Текст книги "Полководец Соня, или В поисках Земли Обетованной"

Дома стали происходить странности с телефоном: щелчки, посторонние шумы, будто подключался кто-то, будто лента магнитофонная шуршит. Но может, просто связь барахлила?

Сонин редактор шепнул: ею интересовались «оттуда»:

– Я дал самую положительную характеристику!

А однажды, когда она болела и сидела дома, прислал с редакционным шофёром записку: «Опять интересовались. Освободите дом от лишнего, если есть. Могут придти».

Но никто не пришёл. Никуда не вызывали.

Как-то в командировке попала на госдачу партийного сошки.

Была зима. Народ стоял в очередях за подгнившей мороженой картошкой, витаминизировался наквашеной с осени капустой, мечтая о лете, когда можно будет побаловаться фруктами-ягодами, несмотря на их дороговизну. Сто граммов – того, двести – этого.

Тут свешивались с вазы кисти винограда, на блюде краснела крупная клубника, топорщился ананас, зеленели-фиолетовели невиданные экзотические плоды.

…Одиссей был поражён богатством дворца Алкиноя…

После беседы «сошка» пригласил прогуляться к Оке. К берегу сквозь тёплую оранжерею вела ковровая дорожка с мягким высоким ворсом и – самое удивительное! – спускалась в реку, чтобы ногам удобно. Река тоже подогревалась – над нею клубился пар.

«Я иду по ковру. Ты идёшь, пока врёшь. Он идёт, пока врёт…»

Над одной из улиц – плакат: «Идеи Леонида Ильича Брежнева прИтворяются успешно». Ошибку не замечают. То ли к многочисленным лозунгам и плакатам уже относятся, как к фону, не вчитываясь. То ли подсознание воспринимает слово точным: все притворяются – что такого?

– Родина имеет нас, энтузиастов и специалистов! – произносит с трибуны рабочий приветствие съезду КПСС.

Бурные аплодисменты. Опять никто не замечает ошибку – «нас» вместо «в нашем лице».

Родина имела всех.

Приехал из Баку за помощью друг Мехти, молодой журналист Гоша. Только что успешно начав карьеру в республиканской газете с двусмысленным названием «Вышка», Гоша был обвинён в попытке стать… португальским шпионом. Недолго разбираясь, его изгнали из комсомола, перевели из журналистов в корректоры на грошовую зарплату и велели быть благодарным за то, что «дело замяли, не пустив выше».

Наивного Гошу коварно подставил завистник, редакционный комсорг. Центральный комитет компартии Азербайджана готовил поездку группы журналистов в Португалию, куда Гоша хотел, но не имел права: Португалия – страна капиталистическая, а по негласному правилу советский человек должен вначале выехать (если позволят) в одну из стран соцлагеря, хорошо зарекомендовать себя, и тогда может быть… Комсорг заверил Гошу, что «устроит». Через час позвонил из города: «Твою характеристику ждут. Диктую текст. Подпиши за меня сам – подпись скопируй с какого-нибудь документа, она лёгкая! – и дуй в горком», после чего доверчивого Гошу обвинили в подлоге, в желании «пролезть в группу», чтоб остаться в Португалии навсегда или договориться там, с кем надо, и по возвращении стать португальским шпионом.

Нехитрым трюком – позвонив якобы из ЦК КПСС в гошину редакцию, точно зная: вытянутся по стойке «смирно!» и не проверят подлинность «высокого» звонка, – Соня восстановила Гошу в должности и уволила его обидчика. Гоша выдохнул: «Я твой навеки», имея в виду не то, что обычно подразумевают мужчины, а куда большее – дружескую верность чистого сердца. И, счастливый, отбыл домой. Навеки Гоша вроде бы ей ни к чему, но вот она ему ещё понадобится.

Трепетный Гоша, книгочей и романтик, – «такой хороший-хороший! умный-умный, а дурак!» – не был создан для жизни. Он был создан для Рая, где волк возлежит рядом с ягнёнком. Поселить бы ягнёнка-Гошу вблизи Сони – чтоб защищала от волков, забывших о райском прошлом.

Соня решила устроить агнцу фиктивный брак и перетянуть в Москву. Гоша неплохой очеркист, несмотря на юность. Работу найдёт – была бы прописка! Ведь и ей помогали. Теперь это может она. Соня стала опрашивать знакомых, ища Гоше «жену».

– Зачем тебе это надо?

– «Если ты ловил кого-то вечером во ржи…» – Соня отвечала словами героя книжки Сэлинджера. – Дети играют вечером во ржи над обрывом. Играют, бегают. А я ловлю их у края, чтоб не сорвались. Вот и вся моя работа. Стеречь ребят над пропастью во ржи – это единственное, чего мне хочется по-настоящему…

Она увидела в Гоше ребёнка, который всегда будет беспечно играть над пропастью.

Ребёнок примчался в Москву, когда Соня отобрала двух кандидаток в фиктивные жёны. Но оказался с норовом: нашёл третью, самую неудачную. Соня кричала: «Наколешься!» – он талдычил о «праве на ошибку», обвиняя Соню в тиранстве. Отвечала любимым анекдотом. Как сидит Соловей-Разбойник на краю ветки, пилит её сзади себя. «Упадёшь!» – предостерегает Илья-Муромец. «Проваливай, умник!» – рычит Соловей-Разбойник. И падает. Трёт ушибленный бок, плюёт вслед Муромцу: «Колдун, не иначе»…

Конечно, Гоша чуть было опять не сорвался в пропасть, хотя получил прописку, работу в «Комсомолке», снял комнату, по примеру Сони стал копить на кооператив и ходил гордый, что получилось «по его». Но «жена» оказалась торговкой краденым, у неё нашли чужую шубу, она артистически рыдала и указывала на «мужа»:

– …это он, кавказец, все они такие! Понаехали «чёрные» – тёмными делами заниматься… На мне из-за прописки женился, а я-то, дура… На развод подам, на признание брака фиктивным…

Нет, не дура! «Мужа» вместо себя посадит, выпишет с жилплощади и денежки за фиктивный брак не вернёт.

Гошей занялся следователь милиции.

– Что сделала бы ты на моём месте? – вопрошал Гоша.

– Я на твоём месте не оказалась бы.

Напомнила о Соловье-Разбойнике. Съехидничала: Гоша должен чувствовать себя удовлетворённым, реализовав «право на ошибку».

И пошла в милицию.

Опять удостоверение – «палочка-выручалочка»… обозначить статус, только на этот раз: «Пришла неофициально, о коллеге-земляке поговорить». И по-свойски, почти по-родному развернула жалостную историю про якобы жестоко обманутого влюблённого. Если б в песне – с ней бы по электричкам ходить: подавали бы, не скупясь.

«По уши… отговаривали… дешёвка… не видел… первая женщина… всё к её ногам… изменяла… рыдал… на коленях ползал… тянула деньги… думала: кавказцы богатые… нет, из нищих интеллигентов… бедный не нужен… придумала повод: если просто развод – не выпишут, а если фиктивно – выпишут по суду… ещё и свою вину – на него… посадят – ей лучше… какой преступник?! такие из сочувствия вору последний рубль отдают… князь Мышкин… идиот… вчера из петли… крах любви… предательство… оговор… разочарование в женщине… друзья к вам послали… боимся… суицид…»

Милицейский следователь расчувствовался, стал советовать, как беречь «суицидника», суетился: «Всё понял, понял! Ах, бабы-стервы, простите! Пусть друзья другую подсунут – чтоб приласкала. Помогает. Сообщайте ежедневно, как дела. И я позванивать буду»… И звонил, и волновался: «Жив наш? Ну слава Богу!» – и рассказывал Соне, как «следствие идёт теперь в правильном направлении».

Стерва вернула чужую шубу, каялась, заплатила штрафы, взятки и оставила «князя Мышкина» в покое, пока он не купит кооператив и сам не выпишется, потому что Соня пригрозила «паханским тоном»:

– Молчи в тряпочку и молись за его здоровье. Случится с ним что – посажу к чёртовой матери! Ты мои возможности видела.

«Если ты ловил кого-то вечером во ржи»… Пятачок поля с рожью маленький. Вокруг – пропасти. Беспечных детей много. Всех не убережёшь. Соня жалела «детей», которым она не встретилась. Всё чаще думала: надо идти работать в школу – ей есть чему научить ребят, чтоб вырастали сильными, умными и распознавали бездны. А то так можно бесконечно спасать одного-двух, но сотни будут гибнуть. Корреспондентская работа и журналистское могущество перестали удовлетворять. Всё чаще чувствовала себя Сизифом: вкатишь на вершину камень, а он – вниз. Только уворачивайся! И снова – за ним, к подножью, чтобы зачем-то тащить наверх, зная: всё равно сшибёт… если не этот, то соседний, потревоженный… если не тебя, то другого.

«Земной свой путь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу», – рефреном чуть ли не ежедневно крутились в голове слова Данте.

«Я не был мёртв. И жив я не был тоже».

Думала о целе-со-образ-ности. О целях, соответствующих образу правильной жизни. О неуловимом, но ощущаемом «образе правильной жизни». О целе-со-образ-ном поведении человека в жизни «неправильной».

Ося напевает песню Джо Дассена: «Если б не было тебя, то не стал бы я самим собой»…

Он пел о любви, которая не драма и тем более не трагедия. Он пел о любви, которая даёт силы и защищает.

Соня прижимается к Осе – и зелёные кроны смыкаются над ними.

Но и к их Острову подплыли пираты с враждебного Архипелага.

– Проверка паспортного режима! – подтянутый лет сорока человек в штатском раскрыл красную книжку, представляясь, и без приглашения шагнул в квартиру.

– Я из милиции. Через год международная Олимпиада, знаете? Чистим столицу. Кто здесь проживает?

Вежливо поклонился маме. Посмотрел паспорта. Подошёл к пишущей машинке, бесцеремонно пробежал глазами вложенный лист, полистал бумаги, задержался у книжного шкафа. Попросился в туалет, прошёл попить на кухню, заглянул в другую комнату. И – глазами по углам! Похвалил мамины поделки из корней, откланялся.

– Это НКВДэшник! – сказала упавшим голосом мама.

Соня долго разубеждает: НКВДэшников давно нет, у этого обычное милицейское удостоверение, перед Олимпиадой действительно идёт тотальная проверка.

– Нет, это НКВДэшник! – твердит мама.

Через несколько месяцев пришёл снова. С другим удостоверением. На этот раз – КГБ.

– Извините, не думал тогда, что снова встретимся. Не хотел пугать.

Завелась с полоборота:

– Прямо Штирлиц! Ксивы на все случаи жизни! С курсов кройки и шитья нету? С чего взяли, что испугаете?! Я ничего такого не делаю.

– Н-ну, вы же не совсем хорошо к нам относитесь…

– Совсем нехорошо, – резкостью легче скрыть страх, да и нападение – лучшая оборона. – Пасёте незнамо почему, пришли почти ночью… мама моя тридцать седьмым годом пуганая… у неё сердце.

А сердце у самой мелко дрожит, как на ниточке. Руки бы не задрожали, не выдали, – надо что-то руками делать:

– Ладно, гостя угощать положено, хоть и незваного. Кофе сварю. На ночь пьёте? Я – да. Мне ещё работать.

– Спасибо, выпью. Помешал, простите, я ненадолго.

«Правильно среагировала! – Соня на ходу лепила нужный образ: ни страха, ни излишней заинтересованности… естественное раздражение, что испорчен вечер. – Должен понять: я не его клиент. Пока первая ничья. И дальше держать паритет! Интервьюер – я, не он: выведать как можно больше, заболтать, но болтая не дать никакой информации».

Налила кофе, подала вафли, закурила и милостиво разрешила:

– Говорите! Не смущайтесь. Но не более получаса!

Один – ноль в её пользу! Пока она – наверху.

В самом деле смутила. Привык к стандартным реакциям? Замямлил о «поближе познакомиться». От ответа на вопрос «зачем?» ушёл.

Против неё, кажется, ничего нет. Так, прощупывает для чего-то. Следя за реакцией, проявил осведомлённость: назвал имена друзей («нет, нет! К ним у нас никаких претензий!»), в курсе её желания идти в школу, о чём она только в письмах писала (дескать, почта перлюстрируется, ты «под колпаком»).

Не удивилась. Бросила лениво:

– Надоели разъезды.

Мол, знаешь – и знай! Работа твоя такая. Я живу, ты наблюдаешь. Следи, если интересно! Мне-то что?

Польстил:

– Вы же успешный журналист! И пишете прекрасно, – процитировал её статьи. – Я вас с удовольствием читаю.

Опять приняла как должное:

– Да. Приятно. Но уже не увлекает. Много другого интересует не меньше. Обязаны знать, Штирлиц, раз пасёте! Плохо работаете! А чего пасти? Подкатили бы где-нибудь в курилке без всякого удостоверения – сама бы всё рассказала! – и вдохновенно заговорила о «величественном здании русского языка», о том, что знает, как увлечь этим школьников. – Ну, пополнила досье? Кроме лингвистики, интересуюсь йогой, философией… Не стесняйтесь, спрашивайте.

И не дожидаясь вопросов, стала вещать о Канте, Конфуции, Будде.

– Далековато от реальности! Не всё в нашей жизни устраивает?

Топорно… На тебе, чего не ждёшь!

– Конечно, не всё. Да и вас тоже не всё. Иначе не пошли бы в КГБ – порядок наводить.

И продолжила лепить «образ»: слегка шлёпнутой, прямодушной, озабоченной судьбами ближних, но не совсем от мира сего… мол, подустала от битв с плохими чиновниками за «хорошую советскую власть» и потому решила сузить поле деятельности до школы, а круг интересов – до литературы, философии, йоги и прочих необщественных, однако не антиобщественных вещей. Для такой личности люди – братья, среда – ничто, проводник – внутреннее. Такую трудно в чём-то обвинить и понудить к чему-то, что идёт вразрез с личными устремлениями. А они – вне сферы его профессиональной любознательности. Значит – отвянь!

Создавать такой образ – легко. Он – значительная часть Сони. Осталось убедить, что это вся она.

«Завербовать хочет, подбирается, но не решается прямо сказать. Застенчивый. Или я молодец: увожу в сторону», – созрел вывод. Встала, поглядела на часы:

– Поскольку ничего конкретного ко мне, попрощаемся?

– Да-да, я дам рабочий телефон. Позвоните через неделю-другую. Вы ведь против того, чтоб я домой приходил, маму тревожил.

– Да уж! А зачем, простите, встречаться? Я человек занятой.

– Может, ещё побеседуем? Вы хороший собеседник…

– …чего нельзя сказать о вас. Темните «вокруг да около». Ну давайте телефон.

– Запишите каким-нибудь шифром или запомните…

В шпионов играет?!

– Запомню. Только если забуду, а вам станет невтерпёж, то караульте у дома – маму не беспокойте. Это условие.

И караулил у дома и у работы. И терпеливо выслушивал курсы лингвистики-йоги-философии, а ей рассказывал о боевых искусствах – мол, тоже не промах. И подобрался к теме «патриотизма»… стал говорить о «заговорщиках, подтачивающих государство изнутри»… и о том, что «каждый патриот обязан помогать стране разоблачать происки».

– Не переоткровенничайте, Штирлиц, вдруг скажете что-то, чего мне знать не положено. Я в Мата Хари не гожусь! Беседовать – пожалуйста, но не более. Тесное сотрудничество исключается. Мне это неинтересно.

Пробовал пугать:

– Я и так немало сказал. Не боитесь?

– «Боб, сколько будет дважды два?» – «Четыре». – Пиф-паф. «Боб, ты слишком много знал!»

– Всё шутите! – обижался и с намёком мямлил о том, что можно случайно попасть под машину… под сосульку… у края платформы метро голова закружится – и на рельсы!

– С какого перепугу? Я аккуратная и осторожная. Со мной такого случиться не может. Сразу поймут: кто-то постарался. Шуму будет! А вы не пробалтывайтесь, профессионал! Не подставляйте ни себя, ни меня…

Легкомысленно смеялась и пела песенку Высоцкого про шпиона Джона Ланкастера. Хулиганила.

Пробовал купить:

– Устроим на высокооплачиваемую работу.

– Спасибо. Мне и так хорошо. Не люблю зависимости.

И всё время следила за речью, чтоб не подставиться. Вдруг он записывает разговоры и потом анализирует или предъявить кому хочет? Бедный, предъявлять ему нечего, кроме бесконечных своих проколов!

Но улицы стала переходить осторожнее, сосулек остерегалась, к краю платформ метро не приближалась. Скоро это стало автоматическим и перестало мешать радости жизни.

Везде – плакаты: «Достойно встретим Олимпиаду-80!», хотя до неё почти год. Какое достоинство?! Москвичи охотятся за мебелью и убогой бытовой техникой – другой нет! – записываясь в длинные очереди, отмечаясь в них утром и вечером, дежуря ночами, скандаля, устраивая драки. Дойти очередь, если удержишься, может лишь через пару лет.

По «Голосу Америки» очередной невозвращенец даёт интервью об ужасах советской жизни. Пока говорит о психушках, где человека галоперидолом превращают в овощ, о массовых диагнозах «бред правдоискательства», – верят. Когда рассказал, как год искал по всей Москве смеситель для ванны, – не поверили: «Ну-у, такого не может быть!»

Может, может!

Соня отхватила дефицитную новинку – цветной телевизор. Мама наслаждается.

Соня с Осей сквозь вой глушилок слушают по радиостанции «Свобода» книгу Буковского «И возвращается ветер».

Десятки тысяч эмигрируют из СССР. В Нью-Йорке образован Клуб русских писателей. В Москве – скандалы. Переписываются подпольные кассетные альбомы Гребенщикова и «Машины времени» Макаревича. Доброхоты бесконтрольно тиражируют самиздатский альманах «Метрополь». Авторов песочат, членов Союза писателей лишают членства, перестают публиковать. Изымают перепечатки, ищут хозяев машинок с «пойманными» шрифтами. Старая диссидентка тётка Варвара без конца собирает и разбирает свою тайную пишущую машинку, тексты и клавиши с буквочками – в коробки со стиральным порошком, крупами, сахаром, в старую обувь. Соня продолжает у неё знакомиться с «запрещённым». Кое-что перепечатывает сама, возит в Минск, даёт читать проверенным знакомым – «только из моих рук!» – не оставляя, чтоб не подставить ни себя, ни Варвару. И прячет «для истории» и Манюни похитрее тётки.

Идут аресты. Взяли священника, руководителя Христианского комитета защиты прав верующих Глеба Якунина, редактора самиздатского журнала «Поиски» Валерия Абрамкина, членов ИГ – Инициативной Группы по защите прав человека. «ИГ не считает, что, критикуя действия властей, выступает против государства: назвать нашу деятельность антисоветской – это признать, что нарушения прав человека вытекают из природы советского строя». Вытекают. Вытекают!

Беспредел – везде. Его уже не скрыть трескучими фразами об успехах «развитого социализма», который – все видят! – приспособлен лишь к интересам партбоссов. Пользуясь привилегиями и безнаказанностью, те всё вороватее, разнузданнее: продают должности, квартиры, имеют дворцы, охотничьи угодья, алмазные копи, скважины, «ручные» суды, казнят и милуют сограждан по капризу или расчёту.

Всё громче шёпот снизу: «Рыба гниёт с головы». Отсекают хвост, чтобы не тронуть голову. Для видимости «торжества правопорядка» открывается несколько громких «Дел» – народ узнаёт: руководство Узбекистана, Азербайджана замешано в махинациях с хлопком, нефтью, чёрной икрой. Но слухи добавляют: нити тянутся в Политбюро ЦК КПСС, МВД, московский и питерский горкомы партии… суммы теневых доходов высокопоставленных лиц измеряются миллионами… не рублей, а – страшно сказать! – долларов, незнакомых советским людям, ибо хождение иностранной валюты запрещено. Простой гражданин может попасть под расстрел за доллар – «валютные операции»!

Промышленность, кроме военной и «космической», – в упадке. Станки – времён царя Гороха. Соня видит это в командировках. Каждый год идёт «битва за урожай» и проигрывается – зерно импортируют из США, Канады, Аргентины. Зачем производить что-то, когда есть нефть и газ? «Нефтяные» цены на мировом рынке растут. Хватит на то, чтобы всех пугать, затыкать рты, покупать «друзей» и жить припеваючи, обеспечивая народ лишь самым необходимым.

Казна утекает не только в личные карманы. Соня выловила из газеты «Юманите»: на содержание французской компартии СССР тратит два миллиона долларов в год! Кормит идущих «по социалистическому пути» Кубу, Вьетнам, Сирию, Ирак, Северную Корею. Брежнев помогал деньгами, оружием, солдатами интервенции Кастро в Анголе, исламской революции в Иране, разным «красным бригадам», поддерживая или провоцируя заварушки, чтоб «поганым империалистам» не жилось спокойно, – СССР сам пытается стать империей, взяв под контроль процессы в мире. Дружит с «антиамериканистами» – Саддамом Хуссейном, Ясиром Арафатом, аятоллой Хомейни. Финансирует организации фундаменталистов, называя их «освободительными».

Перед Новым годом «ограниченный контингент советских войск» вторгся в Афганистан, что никак не способствует «достойной встрече Олимпиады-80»: многие страны объявляют Олимпиаде бойкот.

Без суда и следствия высылают в Горький – «в место, исключающее контакты с иностранцами», – академика Сахарова, лишают наград, регалий. Как в комедии «Каин 18-й»: «Профессор, я вас разжалую! Идите, студент»… Академия наук безмолвствует. Самые верноподданные публично поносят коллегу.

«Голоса»[82]82
  Радиостанции «Голос Америки», «Свобода», «Би-Би-Си», «Немецкая волна», «Голос Израиля» и около полусотни других, менее популярных.


[Закрыть] передают про одинокий голос протеста: никому не известный сорокалетний математик Вазиф Мейланов выходит на площадь в Махачкале с плакатом в защиту Сахарова. Четверть часа стояния – семь лет «строгача».

Странная птица – жаворонок! Поднимается в одиночку высоко к солнцу и поёт там, где никто не слышит. Только хищные соколы. Но увидев хищника-сокола, начинает петь ещё громче! Нет, чтобы замолкнуть, скрыться, – поёт! Что это даёт жаворонку? Что за инстинкт такой? Нечто вроде самоуважения? Уважения к песне? Хорошо спетая песня – самоценность, дороже жизни?!

Много того, что считают чисто человеческим, да и то «надстройкой», – в природе меньших братьев. Зоологи говорят: и альтруизм тоже.

Просто есть инстинкт самосохранения, а есть другой – инстинкт сохранения вида, когда жертвуешь собой ради видового сообщества. Есть и что-то вроде инстинкта сохранения гармонии, как её чувствует любая живая тварь…

Инстинкты разнообразны и сбалансированы природой.

Но в российской империи баланс нарушен, почти всё естественное атрофировано, кроме «молчи, скрывайся и таи и мысли, и мечты свои».

Образец гражданской лояльности – песенка «ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу». Её каждый день поют по радио.

Весной 80-го Москва пустеет. Арестованы или высланы за 101-й километр все, кто мог нарушить благостную картину всенародного счастья. Как-то перекрыли доступ в столицу «колбасных» электричек[83]83
  «Колбасными» называли электрички и поезда из соседних с Москвой областей, откуда обычно ездили в Москву отовариваться.


[Закрыть]. Отсекли провинциалов, осаждающих обычно ГУМ, ЦУМ, «Детский Мир».

Москвичам – лафа! На прилавках – изобилие, очередей нет. Это витрина Олимпиады. Всё богатство страны брошено на её оформление. Дальше Москвы иностранцев не пускают – чтоб «не клеветали».

Вступил в силу Закон, согласно которому отказаться от гражданства сам человек не вправе: лишать гражданства – теперь прерогатива только государства. На двух пойманных в США советских шпионов СССР обменивает пятерых заключённых диссидентов, среди которых автор «Белой Книги» о процессе над Даниэлем и Синявским, член Московской Хельсинкской группы и глава Фонда помощи политзэкам Александр Гинзбург. Стотысячное шествие по Нью-Йорку – в поддержку советских евреев и не-евреев, стремящихся выехать из страны.

– Мы все – крепостные, к барину навек приписанные! – тихо возмущаются одни.

– «Барин» хороший, заботится, – громко убеждают другие.

Отовсюду улыбается Мишка в поясе из разноцветных колец – лицо Олимпиады-80.

Когда снова подкатил на улице «Штирлиц», честно выполняя условие не приходить домой, и с ходу посетовал, что в одном из журналов «сгруппировались сионисты – мы не можем внедрить своего человека, а вас они знают», Соня решительно прервала откровения:

– Николай Николаич, уважаемый, ясно же дала понять: не гожусь в Мата Хари. Мы так славно трепались! Вы всё испортили. Давайте вежливо попрощаемся. Навсегда. Не хотелось бы в конце концов грубо сказать: «А не пошёл ли бы ты, Коля, на х…»!

Смачно произнесла последнее слово, гордясь: как изысканно сформулировала! Не придерёшься. И перешла к подчёркнуто корректному прощанию «навсегда». Ах, великий могучий русский язык!

Ошеломлённый Штирлиц бормотал:

– …напрасно вы так… очень даже Мата Хари… очень даже годитесь… честно скажу: впервые не я вёл – меня вели… многому научился… жаль, жаль… подумайте… большое будущее…

Ну вот, с гэбэшником курс повышения квалификации провела!

– Самого лучшего надо съедать. Так учил Вождь. Кто у нас лучший?

Съели Высоцкого… Чёрная дата – 25 июля 1980-го года.

А у Манюни – день рождения: двенадцать лет. Советским людям было обещано: в этом году они будут «жить при коммунизме».

Улетел в небеса и сдулся олимпийский Мишка. Все плакали. В Москву вернулись дефицит и очереди. Из Афганистана идут гробы. «Голоса» передают сводки массовых забастовок в Польше – независимый профсоюз «Солидарность», Лех Валенса…

Соня осаждает чиновника, который не даёт разрешение на работу в школе, – журфака МГУ, видите ли, недостаточно, нужен диплом филфака или педа. Плюнула, сдала экзамены экстерном: «Вот вам ещё один диплом!» – и устроилась в школу, оговорив право на короткие командировки, «чтоб не терять квалификацию», а на самом деле – чтоб сохранить доход от хитростей с двойными-тройными командировочными.

Мама снова уехала к подруге в Баку. А тут у Манюни – гастрит с холециститом, пришлось забрать из интерната. Диета, кашки, травки, поиски дефицитной лечебной воды «Боржоми».

У папы страшный диагноз – рак. Слёг. Шутит над слабостью. Таша тоже шутит, смешит Адама. Плачет на груди Сони. Ося мечется по Москве – добывает нужное для Адама с Манюней.

Кощунственная мысль: «Если папе суждено умереть, то правильно будет, чтобы сейчас – пока нет болей и мама в отъезде: две женщины не должны столкнуться у гроба!» Это почти молитва.

Сообщает Ирочке. Тайна интимной жизни папы меркнет перед ужасом ситуации. Ирочка прилетает. Прощение, слёзы, любовь. Папа счастлив. Всё, как положено, – и Соня понимает: он умрёт – Небеса услышали жуткую молитву, благодатную молитву.

Таша держит папу за руку, Ирочка – за другую, что-то рассказывает. Папа улыбается. Засыпает. Соня целует его и едет домой к Манюне.

Папа больше не просыпается. Остановилось сердце. Эве сообщили после похорон – дескать, боялись: похороны станут для неё непосильной нагрузкой.

«И создан Господом был Адам от четырёх горстей земли, взятой с четырёх сторон света – юга, севера, запада, востока, чтобы не умер ни на юге, ни на севере, ни на западе, ни на востоке, ибо всегда будет жив другими частями земли с иных сторон света. А потом поставил Господь Адама в середине царства, где и будет гроб его»[84]84
  Из древнееврейского источника «Мидраш Танхума» и апокрифа «2-я Книга Эноха».


[Закрыть].

И не умер Адам ни в Баку – на юге, ни в Ухте-Воркуте – на севере, ни в Бориславе – на западе, ни в Тасееве под Красноярском – на востоке.

И закончил дни, как назначено было, в центре советского царства – Москве, где и стал гроб его.

И плакала у гроба младшая дочь Соня, соединившая в себе трёх старших детей адамовых – лёгкого безбытного странника-пастуха Авеля, прагматичного коварного земледельца-землевладельца Каина и полного любви Сифа, который ходил к вратам Рая просить масла жизни от древа милосердия, чтобы лечить болезни человеческие[85]85
  О Сифе, который ходил к Раю просить масла жизни от древа милосердия, – из древнееврейского источника «Берешит рабба» и ряда более поздних славянских рукописей «Слово о Адаме и о Евзе от зачала и совершения» и «О исповедании Евгине и о воспросе внучят еа о болезни Адамове» (Евзя, Евгиня – Ева).


[Закрыть].

И плакала у гроба старшая дочь Ирина, соединившая в себе всех остальных детей адамовых – добрых и гневных, слабых и стойких, весёлых и грустных, трудолюбивых и с ленцой, умных и наивных, обидчивых и прощающих…

В школе сложилось сразу. Семиклассники, проверяя реакции новой училки, стали пулять в доску жёваными бумажками из трубочек.

Рассмеялась:

– А слабо в цель попасть – в сказуемое, в обстоятельство? Или, что сложнее, – в приставку, в суффикс?

Чтоб обозначить цель, надо знать, где какие части речи, слОва.

Слух о новенькой прокатился быстро. В следующем классе первый вопрос:

– C нами тоже играть будете?

– Да. В «третий лишний».

– Это как?

– Найти лишнее из трёх слов. Два глагола, третье – причастие, оно лишнее! Но причастие и один глагол – с суффиксом, а другой – без. Тогда он лишний. Задача – отыскать все отличия каждого слова от двух других.

Не учёба – игры! С группами поддержки, призами. С игровыми домашними заданиями – например, нарисовать картинку, чтобы по ней можно было бы «прочитать» правило. Первым появился гангстер с пистолетом – союз «а», от которого бежит испуганное «не»: «не добрый, а злой» («не» пишется с прилагательным раздельно, если после стоит союз «а»). Потом – другие истории. Русский язык в комиксах! Лучшие рисунки Соня использует в других классах. Авторы горды, стараются дальше.

Что касается литературы, «приближает» её к ребятам, сравнивая с ними героев. Открытие: классики писали про них! Обнаруживают в себе глубины, пытаются соответствовать.

Соня призывает не стесняться себя и ошибок:

– Ошибка – это нормально. Рабочий момент. Более того – необходимость! Как учится ходить ребёнок? Есть лишь один путь – его и младенцы знают: бесстрашно сделать первый шаг. Упасть. Но встать и пробовать дальше. Любой неудачный шаг помогает удачному. Падать, подниматься, снова идти – и начинаешь бегать так, что не всякий догонит. Если будешь опасаться, что о тебе какой-то дурак плохо подумает, значит – сам дурак: никогда ничему не научишься, потому что обращал внимание на дурацкие мнения. Боялся показаться неумёхой, но им остался. Что за удовольствие? Чем больше знаешь, умеешь – тем интересней жить, тем больше людей хочет дружить с тобой, тем шире выбор профессий…

Иногда сама ошибалась – специально. Показывала: «и на старуху бывает проруха», учила независимости от авторитета – доверяй, но проверяй, имей свою голову на плечах!

– С теми, кто просто реакция на окружающее, – скучно. Амёба – вот совершенство реакций! Но разве кому-то, кроме исследователя, интересно с амёбой?! Сложные структуры (а каждый из вас – человек! – структура сложная) заставляют окружающих реагировать на себя. Возникает контакт. Но какой? Такой ли, какой желателен тебе? Тут появляется потребность в языке. Владеть языком – значит, владеть своей жизнью, управлять ситуациями. Вот, кстати…

И через «живые примеры» – к теме урока.

Соню обожают. Кричат «ура!», когда она приходит в не свои классы на замену больного учителя. Обычных для школы «проблем с дисциплиной» у неё нет. Уроки – взаимная игра. Но ещё и взаимная теплота, любовная бережность.

Однажды потеряла голос, извинилась: «Буду шептать». Сидели не шелохнувшись. И вдруг стали отвечать тоже шёпотом.

– Я шепчу, потому что осипла. А вы-то что?

И в ответ еле слышное:

– Чтобы вам не обидно было…

Учились у Сони не то что без двоек – почти без троек. К ней слали проверки: завышает оценки? Давали детям усложнённые диктанты, удивлялись – и стали направлять за опытом словесников других школ.

Директриса выделила ей чулан под курилку и предложила должность своего зама по воспитательной части. Это повышение.

Осталась Соня по совместительству и учительствовать. Не только ради денег – для удовольствия.

Но опять ощущение зеркальной перевёрнутости.

Буратино искал золотой ключик, чтоб открыть вход в волшебный театр. Тут наоборот: ключ у Сони есть, большой, сверкающий, узорный, – скважины к нему не отыскать! Какой-то главной скважины, сунь ключ в которую – и всех примет пространство, где нет Карабасов и Дуремаров[86]86
  Сказка А. Толстого «Золотой Ключик, или Приключения Буратино».


[Закрыть].

Большой узорный ключ открывал лишь какие-то маленькие театрики, дающие актёрам радость самовыражения, а публике – краткое отдохновение от серого мира за стенами… с болотами, пиявками, дуремаровым сачком, карабасовой плетью… и с огромным Полем Дураков, где гражданам предлагают зарывать их скудные монетки.