Текст книги "В ожидании полета"

2. Я[227]227
  Музыкальная тема данного эпизода песня John Lennon – «Watching the Weels»


[Закрыть]

День первый.

Я не успел купить билет. Автобус отправлялся лишь в четыре часа. Сидеть и посвистывать. Укулеле на коленках у девчушки. Парень, размахивающий руками. Я вышел и перешел дорогу. Железнодорожный вокзал. Поезд на Познань отправляется через 25 минут. Я не успею. Я добежал до поезда. Да, билет можно приобрести в поезде. Удобно. Сажусь в кресло. Женщина через проход барабанит по клавишам ноутбука. Шмяк-шмяк-шмяк, чечетка пальцев, что выписываешь ты, родная? О сколько людей изливают свои мысли без всякого смысла, если призадуматься, то все наши разговоры звучат как пьяный бред – так, отдельные всполохи мысли, и лишь когда мы пишем мысль наша приобретает стройность. Когда пишем…может и мне что-то написать? Хм.

Я открываю книгу.

Какую книгу?

Отпущение грехов.

Правда ли это?

Нет.

Поезд тронулся.

Отпущения не бывает.

Во сне мне явилась. Ой-ой, первый раз. Нет-нет, сэр, как можно? Я просто купил ей мороженного. Она облизала его. Нет-нет, ни в коем случае. Я застегнул пуговицу под подбородком. Нет-нет. Я не такой. Мороженое кончилось. Белое. Куплю ли я? Да, пожалуй. Жизнь риск. Нет-нет, я не буду гладить слишком низко. Так по головке. Она. Нет-нет. О чем это вы думаете, господин? Нет-нет. Просто скажу нет, когда на самом деле да. Так будет. То, что в голове то и правда. Поэтому нет-нет, а то, что будет происходить «на самом деле» …ну это же неважно. Так я всякому скажу. Она была без рубашечки? Нет-нет, просто в платье.

Кондуктор подошел.

О, вы сели в первый класс. Проехали тут два часа. Будете платить за этот билет или перейдете во второй класс? Конечно, я перейду во второй. Дешевле, а половину пути проехал в первом.

Поезд прибыл.

Прохладный воздух?

Нет. Было жарко. Тренировка.

Я потащился пешком?

Да, это правда. Далеко. И по центральной улочке утопающей в зеленую окраину города. Справа там был ботанический сад.

Зайду ли я туда?

Да, вечером. Город осмотрим завтра.

Администратора зовут Света. Она полячка?

Нет, она из Украины. Светлая шатенка с мелированными прядками. Симпатичная. Она сказала, что хозяйка не ответила на письмо потому что у нее похороны.

Кто-то умер?

Нет, все живы.

Ложь?

Вся вселенная пронизана ею.

Пока что. До второго пришествия.

Его не будет.

Готов ли я пристрелить птичку?

Да.

Как зовут птичку?

Ка-ка-ка. Ба. Египет. В тайне, как Сен-Мут.

Готов ли я?

Да, но понимаете ли, нет-нет.

Она писала?

Да.

Она спросила, как вы там, а потом сказала «я по вам скучаю».

Улыбнулся ли я?

Да-да. На фотографии у нее волосы морковного цвета и белая прядка, спадающая спереди, с левой стороны ото лба.

Представляю ли я?

Да, нет, нет, да. Сон и когда я просыпаюсь все оказывается совсем не тем, чем казалось.

Ножка?

Даже обе.

Нет-нет.

Я съел два куска пиццы.

Странные рекомендации от Светы. Серое домашнее платьице с голубыми карманами.

Хотелось бы мне?

Да, определенно да. Ведь все что происходить здесь, остается здесь.

Большой ли это шаг?

Если я сделаю это, то это навсегда. Пятнадцать. Тут полная ответственность.

В смысле?

Ну я же должен буду переводить ее через дорогу.

А как на счет отворота одеяла?

Она под ним?

Нет-нет. Только через 10 ½ месяцев.

Пицца обошлась мне в 12 злотых. Замученное лицо продавщицы.

В ботанический сад вход свободный.

Спокойно ли там было?

Да.

Я увидел девушку лет пятнадцати.

Девушку?

Нет-нет. Но только на людях.

Чмок.

Она смотрела на рододендрон.

Был ли это рододендрон?

Я не разбираюсь в растениях.

Акация?

Да.

Перевели?

Нет-нет, это было просто так.

Цветок в цветок.

Нет, нет.

Кант читал лекции по физической географии.

Что я читаю помимо романов?

Философия, история, социология, политология (в проекте), культурология, искусствоведение, география, экономика (нет-нет, звяк монетка), психология, много еще чего.

Я устал.

Хорошая комната.

«Шестое чувство» на польском.

Телевизор.

Даша написала.

«Вы много теряете»

Фотография в купальнике.

Да, я много теряю. Почему?

Потому что… нет-нет.

Я тоже по тебе скучаю.

Засыпаю.

День второй.

Я проехался в трамвае без билета.

Меня оштрафовали.

Я разнервничался.

Обидно.

Написал ей.

Тянет?

Нет-нет, я просто хорошо к ней отношусь.

Свернул программу осмотра города сегодня. Слишком разнервничался.

Света смеялась.

Она мне подмигнула?

Да-да.

Опять снилось?

Нет-нет.

Хрупкая и в моих руках.

Нет-нет.

Я буду любить тебя до конца времен.

Но только через 10 ½ месяцев.

Верю ли я себе?

Нууууу….пооооонимаете….конечно! О, да! Да! Еще! Еще! Ах. Нет-нет. Но конечно верю.

Надо серьезно все обдумать до возвращения домой. Сложный вопрос. Я нерешителен

Смотрел ли я футбол?

Да.

Выпил ли я пива?

Да.

Сбегал ли я за добавкой?

Я не успел, закрылся магазин и только также плещется река. Дважды употреблю.

Выиграли ли они?

Нет.

Где-то там был праздник. А я здесь.

У Даши красивые ножки.

Только ли у нее?

Нет-нет.

Увижу ли я?

Матушка, дорогая, не беспокойтесь, мы просто общаемся на серьезные темы. У вас такая умная дочь, нет-нет, ничего такого, я бы никогда! Конечно. Вы можете мне верить. Правда?

Нет-нет.

Что?

День третий.

Город был подернут словно дымкой.

Было жарко.

То дворец, в котором так и не пожил Вильгельм.

Рубил ли он деревья?

Да.

Срывал ли я цветы?

Один раз.

И еще один?

Нет-нет.

Ты снова писала.

Я ответил?

Конечно.

Книга любви – это книга обмана.

Кого я обманываю?

Пока что никого.

Верите ли вы мне?

Акация.

На острове где храм.

Там говорят встретились они.

Спознае, спознае.

Где мы встретимся?

Надо все продумать.

Я объясню тебе как доехать.

Ты приедешь.

Я поцелую тебя?

Пожалуй.

Что я сделаю еще?

Нет-нет.

Вечером Света зашла в мою комнату.

Упало ли платье?

Да.

Последний раз?

В каком-то смысле.

То есть следующие 10 ½ месяцев будет белый шум.

Нет-нет.

Яааааааа…..нитзарчтаонхесндеулаллкристину.

Пока твое сердце мокнет под дождем.

Как пошло.

Цветы танцуют.

Акация.

Прятки.

Начались?

Фактически.

Что?

Нет-нет.

О чем я думал?

О ней.

О ком это о ней?

О, конечно о Даше. Ведь она такая красивая и эти ее длинные ноги, конечно я думал о ней. Прямо как у Светы. Да-да, я думал именно о ней, а не о…

Нет-нет.

Я буду любить тебя пока не умру.

День четвертый.

Четвертый день.

Чух-чух-чух

Туууу

Туууу

Туууу

Совсем обезумел

Подпеваю перестуку колес

Где-то там есть Мариенбург

Но это если бы у меня был лишний денек

Под какую бы песню мне распеваться?

Ты призрак, ла-ла-ла-ла-ла.

Нет-нет, не под эту.

Вот под эту.

Какую?

Гданьск.

Там, где палил Шлезвиг-Гольштейн.

И начался крестный путь десятков миллионов людей.

Какой вокзал, оо, какой красивый вокзал.

Нависшее северное небо.

И где-то неподалеку плещется море.

Завтра съезжу в Сопот.

Ты призрак, ла-ла-ла-ла-ла.

Кто?

Черт, а правда кто?

У меня такое чувство, что я что-то забыл.

Или кого-то.

Кого-то важного.

С кем были связаны события минувшего года.

Вот только кого?

О, хостел «Mama’s and Papa’s»

Какая прелесть.

И впрямь.

Все под шестидесятые.

И какие милые люди тут.

Вечером было пиво, и парень что из Мексики вещал, что его прадед был братом Олдоса Хаксли.

Крепкий сон.

День пятый.

Проснулся ли я?

Воскресе господня породь что на песах на осле прииде во Ершалаим и рече я есть царь рода иудейского.

Вот начинаешь день такой фразой и чувствуешь себя уникальным.

Милый шведский стол под милую музыку.

И на поезде трясусь до Сопота.

Быша в месте сем боярин-кондуктор тянучи руку за билетом и ста у двери поезда сего и трижды возглася аки отрекся Петр у двери храма, что следуща останова Сопот.

Чистое небо.

Чайка летит, зажав в клюве оторванную руку.

Правда ли это?!

Се отроче иже с кедами приврати любо як на седьмицу пиите в церквах с отче Андреем.

Вру, вру я.

Милая чайка.

Чок чок.

Аллах.

По длине пирса шел он и в глазах его танцевало солнце возрожденное и не воссожранное змеем Апопом.

И се дщерь Намму что именована Инанна сошла во адские пороги и семь стражей сымали с нея одежды царские и повесила сестрица ея на гвоздь ибо не дано жизни превозмочь смерть.

А я просто выпил Лонг-Айленд в кафе и съел такой бутерброд – ну такой классный!

И направил стопы свои к вокзалу и поехал в Гданьск назад.

Какая же мерзкая оказалась там кафешка, недалеко от хостела.

Дуры.

Почему?

Потому что Авраамушка подменил сыновий долг сына своего долгом овечьим и был он погонщиком скота, а официантки эти воскурили фимиам ему и пожрали всю еду в кафешке аки саранча, лобызающая Каина.

Остановите меня.

Хлоп хлоп таблетки как там мое состояние?

В пути я приисполнен надежд и света душевного.

Спю.

День шестой.

И узрел он что Гданьск – это хорошо.

И воспил он пиво.

И пиво это было хорошо.

И съел он ребрышки и познал, что ребрышки – это хорошо.

И познал он что после пива хочется в туалет.

И понял он что это плохо.

Когда наверху…

И шумела за столом компания буйных немцев и русских.

И седовласый поляк со женкой своей сидевший напротив сказал:

– Избити их в кровь, ибо мешают они спать нам!

Но жена его возмутилась:

– Дети они, как же уничтожить нам детей земли сей?

Но поляк возжелал призвать администратора и изничтожить кофейных горлопанов молодых.

Но один из них, смелей остальных вбил баранье ребрышко в глотку седому поляку и восславились молодые отроки земель сопредельных.

И тогда взмолились официанты-поляки старой полячке:

– Вот когда повергли мужа твоего ты смолчала, ни слова не сказала.

Тогда старая толстая полячка решила действовать – подняла прощелыг старых, водкой питанных и направила против молодых прохиндеев.

Но ответили русско-немецкие запойцы, среди которых возвеличился трансвестит Марта, излил он в мощном броске в ту полячку пива огромную струю, поглотила она ее и чрево ее надулось. Тогда поверг ее Марта и расплатился за обед деньгами из ее кошеля…

И установился порядок вселенский в борьбе молодости и старости.

И сим зрелищем преисполненный отправился я вечером обратно.

А на следующий день я на автобусе уехал в Калининград, а оттуда на поезде в Вильнюс, се сказано як отрезано, ибо дни и ночи сменяются в хороводе и ночь появилась раньше – днем ранее. И яйцо первенствовало перед снесшей его курой. И забыл я что-то важное, и не измыслил решенье дилемме своих влечений. И увидаши я звезду огненную в час полуночный – высшая потребность, сиречь потребность в самовыражении. Так что, может издумать балладу о мире бренном, погребенном под сенью жертвенного осла.

Ай-яй-яй

3. Полина[228]228
  Музыкальная тема данного эпизода песня группы T. Rex – «Cat Black (The Wizard's Hat)»


[Закрыть]

Лифт поднимал ее наверх. А ее надежды опускались вниз. Как легко примерять на себя одеяния спасительницы и как трудно сознавать, что спасти ты никого вовсе и не можешь. Полина была славной девушкой, ростом 163 см и весом 48 кг. Ее каштановые волосы ниспадали ей на плечи. Математический расчет тут не работал. Ведь как можно достучаться через стену сердца отгороженного от мира чудака? О, Николай Сергеевич. Она плакала после посещений этого бедного, стертого из мира обыденных вещей страдальца. Константин сделал правильный выбор, сыграв на нотках души сей матери-спасительницы, рукам которой суждено пополнеть, когда небеса ниспошлют ей дитя, дитя, кричащее в ночи, и дитя это обхватит своими губами животворящий и дарующий сосок. Но до этого дойдет еще не скоро и руки ее пока что тонки, а глаза еще не играют сладкой самоубийственной радостью материнства. Безусловно, Константин уловил эти черты души в ней – стремление помочь, прижать к груди, вернуть к свету. Вот и попросил ее приглядывать за Николаем. О, славный странник стран далеких, не захотел он взвалить это на себя самого и умчался вдаль, сдабривая совесть свою лишь редкими сожалениями и вопросами из серии, ах, как же так, как же так получилось. Эгоист.

Полина же эгоисткой не была, она была просветленной, просветленной в своем милосердии, которое позволяло ей видеть потребности окружающих и прибегать к воспоможению им. Бедная, бедная Полина, хнык-хнык, поплачемся о горестях тех, что не ставят на пьедестал самих себя. Может виной тому, или же на ее счастье, было то, что она верит в нечто высшее, где сходятся противоречия и все мы составляем космическую сеть, взаимосвязанных элементов бытия, ну и как цитировал побывавший в подобном месте старик Эрни – не бывать ни одному человеку аки острову, все мы…и по ком…о колокол.

Полина зашла в отделение в сопровождении медсестры, проходивший мимо врач обратил к ней свой взор и принялся пошмякивать губами в духе «так, так, и чем это собственно вы хотите тут заняться?»

Полина обратилась к нему:

– Скажите пожалуйста, как Николай Сергеевич?

Врач прикинул в уме о ком это идет речь…

– Молодой человек с опасными галлюцинациями, да-да, шизофрения, печальный случай. Необыкновенная тяга к таблеткам, все время просит у нас сверх дозы, да…Да и вот еще, пьет, а все также пытается, пусть и сонно-вяло, объяснить, что видения его реальны. Не осознает…а это ведь первый шаг. Увы, за почти что месяц, прогресса в лечении нету…мда. Пока что будем продолжать лечение…сложный, сложный случай. Проведайте, проведайте.

Он вновь пожамкал губами и отправился восвояси.

Медсестра шепнула:

– Его уже привели в комнату для свиданий, заходите.

Полина потянула дверь на себя, в нос ей ударила смесь искусственно очищенного воздуха и сигаретного дыма, ведь курилка больных располагалась на балконе данной комнаты.

Николай сидел на диванчике уставившись куда-то вперед, взгляд его был, впрочем, что на мгновение обрадовало Полину, не бессмысленным, он напряженно вглядывался в противоположную стену и шептал:

– Да, я понимаю, но появитесь перед ними хоть на мгновенье, вы же можете…да, спать, спать и ждать, я в курсе…но все же… аа, она была моим единорогом…кто убил его? Послание? От нее? В лесу…стоп а кто ты? Где они? Где Дейл и Люсинда?!!! – Николай взвизгнул, медсестра с сомнением посмотрела на Полину и предпочла ретироваться, оставляя их вдвоем.

Взгляд Николая скользнул по Полине, из него исчезала осмысленность, словно настоящий для него мир был там, там, где он только что был, а Полина и все остальные принадлежали этому миру, который его уже совершенно не интересовал.

– Здравствуйте, Николай Сергеевич, я рада вас видеть, как вы? – Полина прошествовала к диванчику и села рядом с Николаем. Он слегка обернулся к ней и обхватил локти свои руками, взгляд был пустой, безучастный. Полина вновь забеспокоилась, может врач недоговаривает, и они дают ему лекарств сверх меры? Может быть, ведь как еще объяснить то, что с каждым разом Николай уходит все глубже в себя, в первый раз он даже слегка разговаривал и даже плакал, теперь же он где-то далеко, в неведомых далях.

– Я вам принесла поесть и сигареты, скажите же пожалуйста, как вы тут? Вам стало…лучше? – голова Николая медленно, словно со скрежетом на шарнирах, проделала легкое отрицательное движение. Губы Полины затряслись…впервые она подумала, как же безответственно поступил Константин Евгеньевич, переложив эту обязанность на нее…а все остальные его друзья? Где они? Она хочет помочь, но разве это честно? Полина осекла подобный ход развертывания собственных мыслей, она нужна Николаю, даже если так не кажется, она должна ему помочь. Она вытащила из пакета салат и умоляющим голосом попросила, – Пожалуйста, вот, поешьте? – Николай обернулся к ней прямо и посмотрел на нее в первый раз более-менее осмысленно. – Николай Сергеевич, я же вижу вас, пожалуйста поговорите со мной… вы разрываете мне сердце…

Слезы выступили на глазах Полины, взгляд Николая вновь унесся куда-то далеко от этого мира. Как? Как помочь ему? Что может его вернуть? Полины была готова на что угодно, что она может сделать?

И тут, вдруг, повинуясь внезапному порыву она наклонилась к Николаю, обхватила его плечи своими руками и прижалась губами к его губам, она поцеловала его, она не отрывалась, он был ей не безразличен, она готова была спасать его даже таким образом, если так надо она будет с ним, она поможет ему, она будет рядом, только пусть взгляд этих глаз укажет на нее, пошлет своим блеском весточку, что он видит ее. Но когда она отстранилась в его взгляде не поменялось ничего, абсолютно ничего.

Полина отвернулась от Николая, плечи ее задрожали, она заплакала. Ничего-то она не может сделать, и что это такое только что было? Она серьезно думала так его разбудить, она, уклонявшаяся столько времени от всяких отношений, пошла на такое? Для нее-то это много значило. Ирония судьбы, то чего так жаждал Сергей было совершенно бессмысленно и бесполезно в данном случае. Принц сломавший при падении бедро, когда спускался в пещеру, хрустальный гроб так и оставшийся непроницаемым в своем печальном величии. Николай ушел, ушел далеко и он не собирался возвращаться. Полина почувствовала себя маленькой, слабой и бесполезной. Что она вообще может? И тут неприятное чувство кольнуло ее, злость на Константина Евгеньевича, почему, почему он взвалил все это на нее, он – его друг, просто уехал, кинул его. А она? Почему она так легко на это согласилась?

Полина попыталась взять себя в руки и тут услышала голос Николая, совершенно безжизненный:

– Все заканчивается…

– Николай Сергеевич, что? Что вы сказали?

Но он вновь умолк и стал безучастен.

Полина встала и начала прощаться:

– Я приду через неделю, пожалуйста, поправляйтесь.

Она сознавала глупость этих дежурных слов, но должна же она была что-то сказать.

Она будет приносить ему еду, будет приносить ему сигареты, но сидеть с ним, наблюдать за этой оболочкой человека…она больше не в силах.

«Я такая глупая, я верю, что всему можно помочь, что я могу спасти его, но ему это не нужно, я ничего не могу».

Полина вышла за порог. Она передала дежурной медсестре сигареты для Николая. И лифт спустил ее с небес веры в себя в этот дождливый июльский день, где ничего не срастается, где никто не излечивается и где никого невозможно спасти.

Полина шла по улице, отрешенно смотря по сторонам, дождик унялся ненадолго, и лишь капли падали с зеленых, царственных крон деревьев на эту серую печальную землю.

Полина остановилась и посмотрела в небо, спрашивая у него кто она вообще такая и в чем смысл всего происходящего. Ей очень хотелось, чтобы он – смысл был, но пока что она его не находила. Она просто плелась по этой жизни, веря в лучшее, но все глубже погружаясь в рутину. Ее чистое сердце отзывалось на крики помощи окружающих, но не понимало, что помощь нужна ей самой. Одинокая.

4. Я[229]229
  Музыкальная тема данного эпизода песня группы Adverts – «Bombsite boy»


[Закрыть]

Травка зашелестела под моей рукой, я почувствовал это легкое касание, этот шелест. О, мать-природа, вырастающая во все стороны, окутывающая нас всех. Мать дающая и мать забирающая. Я помню то покойное лицо, маску упокоения, да, давно это было. Кажется, мы тогда мчались на машине к селению смерти и могила вбирающая в себя закрылась. Священник трижды наклонился над тем, где когда-то клокотала жизнь и произнес:

– Вот дом смерти, вот он открыт, я положу сюда сие тело и закрою его. Он закрыт.

Ох, а помнится мне ее завязочка на бедре развязалась прямо на пляже. Видел ли кто? И когда это было? Поток расфокусированного мышления. Любил ли я ее? Да, было такое, но что-то пошло не так, что-то надломилось во мне. А ту, другую? О, мне тоже так казалось, а теперь я это отрицаю. Любовь – это ритуал, ритуал неестественного поведения, а потом мы снимаем маски, перестаем притворяться и вот, вот, а что вот? Все уходит, уплывает вниз по реке, и покойная наша любовь сгорает в погребальном челне.

Я веселюсь, я брожу по улочкам пустынного литовского городка, где солнце слепит и нагревает все до пузырения асфальта. Мне не нужны сожаления, мне не нужны представления о несбыточном. Но как же быть, пора решать. Я никогда больше не буду закрывать свои глаза – я хочу ясно все видеть. Взмахнула ракеткой – девушка на лугу, в облегающих красных шортиках до колен, а ее подружка в черной маечке и серых джинсах отбила ее удар. Интересно, мог бы я заниматься теннисом? Нет, я лишь воровал мячики, упрыгивающие с корта. Когда-то у меня их был десяток. Чьи-то денежки. Сижу здесь и вспоминаю всякое. Как стоял я на том пляже, словно фонарщик в тьме ночной, стоявший там, среди удобрений у пролива принца Вильгельма. Что-то в моем сознании не так…мне кажется я кого-то позабыл…как ее звали? Я…на «Я» – но на «Я» ведь только Яна. Кто такая Яна? Я почесал голову. Загадки в темноте. Мне не нужны сожаления. И теперь я скольжу в своих воспоминаниях, бесприютно, нелепо ища что-то важное. Кажется, то был лес…что было в лесу? Хм. А те похороны? Прощайте, прощайте, как и всякий уходящий. Что такое смерть? Событие, в котором я не мыслю. Я умру и не смогу об этом подумать. Как-то жутко. Одинокий грешник на мысе средь горящих кораблей, средь огней, что горя отрезают ему путь домой. Воланчик вновь полетел над лугом. Здесь, на берегу речки, в черте Каунаса, я смотрю на водичку и покуриваю сигаретку за сигареткой. Я не верю в то, что кто-то делает, то что думает. Выпрыгнуть из узких одеяний того, что должно. Мы же уже определились, дружок? Да, там в Познани я совершил последнюю мистерию свободы. А теперь, хм, хм, я готов принять решение. Готов ли? Так забавно, можно хоть роман об этом сочинить. Роман? Почему нет? Но ведь не обязательно об этом, да хоть вот… То был град и то была дева, которая что-то знает, знает что-то такое, чего не знают другие. Может и впрямь, сесть и написать что-то. Смогу ли я? Думаю, если постараюсь, то конечно, смогу.

У меня был друг, но правда ли это? Вообще, что такое дружба? Еще одна глупая иллюзия. Бродишь в ночи с ним и бутылкой бренди, оглашая тишину ночи истошными воплями, се есть катарсис. Нет никого, кто подлинно бы открыл себя другому человеку. Лишь одинокие огоньки метущихся мыслей в безбрежном море жизни. Какие бы у нее были волосы? Черные. А глаза? Карие. А чтобы такого она знала? Загадка, невысказанная в своей простоте.

Ой-ой-ой. Девчушка-то запнулась на ровном месте и хлопнулась на траву. Вот, засмеялась. Каштановые волосы.

В Вильнюсе я встретил человека. Эй люди! Горит фонарь в руках у ненавистника. Отойди, из-за тебя солнца не видно. Ну, впрямь, всегда под кого-то подстраиваешься и за спинами их не видно синего неба. Прощай, прощай. Мы те, кто ждет. И лишь те, кто доживает лет до семидесяти пяти обретают роскошь не притворяться и быть самими собой. Грустно все это. Оставь все и просто живи. Так ты готов? Готов? Она же такая юная…Если да, то это навсегда. Большая ответственность. Может это то, что мне действительно нужно? Возможно. Где еще искать чистоту? Как надоело-то все, нет никого кто такое бы понял. Да разве я могу произнести это вслух, всерьез? Нет-нет, кажется тут мы определились. Это война, которую мне предстоит вести в одиночку. Внутри себя. Или Льюина Дэвиса.

В поезде из Вильнюса в Каунас было прохладно, а на улице было тридцать три градуса. И там была бабка, посмотревшая на монашку при параде и по-русски прошипевшая:

– Шлюха Христова.

О боже, надо же такое ляпнуть! Вот уж воистину атеистическая закваска. При православном храме в Вильнюсе был туалет. С вас пятьдесят евроцентов. Зарабатывают иисусе-служивые.

Проспект Гедемина, тучки над головой. Нет, я не верю, что мы вообще что-то настоящее можем увидеть, мы сами создаем то, что видим.

Что будущее мне готовит?

А помнишь ту девушку с забавным носиком?

Какую?

Ах, да, наверное, приснилось.

В Каунасе на главной пешеходной улице запрещено курить.

Сияющий белый храм, на центральной площади Вильнюса.

Паренек с немножко азиатской внешностью на ресепшене.

Паренек за рулем такси, на чистом русском:

– Я по-русски не очень.

Ано. Не.

Уже чуть-чуть устал. Но знаете, эти путешествия, это возможно лучшее, что есть у меня, сопричастность красоте мира. А эти унылые псевдо-патриоты, которые брюзжат «ездят заграницу, у суки». Как же можно быть такими тупыми?

Вообще это страшное дело, сколько их таких.

Доносится сверху музыка, там если вскарабкаться можно выйти на пешеходную дорожку, там прогуливаются парочки и семьи с детьми.

Правда ли мне это нужно? Разве отношения могут принести хоть что-то хорошее? Последняя попытка. Нет-нет. Страшно произнести такое вслух.

О, природа, напой-ка мне, о том, что дни не пройдут впустую, напой о том, о чем тоскую. О жизни, в которой виделся простой смысл, уступивший место вечной гонке и вечной неудовлетворенности самим собой.

Где-то там на берегу моря, может быть я отрекусь от волшебства уединенности и вновь открою свои объятия простой радости.

Я встал с бревна, на котором сидел. Что мы имеем в итоге?

Забавную идею написать книгу.

Это раз.

И то, что я готов рискнуть.

Это два.

Но подлинно ли я готов? Всякую мысль нужно вымотать до окончательной пустоты, пережить все в себе и плюнуть на этот смутный мир вокруг.

Через две недели я окажусь дома. Скоро, очень скоро начнется новый учебный год.

Скоро, очень скоро, я увижу ее.

И как бы я не рассуждал с самим собой…да, я хочу рискнуть. Правда. Но я трясу головой. Опасность.

Могу ли я поставить все на кон, в этой последней попытке зацепиться за счастье. Пусть будет так, просто позволь этому быть. И может тогда все изменится. Обретет осмысленность. Написать ей вечером? Самому? А почему нет? Потому что так сложно взвалить на себя это, пусть я этого и хочу.

Я кидаю прощальный взгляд на двух девушек, играющих в бадминтон. Я ухожу с берега реки. Завтра мне ехать в Ригу.

А как все-таки интересно бы было сочинить книгу…про необычную девушку в иллюзорном мире…Как бы ее звали?