Текст книги "В ожидании полета"

5. Полина[209]209
  Музыкальная тема данного эпизода песня группы Dire Straits – «Skateaway»


[Закрыть]

Они вышли из дома, что на углу Марковского и Перенсона. Кирпичный – снаружи словно замок модернистского средневековья. Полине было неловко. Искупление за ту вспышку. Слишком гневно повела себя с ним. А теперь Сергей проводит ее домой. Завтра начинается зачетная неделя и в понедельник ничего нет. А сегодня праздновали день рожденье Ники. Почти вся группа. Большая квартира. Ника рок-н-ролльная девочка. Стадион – там раньше ходила кататься на коньках, с тем чье имя предпочтет не вспоминать. Автобусы уж не ходят – поздно. Это не Европа. Только такси в поздний час. Наивный паренек стоит на остановке, думает, что дождется.

– Полин, так как тебе идея-то на самом деле?

Ах, да. Идея. Сергей подошел к ней, стоящей в углу комнаты с телефоном, ведь она не пила – так что вышла из-за стола. Но когда он к ней обратился, что-то в ней нервически дернулось, и она подумала, что он снова ее куда-то позовет, а она этого не хотела. И она вспылила, в духе, «ну я же уже столько раз говорила», «я не хочу», «перестань уже».

– Я считаю, что это отличная идея. Думаю, Ника тоже может захотеть и еще кто-нибудь из девочек. А там и со следующего курса кто-нибудь подтянется.

Ей было неловко, все еще. Но почему-то сейчас присутствие Сергея ее успокаивало – все же одной идти по считай ночному городу было бы страшно.

Они шли и спокойно разговаривали, в дали голубели здания – университетское и дом напротив. Все же и на улице Ленина есть симпатичные строения.

– Думаешь он согласится?

– Ну он конечно может и отказаться, но думаю, что скорее всего согласиться.

Сергей посмотрел на нее совершенно спокойно и сказал:

– Я не думал говорить о том, что ты предположила сейчас. У меня просто родилась интересная идея…связанная с философией, а тебе она вроде нравится. Вот я и подумал, что тебя это заинтересует.

Полина смутилась. Почему она так реагирует на него? Что это за защитные реакции такие. Сергей умный, спокойный, симпатичный – почему она так взорвалась-то и почему, если уж на то пошло, она вообще не хочет дать ему шанс?

– О философии…расскажи. Извини, что я погорячилась, просто у меня голова чуть-чуть болит… – Про головную боль она соврала, не придумала ничего лучше. Что ж, бывает.

Две женщины за сорок прошли навстречу мимо них, одна понимающе улыбнулась. Это насмешило Полину. Значит они выглядят как парочка? Но почему нет? Почему она этого не хочет?

– Я думал, вот Константин Евгеньевич заканчивает у нас вести…но давайте ему предложим организовать что-то типа философского клуба, собирались бы раз в две недели, обсуждали бы что-нибудь. Как ты думаешь?

Сквер справа. Зеленый. Посреди колонна с бюстом Сурикова. Полина задумчива и говорит:

– А еще могли бы книги обсуждать, хоть по философии, хоть художественные…

– И правда! – обрадовался Сергей.

– Вот он же нам распределял художественные книги почитать и хорошо обсуждали, у тебя что было?

– Моби Дик, – Сергей рассмеялся.

– Да, точно, – Полина улыбнулась.

– Константин Евгеньевич тогда метал громы и молнии.

– А что книга впрямь…специфическая?

– Ага, он тогда все верно сказал – псевдонаучная энциклопедия по отлову, разделки и использованию китовой продукции.

– Бывают же странные книги…

– Да, но считается шедевром.

– Но тебе же так не показалось?

– Нет, совсем нет.

– Но почему же она так знаменита?

– Да кто его знает.

– А мне нравится Дон-Кихот, хоть конечно и он странноватый, но не настолько же.

– Я не читал.

– Почитай, могу дать.

Сергей внимательно посмотрел на Полину.

– Хорошо, дашь.

– Ты извини еще раз, за то, что так отреагировала, когда ты подошел.

– Да ничего.

– Правда?

– Да…знаешь, я тебя услышал. Я больше не буду тебе в этом смысле докучать.

– Прости… – Полина не знала, что она чувствует. И облегчение и…печаль.

– Но знаешь, раз так, то я был бы рад если бы мы были хоть просто друзьями.

– Против этого я ничего не могу сказать. – Она улыбнулась виноватой улыбкой.

Сергей протянул ей руку:

– Тогда друзья?

– Да, друзья.

– Я рад. – Слегка грустно произнес он.

Они шли дальше и молчали, думая каждый о чем-то своем. Полина думала о том, что это и впрямь отличная идея, не хотелось расставаться с Константином Евгеньевичем. Может он и правда согласиться. Но надо еще хоть пару человек привлечь, тогда уж он точно не откажется. Да вроде он и так показывал, что ему с ними интересно. Год прошел хорошо и весело. Пусть так будет и дальше. А Сергей…Полине было его жаль, мысленно она вновь попросила у него прощение за то, что так и не дала ему шанса. Но она была искренна в том, что касается дружбы с ним. Год учебный начинал медленно соскальзывать в прошлое, осталась лишь сессия. Полина подумала о Николае…как он там? Смог ли он справиться? Смог ли выкарабкаться из ямы, в которую он так себя загонял? Полине захотелось написать ему и в то же время она боялась сделать это. Быть может так будет только хуже для него. Она не знала почему так подумала, но иногда мысли и рассуждения просто рождаются в нашем сознании игнорируя принцип достаточного основания.

Ночной город стал действовать на нее успокаивающе – рядом с Сергеем она чувствовала себя в безопасности. В воздухе чувствовалась прохлада, хотя днем и было жарко. Майская ночь, ласковая с толикой синевы, разливающейся в небесах. Не стоит переживать. Полина увидела падающую звезду и загадала желание: «Пусть у всех все будет хорошо».

– А знаешь, что я тебе еще интересного расскажу… – начал Сергей. Им предстояло еще довольно долго идти до ее дома, да и он там жил, как оказалось, неподалеку. Ночь накрывала их и вновь завязавшийся разговор серебрился ручейком под ярко светившей луной.

6. Николай[210]210
  Музыкальная тема данного эпизода песня группы The Stranglers – «Golden Brown»


[Закрыть]

Паруса раздувает. Там за изгибом перспективы стоят корабли – без парусов. Паруса давно сгорели. Выкинули их морячки, но остались соленые брызги слез на его лице. Осушил, как болота – на них и Москва стояла. Но, впрочем, здесь. Артем глядит осоловело. Замучил его своими бреднями о крахе всех надежд. Орлиный взор туда-обратно, оранжевое внизу, розовое повыше, желтый цвет основной – здесь бытует клиника профессоров и что-то связанное с медицинским университетом. Из дверей выбегает девочка, высокие платформы ее босоножек так и подгибаются, следом мужчина усатый в халате – шевелит усами, странно двигает головой:

– Постой, постой моя коровка!

Юбка-то в цветочек, коротенькая. Говорили оттуда вылететь в два счета. Бывал чудак, что изнасиловал деву из Тувы. Прикрыли глазки – реноме. Шагаем что ли – двое разом. Артем ведет уставшим глазом.

Шлеп-шлеп. Как там – Пехтура? Смотри Одиссей, в последний раз, твою Итаку захватили призраки, что с общим туалетом. Предупреждение. Натянуть ветром паруса. Взметнулись отросшие волосы на главе Николая. Брючки, прямо как раньше – тесный контакт с потерянным раем. Мильтон? Ты ли это?

Девушка, ну так, средне-статистичная, стоит у входа в музей по правой стороне. Кто сюда шлет картины-то? Кого тут выставляют? Натюрморт с крынкой. Моя дочь Гаянэ. Покопайся поглубже! Портрет китайского чиновника, валют валом. Девушка с русыми волосами, веснушки. Нос курносый – измачалить бы ее в напевах о Пикассо. Смотрительница.

Корабль плывет. Брусчатка. Уроненное мороженное – дитя ревет, они проплывают мимо.

– Так что думаешь, Коля?

– Мне больно уже думать.

Де! Слева за деревьями блеснуло розоватое, а справа закружила «Метелица». А перед ней «Советник», статно выходит господин, что ожирел в дни юности далекой, закуривает, потягивает руки.

Его акростоль[211]211
  декоративная кормовая оконечность корабля


[Закрыть] порядком потерт, надо навести порядок, но морячок спился. Не тянет уж анапуть[212]212
  несколько тросов, закреплённых в просверлённом крае марсовой площадки и проходящих через деревянный брусок с отверстиями


[Закрыть]. Там, где текал Гольфстрим…захвачен флибустьером с зеленым глазом. И попугай у него на плече кричал:

– Катя! Катя! Ха! Ха! Ха!

Пробоина ниже ватерлинии, но пока что наплаву.

Две женщины хохочут по левому борту. Кто вообще селится в гостиницах еще таких? Одна кричит:

– Начали шампанским, закончили пемолюксом!!!

– Мне плохо, Артем. Я сам себя не узнаю.

Внимательный взгляд. Сердце человеческое слепо в своем счастье. Ненастья обходят его бурей. Она ведь сказала – «ДА». Он лишь помашет ему в след своей зюйдвесткой. Полтора кабельтова от площади и вот суд. Судите грехи наши тяжкие. Слепая и бесстрастная – как же, как же! Смех, да и только! Кто в это верит? История несправедливости – это словно Ветхий Завет. Золотисто-коричневое солнце, и когда оно растекается по моей кровеносной системе я сияю.

Маяки чужих окон. Чайки чужих мыслей. Когда-то я играл в поезд-корабль. Генри Морган. На острове был я и капитан Морган. Но наш Николай звучит как Ясон. Арго! Эрго!

Се зовется площадь правосудия. И се есть человек. И человека поглотила рыба. И во чреве ее он блуждал в морях. Текущая и вечная, и животворящая. Наверное, имелось ввиду, что воды отступили, обнажая землю – все из воды.

Рождение героя из духа шторма. Отошли воды. Когда-то он беззаботно глядел на мир из колыбели. Мама напевала про моря. Всего один раз он видел море.

– Ты просто должен взять себя в руки. Махни на эту фигню с грузчиком! Иди с сентября в школу, а сейчас езжай домой. Ну же!

– Иногда мне кажется, что я схожу с ума.

Вот фольксваген бирюзовый – «Людвиг 64» – кофе с собой. Девушка, высокая, красивая, в бежевых шортиках и белой футболке заказывает латте. А взглядом назад виднеется арка, но давно прошли его триумфы. Когда он гулял здесь на день города, давние времена, когда она держала его за руку и жизнь казалась счастливой историей. А потом в вышине вырастало сияющее небесное древо и звезды его падали вниз. А теперь жизнь сломана и избита.

Плеск фонтана, две колонны. А там две девочки покупают мороженное. Бритый мужик с внешностью кретина потягивается в позе война. Славься! Аллилуя и багажник, набитый наркотиками. Но говорил, что не пьет. Так значит вы не театрал? Черт. Завались. Завален горизонт – корявы руки, а ее даже вешали в автобусах. Проносится мимо автобус зеленый, парнишка строит рожу. Когда-то был и сам таким. Прошлое усопшее в могиле времени. Попытка скрыть безликое уродство дома за красивеньким фасадом. Зачет – когда-то выставлял. Поднатяни канаты. Вонзи интрепель[213]213
  Абордажный топорик


[Закрыть] мне в руку.

– Я не знаю, что мне делать…я словно умираю и не понимаю почему все так. Каждый день я закапываю себя все глубже.

Потухший взор, непонимание в ответном. Но он ведь рядом – все же человек, а люди тянутся друг к другу, омойся дружественным теплом. Ведь ты же можешь! Запеленгуй дорогу к свету.

Вот парень высокий по правую руку орет, пред домом административным:

– Встретил в клубе! Ну и вжарил! А отчим пришел пьяный и говорит ну ты Ваня аааа!

Салон парикмахерский, чешет пузо, в фартуке – толста, видно клиентов нет. Встреть меня на углу. Розовое – любит город розовый цвет. Когда-то плеснули с балкона розовой жидкости – бедный мужик, прощай курточка. Как молоды мы были, какие, блин, дебилы. Два скверика по сторонам. О, боже! Парень встал на колено! Она прижала руку ко рту. Она скажет – «Да»? Да! Аплодисменты.

Бело-зеленая церковь. Нищий бьет поклоны, бороденка повыдергана, не Морской собор. Когда-то он мечтал зажить в Северной Пальмире. Бело-зеленая. Церковь – лоно рыбы, знак Иисуса – Моби-Сопля. Крутит задком на переходе – шлеп, шлеп ее по крупу, куда руки! Уважай женщин. Ну и крутит! А есть чем крутить-то! Красное платье – очаровательная мордашка. Как тебя? Настя.

Ломбард Тип-Топ, сколько дадите за жизнь? Вырвите мои зубы! Опять фургончик с кофе. Поедают сахарную вату – феее. А слева в даль приятные дома. И нам есть что представить. Но опять же – дальний розовый. Парочка за ручки держится – лет шестнадцати, мяу! Когда-то он хотел завести кота. Но где бы это было можно?

– Коля…Коля…Коля…

Явились вздохи словно демоны из ада. Если тебя жалеют, то тебе крышка. А ты уже не в силах ничего. Бросить ту работку что ли? Порви последнюю нить. Да-да, я предпочитаю этого не делать. Апостол символизма. Вонзи гарпун. Ветер надул паруса. Прогулочные брючки цвета белого и девушка красоты невиданной о если бы мог о если бы мог но уже закрыты двери сам себя загнал кричало все остановись и тучи предупрежденьем вились в выси ты хватался и старался удержаться но нужно было не держаться нужно было бежать уезжать сбежать и оставить весь мрак позади ты тянул и тянул потому что в действительности у тебя нет дома ты одинокий скиталец заброшенный в бытие потоков ветра обрамляющего бурю и шторм пронесся под тобой и все смешалось обиды стенания надежды захороненные вместе с ней последний раз ты на могиле был назад тому неделю и стонал о почему почему все это выпало мне я не заслужил этого я любил тебя а ты меня убила ты убила мою душу убила во мне веру и желание жить

Установленная плита

Родилась умерла

То единственное что о нас известно

То единственное что остается в дар будущему

То единственное для чего будущего никогда не будет

Живет жила умрет умерла есть была

Живет умрет жил умер и под темными зонтиками собрались те

Забывающие и отряхивающие слезы

Век человека мгновенье память забвенье

Посмотрите посмотрите я жив

Я жил жил жил

Вы умерли вместе со мной

Я был прибит к этой палубе

И ветер отнес меня в студеное море

И сердце мое замерзло

И пальцы мои сжимавшие твою руку отвалились

И чернота заглянула в мои глаза

И пустота была твоим ликом

И я постарался закричать

Закричать громко

Но некому было меня услышать

И я ослеп оглох и онемел

И когда дьявол пришел за своей данью

Я предал дар своей жизни

И был проклят

И зазвонил телефон

– Алло. Паша? Да. Могу. А ты где? Хорошо пойду тебе на встречу. Договорились.

– Это был Паша?

– Ага.

– Что такое?

– Идет навстречу, попросил встретить, что-то он загулял, – вымученная улыбка.

– Ну хорошо, а я уж тогда пойду домой. Был рад тебя видеть. Коля…ты пожалуйста, держись.

– Спасибо…пока?

– Давай, еще увидимся.

Он ушел, а он остался. Небо клубилось облаками. И тихие его шаги звучали дробью в похоронной песне, которую он сам себе сочинил.

7. Паша[214]214
  Музыкальная тема данного эпизода песня группы The Polyphonic Spree – «Light & Day»


[Закрыть]

Паша зашел в квартиру. Елизавета позвала его. И он был удивлен. То она желает встретиться с ним, то отталкивает куда подальше. Непонятная, как письмо экспрессионизма. В прихожей висела репродукция Моне. Поверх голов двух фигур шла начерченная линия, с обоих сторон оканчивающаяся стрелками. Бедная дева с зонтиком! Суровая рука тебя размалевала. Паша подумал, что это в стиле Елизаветы – вторжение в пространство, которое вроде не подразумевает его. Что ж. Он с любопытством оглядывался по сторонам – войти в ее квартиру, все равно что войти в ее жизнь, она казалась такой закрытой, но вот он здесь. Квартира была просторной – двухкомнатной. Прямо тут – на Мира, недалеко от него, если что. В квартире вопила истошно музыка.

– Кто это играет?

– Stiff Little Fingers.

– Не знаю таких, а вот Костя, наверное, знает.

Елизавета бросила на него быстрый, внимательный взгляд, но ничего не сказала.

В квартире было светло. Одна комната, видимо, была спальней, дверь туда была закрыта, а вот вторая. Короче, Паша вновь удивился. Она была заставлена… картинами. Тут же обнаружились мольберт и кисти.

– Ты рисуешь?

– Да.

– Покажешь? – Картины были закрыты.

– Хорошо, смотри.

Елизавета откинула ткань с одной картины. Паша увидел ее и сердце его замерло. Да, он слабо разбирался в живописи, но увиденное им показалось ему очень необычным, было в этом что-то загадочное. Окно, за ним ночное небо. На подоконнике спиной к зрителю стоит девушка, с темными волосами. Перед ней, так же спиной к зрителю стоит человек, мужчина с темными, волнистыми волосами, перед ним мольберт, рука его, держащая кисть взметнулась над картиной, которую он рисовал, в жесте этом чувствуется динамика, некая экспрессивность. Холст перед ним еще пуст. А по бокам от окна и героев словно уносящиеся в бесконечность, смазанные шкафы полные книг.

– Это…очень красиво. Я и не думал, что ты рисуешь.

– Пытаюсь понять бессмысленность мира, по мере возможностей.

– Кто изображен?

– Просто девушка, в присутствии Бога.

– Этот художник Бог?

– Ну да. Конечно.

– Почему «конечно»?

– Ну он же творит – значит Бог.

– Вот так просто? Раз и Бог?

– Конечно. Это так и есть.

– У тебя был знакомый художник?

– Нет.

Паша замялся, почему он это спросил? Потому что ему интересно все, что с ней связано. Не отделаться от этого чувства. Она его волнует и вот опять – стоит ему узнать что-то новое о ней и это зажигает в нем интерес все сильнее и сильнее. Он перешел к другим картинам. Пустая комната, яркий свет, словно от прожектора падает вниз – на полу лежит свернувшаяся красная лента. Другая – ледяные скульптуры на площади перед концертным залом, искривленные, заломленные руки и искаженные лица – эта картина пугала. И вот еще одна – Два лица в профиль – одно явно мужское, другое женское, их глаза прикрыты ладонями, а сами они дуют с двух сторон на повисшее между ними облако.

– Как интересно, откуда берешь идеи?

– Они приходят во снах.

– О, наверное, это очень захватывающе.

– Просто пытаюсь понять.

– Что?

– Жизнь.

– А что там? – Паша указал на самую большую, вытянутую в ширь картину, с нее Елизавета не сняла ткань. Паша потянулся к ней, но Елизавета воскликнула:

– Не смей! Не трогай!

– Прости…я думал…

– Нельзя. Я… я еще не закончила ее, – как-то фальшиво сказала она.

– Ладно-ладно, а когда-нибудь потом покажешь?

– Вряд ли. Сомневаюсь, что я тебя еще позову.

– Почему? Я обидел тебя?

– Нет, просто одного раза достаточно.

Паша тяжело вздохнул – ну как можно ее понять?

– Ладно, давай на кухню.

– Эмм… что?

– Будем пить.

– Что?!

– Вино! Слишком привередливый, да? – саркастически выдала она.

– Да нет, я просто…ну удивлен. – Паша чувствовал, что глупо заулыбался. – Не ожидал от тебя.

– Ну вот, хочу так. Ты против?

– Нет.

– Тогда пошли и все.

На кухне Елизавета усадила его за стол. Кухня была чистой и красивой, мебель под мрамор. Интересно откуда у нее деньги?

– Елизавета, а ты… все-таки чем занимаешься? Ну работаешь? – осторожно спросил Паша.

– Я уже говорила, это неважно.

Паша замолк. Елизавета не спешила с вином, она обратилась к плите, на которой принялась что-то, судя по всему, тушить.

– Ты готовишь?

– Ага, будем есть.

– Можно узнать, что? – Паша спрашивал осторожно, боясь ее потревожить.

– Конечно, бараньи почки по-бургундски.

– Ого, это звучит интригующе.

– Мое любимое блюдо.

– Узнаю о тебе все больше.

– Да у меня уже все готово было, осталось потушить. Посиди тихо, не мешай.

Паша вновь умолк. Он принялся озираться по сторонам, над ним висела полка, он и в зале заметил много книг, вот и тут они обнаружились. Он тихонько встал и начал их рассматривать. Алиса в стране чудес. Улисс. Шум и ярость. На маяк. Манхэттен. Тихий Дон. Идиот. Опасные связи. Античная трагедия. Два увесистых тома Шекспира. Бремя страстей человеческих. Карьера Ругонов. И множество других. Паша тоже любил читать, это сближало его с Константином. Он отметил, что эти книги опять-таки, пришлись бы тому по душе. Но говорить вновь о Косте Елизавете ему не хотелось. Он осторожно снял с полки второй том «Улисса» и прочитал: «Житье не сахар. Зато спасительно. Не даст сойти с пути истинного. Естество. Обманывают младенцев, обманывают покойников»[215]215
  При чтении Пашей отрывка из тринадцатого эпизода «Улисса» происходит очитка – правильно было бы не «обманывают», а «обмывают».


[Закрыть] Паша закрыл книгу и убрал ее на полку. Все-таки такое чтенье не по душе ему. Елизавета обернулась и насмешливо посмотрела на него:

– Даже так? Любопытно.

– Что?

– Да нет, ничего.

Она вернулась к своим почкам. Паша послушно сел на стул и откинулся на спинку. Вскоре Елизавета провозгласила:

– Почки готовы! Да начнется пир! – и засмеялась.

– Ура! – иронично отреагировал Паша. Елизавета вдруг широко ему улыбнулась.

После этого она достала из шкафчика две бутылки красного вина. Одно, якобы, из Новой Зеландии, другое из ЮАР:

– Какое первым?

– Из Новой Зеландии, – улыбнулся Паша.

– Европоцентрист в душе, да?

– Что?

– Да так.

Она, ловко орудуя штопором открыла бутылку и разлила по бокалам. Наливала она сразу много. Она села и предложила тост:

– За обреченность на пути.

– Ок. – Паше не понравился тост, но это же Елизавета. Стоило бы уже привыкнуть. Он отпил немного и вновь удивился – Елизавета осушила бокал полностью. Немаленький бокал:

– А ну-ка, давай-давай, а то еды не дам. Не бойся – у меня еще есть вино.

Паша послушно выпил свое вино. Елизавета принялась накладывать почки в тарелки:

– Пока едим, чур молчать. Лови еще вина. – Она разлила вторую половину бутылки по бокалам. Паша подумал, что день грозит ему серьезной пьянкой, особенно учитывая, что она сказала, что у нее есть еще. Чего она хочет?

– Приятного аппетита.

– Тсс.

Они принялись за еду. Через несколько минут на окно села ворона и клюнула в стекло. Уже доедавшая свою порцию Елизавета кинула в окно вилку. Вилка отскочила от стекла, а ворона улетела. Елизавета мигом выпила второй бокал. Паша всерьез заволновался, прошло всего пятнадцать минут, а Елизавета уже выпила полбутылки и в ее глазах появился огонек опьянения:

– Пей!

– Хорошо-хорошо.

– Вооот. Теперь будем говорить.

– О чем?

– О чем угодно. Ну вот…что самое странное случалось в твоей жизни.

– Ой, да я даже не знаю.

– Что-нибудь до прошлого лета, – Елизавета насмешливо уставилась на него и вдруг зевнула.

– Да не было у меня ничего странного, я живу тихо и спокойно.

– Ага ты ведь хооороший мальчик, весь в борьбе.

– Я думал и тебя она волнует.

– Да, только она.

– А что ж ты надо мной тогда смеешься? – Паша улыбнулся.

– Просто так. Мне весело. Хочешь расскажу, что самого интересного со мной случилось.

– Конечно, и что?

– Я спала. И ко мне пришел Бог. И я проснулась и огляделась.

– Бог? И что он сделал?

– Дал понять, что он Бог.

– И все?

– Да, этого было достаточно.

– Так ты веришь в Бога?

– Нет, в него я не верю.

– Не понимаю.

– Еще бы.

– Так, ладно.

– Давай еще выпьем!

– Уже? – Паша всерьез испугался за Елизавету.

– Да, а как надо?

– То есть?

– Ну я впервые пью.

– Впервые?!

– Ага.

– Надо медленнее.

– К черту правила!

Елизавета достала вторую бутылку, разлила по бокалам половину и тут же приложилась к самой бутылке. Паша посмотрел на нее с ужасом:

– Подожди! Тебе же плохо будет!

– К черту! Хорошо-то мне точно не будет! Пей! За конец!

– За конец?

– Пей!

Паша чокнулся с ней и отпил чуть-чуть из бокала. Елизавета состроила недовольную гримасу и махом выпила свой бокал.

– Ты жульничаешь! Ты не пьешь! Пей и я расскажу тебе тайну, – Елизавета сказала так – «тааааайну», она явно была пьяна. Какую еще «тааааайну» – подумал Паша, тайну что ты проведешь ночь в объятиях с унитазом? Но тем не менее он выпил.

– Вот тааак вот. А теперь слушааааай! – Елизавета приподнялась, сделала шаг в сторону оперлась о спинку стула и упала вместе с ним. Паша аж зажмурился, но через мгновенье подскочил к ней. Елизавета бормотала. – Так вот оно как. Ха. Ха. Ааа…ой. Ик.

– Вставай, тебе надо прилечь! – Паша потянул к ней руку.

– То есть чтобы прилечь я должна встаааать? Это, черт, нелооогично! Воооот.

С трудом Паша сумел поднять ее. И аккуратно повести к закрытой комнате. Он толкнул дверь и вошел. Спальня неприятно поразила его. Абсолютно пустая. Только матрас на полу. Вещи лежат так же – просто на полу. Наверное, все дело в том, что она художница. Так? Паше даже стало ее жалко – так жить. Как такое возможно – ни разу не пить до этого и так напиться сходу?! Он уложил ее на матрас и накрыл одеялом. Вдруг ее рука взметнулась вверх и…приобняла его за шею. Паша застыл и посмотрел на нее. Она побледнела и смотрела прямо ему в глаза. Паша потянулся к ней, но она уперлась ему в грудь другой рукой:

– Нет. Это бессмысленно. И ты никогда не будешь мне нравиться.

Для Паши это прозвучало как колокол приговора. Почему-то ее слова очень ранили его. Но сейчас нужно подумать о ней. Он снял ее руку со своей шеи. И коснулся ее волос, ласково и нежно:

– Спи, Елизавета. Тебе нужно поспать.

– Ага….пока.

Он встал и посмотрел на нее. Глаза ее закрылись, губы что-то прошептали. Что? Ему бы хотелось это узнать. Он постоял минутку. И пошел на кухню. Вылил остатки вина себе в бокал. Выпил. Он решил посидеть здесь часик. Вдруг ей станет плохо. Тут он догадался заглянуть в шкафчик откуда она доставала вино – так и есть – там стояла третья бутылка. Нет уж – он ей его не оставит. Отдам деньги – решил Паша. И открыл бутылку. Он налил себе бокал и погрузился в раздумья. Если ее слова его ранили, то…это значит, что она ему…дорога? Но ведь это глупо, он не хочет быть с кем-то…или же, он снова обрел это желание?

Через час, периодически наведываясь к ней и попивая вино, Паша решил, что пора уходить. Он был пьян и позвонил Николаю, он попросил встретить его.