Текст книги "В ожидании полета"

X Астрономия Господня

1. Яна[194]194
  Музыкальная тема данного эпизода песня Aretha Franklin – «I Say A Little Prayer»


[Закрыть]

Плавающие руки, плавающие вздохи. Нежелание оторваться от подушки вверх. Вверх, где горят огни, но огни горели ведь позади, не так ли? Сейчас свет погас, как потухший окурок, сброшенный с балкона вниз. «Нужно завести бутылочку, в которую я буду скидывать окурки, потом она наполнится, и я спущу ее в реку, как свидетельство того, что я когда-то жила и делала что-то». Кровать такая удобная, когда ты такая ватная. Яна чувствовала слабость, слабость разливалась по всему ее телу, приковывая ее к кровати, заставляя ее натянуть одеяло до самого подбородка. Сухость во рту. С Константином они бывало выпивали пару вина на двоих. Но это было нормально, не то что в прошлую ночь. Начали вечером, а закончили…не знает она, когда все кончилось, да и то обстоятельство, что она все же у себя дома… «Это ведь мой дом? Да, это мой дом». Надо выделить минутку и помолиться, сотворить молитву ему. За него. Яна застонала. Как это вообще произошло? Огни кафе…кавардак и бардак. Лица подруг, отталкивающие…когда-то, связь с друзьями-подругами значила для нее так много, но отношения ведь все меняют. Не так ли? Да… а потом пришла боль, которую было уже не охота отгонять друзьями. Что-то постоянно в нас уходит в небытие. Уходят друзья…сияющие маяки на горизонте, смываемые поднимающимися волнами времени. Нет теперь гавани, куда бы могло пристать ее судно. Несчастные три месяца отношений нагнали цунами и все затоплено теперь. Моральные вопросы. Кто я такая? Что мне делать? В чем смысл? Книжки-раскраски и Оскар Уайльд на журнальном столике. Пограничное состояние – Уайльд и Костя говорят, что ты совсем взрослая, но раскраски твердят, что тебе безумно хочется остаться ребенком. «Но мне просто нравится раскрашивать» – сонно думает Яна. Пробудись и восстань, ангелочек золотисто-зеленых времен. Бедные мы, бедные. После пьянки приходит похмелье, когда хочется всем своим существом вжаться в кровать, вернуться в материнскую утробу. Фрейд и стремление к смерти. Письма из другой реальности, не стоит их открывать, стыдно и хочется сбежать от всего и всех. Подушка такая мягкая, но голову словно пронзают гвозди навылет. Яна потянулась, все в ней заболело, ох, ну зачем так вчера было делать? Яна попыталась достать ножкой до журнального столика и спихнуть Уайльда с него. Но хоть она и была высокой, ей этого не удалось. Вот так. В момент, когда я просыпаюсь…мелодия звучит в голове. Все к этому ведет? Пожалуй. Найти правильное решение и определиться, что делать. Сегодня не до раскрасок на столике. Сегодня хочется провалиться под землю. Что было вчера? Яна морщится от смутных воспоминаний. Она, три подруги и два друга пошли в кафе, или лучше сказать – в бар. И вот, вся усталость, что накопилась в ней за последнее время выплеснулась в беспрерывное возлияние. Как же так? Она же не хотела так сильно напиться…но ее словно подменили. Две бутылки вина маячили над ней светлым воспоминанием, одновременно милым и грустным. Вчера было отнюдь не вино. Мама говорит – «Что же ты делаешь со своей жизнью?», а Яна бормочет – «Мы и так не из везучих». Все смешивается. Коврик и тазик на коврике. Тазик пустой. Ну надо же, после такого все могло быть иначе.

Яна откидывает одеяло в сторону, обнаруживает что спала она, не раздевшись – темно-синее платье и колготки…все помято, все такое липкое, липкое как ее самочувствие. За окном гудят машины. За дверью ходят родители. Так страшно взрослеть и нести ответственность. Желание вечно остаться ребенком, не отпускать детство. Слезы, выступающие на глазах…соленые и горькие. Как морская вода, как шоколад. Парадокс и противоречие. Это как внутри ребенок, но снаружи ты тянешься к стакану с виски. Виски…не пробовала она его до вчерашнего дня. Но ей понравилось. А теперь расплата. Первый час в баре она помнит, а потом все смешивается.

В чем найти опору? Что важнее всего в жизни? Вера? Друзья? Любовь? Деньги? Работа? Самосовершенствование? Столько дверей, столько выборов. Но может выбора и нет. Может важно все, а может ничего из этого. Идти по его стопам, отдаться самосовершенствованию. А пьянки и сигареты? Ну это в его же стиле – вторжение дионисийского начала. Вера…во что верить-то? Яна прочно усвоила скептические взгляды на религию и веру, которые транслировал Константин. Она была с ним согласна. Не верит она в Бога. Так вышло. Яна встает. Она стоит неуверенно, чувствуя в себе отзвук каждого вчерашнего глотка. Может быть, даже не хочется курить. Может быть бросить эту гадость? Она усмехается. Конечно, после такого, всегда приходят правильные мысли, но потом-то все проходит и тянет вновь. Не хочет она бросать. А вот пьянку повторять не будет. Поставить барьер между собой и возможностью так проводить время. Но она уже и поставила его.

Яна опирается на комод, что стоит у стены, между ним и кроватью проход. Комод…она пробегает пальцами по нему, словно это фортепиано. Когда-то она мечтала научиться играть. Детские мечты, так и оставшиеся в детстве. Уходит, все уходит. Уходит вчерашний день, начался новый, но он бессмысленный. Она понимает это. Она поглаживает комод. Столько всего он хранит. Документы и нижнее белье. Часть одежды. Та, которую одевают подо что-то. Все это мы обнажаем только перед близкими. Ее близким был Константин. Но теперь уже нет. Яна вздыхает. Она окидывает взглядом всю комнату. Почему-то ей кажется, что ее время ограничено, что-то утягивает ее прочь. Куда? Во взрослую жизнь? Но ей совсем этого не хочется. Там страшно и нет приюта. Как все могло быть, а теперь уже нет. Сама все развалила. Нужно принять это и жить дальше. Сколько раз мы начинаем все с чистого листа? Сколько листов мы уже пролистали. Пока расчесываю свои волосы…творю молитву тебе. Нет, нет в ней веры. Да и деньги на самом деле не интересуют ее. Хотелось бы ей перестать быть отстраненной. Такой какой она была тогда. Она и перестала, но только тогда, когда было уже поздно. Не вернуться и ошибок не исправить. Почему? Ну почему так? Почему?!!! Яна закрывает глаза, наклоняет голову вниз. В чем найти прибежище? Что должно составить следующие шестьдесят лет ее жизни? Конечно, на место старой любви придет новая, и она, наученная горьким опытом прошлого, не совершит прежних ошибок. Ведь учиться никогда не поздно? Святой оптимизм двадцати лет.

Яна открывает дверь на балкон. Сигареты с ней. Пахнет весной, раскрой по шире окна. Она закуривает, она смотрит вниз. Улица, по которой снуют люди, едут машины. Хорошо жить в центре города? Да как сказать. Во всем есть плюсы и минусы. Там, у Кости, ей нравилось больше. Там мог быть ее дом, там она могла создать свое будущее. Но не сделала этого. Поздно вздыхать. Яна курит и думает о всем произошедшем.

Выбросив окурок, она возвращается в комнату. Открывает шкаф, выбирает, что одеть сегодня. Стягивает с себя вчерашнее платье. И переодевшись выходит из комнаты. Родители напряженно смотрят на нее. Мать говорит:

– Проснулась наконец? – Голос усталый, расстроенный, обеспокоенный. Отец смотрит на нее и довольно холодно говорит:

– Яна, нам нужно поговорить, – она сглатывает. Да надо нести свою ношу. За все нужно платить и за труды, и за забавы.

– Да, нужно, – голос слабый, покорно-обреченный.

– Яна, что это вчера было?

– Не знаю, так вышло…

– Ну надо же думать! Я не собираюсь сильно ругаться, ты никогда ничего подобного раньше не делала, но вчера…Это было ужасно. Мы волновались – тебя не было до часу ночи, мы не могли спать!

– Простите меня, пожалуйста.

– Тебя привезла Оля и почти что скинула нам на руки, ты была совсем никакая!

– Да, я…так вышло, – на глазах у Яны выступают слезы. Мать говорит:

– Яна, мы не ругаемся, а просто беспокоимся. Ты стала после того как вернулась к нам какой-то другой. Что с тобой происходит?

– Я не знаю, я запуталась. – Отец напряженно смотрит на Яну:

– Ну вот, а теперь еще и поругалась с друзьями. А если бы тебя не довезли после того как вы рассорились?

– Поругалась?

– Да, ты что даже не помнишь? Господи…

– Простите…

– Ну все-все, – берет слова мама Яны, – просто пообещай, что больше такого не будет?

– Хорошо, не будет, – еле слышно выговаривает Яна.

– Вот и хорошо, садись завтракать.

Яна садится, но с отвращением смотрит на яичницу:

– Мне не хочется есть…

– Ну еще бы, – ворчливо произносит отец.

– Так, все, закончили, – примирительно говорит мать Яны. – Поешь значит позже что-нибудь другое.

– Спасибо, мама. – Воцаряется тишина и Яна опершись спиной на стену кухни смотри в окно за спинами родителей. Кое-что приходит к ней, всплывает в ее памяти. Вчерашний день, а ведь действительно, она поссорилась с друзьями. Сказала, что они ее достали, сказала, да много чего она сказала. И что теперь делать? Помириться? Нет, с удивлением Яна осознает, что совсем этого не хочет. Может это и означает вырасти, рассуждает она. Как же ты не права, милая. Но так ей кажется. Оставить в прошлом гуляния и веселие, вырасти, оставить пару-тройку настоящих друзей, занять себя чем-то, а затем найти того самого человека. Что это? Жизненный план формируется в голове Яны. Чем она хочет заняться? Тут в ней что-то щелкает. А зачем собственно искать того самого? Он же уже есть. Нельзя сдаваться, нужно постараться и вернуть Костю. Прошло время, она сможет извиниться, доказать, что это не прихоть, что он действительно нужен ей. Оставить позади детскую инфантильность, собрать волю в кулак, взять ситуацию в свои руки. Она сможет. Он добрый, он сможет ее простить и медленно они восстановят отношения. А затем, затем она начнет новую жизнь. Зачем ей все эти глупости. Надо стать серьезной, в следующем году нужно писать дипломную работу. Вот и приступи уже летом – говорит себя Яна, а его попроси помочь, даже если сразу не удастся вернуть, то это его заинтересует, он поможет. А затем она пойдет поступать в магистратуру, останется в университете – рядом с ним. Нужно стараться, нужно вырасти. Помаши ручкой книжкам-раскраскам, спустись на землю со своего облака. Зачем она пряталась последние три месяца от собственных чувств? Ничего не закончено, это так по-детски, выбрасывать флаг поражения и смирения. Он ни с кем еще не встречается, ведь так? Вернуть-вернуть. Она сможет. Дорога уводит в даль, в будущее – Костя и продолжение в университете, почему бы ей тоже не стать преподавателем? Яна усмехается, родители смотрят на нее. Отец спрашивает:

– Что это ты?

– Да так, кое-что решила.

– Надеюсь не похмелиться? – наконец-то он улыбается.

– Нет, это касается моего будущего, того, чего я хочу.

– Мм…ну надеюсь ты выбрала что-то верное.

– Верное.

Яна встает из-за стола и уходит в свою комнату. Она убирает постель. Хватит нежиться на кроватке. Пора действовать. Все нужно продумать, не стоит кидаться прямо и сразу. Нужно действовать поступательно. Нужно написать, думает она. Кому? Поблагодарить Олю за то, что довезла? Нет, они поссорились, ну и к черту их. Не нужны они мне, говорит себе Яна. Написать нужно ему. Восстановить общение. Просто восстановить, показать, что она думает о нем. Он не сможет ей отказать в общении, он не такой, как другу он сможет ей простить, если не как девушки. Да, для этого потребуется время, но оно ведь у нее есть. Она набирает сообщение: «Добрый день, Костя. Прости, что пишу тебе. Но я не могу по-другому. Я думаю о тебе и хочу вновь попросить прощения, прости мне то что я сделала? Если не как девушке, то как другу. Пожалуйста. Я скучаю по тебе, я не хочу, чтобы ты меня ненавидел. Хотя бы так, хотя бы чуть-чуть, но я прошу тебя не отказывать мне в общении. Пожалуйста».

Сообщение было отправлено. Яна смотрит на себя в зеркало, приделанное к двери в комнату. Она сможет, она обязательно сможет. Прошу тебя Господи, сделай так, чтобы я смогла. В минуты, когда нам мало собственных сил, мы всегда обращаемся к чему-то большему, чем мы сами, даже если не верим в это. Яна посмотрела на экран компьютера – сообщение пришло. Она села и открыла его.

2. Паша[195]195
  Музыкальная тема данного эпизода композиция группы Pink Floyd – «Interstellar Overdrive». Простая сюжетная канва эпизода – встреча Николая и Константина в присутствии Паши обрамляется тематически и стилистически через шесть символических сочетаний: 1) Паша – Отец; Константин – Сын; Николай – Святой Дух; 2) Паша – Православие; Константин – католицизм; Николай – протестантизм; 3) Паша – Религия; Константин – Философия; Николай – Искусство; 4) Паша – Тезис; Константин – Антитезис; Николай – Синтез; 5) Паша – Солнце; Константин – Луна; Николай – Звезды; 6) Паша – Овен; Константин – Близнецы; Николай – Дева.


[Закрыть]

Паша простер руку над пустотой незастланного пола:

– В моем вы доме. Попрошу в приличиях сохраняться.

– Твой дом, но сейчас, не только твой, – скептически произнес сидевший на диване Константин.

– Короче, наш дом, пусть я и на правах звездной птички, – выдохнул зашедший в прихожую Николай.

Паша ортодоксально сотворил фиестовое знамение перед собой. Во имя. Присутствие бытия. Непроницаемое, как Кламм. Паша – несотворенный, неотобразимый, в своей индивидуальности. Диван был бы хорош, если бы подлокотник справа не был изодран котом. Пустите котов и не мешайте приходить им на коленки Константина. Константин нащупал в кармане сигареты. Здесь не курят. Но сила их в него изливается, встреча не тета-тет, но и Италия пыталась быть посредником. Руки выстраивают мост, в попытке. Но для этого мост должен быть обозначен в мыслях. Николай пытается представить себе это – нарисовать в сознании своем, в красках. Повесился Клод. Он неоднократно пытался провернуть эту ситуацию внутри себя. Да и нет. Главное без оскопления. Сойдитесь под знаком Книги. Всеведущей и всепоглощающей. Константин желает переродить вражду в дружбу – белый дым. Солнечные блики, через окно проникая, играют на черных волосах Паши.

– Друзья!

– Пока что…

– Но быть может?

– Так вот

– Мы сами разберемся

– Возможно он поможет

Замерли. Николай проходит. Кресло, с отметками присущего кота, повсюду он – шерстяной протуберанец. Носки менял последний раз неделей ранее, не очень чистоплотно, знак, что не все еще. В порядке. В порядке. Николай насторожен. Смешивает в звездной пыли гороскопы, обиды и надежды. Разметались волосы по двенадцати, шутки ради говорят, что есть тринадцатое. Но это сродни кротовым норам. Паша экстатично откидывается на кресле, сотрясается оно, над ним полка с книгами, падает одна, на краешке лежавшая. Так пал идальго. Книги наша паства, насытим их предпониманием, а они причинят нам рефлексию. Константин зыркает. Паша отвлекается от трудов примиряющих и уносится в мыслях в чертоги. Люди как гобелены разматываются там. Дима, Саша, Андрей, Рита и, конечно же, Елизавета. Восчерпай решимости в дне своего порождения. Символ рогатый да проведет тебя к счастью безрогому. Эра рыб проходит константно, изливаясь из сосуда в озеро. Подними стетоскоп и иди. Бутыль пустая на столе, крещу тебя во имя шампэ, вереметэ и виски. Поэтика понравилась Николаю, но не понравилась Константину. Трижды следовал за физикой. Зачем все это. Потому что я утверждаю свою мощь. Хоть и могу смотреть на белый лист столь долго, что сифилис соломонов меня не покарает. Пугало. Всяк обращается в него, ибо несет возмездие за несправедливость в порядке времени. Сошлись под знаком диалога поль-де-кока-и-просто-так-написано-буде-салфетки-с-котиками. Ощупывающий взгляд. Пять раз флэша гордона прикончил до дна. Паша речет:

– На Горького протяжно пели…

– Крещенство на Взлетке – ляпнул Николай.

– Послушал орган, – вставляет Константин, – а после блуждал в небесном и подземном мире.

– Я думаю вам давно пора нормально поговорить. – Успокоенным голосом произносит Паша, – вы ведете себя как дети, будьте серьезней.

Говорят, что желтый – карлик. Но больше – не жизни лучше. Перегрузка. Мимесис миметирующего. Опять он. Цирцея хороша. А Николай вспоминает как застывал он в Эрмитаже пред тем что рисовал лестницу ангелов. Но заблудился-то не Костя, а он сам, взглядывает на Пашу – прииме дух в объятия, хоть в армии и не служил, над Костей веет Петр, над Николаем – Павел. И впрямь быть может ему стоит обратиться, в Нидерландах перекреститься. Глава 24 и восточная мудрость[196]196
  От Шэнси до Вэйнаня. В северо-восточном направлении. Буквы расставляют ему ловушки. Как и строки в которых поется – сожмись! Иисус владычествует там, где «Он сказал», «он сделал». Не так просто, когда вокруг тебя восток и погоняя скот из долины Гильменда накапывают Фуси. Среди иероглифов и завываний истории легко потеряться, особенно когда порой она притворяется понятной, но только для того, чтобы сделать сальто-мортале. Вода стекла в море и разделила время на старое и новое. Ваны смотрят со спокойствием, их балки тесаны и полированы. На самом деле каждый тебе подмигивает, приглашает подумать. Рациональная лень размышления. Выкинь это. Одежда твоя не подходит местному колориту. Приятной прогулки парниша желает, запевает девушка на углу с косой длинной и змеей, обернутой вокруг шеи. Чтобы распутать сети, в которые ты попал, ты должен сначала в них попасть. Чтобы понять, ты должен не понимать. Иисус потерял осла. Возможность. Ты не сможешь ехать по диагонали, потому что здесь не просто «-……
  – ……», знаешь у нас всех было время, когда мы блуждали в стране Китае, ведь там спрятано кое-что от нас самих. И только найдя это ты найдешь то. Засыпай, Иисус, пока рано глядеть вновь в зеркало, не понимая Иисуса, ты не понимаешь самого себя. 甚至正方形。縮水。暴風雨。


[Закрыть]. Переключись на другой:

– Я рад тебя видеть, Костя, – смущенно, напряженно-ободряюще в ответ. Исток скрыт в мгле лет, а устье измельчало.

– Да, думаю нам есть, что обсудить. – Неловко, все это неловко. Но на рафаэло была скидка, хоть мне понравились Merci. Сегодня было две сковородки. Праздненство Крещения Господня Иоанн А На Урале Златоуст. Быть может, я не полечу, а доеду Россию. Константин пытается сменить неловкость банальностью:

– Твоего кота звать не Люцифер?

– Нет, я не Фауст, – отвечает Паша.

Николай вздрагивает, почему все так неловко? Что нужно сделать чтобы сломить лед. Ледоколы строили обычные люди – все под силу. Кафка в десятилетнем промежутке по двум концам. А календарь и не прислали. Как тут не сбиться в подсчетах. Присутствие Кости вызывало в Николае приливы чувств вины и сожаленья.

– Ну как ты, Коля?

– Я… – что тут сказать он может? Он полюбил яблоки и апельсины. Сумасшедший, сидящий на радуге. Пурист в быту имеющемся ныне – выпить иногда и забыться, но этика и дух к нему не пристали, не считает каждую монетку.

– Ну что вы как на соборовании? Вы же друзья – примиритесь.

– Если он хочет.

– Если я могу, точнее.

– Ты все еще злишься? Я же пытался объяснить.

– Не злюсь…я верю.

Тпру, быстроглазые, не разгоняйтесь на пути межзвездном. Изгони из них дьявола, Паша. Николай, иди вон – благословением Константиновым, как Даром – подложным, что было доказано Лоренцо. Наша дружба как любовь, была… Каждый желает, но не уверен, что может достичь. Константин жаждет примирения, но все-таки пирронизирует. Укрась будущее свое симфониями Брамса, Коля. Паша творит знамения в воздухе:

– Ну-ну – двинулись как будто, продолжайте.

– Только начали.

– Но все же.

Константин спорно глядит – спорно-инвеститурно. Он обращается к Паше:

– То кидаюсь читать по пятьдесят книг в месяц, то вообще не хочу читать. Забиваюсь под одеяло и сплю. Вроде столько всего делаю, а всегда кажется будто ничего не успеваю.

– Что делать?

– Схожу к врачу.

– К какому?

Что-то прошептал под нос и приуныл. Николай провозглашает:

– Я признаю, что ты не враг мне, что просто хотел, как лучше. Но вышло плохо и ничего тут не попишешь.

Принесение смысла жертвой стилю. Les Champs-Elysees. Ma Bonne Etoile. Во Франции танцуют. Сид отпал и растолстел. Паша говорит:

– То двумя крестил, теперь тремя. Но стабильно ортодокси. Вы как дети все же. Миритесь же, миритесь!

– Я только за.

– Но я тебя ударил…два раза.

– Забудем.

– Нет, не могу.

Николай выглядит крайне подавленно. Гайдн работал на Эстерхази. А также торт одноименный. И кажется, Графские развалины. Последняя вещь в моих мыслях. Николай хочет, но не может. Что с ним? Чувство вины пронзает его. Вины не столько перед Константином – оба натворили, сколько перед самой ЖИЗНЬЮ. Изменил астро-сути, отринул вдумчивость и потерял самообладание, но трудолюбие еще бьется. На него можно было положиться – раньше.

– Коля, нужно все это отпустить, случилось достаточно много плохого, но это не должно стоять между нами. Мы же друзья, я всегда желал тебе добра, попробуй и ты себе пожелать этого.

Николай затрясся в кресле, свел плечи, казалось дыхни на него и рассыпется. Ошибка? Как так? Нужно что-то делать с этим. Залезть проверить? Нет пусть остается так.

– Сумбур в твоей душе, отпусти себя, все можно поправить.

– Разве я могу сделать это? Как я могу простить? Не тебя Костя, а самого себя?

– Ты как неприкаянный дух мечешься, ох, Коля.

– Мне нет прощенья перед самим собой и жизнью, которую я пустил под откос. Величайший дар, который я испоганил.

– Глупо говорить, что для счастья уже слишком поздно…

– Но я так чувствую.

– Ты должен знать, что ощущения смутны и часто врут.

– Философия…не поможет она в реальной жизни.

– Жизнь вращается своими фактами вокруг точек притяжения наших мыслей. Наши мысли как звезды – задают гравитационное напряжение и дают нам точку отсчета как, что интерпретировать. Одумайся, прошу тебя.

– Я пал так глубоко.

– Еще не поздно (хором).

– Боюсь уже поздно, не знаю, как и где найти выход.

За окном завизжали шины машины. Вдарил по тормозам. Коганович даже не остановился. Матрешки рассыпались, а ему хоть бы что. Я вижу пирожное с вилочкой. Захер-Мазох, бичуйся грешник. Захер-торт ничего особенного, а шницель дрянь. Воспоминания из прошлого и будущего. Посадите его на трон! Ему много Богом вложено в сердце. Царство сына.

– Не туда я пошел и все не так делал. Как Владимир.

– Над ним святило яркое солнышко.

– Оторванные и изолированные.

Вздыхают. Паша:

– Может по чаю, у меня есть холодец, в беленькой кастрюле.

– Нет…поздно пить чай и есть гуся.

– Вот если б утка.

– Я вижу красную дверь.

– А я крашу ее в черный цвет.

– Пусть будет разноцветной. Черно-красной.

– Их дважды победили.

– И я побежден. Я сломлен.

– Блин.

Константин глядит на Николая с печалью. Паша ерзает на кресле. К нему запрыгивает на колени кот. Под десницей мудрой прибывая. Чешет между ушей. У-вэй. Все сообразно природе. Говорили. От Зенона до Марка. И запечатлено в фламандской школе, Николаю больше всего и нравились они. По пути Радищева. От Эрмитажа до Пушкина.

– Коля, ну же, воскресни, иди вон! Столько всего еще может быть светлого. Прости ее и прости себя.

– Слишком поздно, – с героическим упорством он кидается на встречу мраку.

Николай встает. Он обессилил. Он раздавлен молотом жизни, се громовержец, но не Зевс. Рагнарок грядет. А Константин защищен от жизни окопами из книг. Книги, как окно в нереальный мир, ибо реальный его печалит. Как и Николай. Пиши – пропало. Но, знаешь, мы пытались. Сова была нарисована синими жирными чернилами, деталей я не помню. Все не то, что…как квадрат. Николай шепчет:

– Господи и Иисусе, простите меня.

Он поворачивается и идет к выходу. Паша растерян. Константин все больше впадает в тоску. Николай надевает пальто и натягивает ботинки. Он выходит. Двое из них остаются сидеть. Апрель – истинно. Как в стихах и песне. Апрель пришел – она будет. Кто она? Ну кто-то же будет. Так всегда случается. Уносится одно, восстает другое. Печалька. И печенька. Астрономия господня.