Текст книги "В ожидании полета"

8. Я[233]233
  Музыкальная тема данного эпизода песня группы The Velvet Underground – «Heroin».


[Закрыть]

На берегу угася солнце вдаль далекий край и солнце тихо опускалось за горизонт и танцевальных ритмов пена исчезнувших тем паче солнце что дежавю меня солнце нахрапом взяло и морячок прошел пробася солнце басом солнце.

– И песня спета! И песня спета!

– Утоп до дна! – взвизгнул Игорь

– И плещется река! – ответствовал я.

– И в Англии отличная трава, – проворковала сестра Игоря, Саша.

Танцуя приближался к нам Халиль, ну как там, взбрызнул, запечатлел в главе, то чему учил?

– Пшел в жопу с мого места, – коряво, но по-русски обратился Халиль к Игорю. Тот возвел очи с удивленьем, дело к ночи, без сомненья.

– Что-что-что? – Ифигения и семь пророков на кончике иглы.

– Мамашка плачет – хорошо! – подскочив на одной ножке выдал я. Карма.

Халиль разулыбался и уселся между мной и Игорем. Девочки сидели ниже. Сестра – Саша. И миленькая девочка Настя, из Москвы. Милы эстонские напевы. Ну как мила? И вовсе не красотка, и щечки лишком красны и глазки бледноваты и носик вздернут, но было в ней что-то такое милое…

– Конечно милое, старый кобель, – печально провозгласил ангелочек над моим правым плечом. – тебе мило все, что младше меня, правда?

Кого-то он мне напоминает…

– Не слушай ее, хватай за зад и в загс и развестись через недельку! – повизгивая, над моим левым плечом появилась Даша с рожками и вилами.

– Так ты уже в семнадцать лет репетиторствуешь! – всплеснув руками уставилась на Настю Саша.

Бравый мужчинка в тельняжке заорал:

– Русские! Мы русские!

Ола, синьор. Халиль смотрел по сторонам и улыбался. Солнце угасающим пламенем коснулось воды, а за спиной у нас лежал Таллин и великое будущее и городские стены и все эти средневековые мотивы. Ну как? В мире сем нет ничего новее, чем то, что мы слышали когда-то, но так и не поняли. Я встал и поклонился в сторону Насти:

– Кажется мы танцевали прежде…

– Да быть не может!

– Кажется мы смеялись прежде…

– Вполне возможно!

– Кажется мы любили прежде…

– Да ну!

– Но кто знает, когда и где…

Я, Халиль и Игорь приподняли бутыли пивные и чокнулись во славу угасающему солнцу. Чок-та-док, и звонко, и глухо.

Крадучись словно тигр, прошествовал я за их спинами. Пришипясь, припадая всем нутром к земле, как вздыбленный кот, отчаянный прощелыга. Ууу. Может есть место куда мы пойдем?

– Мы должны сходить в Лабораторию!

– Что это? – спросила Настя.

– Это бар, где все как в лаборатории! – провозгласил я. Так было изречено слово и дух спустившийся в огне заключил с нами новый пьянящий завет. Так была допита третья бутылка.

Мы встали, и я с печалью посмотрел на зашедшее солнце, его последний отблеск красовался над поверхностью воды. О, ты, трагический, извечный странник, что погоняет нас каждый день…Вот девочка лет двадцати, прошествовала мимо нас покручивая бедрами, Игорь приценился к ее задней части. Что за гнусный тип, сестра у него нормальная, а сам он ну какой-то наркоман, ужасный доходяга, и так и облизывает все губы, как будто того гляди слюной капать начнет. Фу. Уж скоро домой, послезавтра домой полечу. Полечуууу. И что там ждет меня?

– Впендель от меня, давай-ка порезвись в пути, ну что ты в самом деле?! Взгляни на Настю! – чертенок над левым плечом кольнул меня вилами в ухо.

– Не слушай эту дуру. Прелюбодействовать конечно можешь, но не взыщи получишь в рожу.

Такие дела, послушаюсь ангела. Ведь я… Твой. Что за жуткая мысль. Бежать и с высунутым языком приплясывать пред Дашей, лишь бы вбить клин между собой и той, что мне маячит. Нельзя!

Мы уходили с берега и легкий туман поплыл во мне.

Все что падает снизу вверх, никогда не поднимется сверху вниз. Облом.

Вступаем в центр города, гордо идем. Вот мы у трактира «Третий дракон», трактирщица орет:

– Отдам дочь! Отдам дочь!

– Как отдадите? – спрашиваю я.

– Вот так, берите, молодой человек, о выкупе сторгуемся.

Выводит девушку лет двадцати с повязанной головой, глазки зеленые, личико скромное-скромное.

– Красивая девочка, – по-английски заявляет Халиль. Какой-то парень с разбегу прыгает через лужу и запнувшись падает в нее. Цирюльник напевает:

– Там и тут, там и тут – пропустите со мной по стаканчику. – Я оборачиваюсь к нему, он вкладывает мне в руки стакан поджигает и вращая глазами вопит, – пей! Пей! Пей!

Я выпиваю, ожгло огнем. Халиль и Саша хлопают.

– А как дочку-то зовут?

– Надежда.

– Хорошенькое имя, по рукам.

– А как расплатишься?

– Да потом, у меня сейчас… – показываю дыру в кармане.

– Ну неееет! Так не пойдет, прохиндей.

– А вы мне огурчику.

– Чертовы русские. – Сует руку в бочку достает соленый огурец и швыряет в меня, он пролетает мимо, но Игорь, выпрыгнув, как собака за фрисби, ловит его и пожирает.

На лодке, вдалеке от забот и хлопот, хотел бы я быть. Вы все мои друзья. Халиль берет Надежду за ручку и вальсирует вокруг психующей мамаши.

– Абсент! – провозглашает цирюльник.

Зеленый столп вспыхивает над стаканом. Халиль кукарекнул от удивления. Надежда сделала книксен. Абсент. Цент протягиваю, вкладываю в загребущую лапу.

Появляется англичашка Бэн и его спутница Анна

Бэн: Вот и мы!

Я: Отлично, мы идем в Лабораторию

Игорь: Мы не идем

Я: Что же нас остановит?

Игорь: Хочу шишу-шишу-шишу!

Игорь плачет, два бомжа на бордюре раскладывают шахматы. Русский эстонец Герман достает из сумки Ягермайстер, каплет им на руку и брызгает на всех окрест

Герман: Придите, соберитесь, где бы вы не скитались, не стойте в проходах, очистите путь!

Двое рабочих катят установку с задним фоном – песчаный берег и море. Перед ним встает темнокожая девушка в блестящем платье, с пышной прической и поет.

Певица: Больше не будет долгих и одиноких ночей….я влюблена вновь.

Бэн: Я знаю где есть шиша, угощаю!

Анна: О Бэн. О Мэрри!

Появляется какая-то девушка с кудряшками.

Мэрри: Я вчера ходила смотреть на тот диван!

Анна: О, тот диван!

Мэрри: Да, тот самый диван!

Певица: Теперь я вновь влюблена

Появляется какая-то парочка прохвостов.

Парень: В прекрасном Дублине и девушки прекрасны!

Девушка: Черт, мы не в Дублине!

Парень: Черт!!!

Исчезают. Я тру глаза.

Двигаем по направлению, указанному Беном.

Цирюльник вслед кричит:

– Начало, начало, начало!

Вспышка перед глазами. Какой-то парень:

– Как пройти в библиотеку, тьфу, в общежитие?

– А что случилось?

– Да моя девушка…

Тут наверху башни раздается крик:

– Я спрыгну! Клянусь Мадонной, я спрыгну!

Бабка, метущая улицу свистит:

– Харибда сказала раз есть смерть, то ей противоположна жизнь. Свидетель мой пес Федон. Он загадил весь балкон. Ну, спустила с поводка, он загадил все двора. История Таллина – это комментарий на полях справки от ветеринара…

Народ собирается и смотрит на девушку на вершине башни, она снимает с головы парик и оказывается черноволосой:

– Я дева в башне! Хахаха!

Мы уходим, куда ведет нас Бэн.

– Старик Платон…уж столько обсуждений…ну ты, тьфу ты.

Усатый парень провозглашает:

– Сифилис, да без любви…

Заходим в бар. Абсент и шиша на абсенте. Крутое пике.

Я говорю:

– Знание не правильное мнение со смыслом…какой в этом смысл?

Огромный парень втискивается в проем двери, орет:

– Прошу отведи меня домой, я останусь с тобой! Панург!

Аплодисменты. Колесом в проходе прокатилась девушка с двумя хвостиками розового и кислотно-зеленого цвета.

– Тадж-Махал! – речет губастый парень.

– Папочка! Буря собирается! Пора бежать! – заверещал мальчонка с синими глазами. Папаша подрывается и бежит, остановившись перед порогом он возопил:

– Николас! Мои кеды сухие! Мои кеды сухие!

Я обернулся к Насте. Смотрю в ее глаза. Нет-нет, но почему нет. Тянусь к ней и целую. Пусть будет Назарет и восстание из гроба, пусть последний ангел взлетит над умирающим сикомором, и боженька пошлет сынов ахаи умирать на Гесарлык.

Она смотрит на меня и хлопает глазами:

– Так пойми…

Что? Что? Почему она так сказала?

Я выпиваю заказанный Лонг-айленд и затягиваюсь принесенной шишей.

Бэн смотрит на меня и смеется. Официантка останавливается передо мной и смотрит на меня внимательно, говорит:

– Мой, я поняла, когда увидела, окропленная и родившаяся, папуля, ты польешь садик?

Я вздрагиваю и отгоняю ее. Бэн спрашивает Анну:

– Так что на счет того дивана?

– О, тот диван!

– Почему та девушка хотела прыгнуть?

– Потому что увидела, что ее жизнь – это башня.

Башня?!?!

Я выбегаю на улицу, типа покурить. Сероглазая девочка, проходящая мимо показывает мне язык. Я моргаю. Появляется, прямо тут, прямо перед моими страждущими очами, она – девушка с темными волосами и строго смотрит на меня. Говорит:

– Даже здесь, ты?

– Я?

– Ты! Что ты еще хочешь от меня?

– Ничего…кто ты?

– Заломленные руки и разбитые головы, это тебе нравится?

– Нет, как по мне, то это происки дурного врача, а мы все в коме и врач лишь может умереть и придет глупый недоучка и врубит электрошок и все сначала…

– Так это не ты, а всего лишь ты…

– Я – это я.

– Нет, но ты меньшее зло…

– Кто ты?

– А кто ты, Костя?

– А?

Она уходит, что-то мурлыкая.

Я, шаркая ботинками по брусчатке возвращаюсь назад.

Сажусь, вновь выпиваю. Настя спрашивает:

– Что случилось?

– Не знаю, все мутнеет и все мутнеет.

Игорь вопит:

– Шиша! Шиша! Шиша проросла в моей голове, и я ходил по улицам приподняв свой воротник, ведь было холодно и сыро!

Официантка наклоняется и ставит очередной Лонг-Айленд. Она протягивает мне цветы – красную, белую и синюю розы. Я смотрю на нее:

– Что это?

– Вам просили передать… – потягивает рукой в глубь зала. Я встаю и иду туда. Девушка и парень сидят за столом, на них ярко светит лампа, я не вижу их лиц, могу лишь разглядеть что волосы парня темные, а волосы девушки светлые. Парень гремит:

– Это тебе. Ты тот, кто не знает! Синий такой милашный цвет, вся исцарапанная и в твоих объятиях, а белый… есть в тебе педо-наклонности, правда же? Я-то знаю!

– Нет-нет, ничего такого нет, совсем нет, как вы могли подумать?! – отвечаю я.

– Да ладно, я-то знаю, там на пляже она уселась мне на колени и ммм…такой чмок, знаешь это забавно, как мы выматываем все – целая эпопея из-за какой-то долбанушки!

– Простите, я не понимаю…

Девушка повернула голову:

– Там, где море коснется земли, я улыбнусь тебе так мило…в самом конце, то что ты получил, равно тому что ты сотворил. Я надеюсь. Ты будешь готов?

Они испаряются. Я опьяненно верчусь. Слишком много выпил. Я видел сон… Рывком назад…сталкиваюсь с девушкой. Смазливая, вздернутый носик:

– Я сказала, я сказала!

Отталкиваю, бегу, врезаюсь в другую. Высокая и белокурая. Поворачивается ко мне, пока я мямлю извинения. Она:

– Это омела, я правда тогда полюбила…прости…

Я словно безумец прорываюсь к столику, опрокидываю Лонг-Айленд:

– Бэн! Лаборатория! Нам надо туда!

– Неееет…не надо.

Какой-то мужик садится рядом со мной. Борода, покуривает сигару:

– Что в ваших снах, герр Ки?

– О, герр, Фи! Ничего такого, в самом деле – ничего такого.

– Я-то знаю, что-то в них творится…гномы – маленький рост, приопуститься чтобы лобызать? Я знаю, что тебе снится, дружочек!

– О, герр Фи! Я совершенно невиновен! Мне снится лишь рыжеволосая бестия, разминающая голосовые связки…

– Ты в этих снах флейта?

– Нет-нет, герр Фи! Я просто целую ее ножку!

– Перверсия, се есть Тарантас.

– Нет-нет, герр Фи! Я не люблю Тарантас, я просто целую ножку!

– Да-да, перверсия…шмяка.

– Шмяка?

– На самом-то деле все твои сны…ну-ка, о чем ты думаешь?

– Солнце, берег, радуга, холм, озеро, улыбка!

– Хм. Да пошел ты на хер, Костя.

Герр Фи уходит, я плачу.

Смерть у вод, я просто плачу. Сыновья и дочери, как в какой-то демонстрации…Это просто смех и это грех…я думал о ней, но это так странно. Нет-нет. Я выглянул в окно, там никого нет. Ты упал и разбился, вот история, это печальный мир. Я думаю, что есть, принеси мне воды, а, впрочем, это все какое-то представление.

Я выхожу покурить. Дымлю. Веди меня к финишной линии. Мое сердце бьется, но ты не моя. Прогуливался бы по улицам этого городка…какая-то девочка садится рядом:

– Это то о чем я говорила, милый?

– Кто вы?

– Я та, что грядет. Но у меня черные волосы.

– Так почему ты грядешь?

– Потому что тот сделал неверный выбор и перебежал перекресток.

– Мы рождены умереть?

– Я чувствую себя такой смущенной…

– Не делай меня грустным.

– Я сделаю тебя печальным. Как я. – Встает, обнимает меня за шею и целует в губы. Голубые, ледяные глаза. Я содрогаюсь.

Девушка, яркая, светловолосая кружится под падающими с неба белыми хлопьями. Воистину пусть там, где когда-то были одни лишь стены появятся мосты.

– Пшшш…пшшш, парень? – заговорщицки шипит мне кудрявая девушка с темными волосами.

– Да, что?

– Вот, на! – протягивает мне какую-то сигаретку.

– А?

– Blow it!

– Id?

– No, Blow IT!

Я делаю это, мой разум медленно опускается в теплое море, упокаивая все мои стремления и терзания, все становится радужным, легким и воздушным. Девушка оценивающе глядит на меня и спрашивает:

– Видел ли ты красную дверь?

– Да, на ней было написано «Николай» и ее выкрасили в черный цвет…

– Иди, иди, последний раз еще над ним ты надсмеешься.

Комбинация из трех – шиша, алкоголь и…это. Все замедляется, все становится таким протяженным, в смысле противоположности мыслящему. Бог просто устанавливает синхронное движение двух субстанций. Оказия вышла…

Парень в черных очках отрывисто поет:

– Ха, и эта кровь в моей голове, тогда – спасибо, Господи, что мне так же хорошо, как мертвецу, и поблагодарите своего Господа, что я не в курсе, и спасибо, Господи, что мне все равно.

За что мне стыдно?

За то, что когда-то я с другом плюнул в одну девочку…мы были совсем маленькими…

Непрощенный

Никогда.

В баре Игорь пытается отгрызть свою руку.

Я словно в мягкой ванне, я смотрю на них, черт, а вдруг они догадаются что со мной, черт, они знают.

Я это вслух сказал?

– Или только подумал?

– А, что? – Настя улыбается мне.

– Да ничего-ничего, – стараюсь я произнести спокойно.

Скиталец, оторванный от дома самолетом, поездом, машиной. Ведь автобус – это машина.

Когда ты погружаешься в эту многоголосицу вокруг, жизнь обретает смысл. Ты – странник, в чем же ты не находишь смысла там – у себя на родине? Не знаю, я цепляюсь, царапаюсь за каждый день, в попытке добыть из дня все, что только можно, напитать свой разум и свою душу, бессмертную и несуществующую всеми красками жизни и счастья. В гонке длинною в семь дней, которые следуют одна за другой и лишь здесь ты словно вынесен за скобки и прикасаешься к подлинности бытия, где ты – это правда ты, а не субъект распорядка дня. Я мыслю это потому что я в пьяно-наркотическом экстазе? Не знаю.

Задай себе вопрос, мальчик, задай его со всей ответственностью. Можешь?

Был ли я виноват в ситуации с Николаем?

Каждый всегда виноват, и ты виноват, ты старался удержаться на тонкой планке над пропастью и не был готов принимать решения и действовать исходя из совести и того, что было правильно.

Но разве вообще было что-то правильное тогда?

Нет.

Так как же быть? Как я должен к этому относиться?

Выпей лучше.

Я пью. Я курю.

На сцене бара воцаряется группа с гитарами и банджо. Эстонский фолк? Нет.

Когда я спешу, я тону в мыслях, выныривающих из глубин моего Я.

Достиг ли я аутентичности? Нет, я хожу еще на работу, прости, Хайди.

Когда я близок к тому, чтобы все понять, солнце скрывается, и я остаюсь во тьме.

Весь месяц я лишь об одном думаю. Как быть с Кристиной. Родись правильная мысль из пропасти наркотического угара! Все просто – ты скажешь ей «Да», а всему миру притворишься, что «нет-нет». Жизнь – это когда ты можешь совершать поступки и принимаешь на себя ответственность за них. Можешь ли ты? Пожалуй, да, хватит этих метаний туда-сюда. Все просто и все ясно. Я рискну всем, и я отвечу «да». Или?

Все в зале поднимают вверх бокалы. Яхве гремит:

– Иди от земли сей и возьми эту деву в жены законные!

В жены? О, Яхве, не так быстро!

И вообще я не еврей.

Аллах глаголет:

– Как на счет меня?

– Нет-нет, люблю свининку.

И вообще все вы, Иисус и Аллах, Зевс и Будда – идите вы к черту, оставьте меня.

Зал чокается бокалами. Игорь пытается вытащить язык из своего рта руками. У него ничего не получается, и он начинает лезть к Насте:

– Настя, Настя, выходи за меня, только скажи какой у тебя размер груди?

Козел. Редкий козел. Или частый? О, реквием. Опять.

Не попаду я в Лабораторию, я начинаю оседать, Бэн усаживает меня за стол, Саша протягивает мне кальянную трубку и вскоре собираемся мы возвращаться в хостел.

Вопросы. Важнейшие из всех – ответь на них, Костя.

Есть ли у тебя другие боги пред лицом Его?

И его нет предо мною, один на один, сам с собой, я в этом море и море зовет меня в далекий путь и вряд ли обрету я счастье в землях дальних. Скиталец.

Творил ли ты себе кумира?

Сид Баррет сошел с ума, а однофамильца Ленина застрелили. К чему стремиться – каждый человек лишь одинокий гость в лесу, наполненном страхами и изломанными надеждами.

Произносил ли ты имя Господне напрасно?

Да, и сколько времени на это потратил страшно подумать, а мог бы говорить по существу.

Посвящал ли ты день субботний Господу?

Да вроде по воскресеньям ходят в храм, истерлась книжица, а в субботу лучшее что ты можешь сделать так это поклониться жизни и сказать – спасибо жизнь, что есть ты у меня и каждое мгновенье я буду жить, а не существовать. Неисполнимое.

Почитаешь ли ты отца своего и мать свою?

Я старался, но порой путь мой уходил под землю и светили мне огни адские. И каждый из нас несет свою ношу и катит в гору свой камень, и дом каждого из нас стоит на сожаленьях о прошлом.

Не убивал ли ты?

Каждый день в себе я убиваю свет и застилаю небо тучами. И воскреснуть может лишь тот, кто во гробе пребывает. Ты – очнись и восстань из гроба своего.

Прелюбодействовал ли ты?

Да, и нисколько об этом не жалею, ибо на этой одинокой планете я всегда искал одно – любовь.

Крал ли ты?

Все мы крадем время нашего счастья и растрачиваем его на шум и пустоту.

Произносил ли ты ложное свидетельство на ближнего своего?

Можно ли соврать, коли все мы и весь этот мир определяется лишь через несовместимые противоположности?

Желал ли ты дома ближнего своего, жену его, раба его, вола его и ослицу?

Во что превратились с ходом времени все волы и ослицы? Зачем мне чужая жена? Будь у меня своя и ее бы было много. И должно ли существовать рабству? Но будет оно существовать, пока в самих себе не умертвим мы рабов.

Что ты можешь знать?

Я знаю, что нельзя судить об истинности вещей, ибо все лишь наше представление.

Что ты должен делать?

Я должен делать вдох, а затем выдох – иначе, как ни странно, сердце мое остановится.

На что ты смеешь надеяться?

Я надеюсь, что моря не полетят по ветру, что улыбка означает радость, что слова «я люблю тебя», значат «я люблю тебя», что вера в завтрашний день – это то, что никогда не покинет меня.

Что ты сказал бы миру?

Я сказал бы, что пошатываясь иду я к ложу своему, что я благословляю Настю на путь лежащий перед нею, что зло всегда растворяется с новой зарей, что со мной прибывает дурочек, змея и орел, что каждое слово в этом мире хранит в себе часть бессмертной души, в которую я не верую, что где-то там есть радуга, берег, озеро и холм, что мы встретимся вновь, когда путь наш завершится, что я ложусь на кровать, на левый бок, с левой рукой под щекой и правой рукой на простыне ладонью вниз, что ноги мои зудят и голова моя гудит.

Кто ты, Костя?

Я скитался, я устал.

XIV Направь Меня На Небо

1. Карнавал Света

Огромный зал сжался словно удав своими кольцами, тысячи людей прижались друг к другу в какой-то томительной тряске. Крыши у зала нет, как нет и пола, колышущаяся, иззябшая трава, замороженная, побитая, лишенная цвета. Небеса расчерчивает холодный ветер, а солнце…о это доброе лицо поблекло и светит лишь тусклым светом. Светловолосый молодой человек с жиденькой бородкой сидит в кресле-каталке и отчужденно смотрит на происходящее вокруг. Рядом с ним стоит красивая черноволосая девушка, и из раны на ее груди цедит темная кровь. Около них черноволосый молодой человек со злобой глядящий по сторонам и стискивающий свою голову руками. Тут же молодой человек с тенью петли на шее. Молодая девушка с замерзшим насмерть младенцем на руках. Ожесточенно смотрящая женщина, истинно воплощенная злоба, за которой скрывается отчаяние несбывшихся надежд. Потерянные дети, разочарованно глядящие по сторонам молодые люди, в глазах которых мелькает свет чего-то не состоявшегося, непривившегося. Девушка-утопленница пытается разыскать в толпе своего заколотого отца. Сбитые в стадо, потерянные и потерявшие, они бродят меж друг друга, словно с натянутыми на лица масками. Голоса звучат в их ушах, мерно переговариваясь, обсасывая каждый факт того, что составляло суть их бытия. Аристократического вида повеса поглаживает кровавое пятно на своем животе, он глядит в холодное небо, словно пытаясь найти в нем ответ на какой-то вопрос. Ответов нет. Все сказано. Черта подведена. Холодное небо, ветер и шепот, в некоторых ушах он громче, в некоторых тише. Они ходят и стонут: «почему так? Почему так? Почему мы такие? Кто сделал нас такими?». Темнокожий мужчина ходит словно приклеенный к своей жене, чью шею он сжимает в смертельной хватке.

На сцену по которой ползают искалеченные, истекающие кровью, подобные теням, люди, вспрыгивает господин не первой молодости, его длинные волосы находятся словно в каком-то замешательстве. Он отряхивает свой костюм и громко провозглашает, обращаясь к залу, полному мертвецов:

– Прислушайтесь к ветру, прислушайтесь к ноябрьскому солнцу! Вы все мои дети! Это карнавал света! Я с гордостью представляю вам – группу Vanilla Fudge с песней – Season of the witch!

Группа на сцене наступая ногами прямо на копошащихся по ней людям, начинает извлекать мягкие звуки, сменяющиеся приглушенным органным перебором, вокалист начинает петь:

 
«When I look outside my window,
What do I see?
And when I look outside my window,
So many different people to be
That it's strange, so strange.
You've got to pick up every stitch,
Two rabbits running in a ditch,
The hippies out to make it rich
Oh no, must be the season of the witch,
Must be the season of the witch,
Must be the season of the witch.
Must be the season of the witch.
when I look over my shoulder
What do I see?
And when I look over my shoulder,
Some ancient fellow I'm longing to be
It's so strange
So strange
You've got to pick up every stitch,
Two rabbits running in the ditch,
That hippie's out to make it rich
Oh no, must be the season of the witch,
Must be the season of the witch, yeah
Must be the season of the witch.
Must be the season of the witch.
„And here we sit immerged in a liquid sea of love,
Shimmering rainbows in silver sky above,
A looking glass that reflects our past
Tied with seaweed all around like willows
Upside down you caress my heart
Caress my soul
Surround my limbs
You laugh your laugh
And hold my body fast
And we wake up and sit here thinking
Thinking about the times we used to have
And know they're gone forever
We'll never learn
Never learn“
„Help me“
„Somebody help him“
As I look over my shoulder
What do I see?
And as I look over my shoulder,
There's so many pretty sights to see
That it's strange, so strange
You've got to pick up every stitch,
You've got to pick up every stitch,
Those hippies out to make it rich
Oh no, must be the season of the witch,
Must be the season of the witch,
Must be the season of the witch.
Season of the witch
Please have mercy on my soul
No. No. Must be the season of the witch
„God. God, hey!
If you can't help us you better listen
Please
Momma, I'm cold!“»[234]234
Когда я смотрю за окно,Что я вижу?И когда я смотрю за окно,Вокруг столько разных людейЭто странно, так странно.Ты должен подправить каждый шовДва кролика бегут в канаве,Хиппи, вышедшие чтобы разбогатетьО нет, должно быть, это время ведьм,Должно быть это время ведьм,Должно быть это время ведьм,Должно быть это время ведьм,когда я смотрю через плечоЧто я вижу?И когда я смотрю через плечо,Там какой-то древний парень, которым я хочу бытьЭто так странноТак странноТы должен подправить каждый шовДва кролика бегут в канаве,Этот хиппи хочет стать богатымО нет, должно быть, это время ведьм,Должно быть это время ведьм,Должно быть это время ведьм,Должно быть это время ведьм,«И вот мы сидим, погруженные в жидкое море любви,Мерцающие радуги в небе надСеребристым зеркалом,которое отражает наше прошлоеВокруг водоросли, как ивыВверх ногами ты ласкаешь мое сердцеЛаскаешь мою душуПрибери мои конечностиТы смеешься над своим смехомДержи мое тело крепкоИ мы просыпаемся и сидим здесь, думаяДумая о времени, которое мы имелиИ знаем, что оно ушло навсегдаМы никогда не научимсяНикогда не научимся„Помоги мне“„Кто-нибудь, помогите ему“Когда я смотрю через плечоЧто я вижу?И когда я смотрю через плечо,Там так много красивых достопримечательностей, которые я вижуЭто так странно, так странноТы должен подправить каждый шов,Ты должен подправить каждый шов,Этот хиппи хочет стать богатымО нет, должно быть, это время ведьм,Должно быть это время ведьм,Должно быть это время ведьм,Должно быть это время ведьм,Пожалуйста, помилуй мою душуДолжно быть это время ведьм,„Боже. Боже, эй!Если ты не можешь нам помочь, хоть послушай,пожалуйстаМама, мне холодно“»

[Закрыть]
 

Свистящие трели оканчивают песню. Сонмы покойников стонут под угасающую музыку:

– Мы ни в чем не виноваты!

– Мы не хотели такими быть!

– За что нас сделали таким!

– За что мы прокляты и убиты!

– Почему мы здесь!

– Как долго мы должны быть здесь!

– Пожалуйста, пусть это закончится!

– Пожалуйста, спасите нас!

– Пожалуйста, пожалейте нас!

– Пожалуйста, полюбите нас!

Господин на сцене разражается смехом:

– Вы все дети ноября, вы все дети холодного солнца, я жалею вас, я люблю вас. Моя любовь – это то, что вам осталось! Вы навсегда здесь, навсегда мои! Слушайте! Слушайте!

В завываниях ветра проскальзывают отдаленные голоса:

– Как грустно….

– Как печально…

– Так тяжело…

– Такой сильный герой…

– Один из лучших персонажей…

– Я восхищаюсь им…

Господин снова начинает смеяться:

– Вас любят! Вы все дети любви! Просто вы здесь, вас любят за то, что вы здесь. Не разочаровывайте их. Вас полюбили за то, какие вы. Вам не было отпущено другой судьбы! Стучите! Стучите! Набирайте! Пополняйте! Еще! Еще! Больше страданий! Больше боли! Это так возвышенно! Это так прекрасно! Я король красоты! Я король красоты, рождающейся из боли! Я король красоты, которая невозможна без боли! Мои дети! Все мои возлюбленные! Еще! Еще! Пусть воет ветер, пусть набивается брюхо, пусть вращается колесо! Еще! Еще! Больше! Больше! Я царь красоты! Вы не понимаете своего счастья! Вечность! Вечность! Бой сердец, пытливые взгляды! Царапающие пальцы! Затисканные страницы! Храм красоты! Всегда здесь! Пусть свищет ветер, пусть морозит солнце! Пусть всегда будет этот берег, пусть всегда будет эта красота! – Господин отпинывает ногой молодого человека с оторванными ногами – Жалкий эпизод, снимок страданий, даже ты годишься на что-то! – Он бьет его ногой по лицу – Еще! Еще! Вечная осень! Вечный сумрак! Вечный шёпот! Вечность под танцующими небесами!

Господин зашелся в диком приступе хохота, но тут вдалеке произошло какое-то движение, заставившее его закашляться в обрыве своего смеха и вперить взгляд на восток, если у этого места вообще есть восток. Сонм покойников там спешно раздавался в стороны, отходил перед чем-то движущемся от периферии к центру. Вскоре ближайшие к сцене ряды разошлись, и господин посмотрел на идущую к нему девушку. Она была худа, обладала совершенными чертами лица, которое обрамляли пепельные волосы. Шла она босая, в белом платье и не смотря на все, едва ли кто-то бы назвал ее привлекательной, настолько холодно, мертвенно было ее лицо, словно выражавшее полную противоположность всему светлому что должно быть в мире. Но здесь, в этом месте, со всей его тоской и печалью, она также представляла собой островок абсолютного холода. Господин, такой величественный несколько минут назад, словно сжался, он подобострастно смотрел на нее. Она поднялась на сцену и обратила к нему глаза, господин поклонился. Девушка произнесла слова голосом лишенным всякой жизни:

– Старик Риверс начинает новую песнь…

– О, о ком?

Она указала ему на карман пиджака, тогда он достал оттуда игральную карту – валет бубновый. Он передал карту девушке и вновь склонился.

– Ты лишь хранитель одного пути, но это важно.

– Да, да, конечно.

Девушка сжала карту в своей протянутой над сценой руке, кровь побежала из сжатого кулака, там куда она упала сцена прогнулась вниз, образуя деревянные ступени, убегавшие куда-то в зияющую пустоту и по ним клубилась туманная дымка.

– Прекрасная дева на берегу…но море зовет его. Море и скалы.

Девушка разжала руку. Обуглившаяся карта упала в лестничный проем. Она отвела от господина свои мертвые глаза и направилась по ступеням вниз. Ветер пронзительно взвыл в верхушках деревьев.