Текст книги "Полководец Соня, или В поисках Земли Обетованной"

Они, как Соня, хотят быть вне Истории – сами по себе.

– Чем кончится перестройка?

– Два варианта. Первый – реалистический: прилетят инопланетяне и доделают всё за нас. Второй – фантастический: сами сделаем, как надо.

Не сделали. Рулевой слишком раскачивал собственную лодку, борясь в ней с теми, у кого другой курс, вместо того, чтобы сразу их высадить. Их было много. Мятеж на судне. Мятежники взяли верх.

Как в кино, как в лихорадке, как в кошмаре гриппозного бреда промчались спутанные невзаправдашние три дня августовского путча.

Накануне Соня с Осей припозднились. Завтра у обоих первый день отпуска. До трёх ночи слушали музыку, трепались, пили мускат с персиками – старый знакомец Раджаб, спасённый от тюрьмы Соней, привёз в очередной раз фрукты из своего сада. Ни свет ни заря – звонок: «Переворот!» По телевизору – первое сообщение некоего ГКЧП, Государственного Комитета по Чрезвычайному Положению: об «освобождении Горбачёва от власти по состоянию здоровья», о нововведённых строгостях и запретах. Ося включил независимую радиостанцию «Эхо Москвы» – странные звуки, растерянное «ломают дверь?!» Вещание прекратилось.

Затрезвонил сонин телефон. Взволнованные соратники сообщали о первых арестах.

– Надо бы тебе срочно уехать к друзьям в Литву или Латвию, – сказал обеспокоенно Ося. – Арестуют!

Тут пошли звонки от корреспондентов из Токио, Парижа, Лондона. Связь с их московскими корпунктами отрубили – и они пытались узнать что-то у известных им журналистов. Соня обещала передавать информацию по мере поступления. И она стала поступать. Телефон звонил без умолку: «Командование Балтфлотом и Ленинградским военным округом, местные МВД, КГБ, ОМОН отказались подчиняться самозванцам»… «власти Хабаровского края считают незаконными решения путчистов»… Магадан, Сахалин, Кемерово, Тюмень, Свердловск, Томск, Омск, Челябинск, Воронеж, Волгоград заявили о сопротивлении.

За час Соня стала держателем массы обнадёживающих сведений, кое-что передала неформальным агентствам и коллегам, договорившись о способах связи, если обычная прервётся[100]100
  Сотовых телефонов тогда ни у кого еще не было.


[Закрыть]. И само собой вышло, что профессия определила её место в этих пока ещё непонятных событиях: получать-передавать информацию и налаживать «народный телеграф».

– Надо бы тебе бы уехать, – повторил Ося.

– Надо вначале разобраться, что к чему. Едем в центр!

На всякий случай уложила зубную щётку, мыло, полотенце, смену белья, запас сигарет, спички – вдруг в самом деле арестуют?

Хихикнула грустно:

– Родовое проклятье?

Позвонила Манюне с «Невским», велела ждать её звонков и передавать информацию по цепочке, пока она – их глаза и уши – на улице.

На выходе из метро возле «Националя» – толпа встревоженных сограждан. Где Горбачёв? Где Ельцин? Никто ничего не знал. У Александровского сада – танки. Перекрыли подходы к Кремлю. Подскочил знакомый депутат. Услышав беглую сонину информацию, сунул мегафон:

– Расскажи людям!

Ося тронул её за плечо:

– Ты отдаёшь себе отчёт в том, что собираешься сделать?

Подумала: удерживает. Дёрнула плечом досадливо:

– Да.

– Ну тогда всё в порядке, – сказал Ося как-то даже облегчённо и ободряюще сжал плечо.

Он не удерживал, просто хотел убедиться, что она не по горячке – осознанно, понимая возможные последствия. Раз понимает – это её выбор. Значит, и его.

Соня повещала о том, что знает, сообщение о каждом сопротивляющемся городе встречалось аплодисментами, призвала к единению, и они с Осей пошли к Моссовету.

Показались танки. Зловещей колонной они быстро двигались по Тверской от Белорусского вокзала в сторону Кремля. Остановились у памятника Долгорукому. Потом… потом смешались в кучу танки, люди.

Из танков повыскакивали солдаты, окружили Моссовет, а их окружили москвичи. Много пожилых, уговаривают не подчиняться преступным приказам: «Сынки, не берите грех на душу!» – сынки примкнули штыки. Подтащили ящики с боеприпасами, заняли узкую улочку перед боковыми входами в Моссовет.

Именно там под козырьком – телефон-автомат, откуда Соня передаёт горячую информацию.

Телефон – на расстоянии полутора метров от первого ряда солдат. Страшно блестят штыки на солнце. У Сони дрожат руки – номера набирает Ося. «Сосчитай солдат, танки! – кричат абоненты на том конце провода. – Опиши, что за части, какое оружие». Вокруг лязг, грохот, крики, плохо слышно.

Соня орёт в трубку и думает: «Сейчас кто-нибудь ткнёт штыком! Ведь я про них говорю, им это вряд ли нравится». Видно, Ося подумал о том же, прикрыл телом Соню. Если ткнут – первого его.

«Пошли мне, Господь, второго, чтоб вытянул петь со мной!»[101]101
  Песня В. Высоцкого на слова А. Вознесенского.


[Закрыть] – ей послали Осю. Он всегда вытягивал. Он – её Ангел-Хранитель.

Потом – к Белому Дому. У подходов к нему – тысячи. Старики, зрелые мужи, почти дети. Знакомые лица актёров, певцов, поэтов. Москва не подчинилась вся – милиционеры, чиновники, депутаты. С солдатами разговаривают, переубеждают. К часу дня – первые братания. В дуле одного из танков, направленном на Белый Дом, – цветок. Бегают растерянные командиры. Москвичи их увещевают. Одна танковая колонна повернула назад. Вокруг Белого Дома устраиваются оборонцы.

Подходы перекрыты частными машинами – многие потом будут раздавлены всмятку. Больницы выслали врачей – те устанавливают списки дежурств, разворачивают передвижные госпитали.

Здесь и без Сони людей хватает. Её дело – сидеть на телефоне, получать-передавать информацию. Позвонила «мемориальцам»: нужны оперативные бюллетени! Пообещали: «Обсудим».

Обсуждать некогда!

К шести вечера по Москве были расклеены сотни экземпляров первого номера личной сониной двустраничной газеты с вдохновляющим названием «Почти оптимистическая хроника военного переворота».

Десятки людей печатали её на ксероксах, принтерах, машинках, а потом сами же расклеивали на улицах, в метро, раздавали людям. Ночью печатали уже второй номер. Назавтра – третий, четвёртый… Вместе с Соней на победу работали Манюня с «Невским», тётка Варвара, ребята «из спектакля», смелая директриса школы, используя учебные компьютеры-принтеры, целый отдел института педиатрии со своей оргтехникой. Никто, к кому обратилась Соня, не отказал, хоть это было рискованно: чем всё кончится – не знали. К третьему дню появился более мощный рупор – «Общая газета», совместное детище редакторов одиннадцати крупных изданий, – необходимость в сониных листках отпала. Тут и злодеев сбороли.

И вот Чёрный Железный Человек повержен. Горбачёв спасён из заточения. Боба-Королевич – былинный герой. Люди обнимаются, танцуют, поют. Воздух после дождя пахнет озоном. Соня с Осей идут и целуются. Они свободны. Они освободились не только от конвоиров, но и от тюремного братства.

Они вырвались из Истории.

Корабль мой! Я, Одиссей, строил тебя годами. Смолил. Оснащал. Подбирал спутников. Знал: предстоит долгий путь, встретится много опасностей. Мой корабль устойчиво плыл в бурном потоке времени, но в этом потоке было много направлений. Товарищи предлагали разные курсы. И каждый был достоен, как достоен каждый мой друг. Но я следовал лишь тому курсу, какой вывел меня за порог, чтобы через странствия и битвы привести снова к порогу. К родине, которую мой путь сделал лучше, но чьё существование сделало лучше меня.

– Ося, может, мы на пороге Родины?

ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ

Море серебрится под самым балконом. Пахнет рыбой, водорослями и чем-то ещё, что Ося определил, как «запах дальних краёв». Перила балкона кажутся ограждением борта. Комната напоминает просторную каюту. Ослепительно белый отель, как многопалубный корабль, плывёт в солнечной синеве. Вдали скользят яхты, скатываясь за полукруг горизонта.

– Как древние могли думать, что земля – блин? Ведь явственно видно: она – шар, вроде апельсина! Вон, вон, смотри, ещё одна яхточка перевалилась за край и заскользила вниз по склону: корма задралась, а носа уже не видно. Сейчас совсем скатится…

– Да, хорошо-о! Пойдём исследуем нашу часть «апельсина», – тянет за руку Ося.

После блёклой Москвы, где даже в ясные дни освещённость всегда ниже средней – будто смотришь на мир сквозь слюду, – Соня жадно вбирала, вдыхала, обоняла, осязала, вкушала залитый светом сине-зелёный Кипр. Все её клеточки – даже в самой глубине тела – вмиг проснулись, потягивались и тихо повизгивали от детской радости.

Остров! Всамделишный! Настоящий!

День клонился к вечеру. Солнце садилось. Как расплавленное золото, растекалась по воде солнечная дорожка.

– Я плыву прямо в луче! – воскликнула Соня. – Давай ко мне!

– Я тоже в луче, – крикнул Ося, который явно находился в неосвещённой стороне моря.

– Ну и врун! Солнечная дорожка здесь, у меня.

– А вот и нет, – сказал Ося. – Физику в школе надо было учить! Всякому, кто смотрит на светило, кажется, что он движется в его луче, а сосед – в темноте. Плыви сюда – убедишься.

Действительно, золотая дорожка двинулась вбок вместе с нею. Когда Соня приблизилась к Осе, болтавшемуся, как ей казалось, в неосвещённой пучине, солнечный поток накрыл обоих.

– Каждому, кто смотрит на светило, кажется, что именно он – в его луче, а сосед – во тьме? А тот думает так же про меня? – заворожено повторила полувопросом Соня. – До чего мудрая твоя физика!

И они поплыли среди расплавленного золота в сторону солнца.

Они плыли медленно рядом, отдаваясь волне и неге, почти не шевелясь – лишь слегка поводя ладонями и ступнями, время от времени касаясь друг друга прохладными телами. Море обнимало, ласкало, нежило. И они ласкались, переворачивались, как дельфины, играли, сплетали и расплетали руки и ноги, перепутывая, где – чьи, коротко целовались солёными губами и тихо смеялись, будто урчали.

А потом долго пахли морем и снова легко касались тел друг друга, шепча глупые нежные слова.

Мир под оливами!

И был август первого года третьего тысячелетия.

Десять лет прошло с тех пор, как место Чёрного Железного Человека на Лубянке заняла пёстрая клумба. Рядом – в память о жертвах советской власти – Соловецкий Камень[102]102
  Валун, привезённый «Мемориалом» из Соловецкого Лагеря Особого Назначения – первого лагеря для «политических», который вскоре после Октябрьской Революции 1917 г. был создан на Соловках, став «прихожей» ГУЛАГа, раскинувшегося потом по всей стране. Cоловецкий камень, установленный перед КГБ, переименованного в ФСБ (Федеральная Служба Безопасности), должен был стать вечным укором, напоминая о 40 млн. замученных (по словам председателя Комиссии при президенте России по реабилитации А. Яковлева, «жертвами политических репрессий стали около 32 миллионов человек», но иные источники называют цифры 40 и даже 60 миллионов).


[Закрыть]. Не пережив потрясений путчевых дней, умерли от инфаркта тётка Варвара и мама Оси. Пока горевали, разбирались в варвариных бумагах, обихаживали растерянного осиного папу, не могли всей душой радоваться стремительным переменам в перевозбуждённой стране. Приостановлена деятельность КПСС, арестовано с целью национализации её имущество, бывшее по сути государственным, прекращён выход коммунистических изданий. Указом президента России Ельцина деполитизированы госаппарат и армия. Правительство заговорило о рождении в дни путча гражданского общества, о правах человека, серьёзных экономических реформах, стимулировании народной инициативы, отказе от администрирования сверху и о контроле снизу. Чиновники опасливо поглядывали на «низ», показавший на что он способен, и старались народу нравиться. Над Россией реял триколор свободы.

Все как заклинание повторяли слово «демократия» – и мнилось: она уже наступила. Даже пустые прилавки выглядели не обречённо пустыми, а будто подготовленными к обещанному изобилию, – вот-вот их наполнит освобождённая от пут идеологии настоящая рыночная экономика.

Победившие стали составлять списки защитников демократии. Попала в них и Соня. Пришла на какое-то шумное эйфорическое собрание. Оказалось: новая власть собирается бесплатно выделить особо отличившимся дачные участки.

– Унизительно! – оплевала Соня благодетелей. – Возводить нормальные поступки в ранг подвига – значит, снижать планку нормальности. То, что мы делали, – для себя делали. Не из патриотизма – из эгоизма. Я во всяком случае. И не одна – мне многие помогали. Тоже для себя. Не за привилегии старались.

– Это и есть патриотизм – отождествлять свою судьбу с судьбой страны, – строго сказал ведущий. – А теперь Отечество хочет отблагодарить патриотов.

– Спасибо, – хмыкнула Соня. – Теперь будем знать, как себя называть. Но пусть успокоится благодарное Отечество в вашем лице. Мы отвергли страну, какой не хотели, и получили, какую хотели. Это куда больше, чем ордена, льготы, халявные дачи – они умаляют сделанное. И разделяют людей: почему некоторым – материальное вознаграждение, а миллионам, оказавшим массовое сопротивление, – ничего? Всем невозможно? Значит – не надо никому. У меня тётя умерла от стресса – она в числе прочих печатала и расклеивала мою «Почти оптимистическую хронику военного переворота». А я теперь буду пользоваться дачкой, оплаченной её жизнью? Что-то не так в этом ранжировании заслуг и платы за них. В какую строку поместить бабушек, которые носили горячую еду защитникам Белого Дома? И останавливали танки? Наверняка многие из них теперь лежат с инфарктами-инсультами… а кто-то не пережил напряжения душевных и физических сил. Но это был личный выбор каждого. Личная гордость самоидентификации.

– «А принцессы мне и даром не надо, Чуду-Юду я и так победю!»[103]103
  Слова из песни В. Высоцкого.


[Закрыть] – пропел кто-то в зале, то ли иронизируя над Соней, то ли соглашаясь.

– Вот мы и хотим заручиться поддержкой нравственных людей, награждая самых заметных и активных, – усилил пафос ведущий. – Они и в дальнейшем могут повести за собой миллионы.

– Что за лидеры, которые дачку отрабатывают?! Нельзя превращать нравственность в товар! Покупая нравственного человека, приобретёшь не нравственного человека – жлоба. Я за рынок. Но не до такой же степени быть рыночниками! Это развращает, приводит к тому, с чем боролись: льготы и привилегии – «нашим», просто «наши» теперь другие. И всё вернётся на круги своя. Старый мир, хихикая, сожрёт нарождающийся. Не-е-ет, глупое и вредное занятие – определять иерархию заслуг! Лучше не прокакайте победу! Давайте стройте скорей нормальное государство! Чем можем – поможем. Опять-таки для себя. Очень хочется пожить по-человечески. А пока, извините, пойду.

С нею вышли ещё трое под обиженное «ну-у, если вам ничего не надо» и «у них, наверное, есть».

Ося, мечтавший о даче, на которую всегда не хватало денег, сказал, что Соня сделала правильно. И было им хорошо и свободно.

Так прошла Соня испытание «медными трубами» – оно помогло обнаружить, что никто не может дать больше, чем уже имеешь и можешь сам. И породило новую грусть нового одиночества: те, кого она считала своими, оказались не совсем свои.

Ей предложили баллотироваться в депутаты, обещали поддержку. Однако Ангел ли Маня или внутренний голос шепнул, что до сих пор участие в политической жизни приближало её к себе самой, но она выполнила Назначенное на данном отрезке Истории, – и теперь всё это начнёт уводить в сторону от личного Пути, который она до сих пор не слишком хорошо видела, но на каждом перекрёстке чувствовала, где только «коня потеряешь», а где «себя потеряешь».

Коня она была согласна терять, себя – нет. В крайнем случае, можно продолжить путь пешком. Но обязательно продолжить. И обязательно свой, нащупывая его по ходу… прислушиваясь, принимает ли нога – дорогу, а дорога – шаг…

Однако и коня лучше сохранить, если не поставлен выбор «ты или конь». В сказках конь – аналог движения. Иногда даже – аналог полёта. Иносказание. Это возможность двигаться вперёд, не успокаиваться достигнутым. Конь – в некотором смысле ты сам двигающийся.

Умудрилась не потерять на развилках судьбы ни коня, ни себя. Вынес конь на простор, ветер в ушах, дальние дали манят. Тут снова выбор предлагают: «Полцарства за твоего коня!»

Стать депутатом – это получить реальную власть делать, что находишь нужным, и при этом безбедно жить, не заботясь о хлебе насущном. Только конь теперь лишний – приехали! Снимай истёршуюся уздечку, ставь в конюшню халифа, низведя рыцарского коня до прогулочной игрушки, – и получи иные, золотые, бразды правления: правь частью царства! Короче, остановись, тебе даровано «иметь» вместо трудного «быть»… триумфально идти во власть вместо рискованного «идти туда – не знаю куда, искать то – не знаю, что».

Глупо ли, умно ли, но Соня восприняла это не как предоставление возможностей, а как предложение измены. Не как дар – как торг: часть царства за отказ от коня, то есть от дороги, которая – она чувствовала! – бежит куда-то в сторону и дальше, а куда – сама дорога покажет, разворачиваясь волшебным клубочком. Впереди-то, может быть, целое царство?! За ним – весь мир! Иные миры! Польстившись на обладание «полцарством», остановить движение?

Кто-то очень хочет, чтоб она остановилась!

Её пытаются уверить, что это и есть та Родина, на пороге которой они с Осей очутились в ночь, когда пал Чёрный Железный Человек, – и зовут владеть-управлять частью этой Родины. Нет! Обретённая ими Родина – не столь материальна и не столь мала: приоткрылась дверь в бескрайнее пространство простожизни, где можно не обороняться и не повелевать, где нет жёсткого выбора между «под колесницей» или «на колеснице», сняты указатели «генерального направления» – идёшь себе по широкой обочине, весело насвистывая… и ничьё целеполагание не спрямляет дороги, не сковывает трепет наивного сердца… не мешает свободной воле делать то, что сам считаешь нужным, а не то, к чему приговаривает История, выдавая за дары очередные путы.

Ну их, эти «полцарства»! Как начнут диктовать свои условия… Конь лучше!

«Так ведь именно обладание даёт свободу, в том числе – свободу движения, позволяя не заботиться о мелочах быта, не тратить на них время, – убеждают искусители. – Обладание не связывает – развязывает!»

Да, но… не займёт ли ещё больше души и времени необходимость отрабатывать дары? забота о том, чем обладаешь?! Обладать – недурно, однако смотря чем за это платить… каковы твои цели и мотивы… что для тебя важней – милости благодарного халифа или нечто другое, вовсе не связанное с обладанием? Не география соблазнительных приманок должна определять Путь!

«Ах, не так, не так, – искусители меняют аргументы. – Речь не столько об обладании, сколько о владении: царствовать – это владеть ситуацией, а не зависеть от неё. Разве не к этому ты стремишься?! Имея власть над своей частью царства и поддержку властителей другой части, легче воплотить добрые замыслы, осчастливить, кого хочешь. А ты шарахаешься, как от ядовитой змеи…»

Да, но… если б не просили взамен коня! Вот ведь в чём лукавство!

Не отдам коня – не будет ни полцарства, ни четверти. А коня отдавать не хочу. Ни за полцарства, ни за целое…

Так размышляла Соня на очередном перекрёстке, прислушиваясь не к голосам извне, а к внутреннему голосу… или голосу Того-Кто-Сам-Преодолел-Искушение-Царствами около двух тысяч лет назад… И приглядывалась к разбегающимся тропинкам, выискивая свою среди спрятанных в высокой траве.

Отвечать на чьи-то ролевые ожидания – значит, впасть в зависимость от них и вместо восторга от исполнения собственных чаяний получить со временем скуку от навязанной извне роли. «Зависеть от царя, зависеть от народа – не всё ли мне равно?!»[104]104
  А. Пушкин.


[Закрыть]

Более того, Соня поняла вдруг, что не должна зависеть и от себя вчерашней – от вчерашних установок, вчерашних личных подвигов, вчерашних моделей поведения. Они соответствовали ушедшему дню, но сегодня – новый день. И она в нём – новая. Прежний опыт – всего лишь помощник, но не капитан.

Обернёшься – превратишься в соляной столб, как жена Лота. В нелепый памятник себе, глупой.

Привычная тайная игра «каждый раз – как в первый раз» помогала быть по-настоящему свободной и принимать от других признание её личных заслуг просто как свидетельство мастерства – без желания оправдывать вчерашнее имя. Даже пользоваться им.

И ускользнув из объятий благодарных соотечественников, разорвала связи с политической элитой.

Новый день, новые условия – новое имя: «Я та, которая… ищет? учится? учит? воюет? строит?»

Той, которая вчера делала то-то и то-то, нынче надлежит делать другое. Что?

Не давала покоя «глобальная идея», которая явилась как озарение в ночь, когда они с Осей шли по Москве после того, как увезли в небытие Чёрного Железного Человека.

Тогда в апокалиптический миг слома Времён, когда низринуто было Кощеево Царство, а разверзшаяся трещина грозила поглотить не только кощеевых слуг, но и случайно оказавшихся рядом, Соня опять подумала о детях. «Если ты ловил кого-то вечером во ржи»… Она поняла, как их можно уберечь от сегодняшних и завтрашних пропастей, и что никто кроме неё это не сделает.

Взрослые ссорились, воевали, изобретали концепции будущего, увязали в словах и спорах, стреляли в грудь и из-за угла, строили и снова ломали шаткие общественные конструкции, среди которых бродили сиротами позабытые всеми дети эпохи перемен.

Старое низвергнуто и оплёвано, будущее непонятно, настоящее зыбко и голодно, а молодость стремительно проходит – так им казалось: ведь молодость – это сейчас. Им испортили жизнь!

Покинутые, озлобленные, одинокие, они закрывались от внешних шумов наушниками – каждый слушал свой ритм, свою музыку. Сбивались в стайки, чтобы чувствовать рядом кого-то такого же, но были всё равно одиноки, потому что почти не разговаривали – девальвированные взрослыми слова не имели для них ценности, а свои они ещё не придумали. И когда снимали наушники, собравшись вместе, то опять включали музыку. Их объединяла не речь – ритмы. В лучшем случае – стихи рок-певцов. Их обрывистая многозначность, фрагментарность образов, алогичность метафор были близки подросткам, сознательная жизнь которых началась и проходила в алогичных условиях перестройки. Смысла и содержания её они не понимали, не зная времён, от которых мучительно уходила страна, не видя будущего, фасон которого то и дело перекраивали сами «портные». Подростки видели только одно: мир жестОк, жёсток, непредсказуем. Могли часами молча сидеть и слушать, перебрасываясь междометиями и передавая друг другу сигаретку. Или «трубку мира» – с «травкой», если кому-то удавалось ею разжиться. И «глючили». Вместе, но каждый сам по себе, желая лишь одного – чтоб не лезли. Взрослые уже и так испоганили жизнь, всё перепутали, сами переругались. А пошли вы все! Тоска! Рок. Рок! Тяжёлый рок – быть детьми перестройки. Металлический рок. Холодный. Как металл оружия, готового к бою.

И презрительно отвергая взрослых «насмешкой горькою обманутого сына над промотавшимся отцом»[105]105
  М. Лермонтов «Печально я гляжу на наше поколенье…», 1838 год.


[Закрыть], протестуя против авторитетов, тайно мечтали о Взрослом-Друге-Который-Знает-Куда-и-Зачем. И в поисках Идеала создавали из шелупени кумиров в попытках найти Того-За-Кем-Можно-Идти, наделяя идолов качествами, о которых тосковали.

Соня видела всё это, сохранив дружбу с детьми, у которых когда-то преподавала. Ребята «из спектакля» повзрослели и остались её друзьями, но стали позванивать другие – те, кому было лет десять, когда Соня устраивала из уроков игры и извлекала уроки из игр. Только тогда они искали лишнее слово среди предложенных и определяли, почему оно лишнее, соразмеряя с другими, а сегодня ищут смысл своей жизни, так же соразмеряя её с чужими жизнями и предложенными условиями. Тогда они восстанавливали текст «записки из бутылки, выловленной в океане» по нескольким неразмытым фрагментам фраз – иначе не спасти тех, кто в надежде на помощь бросил бутылку в волны. Сегодня пытаются прочесть Послание Судьбы по фрагментам событий, определяя долготу-широту собственного местоположения и курс, которым надо следовать, чтоб спастись. Тогда надо было знать грамматику, чтобы сконструировать цельный текст по огрызкам слов. Теперь надо постигать семиотику[106]106
  Семиотика – наука, исследующая свойства знаков в знаковых системах (в естественных и искусственных языках).


[Закрыть] Бытия вообще и собственного, чтобы понять его семантику[107]107
  Семантика – раздел языкознания и логики, наука о смысле контекстов.


[Закрыть] и стать значимой знаковой единицей в бытийном Контексте.

Соня была готова предоставить свой Учебник Жизни. В нём почти не было правил. Он назывался Практикум. Текст его постоянно менялся. Для каждого человека и каждого времени – другой. Соня полагала: любые теории нуждаются в личном осмыслении, проверке опытом и постоянной корректировке. Так действовала она – и у неё кое-что получилось. По крайней мере, избегла многих капканов. Научилась работать и не разучилась играть. Построила Дом. Нашла Принца. Подброшенные из озорства вверх камни не падали на голову, потому что учитывала гравитацию и траекторию падения. Короче, жила победительно, легко, радостно. Казалось: это так просто!

– Если когда-нибудь я стала бы писать книжку, это была бы книжка «Искусство быть счастливым»…

Но сейчас сочинила нечто лучшее. Будоражил мысли масштабный социальный проект, куда можно вовлечь сотни российских подростков. Вдруг вырастут в нормальных взрослых?

Так хотелось жить среди счастливых людей, которые смеются и играют, как дети! Тоска по утраченному раю? Попытка в него вернуться и возвратить всех?

Соня думала о свободе. О том, что многие перепутали её с волей. Воля – гуляй поле! Бескрайнее поле.

– А свобода как раз-таки предполагает ограничения. Несвободу. И это не парадокс! – размышляла вслух в беседах с ребятами. – Настоящая свобода невозможна без ответственности, а ответственность – в некотором смысле несвобода, границы допустимого. Только определяют эти границы не подлые дяди сверху и даже не демократическое общество, а сам человек. Для себя. Изнутри!

А внутри должна быть Культура, без которой невозможен Нравственный Выбор.

– Если нет границ, ты везде и нигде. И преступление – не преступление, так как ничего не ПЕРЕ-ступаешь, если нет ограничений. А они должны быть, чтобы знал: ПЕРЕ-ступаю… и знал, ЧТО… и понимал, ОТ ЧЕГО удаляешься, НАСКОЛЬКО и ЗАЧЕМ…и чтобы оПРЕДЕЛился, то есть установил для себя пределы, которые ни за что не переступишь, ибо для каждого есть свой предел возможных уступок. Ограничение – это условие осмысленности выбора.

И думала о культуре, которую стала подменять – подминать! – цивилизация. Вместо нравственности – мораль. Вместо совести – политкорректность c толерантностью. Взамен вещей глубинных – Любви, Уважения, Приятия, Милосердия – внешние правила поведения. Удобные, но лишённые душевной потребности Универсальные Правила Функционирования.

Симулякры! Обманки, симулирующие внутреннее содержание! Подобия! Подделки! Демиургическая замена Сущности – Формой.

Зачем Бог в душе и многотрудные беседы с Ним?! Зачем Опыт Человечества?! Книжки? Зачем рвать рубаху и тело о тернии в поисках Своей Дороги, зачем дневная тоска и ночные слёзы, зачем споры, горячность, проповедь, исповедь, чувство вины, смятение, гнев, прощение, ошибки, преодоления, если созданы Схемы Транспортных Магистралей Человечества и Правила Дорожного Движения по ним?! Без аварий по кратчайшей прямой! По ровной чёрточке между двумя датами – рождения и смерти. Но разве эта чёрточка – Жизнь?!

Сонина страна, вкусив свободу, рвалась к незнакомой доселе демократии, а Соня с её почти патологическим чутьём к ловушкам уже предвидела их впереди.

Плюрализм? Терпимость? Равенство прав? Либерализм? Прекрасно! Но в далёком будущем, до которого ещё предстоит дойти, – и надо идти! – не грозит ли это отмиранием нравственности как Личного Переживания? Душевной прохладностью? Уравниванием ценностей и смещением их в горизонтальную плоскость?! Разве они не иерархичны?!

Разве могут душа и разум согласиться с равенством всех и всего?!

Разве равен Пушкин пьяному жлобу?! «Мадонна Литта» – «Чёрному квадрату»?! В плоскости формального права – да. Но не «по вертикали»! Однако и «на горизонтали» не уничтожит ли толерантность естественную потребность в диалоге? Зачем диалог? Ведь он часто становится похож на спор, на желание переубедить кого-то. Ах, как это некорректно! Нехорошо-о! Вы так думаете, он – иначе, ну и славненько! Не будем спорить. Останемся при своём. «Пусть цветут все цветы!» – давайте о цветах. Или о погоде. Хотя даже тут рискуешь задеть чьи-то чувства. Так может, вообще не разговаривать? Не давать оценок?

Не обернётся ли это в конце концов безразличием к человеку, идеям, Богу?

Привычка к договорным отношениям и правовым нормам не приведёт ли к отвычке отстаивать дорогие сердцу ценности? А потом – и просто иметь их. Но ведь они нуждаются в твоей защите! Им без тебя не жить! Но и сердцу без них не жить. Жизнь ли это – без сердца?! Пусть и в удобном рационально-механистическом мире, где всё подчинено общественной полезности…

Только избавились от одних серых человечков, как стали создавать других? И опять будут ходить по земле одинаковые люди, теперь – серо-буро-малиновые… но какая разница, если всё равно одинаковые?!

– Ты против вольтеровского: «Я готов погибнуть за ваше право высказывать своё мнение, даже если оно мне враждебно»?! – недавние соратники удивлялись, что эта Соня так долго делала рядом с ними.

– Я против абсолютизации любых принципов, даже самых хороших, – парировала она. – Иногда стоит сказать и антивольтеровское: «Я готов погибнуть, лишь бы вы заткнули свой подлый рот, прикусили свой грязный язык! Или я убью вас. Двоим нам не жить. Защищайтесь». Пушкин, уж на что вольтерьянец… а будь потолерантнее, не вызвал бы на дуэль Дантеса, – пусть бы тот болтал, что вздумается… имеет право! И остался бы Пушкин жив. Но остался бы жив Поэт?

– В гражданском обществе защита чести и достоинства делегируется секулярным институтам – подаётся иск в суд.

– Хм-м, вы можете представить себе Пушкина, решающего в суде вопросы чести и достоинства? Я – нет.

– Надо стоять на страже Своих Рубежей. И гибнуть за них, не позволяя Чужой Экспансии войти в них, как нож в масло. Только как коса на камень. И быть тем камнем! – говорила она «своим» детям.

И как рефрен повторяла:

– Не поддавайтесь, прошу вас! Не поддавайтесь гипнозу красивых слов и авторитетов! Всё на зуб пробуйте. Смотрите: по Сеньке ли шапка? По размеру ли? Или, может, вообще лучше пусть ветер волосы треплет?

И сердилась, когда в ней видели гуру. Не хотела, чтоб они были на чьей-то стороне – даже на её собственной. Считала: каждый должен быть на своей стороне, но понимая, что та из себя представляет… какое место занимает среди чужих «частей света»… кто – «соотечественники», кто – «дружественные соседи», кто – «враги»… а для умножения своих и сохранения подвижного баланса между «я», «мы», «они» надо со-трудничать и понимать Другого, не сдавая Своего.

И ещё хотела, чтобы знали: платишь за всё, только каждый волен выбирать – чем и за что.

– …как в сказке: орёл переносит мальчика через горы, а кормить орла приходится кусками мяса, срезанными с собственных бёдер. Но зато – через горы. Но за то – мясом своего тела. Что выбрать? Решать тебе.

Соня подаёт на соискание в Международный Фонд Сороса «Культурная Инициатива» страстный – не по протоколу – гуманитарный проект: «…шанс взрослым заглянуть в мир детей и увидеть их глазами проблемы взрослого мира… диалог… лучше понять себя и время… через интересное и реально полезное Дело – к ранней социальной адаптации… к освоению этики гражданского общества… к осознанию: свобода – это не свобода от реальности, а свобода отношения к реальности… роль своей личности в Истории… детский десант в завтра…»