Текст книги "В ожидании полета"

3. Кристина[38]38
  Музыкальная тема данного эпизода песня группы Yes – «Love Will Find a Way»


[Закрыть]

Она вошла в кабинет истории. Не его кабинет истории. Но здесь будет его история. Так все запутано, но у него нет своего кабинета и вряд ли будет, учитывая, что ему плевать на свое положение. Взгляды уже собравшихся одноклассников взметнулись к ней, с удивлением, с любопытством. Изменения произведены. Тезис, антитезис, синтез. Раз решившись, она постарается исполнить начатое, а значит надо меняться. Как? Она еще точно не продумала. Было только это чувство, толкающее ее вперед. Заслужить. Получить. Обрести. Чтобы обрести признанье в наше время, потребно честь и стыд отбросить, словно бремя. Но пока что это тайна. И прежде всего тайна от него самого. Они же любят таинственность и загадочность? Она не будет больше миленькой, смешной девочкой. Она уже ею не являлась.

Она уселась за свою парту на первом ряду, она не поздоровалась с ним. Его взгляд также был удивленным. А теперь еще и расстроенным. «Я не поздоровалась с вами потому что вы заслужили мой гнев и потому что я испытываю к вам прямо противоположное, но я никогда не получу этого в ответ, если буду играть по вашим правилам, теперь правила устанавливаю я».

Все смотрели на ее волосы. Да, она перекрасила их. Сложно оказалось уговорить маму сделать это впервые, но это был ее первый шаг, первый шаг в сложной партии девизом которой было «Я не такая как Вы думаете». Ее каштановые волосы исчезли, теперь они были ярко-рыжими, только серые глаза блестели по-прежнему. Да и то, не по-прежнему, увереннее, целеустремленной. Она больше не маленькая девочка, ждущая подачек, она теперь девушка, все еще маленькая, но требующая к себе другого отношения.

Урок начался. Константин Евгеньевич что-то рассказывал, она же слушала очень внимательно, в то же время придавая себе скучающий вид. «Уколоть, задеть, вот мой шаг на сегодня». Наконец Константин Евгеньевич не выдержал:

– Вы так сильно напились, что вас перекрасили?

– Я не пила, это мой новый цвет, – голос холодный, она старается избавится от своего детского шепелявещего говора.

Константин Евгеньевич выглядит обескураженным. Он ожидал протестов, он ожидал обиды, но только не холодности и отстраненности:

– Вам очень идет, очень красиво, мне нравится, это красиво, что будь мы в Токио, я обязательно прошептал бы вам чудесные последние слова, – в ее сердце зажигается огонек. Похвала, комплимент, это то, что ей нужно. Но этого все равно мало.

– Это временно, скоро я перекрашусь.

– Зря, очень зря, – он выглядит расстроенным. Так ему и надо. Не подачка в виде одного комплимента нужна ей, ей нужно намного больше, и она получит это, даже если ей придется притворятся, скрывать свои истинные чувства, если придется быть жесткой, если придется отталкивать его. Она пожимает плечами, ей нет дела до его «зря», так она хочет ответить ему этим жестом. Придет время, обязательно придет время и познаете истину, и истина сделает вас свободными. Но время это еще не пришло. Еще слишком рано.

Идет урок. Он задает вопрос. Она спокойно поднимает руку и отвечает. Правильно. По-настоящему правильно, без всяких натяжек и помощи. Она получает свою «отлично» не потому что она маленькая смешная девочка, а потому что она может. Он говорит:

– Молодец. – Она молчит в ответ. Константин Евгеньевич кажется сбитым с толку. Он не в своей тарелке. Он словно Нарцисс, увидевший в реке чужое отражение и потому словно громом поражен. Но это ей и нужно, он должен увидеть там сначала ее, чтобы затем они могли любоваться на свое общее отражение. Урок заканчивается, и он подходит к ней:

– Что это с тобой сегодня? Если я обидел тебя в прошлый раз, то прости пожалуйста, я совсем этого не хотел.

Ей хочется сказать: «Мне все равно если вы будете меня обижать, мне все равно если вы будете делать мне больно, главное, как вы это будете делать, кем для вас буду я. Я не согласна с ролью, которую вы мне отвели, я сама перераспределю роли, и моя там главная, как и ваша, я буду слушаться вас, но сначала вы услышите меня, вы услышите, что у меня тоже есть голос». Но она отвечает:

– Нет, все в порядке, до свидания.

Она выходит из кабинета и идет на следующий урок. Одноклассница, не подруга, а так, приятельница – Даша, подходит к ней:

– Классный цвет волос. А что это ты такая была на истории? – Хитро улыбается. Они все знают, они смеются над ее детской влюбленностью, а он о ней даже и не знает. – Это все потому что у него появилась девушка? – Даша смеется. Да. Социальные сети быстро разносят новости. У Константина Евгеньевича снова появилась девушка – какая-то Яна. Но это ничего не значит для Кристины, это мелочь. Пусть эта девушка будет с ним сейчас, что меняет это для нее? Этот умилительный максимализм, принимающий форму обреченной решимости, что может устоять перед ним? Пусть эта девушка, эта красивая картинка стоит рядом с ним, такая высокая, такая красивая. Но она сумеет все это преодолеть. Любовь найдет путь. И пусть будет сложно, пусть будет временами даже больно, разве ее это остановит? Нет. Ни за что. Она приняла решение. Можно ли доверять решениям, принятым в четырнадцать лет? Обычно нет. Но иногда в них оказывается вложена вся сила прошлого, настоящего и будущего и тут держись покрепче за свою кровать, потому что твой деревянный домик сорвет с места ураганом, закружит и отнесет в волшебную страну. Даша не успокаивалась в своих подколках: – что все дело в этом? А ты чего хотела? Разлад в царстве истории? Подходить к влюбленным когда они ссорятся смертельно опасно, так? – Даша звонко рассмеялась, но ее смех быстро оборвался, Кристина резко развернувшись, свободной от сумки рукой влепила Даше пощечину. Даша охнула и готова была вцепиться в волосы, в рыжие волосы, Кристине, но проходившая мимо учительница быстро и ловко блокировала их конфликт, она схватила Кристину за руку и принялась подталкивать ее:

– К завучу, немедленно к завучу.

Кристине было обидно. Не смейте смеяться надо мной. Не смейте смеяться над тем, что для меня так важно. Я готова ждать год, я готова ждать два, но я дождусь. Настоящий разлад был раньше, не теперь, теперь он будет преодолен. Она больше не будет смешить его. Пока что. Потом пусть смеется, пусть забавляется, но только потом, когда она будет знать, что он относится к ней со всей серьезностью, которую она заслуживает своей решительностью и силой воли. Она готова пропустить последний урок, она готова слушать нотации, она готова слушать смешки над собой, готова ждать свою маму с неизбежной, для той, истерикой. Она готова на все, ведь главное она для себя уяснила. И она начала сдвигать стену между собой и ним. Да, сначала придется трудно, а ему будет больно, но пусть ему будет больно, как больно и ей. Пусть из этой боли вырастет что-то значительное, что-то крепкое. И тогда никакие Яны не будут для нее помехой, они окажутся отметены в сторону разыгрывающимся ураганом. Ему понравились ее волосы? Это приятно. Но этого мало. Ей мало, чтобы ему нравился цвет ее волос, цвет ее глаз, ее походка, ее лицо и ее фигура. Она хотела, чтобы она нравилась ему сама по себе в своей целостности, в своей решительности нравиться ему. Это глупости, так бы сказал кто-нибудь, имеющий возможность посмотреть на все это со стороны. Но он бы отступил в сторону, увидев сколь много решительности и напора в этой маленькой, невысокой девочке, только-только, становящейся по-настоящему девушкой.

4. Паша[39]39
  Музыкальная тема данного эпизода песня группы The Smoke (UK) – «My Lullaby»


[Закрыть]

Самолет отрывался от земли, многим не нравится это чувство. Но Паша относился к нему как к естественной данности, мир спешащий вперед, предъявляет к тебе требования, требования скорости, и бояться летать на самолетах это страшная глупость. Да и вообще живи так, как будто ты сейчас должен проститься с жизнью, как будто время, оставленное тебе, есть неожиданный подарок. Рядом сидела Елизавета, она была в пальто, а шапку сняла, попав в самолет. Она по прежней своей привычке рассматривала все с какой-то отчужденной строгостью. Строгость нрава у женщин – это белила, которыми они оттеняются свою красоту. Кто сказал? Паша же смотрел на нее. Ее строгость не рождала в нем страха. В каком-то смысле он восхищался ей. Он почти ничего не знал о ней, но она здесь, она летит с ним в Москву – на митинг, в то время как его другие друзья – Саша, Дима, прочие, горазды болтать, но не готовы сделать хоть что-нибудь. Паша задумался о Елизавете. Что он о ней думает? Или что чувствует к ней? Да, как уже было сказано, он испытывал некое подобие восхищения ею. Но в тоже время ее строгость, странность речей отталкивала его. Конечно, думал он, он бы не стал влюбляться в нее, да он вообще не хотел ни в кого влюбляться. А в нее…уж тем более. Она казалась такой холодной и отстраненной, словно принцесса, замороженная злым колдовством и спрятанная в башне замка своего отца-короля. Паша улыбнулся, что за вздор лазит в его голове. Елизавета молодец, она готова что-то делать, в эти холодные дни, хоть как-то поднять голос против несправедливости. Ничто не должно свернуть нас с пути к свободе. Но чего он ждал? Все произошло в точности, как и можно было предсказать, власть не позволила принять участие в президентской гонке хоть кому-нибудь, кто не вписывается в ее рамки, хоть кому-нибудь кто, либо еще не выжил из ума, либо никогда его и не наживал. Путь до Москвы более четырех часов. Его надо как-то скоротать, но общение с Елизаветой…она была в нем словно не заинтересована, а сам он даже как-то стеснялся ее суровости, хоть она и была лет на пять-шесть его младше:

– Как думаешь все пройдет?

– Как обычно все проходит

– Извини, а можно поконкретнее?

– Скандирование «Мы здесь власть», речи, которых никто почти и не расслышит, сотрясение воздуха, попытки сдвинуться с места, а в ответ на это аресты и заключение на пятнадцать суток.

– Сотрясение воздуха? Прости, но я в очередной раз тебя не понимаю. Если для тебя это все не более чем сотрясение воздуха, то зачем ты здесь, зачем тратишь деньги на билеты до Москвы и обратно, зачем идешь на митинг?

– Потому что так надо, во-первых, а во-вторых потому что это расшатывает каменные границы несправедливости, в которые мы все заключены.

– Значит все же не простое сотрясение воздуха?

– Простое, но даже если ты не можешь ходить, то должен пытаться ползти к своей цели, даже если тебе известно что все тщетно, ты должен стараться и бороться за то чтобы….чтобы сделать все не таким мрачным. Хотя для меня все это крайне мрачно.

– Почему?

– Просто знаю это, извини, я не лучший собеседник. Тебе бы, наверное, было приятнее поговорить с кем-нибудь другим, не со мной.

– Нет, мне приятно говорить с тобой, – это была неполная правда, но Паша поймал себя на мысли, что значительная доля правды все же заключена в его словах. С ней было сложно, очень сложно, но…она была такой неординарной.

– Правда?

– Да.

– Почему?

– Потому что ты говоришь правду, в твоих словах нет лжи, приукрашенных фактов, попыток скрасить действительность

– Что же в этом хорошего? Почему тебе это нравится?

– Потому что мне нравится правда

– Тебе нравится правда?

– Да, правда, доброта, честность – это самое лучшее и прекрасное, что существует в этом мире.

Лицо Елизаветы напряглось в странном выражении удивления, затем она цинично усмехнулась:

– Это только если в этом мире вообще существует что-то прекрасное.

– Я знаю, что оно существует.

– Почему? Откуда?

– Просто знаю и просто верю.

– Это совсем не так очевидно…

– Значит я предпочитаю видеть не самые очевидные вещи, как правило, что-то прекрасное прячется, скрывается, его приходится искать, стараться ради него, но эти старания оправдываются этим самым прекрасным.

– Значит ты способен увидеть справедливость за несправедливостью?

– Думаю, я могу. Я не все могу, но я стараюсь. Знаешь, сотри случайные черты, и ты увидишь – мир прекрасен.

Елизавета выглядела почему-то удивленной, словно речь этого, во многом постороннего человека чем-то увлекала ее, удивляла и поражала:

– Ты способен увидеть справедливость и красоту за бросанием камней в «омон», за закручиванием людям рук за спину, за разбитыми лицами и несправедливыми задержаниями?

– Я верю в то, что в конце концов несправедливость рушится под собственным весом, что на ее место может прийти что-то светлое и прекрасное

– А как на счет тебя самого? Есть у тебя что-то светлое и прекрасное?

Паша смутился, на секунду ему даже подумалось, что Елизавета почти что заигрывает с ним. Но это же невозможно, она такая строгая, отстраненная.

– Знаешь, когда-то у меня было такое, но я потерял это. По своей вине. Не думаю, что я могу доверить себе что-то светлое снова. Я недостаточно хороший человек для этого, я…я просто боюсь этого.

– Обычно так говорят трусливые люди.

– Я не трус. Я имею смелость признать, что не способен сделать кого-то счастливым, если ты об этом. Но я стараюсь чтобы всем было хорошо, я постоянно стараюсь делать что-то честное и доброе.

– Правда?

– Да, я надеюсь во всяком случае на это.

– Надежда это уже не так плохо, надежда есть и у тех, у кого больше ничего нет, но может тебе лучше постараться все же побольше и дать себе шанс?

– Я не готов к такому.

– Я тебя понимаю, я бы тоже не смогла дать себе шанс, когда вокруг все бессмысленно и темно, значение имеет лишь то, что ты стараешься чуть развеять этот мрак, а отношения…это не для меня. Точно не для меня.

Паша с удивлением посмотрел на Елизавету – такая молодая, такая красивая и тоже закрытая сама в себе, отгородившаяся от мира, ради самого мира.

Самолет летел, он будет лететь долго, а Паша и Елизавета будут молчать. Он был неинтересен ей, а она была для него странной загадкой. В Москве будет снег. Будет стечение толп людей на проспекте, будут лозунги, которые ни к чему не приведут, но которые нужно озвучивать, будет попытка сдвинуться с места, будет жестокость, будут заломленные руки и разбитые лица, будут люди, отправляемые в тюрьму в специальных машинах. Среди них будет Паша, а рядом с ним будет Елизавета, которая ловко сумела оттолкнуть его, чтобы ему по голове не ударили дубинкой. Они будут ехать в молчании, когда остальные будут протестовать. Они будут ехать под холодным небом, словно ожидавшим, что так все и будет, словно ожидавшим, что злость и жестокость будут плясать под снегопадом, что доброта и красота не воцарятся сегодня. Как возможно не воцарятся никогда. Только не здесь или только не сейчас.

5. Я[40]40
  Музыкальная тема данного эпизода песня группы The Beatles – «And Your Bird Can Sing»


[Закрыть]

Щелчок пальцев был произведен. Совпадение или неизбежность. Я так хотел отложить это на как можно более долгий срок. Да мне вообще не хотелось этого делать. Словно арестован за преступление, которого еще не совершал. Щечки Кати зарумянились от морозца. Она, кстати, симпатичная девочка. Я одернул себя, есть же Яна. Да и у меня есть Дело. Но если возможно жалеть всех, никого не любя, то почему невозможно любить всех, никого не жалея? Катя не была прекрасной девушкой с зонтиком с картины Моне. Я так люблю Моне. Оторвавшись от нее взглядом я на секунду задумался о депрессивных волнах, что вновь стали накрывать меня темными вечерами. Взгляд мой вернулся к Кате. Она была одета в теплый, светлый, почти розовый пуховичок, шея ее, к счастью, отнюдь не могучая, была обернута красным шарфом, а на голове была также красная шапочка. Я отнюдь не волк и не собираюсь тебя есть. Хотя в каком-то смысле…В каком-то смысле, у тебя есть Яна и ты пообещал себе стараться, ну что за свинство? Я улыбнулся ей:

– Вот так встреча, привет Катя!

– Здравствуйте, Константин Евгеньевич, теперь вас почти не видно, а жаль, – она состроила грустные глазки, как у щенка. А при каких обстоятельствах мы виделись раньше?

– Сегодня такой прекрасный день, снег, наконец-то, и довольно тепло, – когда не о чем говорить, говорят о погоде, но тебе же есть, о чем говорить, ты обещал, не упускай возможности. – Ах, Катя, я так рад тебя видеть!

– Серьезно? Это что-то новенькое, – удивилась, но в тоже время видно, что ей приятно. – Ну я без всяких сюрпризов готова сказать, что я рада вас видеть тоже и думаю, намного больше, чем вы меня, или вас одинаково приманивает все со светлыми волосами? – Я дернулся, не так уж мне нравятся светлые волосы, разве что Янины, но главное на лицо – наживка проглочена. Она не прочь будет поболтать, главное не наседать, главное действовать осмотрительно, главное завести ее в какой-нибудь бар с пивом, только не в наш бар. Ох чувствую себя маньяком-убийцей, гоняющимся за другими маньяками, а дома прилежно ждет милая подружка.

– Не хочешь прогуляться? – вот он, вопрос номер один из категории жизнь или смерть.

– Я не против – Катя прибилась ко мне, явно вознамерившись взять меня под локоть. Интересно, пожалевшая Николая Яна одобрила бы и это? Как-то это неправильно, но на что не пойдешь ради своей страны. То есть друга. Я взял Катю под локоток, она глядела вперед, явно довольная, может подумала, что я к ней подкатываю? А что тут еще подумаешь, конечно. Ох, грехи наши тяжкие. Мы шли по улице беззаботно болтая. Снег сбивался в небольшие сугробы, уютно украшавшие вечернюю улицу. Мило болтаем. Так. Вот будет номер, если она не пойдет в бар или пойдет, но так и не заговорит об интересующей меня теме. Получится как будто я ее на свидание сводил. Да…

– Не хочешь зайти, можем пива выпить? – осведомился я около оказавшегося рядом барчика, а что, зачем оттягивать дело, тратя время на эти прохаживания, еще и увидеть может кто-нибудь, кому совсем необязательно это видеть. Яна дома, я точно знаю, но ведь она девочка со-ци-о-ли-зи-ро-ванна-я, у нее есть друзья и подруги, а они, хотя бы внешне меня да знают.

– Да, зайдем, а можно обращаться к вам на «ты»? – Мне совсем не хотелось, чтобы она обращалась ко мне на «ты». Я чувствовал, что словно попадаю в какую-то западню. Да и почему я так стремлюсь помочь Николаю, сама просьба его какая-то дурацкая, нелепая, что она мне может рассказать? Да и с чего вдруг? Вот мило беседуем, а тут уже она выбалтывает секреты своей мертвой подруги. Так что ли? Ну бред же.

– Можешь, – ответил я с обреченностью висельника, одновременно распахивая перед ней дверь в бар. Еще ведь и платить за нее придется. Чистое свидание. Я чувствовал, что подвожу, обижаю Яну. Но…была ли помощь Николаю единственным моим мотивом, не ощущал ли я приятной дрожи от прохождения по парадной улице за ручку с симпатичной, молодой девушкой. Она ведь, кстати, на год младше Яны. Разве не приятно мне было это ее «ты». Что со мной не так?

Мы уселись за столик в уголке бара и заказали пиво и какую-то закуску, все это не важно, важно помочь Николаю, хотя, смотря на Катю, я сомневался, что от нее может прийти какая-то помощь. Да придет спаситель. Фигня конечно, хотя, как попытка лучше всего остального. В баре играла уютная, нравящаяся мне музыка – «I Let the Music Speak», да, дать бы музыке говорить, а самим молчать. Хорошая же мысль. Я посмотрел на Катю, она смотрела на меня игриво, на ней было черное платье, сапожки быстро оттаивали от налипшего на них снежка. Пф…снежок.

– Как ты поживаешь, Костя, ой, так необычно так к тебе обращаться, – Катя приятно засмеялась, надо отдать ей должное, у нее правда приятный смех, но ее глаза, почему они такие лукавые? Не расставляют ли мне ловушку, когда это должен делать я сам?

– Я поживаю превосходно, у меня правда все очень хорошо, – да, так и надо отвечать, не только согласно протестантской этики, но и потому что это оставляет меньше зазоров для заигрываний, во всяком случае я надеюсь на это или я надеюсь на прямо противоположное? Что со мной не так? – А вот как поживаешь ты? Теперь совсем тебя не видно, да и столько всего случилось.

Миленькое личико Кати поскучнело:

– Да все идет своим чередом, вот новую соседку мне наконец дали, а было даже здорово жить одной, хотя конечно это я тебе по секрету, так ведь говорить не следует.

– Да, происшествие было крайне неприятным…

– Да, когда я увидела ее, это было…ну как в плохом ужастике, не как в «Звонке», а как в….я не смотрю, короче, плохие ужастики, но было точно как в них, – Катя вновь засмеялась, нашла над чем смеяться, с другой стороны, это же огромный плюс, она явно не прочь поболтать на тему, которая меня интересует.

– Я был потрясен, когда мне об этом рассказали, – не упоминать имени Николая, раз она, по его словам, к нему не расположена. – Всегда печально, когда случается что-то подобное. Хочется, чтобы такого вообще не случалось, – я говорил искренне, мне было жалко Марину и тут я подумал, не послать ли к черту Николая, пусть оставит девочку, с которой сам в порыве пожелал расстаться, в покое, пусть мертвецы хранят свои тайны, оставим им хоть это. С другой стороны, голос внутри словно нашептывал мне – «но так все началось, может не будь этого события, не было бы ничего и Яны бы тоже не было, все началось с этого». Печально, когда вначале лежит что-то столь мрачное, может ли оказаться светлым то, что основывается на грусти и боли?

– Ну Марина была странной особой, знаешь ли, я бы ни за что не стала рассказывать об этом этому вашему Николаю Сергеевичу, меня от него вообще воротит. Но тебе я бы рассказала. Но не просто так, – вновь лукаво-игривый взгляд ее голубых глаз, когда она улыбается она становится невероятно милой, но этот взгляд…не слишком ли он циничен?

– Не просто так, это как? Я должен пройти по университету голым? Помилосердствуй – сейчас уже зима, холодно!

– А что, летом бы прошел? Я должна очень внимательно обдумать этот вопрос. Но я о другом. Поцелуй меня. Я знаю, что ты встречаешься с этой своей…бывшей студенткой, но обещаю, никто не узнает, мне приятно твое внимание и может ты бы и так меня поцеловал, но я хочу, чтобы ты сделал это прямо сейчас.

Опасная просьба привела меня к предсказуемому итогу. Но так ли это плохо? Я должен думать об этом как о чем-то плохом, но у меня не получается. Сидя здесь и потягивая пиво, вдалеке от Яны, почему я такой? Почему я не могу махнуть рукой на все это? Так ли важен Николай с его играми в детектива? Почему мое сердце столь мягкое, что легко поддается на просьбу первой же симпатичной девушки? И это тогда, когда дома меня ждет хорошая, красивая, добрая Яна. Но она сама отпустила меня, благословила на это «задание», неужели она не могла предвидеть этого, неужели просто переложила всю ответственность на меня? Так тоже нечестно. Я не каменный.

Я потянулся к Кате. Ее губы и рот были полны вкусом пива, хорошего пива. Красивая девушка и вкусное пиво и пусть весь мир подождет. Я никому не давал обета. Я крепко поцеловал Катю. Она оторвалась от меня и посмотрела своим лукаво-игривым взором:

– Не переживай, это только сегодня, только сейчас, никто не узнает.

– Я хочу еще, но только сейчас. – Я произношу эти слова? Буду ли я ненавидеть себя позже. Да, конечно, буду.

– Вошел во вкус? Я не против, – она сама потянулась ко мне, и мы принялись целоваться. Да, это только сегодня, это все, потому что меня попросили. Я люблю Яну, но иногда бывает так тяжело. Катя вновь оторвалась от меня. – Так вот о Марине… Марина была той еще оторвой, этот ее роман с Николаем Сергеевичем просто комедия…