо, чья-то шутка? Чья-то воля, воля, почерпнутая сквозь все возможные преграды на пути, воля к жизни, пробивающаяся через понятие смерти, кусочек жизни которая была и которой уж больше нет, но это то, что останется от нее навсегда, в чьих-то руках, в чьем-то сердце, лети-лети.

Николай сонно сидит на кровати, хотелось бы ему не спать постоянно, слишком дурны его сны. Он молится пустоте, бубня себе под нос:

– Давай я не буду спать, до ночи, до отбоя…а до него еще несколько часов…ну не хочу я, ох, ах…

На обед была рыба

Лесенка к солнцу

Рыжие

Теперь рыжие волосы Кристины, она смотрится в зеркало. Этот новый день, ведь он что-то ей готовит, что-то готовит.

Константин запирает дверь квартиры. Нужно смотаться в школу, как противны ему эти заседания и эта дура директриса, по два часа перетряхивающая в своем гнусном ротовом отверстии банальность за банальностью.

– Ладно, схожу один разок, а потом нет уж, нет уж, не дождетесь больше.

На календаре тридцатое августа года две тысячи восемнадцатого от рождества пахана римского первосвященника. Тук-тук.

Александр кладет руку на колено Геле, та оборачивается к нему и слабо улыбается. В ее голове бьется мысль: «В этот год, в новый год в университете, может я сделаю что-то? Что-то доброе, что-то хорошее, ведь я так устала от всей этой грязи, я не хочу быть такой, пусть будет хоть что-то светлое, да, я смогу».

Даша аж покачнулась, легкий, но такой нацеленный укол в ее славной головке, где-то над правым виском.

– Девушка, вы в порядке?

Симпатичный парень, она отвечает ему улыбкой и прижимает пальцы к вискам, трет их. Он тоже ей улыбается, но…

«Нет, не теперь, раньше да, но не теперь. Мне кажется я взрастила в себе это чувство, да это была всего лишь легкая искра интереса, ну знаете, девушка положившая глаз на своего преподавателя…и это желание добиться, ведь он не ответил на мой призыв…но может я смогу выстроить что-то из этого – что-то настоящее, ведь он правда мне нравится, правда, никакого обмана. Константин Евгеньевич, я потянусь к вам, не отталкивайте меня и мир этот станет одним счастьем»

Тридцатое августа, Даша улыбается и идет по набережной.

Старуха хватает Сергея за руку:

– Ты встретишь девушку, облаченную в красное, страдание за улыбкой, глумливого певца и чистое зло…ты должен быть готов.

– Да-да, спасибо.

Сергей улыбается этому миру, скоро он вновь увидит Полину, ведь стали же они ближе. Все еще впереди.

Полина смотрит в небо, видит птицу, парящую над этой землей и видящую все что только возможно. Она раскидывает руки в стороны и закрывает глаза, что-то кончается, что-то начинается. Увидимся, милая.

Часы отбивают один пополудни, голос дородной женщины вещает над залом жмурящихся людей:

– И вот, этот мальчик, из девятого класса нарисовал свастику, мы должны! Должны!

Константин бормочет:

– Я должен свалить, черт, черт, когда она уже заткнется.

Кристина надевает черное платье, такое взрослое, и с ее рыжими волосами это смотрится так эффектно. Она ждет, она чего-то ждет. Тридцатое августа. Тик-так.

Паша думает, думает о том, правильно ли он живет. Что ему делать? Он хочет, хочет сделать этот шаг и открыть новую главу своей жизни. Но угораздило же его влюбиться в девушку, что не от мира сего. Ох. И эти странные ее слова. «Мы словно персонажи какой-то истории, но кто читает эту историю? И кто ее пишет?»

Елизавету охватывает порыв ветра, она смотрит вдаль. Это чувство, это всего лишь иллюзия, иллюзия. Но может вообще все иллюзия. Прими иллюзию в себя и ты начнешь жить, независимо от того, чем управлять ты не в силах. Но зачем кидаться в реку, зная, что не выплыть. Ведь имея что-то больнее терять. «Уже скоро» – выдохнула она. Да, уже скоро.

Алексей тяжело глядит себе под ноги. Какая глупость, как он там сказал вчера Кате?

«Может быть я люблю тебя». А что она ответила?

«Ой, не придумывай, не порти все».

Ему бы хотелось, чтобы все стало по-другому, чтобы все обрело смысл, но волны жизни накатывают на него и зовут вдаль, в путешествие в котором нет ничего настоящего, лишь глубокие воды вечного пути.

Константин пытается вспомнить девушку, что это была за девушка. Ведь была…высокая, с длинными золотыми волосами. Словно что-то в его памяти было украдено, но он сам легко готов забывать.

– Глупость какая, что-то видно мне приснилось…

– Константин Евгеньевич, вы чего? – подмигивает ему коллега с ряда перед ним.

– Да, нет-нет, ничего.

Тридцатое августа. Константин встает – собрание закончено. Кристина одевает туфли. Николай вновь зевает и думает «а может все еще можно поправить?».

5. На берегу моря[238]238
  Музыкальная тема данного эпизода песня группы Akron/Family – «Sun Will Shine (Warmth Of The Sunship Version)»


[Закрыть]

На берег моря накатывали пенящиеся валы. Босоногий старец и мужчина в желто-зеленом потрепанном плаще стояли на взморье, спиной к воде и взором к лесу.

– Марк, думаешь у нас получится?

– Правила всегда одни, ворота откроются совсем скоро.

– Тебя это устраивает?

– Что именно?

– Цена, которую необходимо платить за то, чтобы получить искомое.

– Ты же знаешь, мы смотрим со своей колокольни, но истина складывается из двух путей.

– Ох, Марк, не умничай ты, старый извращенец.

– Что это я извращенец?

– Да уж молчи о том, сам знаешь.

– Ну знаете… – Марк насупился и отвернулся от старца.

– Да не дуйся ты, все мы не без греха.

– Так мы сюда пришли, чтобы грехи почистить?

– Каждый раз с тобой одна песня, знаешь же зачем мы приходим.

– Почему именно я?

– Тебе предстоит большая работа.

– С кем?

– С…увидишь, главное храни ее, она наш главный шанс в этой истории.

– А проще все обставить нельзя?

– Простая история не укореняет свет в земных глубинах, чтобы осветить лоно земли, свет должен быть по-настоящему яркий.

– Как же ты иногда бесишь…

– Ну пожалуйся ему, когда он придет.

– И что я должен сделать – упасть на колени и как оглашенный орать «Валипоп молись за нас?!» Так что ли?

– Валипоп? Серьезно? Где ты этого набрался?

– Да заходил как-то в один храм там пьяненький священник вместо «Господь Бог» сказал «Валипоп».

– Лол.

– Лол? Да что с вами?

– Марк, шел бы ты в сторонку, если тебе что-то не нравится.

– Нет, я понимаю, вы ударились по хип-хопу, сладким сигаретам и чипсам с луком, но «лол» это уже через чур, вы же Бог в конце концов!

– Ой, как будто ты не знаешь, что быть Богом это не такое уж большое дело, просто опекать тот берег и стараться переводить туда их. А подлинная то сила в его словах.

– Вы когда-нибудь видели его?

– Его никогда, знаю только, что он стар. Старше всего.

– А тот, которого мы ждем тут, вы к нему близко подходили?

– Нет… достаточно посмотреть на него издалека, чтобы не забывать…

– А вы значит бывает забываете?

– Да, бывает. Вот хоть сейчас, думаешь мне нравится то, что должно произойти, чтобы открылись ворота?

– Мне точно не нравится, хотя…я же тогда в январе пытался его остановить.

– Да ты у него деньги на пиво вымогал.

– Пути апостольские неисповедимы…

– Плагиат, мать твою!

– Да я и сейчас пьян.

– Как всегда, все вы не дураки выпить.

– Петр не пьет.

– Вот я с ним на прямую и не общаюсь, как он три раза подряд кодировался.

– Ну а на кого хоть похож тот, кого мы здесь ждем? Вы хоть это знаете? А то я только чувствую на себе его взгляд…

– У него совиные глаза… Как-то я слышал песнь старика об этом, его еще нарисовали давным-давно на стене одной пещеры.

– Давайте сходим посмотрим, у меня все в порядке со светом, чего его ждать…

– Тссс…он идет.

Старец и Марк дернулись, их глаза обратились к лесу перед ними, в нем что-то двинулось, подошло к передним деревьям, ветвистое что-то слегка качнулось меж их стволов.

– Я… – начал было Марк и осекся. Волна теплого света пронзила его сердце, она обволакивала его, заставляя его слегка светиться. Перед глазами его предстала набережная и столик, за которым сидит девушка, она с надеждой смотрит в небо, вдруг что-то отвлекло ее, она опустила глаза и зрачки ее как будто расширились.

Голос зазвучал в голове Марка:

– Она рождена из света, она светлее всего на земле, тебе вверяю я ее, веди ее…она дорога к раю.

Марк сделал шаг вперед, нечто за деревьями поспешно отступило, волна тепла и света, исходившая оттуда стала спадать, таять в воздухе, оставляя после себя тепло в сердце, легкое покалывание в ушах, и вкус ванили на языке.

Марк выдохнул.

Старец обратился к нему:

– Ты слышал его?

– Да…слышал…

– Надеюсь он сказал тебе что-то важное и ты его понял?

– Вы не слышали?

– Нет только чувствовал.

– Да, я его понял.

– Это связано с тем, что я отправил зимой?

– Да, думаю, да.

– Мы должны провести по этой нити многих…

– Если они поймут…

– Хорошо, Марк. – Старик помолчал, а потом улыбнувшись спросил, – Марк, кто мы?

– Мы это мы.

– Да, но кто мы здесь?

– Мы всегда были и будем оставаться теми, кто мы есть.

– Здесь мы явленнее чем обычно и это меня беспокоит, я начинаю думать, что в каком-то смысле нами тоже могут играть.

– Это не отменяет главного – мы не пешки, мы магнит, мы сила, толкающая в определенную сторону.

– Но что если мы появились как отражение в зеркале, и он захватил нас? Теперь нас толкают по определенному плану, что если все так?

– Мы не должны сомневаться, мы вне рамок, мы другие.

– Но одно дело быть между строк, а другое быть вплетенными в них.

– Это не должно влиять на нас, наша задача не изменилась.

– Марк, мне тяжело. Я смотрю туда – за море и думаю, есть ли нам там место?

– Мы не должны думать о таком, наша задача подталкивать и вести, но не быть там самим.

– Это меня и беспокоит…вечный покой, тебе никогда не хотелось его?

– Нет, я не представляю его.

– В том и дело, мы сила, но мы тоже созданы и созданы определенным образом.

– Мы интегральны для всякого – в этом наша сила, мы не просто сцепление слов, мы необходимость.

– Иногда устаешь быть необходимостью.

– Как же быть нам, если даже вы способны уставать?

– Мне больно, Марк. Мы здесь, мы действуем, направляем и переправляем, но чего мы добились?

– Вы отправили послание.

– Я ли это был? Может мы и не нужны.

– Мы нужны – как полюс, противоположный иному. Есть он, а есть мы, а еще есть тот. Вся разница в том, что мы явленнее чем обычно…больше ничего не поменялось…мы должны служить.

– Мы проиграли эту часть партии – столик в зале…сияние бури…

– Вы сами знаете – нельзя путать путь и конечную точку.

– Да…но, когда по пути теряешь так много, многих – становится грустно и больно. Они не заслуживали этого.

– Нельзя спасти всех. Если конец пути будет счастливым – то это означает победу добра.

– Одно дело зваться тем, кем зовусь я, а другое – быть им. Я чувствую себя опечаленным.

– Вы знали, что так и будет.

– От этого не менее больно.

– Сдать одну часть игры, чтобы выиграть все – разве это плохо?

– Плохо, потому что в каждой части игры мы жертвуем кем-то.

– Их могло вообще не быть.

– Но они есть и что им уготовано?

– Ноябрь.

– Да, ноябрь, это меня и пугает. Как думаешь – может ли он существовать для нас?

– Мы вне законов мелодии, мы за ее пределами – так что ноябрь не может быть для нас предназначен.

– Так же, как и то, что за морем.

– Мы иногда там бываем.

– Но не можем там остаться, в этом беда, вечное упокоение сердца не для нас.

– Нам нужно быть сильными, вы так расстроены текущим счетом в игре?

– Марк, твоя проблема в том, что ты видишь это как игру. Это отражение в зеркале и это борьба не на жизнь, а насмерть. И пока что он вырывается вперед.

– Но есть два послания.

– Да, одно я отправил по ветру, другое в ее письме. Но смогут ли они понять и главное даст ли он ему спастись?

– В обратном порядке

– Пусть так, Марк, но это столь тонко, что я боюсь они не поймут, а он…вдруг он передумает.

– Нам нужно помочь этому свершится, надо чтобы они поняли, надо чтобы любовь восторжествовала

– Но вдруг прав тот и в мире нет любви?

– Вы не должны сомневаться, нам предстоит еще долгая борьба. Как с лентой?

– Слова сказаны, она подарена.

– Она наша вторая надежда. Или первая?

– Красный двойственен, ты сам это знаешь. Она – песнь доброты, но сможет ли доброта перерасти в нечто большее с его стороны?

– Он отражение – смог бы тот?

– Нет, но его сердце добрее, чем может показаться.

– Но хватит ли этого?

– Я буду верить в это, но на всякий случай у нас есть второй красный.

– Но его обвивает синий и белый.

– В том и проблема, тот шепчет ему…сейчас он владеет его рукой… Марк, мы должны верить в доброту иначе все не имеет смысла, все закрывается и открывает дорогу добру, чтобы не происходило.

– Она скоро появится?

– Очень скоро.

– Почему мы так бьемся именно за него?

– Это стержень всего и тут наше поражение будет означать полный провал.

– Значит мы должны оставить как можно больше знаков?

– Да, знаков, он не даст прямых – он одурманен, но он хочет хорошего исхода, но решающая битва развернется не в его сердце и уме, а в их.

– Я не хочу, чтобы мы проиграли.

– Мы сделаем все, что в наших силах.

– Значит вы верите, что может удастся?

– Это будет очень сложно… Пора идти, Марк. Которое сейчас число тут?

– Тридцатое августа, – Марк улыбнулся.

6. Кристина[239]239
  Музыкальная тема данного эпизода песня группы R.E.M. – «It's The End Of The World As We Know It (And I Feel Fine)»


[Закрыть]

– Константин Евгеньевич! – Кристина приветственно замахала ему. Он шел из гимназии, ведь так? Наверняка. В ней боролись два чувства – страх, что после того поцелуя он не откликнется на ее зов, хоть на ее сообщения он отвечал приветливо, но там она не затрагивала той темы, и надежда и даже вера в то, что она смогла, то, чего она так желала уже не уйдет от нее. Константин поднял руку в приветствии. «Сейчас или никогда» – сказала себе Кристина. Она побежала к нему, он стоял удивленный, но улыбающийся, смущенно, но в тоже время радостно. На ней было то самое черное, изящное платье и прозрачные колготки с туфлями на низком каблуке. Она подбежала к нему и обняла. Крепко. Как бросаются в объятия любимому человеку, которого давно не видели – несколько часов или несколько недель, не важно. Она боялась, что он отстранится, отвергнет ее ласку, такую наивную, такую искреннюю. Но он лишь стоял, погруженный в ее объятия, а затем – его левая рука легла ей на спину, прижимая ее к нему, а правой он начал гладить ее по голове. Школьная, детская любовь, так можно было подумать про Кристину в эту минуту, но она была счастлива, она снова видит его – вот он, живой, вернувшийся из своей поездки, а до занятий еще два дня, но разве это вообще важно? Теперь она не отпустит его – теперь он ее. Навсегда. И не важно, что он скажет. Его ответное объятие, пусть даже с налетом чего-то отеческого означало, что он рад ее видеть. Кого еще бы он обнял из их гимназии, нет, никого, только ее. Только Кристину. И все остальное не имело никакого значения. Она отстранилась, с сожалением, ведь ей хотелось стоять так всегда, и пусть все смотрят, пусть это выглядит странно – разве это важно? Она шла к этому, этого она хотела. Он не отверг ее после того поцелуя и это доказывало, что все хорошо и будет хорошо всегда. Это как решить ребус, как найти выход из лабиринта – всего лишь нужно соединить две точки на бумаги, но первая точка уже стоит, а вторую она видит и сможет провести линию до нее. Во что бы то ни стало. Отстранившись она взяла его руку, она не обвисла безвольно, не попыталась вырваться из ее пальцев, напротив, он пожал ее руку, принял ее прикосновение. Она потянула его за собой:

– Пойдемте со мной, Константин Евгеньевич! Я так давно вас не видела, вам наверняка есть столько всего рассказать, а я хочу все это услышать. Не беспокойтесь, мама сегодня на работе, а потом идет к подруге на ночь, можно сидеть сколько угодно, я так по вам скучала.

Он был словно отрешен от мира, позволяя вести себя – просто ли он был не в себе, принимал неизбежное, отдавался на волю рока, кто знает. Его мысли закрыты. Нам их не узнать. Но он произнес:

– Кристина, а это разве удобно?

Кристина вдохновенно защебетала:

– Ну конечно мне удобно, что…вы такое говорите? Вы самый желанный гость для меня!

– Прямо уж самый желанный? – улыбнулся он. Понял ли он слово «желанный» в том смысле, в котором употребила его она. Но он идет, он улыбнулся, не отнял руки и не бежит из-за того поцелуя. Они вошли в подъезд, да, он шел сам, но Кристина не отпускала его руки, потому что…она была такой теплой и ей так хотелось держаться за него. «Я хочу держать тебя за руку» – как в известной песне. Она втащила его в квартиру, но не повела на кухню. Кухня слишком отстраненна – слишком постороннее это место. Она усадила его на свою диван-кровать и подкатила маленький столик, осведомившись:

– Вам же кофе, с сахаром?

– Ты запомнила с одного раза? – удивился Константин. Это «Ты» согрело ее сердце.

– А у меня вообще хорошая память…во всяком случае на важные вещи, – смущенно добавила она. Константин внимательно посмотрел на нее. Кристина побежала на кухню, начала греть чайник и тут же сняла с себя колготки, так ей было просторнее. Вскоре она вернулась с двумя чашками кофе – да, в этот раз она тоже решила пить кофе и тоже с сахаром.

– Кофе подан!

Константин рассмеялся, но она не обиделась:

– Не нужно мне так услуживать я всего лишь заблудившийся в дороге странник, которого держат на работе неизвестно почему.

– Вы совсем не такой!

Кристина пересела на кровать рядом с ним, ее плечо касалось его, он внимательно посмотрел на нее, нерешительно, непонимающе.

– А какой же я? – горько усмехнулся Константин

– Константин Евгеньевич, не смейтесь надо мной, разве вы не понимаете какой вы для меня?

Он погладил ее по голове. Светлые, рыжеватые волосы, вновь перекрашенные, он не узнавал ее, но это была она. И не она, одновременно. Повзрослевшая, борющаяся с собственными демонами. Он продолжал гладить ее по голове. Она вскинулась:

– Не делайте так!

– Почему? – опешил Константин.

– Если я для вас маленькая смешная девочка, то лучше мне не быть для вас кем-то вообще.

– Нет, ты не такая

– А какая?

– Я не могу понять.

Кристина отпила из чашки кофе:

– Сказать вам?

– Скажи.

– Я взрослая, не смейтесь! Если вы засмеетесь, то я пропаду!

– Я не буду смеяться.

– Я такая благодаря вам. Вы перевернули все во мне. Вы вырастили меня. Вам не понять – как это.

– Как что? – сбивчиво ответил Константин.

– Как ждать похвалы, да хотя бы обращения на «ты». Как обидно слышать насмешки от вас. И ото всех окружающих. Ведь все остальные знают. Знают все, только вы делаете вид, что этого нет! Я не виню вас, вы там – на вершине, вам не зачем знать, что терзает маленькую, глупую дурочку. Но я могу измениться. И я бы сделала это ради вас.

– Кристина, ну что ты такое говоришь?

– То, что у меня в мыслях уже долгое время. А вы, продолжаете считать, что это глупости маленькой, запутавшейся девочки?

– Кристина, я совсем так не считаю!

– Считаете, вы не ставите меня ни во грош, я просто смешная дурочка, над которой можно посмеяться, когда становится скучно!

– Кристина, еще раз, это совсем не так!

– Не так, но делали вы это именно так.

– Прости меня, если я заставил тебя так считать…

– Думаете мне нужны ваши извинения?

– Я не знаю, я не имею права рассуждать, что кому нужно, ведь я не знаю, что нужно мне самому.

– Не знаете? Так узнайте! Посмотрите на меня! Я вам не нужна?

– Кристина…

– Пусть это будет тысячу раз неправильно и две тысячи раз предосудительно, но разве вы не понимаете?

– Что?

– Вы! Вы! Нужны мне вы! Сейчас, завтра, всегда и не смейтесь, что мне всего лишь пятнадцать лет! Что это меняет? Думаете я могу передумать? Другие девочки могут. А я смотрю на вас и восхищаюсь вами уже два года, а год назад до меня дошло, что это значит…Константин Евгеньевич…вы можете расхохотаться мне в лицо – но я люблю вас, я не любила никого до вас и не полюблю никого после вас. Я говорю сбивчиво, я шепелявлю, и я смешно хожу и мне всего пятнадцать лет, но вы думаете, что я не могу говорить то, что является правдой? Разве я заслужила этого? Чтобы обо мне так думали. Я знаю, что вы не поцеловали меня в ответ тогда – три месяца назад и знаю, что смутила вас. Но сейчас все по-другому. Вам решать, что со мной будет. Вы единственный с кем я могу говорить. Подруги? У меня их фактически нет. Мама? Ей на меня плевать. Но вы…вы…все что есть в моей жизни прекрасного связано с вами. Вы снитесь мне, Константин Евгеньевич, я думаю о вас постоянно. Знаете, как долго тянулись эти месяцы? Я даже думала вы ненавидите меня за то. Но лучше ненавидьте меня, чем просто считайте меня глупой, маленькой девочкой, этого от вас я не смогу выдержать. Константин Евгеньевич, я люблю вас. Мое сердце разрывается три раза в неделю, когда вы уходите и сейчас, когда я сказала все это, оно может не выдержать, если вы уйдете, не уходите от меня, вы нужны мне.

Кристина отставив чашку остывающего кофе потянулась к нему и поцеловала его. Это был не тот неловкий, пьяный поцелуй как три месяца назад, а поцелуй настоящий и он на него ответил.

– Константин Евгеньевич, вы это все что мне нужно в этой жизни и так будет всегда и не смейтесь, что это говорит глупая пятнадцатилетняя девочка. Мне нужны только вы. И если вы не останетесь сегодня со мной, я не выдержу. Весь прошлый год я пыталась показать вам это, но вы же не слепой, разве вы не увидели этого. Пусть это будет неправильно, мне все равно, и никто не узнает, но я хочу быть с вами. Хочу радовать вас. Я никого не любила до вас и никого бы не полюбила. Если вы скажите, что не любите меня, я вам не поверю, если отвернетесь, то я решу, что вы делаете это через силу. Константин Евгеньевич, я люблю вас и как еще я могу показать вам это?

Он сидел напротив нее как громом пораженный, а она смотрела на него. Кристина чувствовала, Кристина знала, что она победила – долгая игра подошла к концу, а теперь ей оставалось отдаться этому воздушному потоку и пусть будет, что будет. Она готова была оторваться от земли, взлететь в безвоздушное пространство…все равно, лишь бы рядом с ней был он, лишь бы можно было обнимать его, прижиматься к его груди, целовать его, каждый раз как в последний, ведь так могло и оказаться. Ей было все равно – она потратила столько сил и в это мгновение он должен услышать ее, почувствовать ее любовь, обнять ее крепко-крепко и не отпускать. Держи меня крепко, вот что хотелось ей сказать ему, иначе я упаду и буду падать до тех пор, пока не разобьюсь – моя любовь вознесла меня так высоко, но летать одной мне не под силу. Только если рядом будешь ты. И не важно все остальное в мире. Кто еще распахнет перед ней объятия, кто еще прижмет ее к себе, до нее никому нет дела. «Только ты и только навсегда, а все остальное уже не имеет значения» – подумала она.