Текст книги "Полководец Соня, или В поисках Земли Обетованной"

А далеко впереди – фигурка маленькой Сонечки. Идёт-идёт меж полей-лугов, звёзд-облаков… по следам солнечных зайчиков… по лунной дорожке… по Млечному Пути… обернётся, поманит за собой – и снова идёт не оглядываясь…

Стучат колёса, мчится поезд к Иным Небесам – в Новую Историю. Опять вляпалась Соня в историю?

…А потом явилась Симочка. Серафима.

«И шестикрылый Серафим на перепутье мне явился».

Много лет спустя они продолжали спорить: кто кому явился… явился, чтобы спасти.

Шумели, трепетали, перепутывались, мешали друг другу шесть серафимовых крыльев на тонком стремительном теле бабочки. Симочка писала лёгкие улыбающиеся стихи. Рисовала лёгкие срывающиеся с листа акварели. В симочкиной голове, вокруг которой летали лёгкие тёмнорусые волосы, роились воздушные необычные мысли и идеи. Лишь только надо было что-то придумать, Симочка взмахивала шестью крылами, они поднимали суматошный ветер, тот вздымал вверх мусорную кучу знаний и слов, в беспорядке валявшихся в её голове, выбрасывая на поверхность самые нужные в данный момент, – и Симочка сама удивлялась, где же они так долго прятались. Временами Симочка порывисто спорила, даже сердилась, маша крылами, но никогда не била наотмашь, хотя крылья её были сильными, а будто поглаживала, ласкала, успокаивала, примиряя несогласных. Огромные близорукие добрые глаза – ах, как небо! Да, да, именно как небо! Так говорили толкущиеся в сониной редакции-кинорубке юные таланты, стесняясь штампа и пытаясь новыми сделать небо симочкиных глаз особенным, неповторимым:

– А в нём – цветные воздушные шарики… их ветер несёт. И солнышко в прозрачных боках играет…

Нет, не ветер! Это белые серафимины крылья, как облака, несут на себе небо… и шарики…

Небесная солнечная весёлая летучая волшебная девочка Симочка!

Серафим, который держит небо крылами и несёт его на себе в бесконечные дальние дали…

Все, кого Соня любила, будто соединились в Симочке, дополнив друг друга и создав это светлое деятельное существо.

Она напоминала Лию с её беззащитной верностью Идеалам и людям, подчас того не заслуживающим. Безалаберную, доверчивую, неизменно доброжелательную минскую Лёлю, готовую посмеяться в первую очередь над собой. По-детски прямодушную сонину сестру Ирочку. Племянницу Нану – обилием талантов, выдумкой, страстью узнавать новое, подбираясь к нему всегда с неожиданной стороны. Умением радоваться – Манюню. Крепостью тонкого глубоко спрятанного внутри от бесцеремонных глаз духовного стержня – Ларису из Даугавпилса. В ней был и Ося с его уважительным любопытством ко всему. И «бумажный солдат»[120]120
  Б. Окуджава: «Песенка про бумажного солдата», который отважно шагнул в огонь – и погиб «ни за грош».


[Закрыть] Гоша. И Мехти с его застенчивым романтизмом, скрытым за «хиханьками», живущий в предложенных условиях без зависти к другим, без осуждения.

И… чем-то похожа на маленькую Сонечку – не ту, какой была когда-то Соня, а ту, которая явилась из таинственной мета-истории и маячит временами далеко впереди, маня за собой, увлекая куда-то… по следам солнечных зайчиков… по лунной дорожке… по Млечному Пути…

Симочка перешагнула возрастной рубеж в восемнадцать лет, после которого Соня уже не брала новеньких, – Симочке скоро двадцать. Но таким странным образом заискрился, замерцал радужной пылью в кинорубке воздух, когда она вошла, растёкся запахом свежего огурца, зазвенели невидимые колокольчики, заиграли скрипочки, что Соня не смогла отказать, сразу поняв: это её девочка.

Cовместная работа и сближение подтвердили истину: недостатки – продолжение наших достоинств. Недостатков в Симочке хватало. Многообразие талантов и увлечений оборачивалось поверхностной разбросанностью, легковесностью. Тонкость нервной организации – импульсивностью. Романтичность – оторванностью от реалий. Бесхитростность – неумением видеть чужие хитрости и корысть. Прямота внутреннего стержня ранила прежде всего её саму, мешая строить гибкие отношения. Доверчивость приводила к неразборчивости в знакомых, к готовности идти за ложными пророками и к тяжёлым разочарованиям, когда она вдруг замечала чью-то несостоятельность. Интерес вёл к всеядности и в сочетании с наивным бесстрашием был чреват опасностью попасть в дурную компанию, сделать нечто такое, после чего не будет хода назад, – например, попробовать наркотики.

Хорошо знакомая с Небесами, эта шестикрылая плохо знала коварство Земли. Серафиму надо было спасать от неё самой – ею же.

Пресловутый вектор вертикали, которого стало не хватать Соне в Манюне, был чрезмерно силён в Симочке, зато вектор горизонтали – пунктирен, еле прочерчен, изломан, грозил зацепить вектор вертикали каким-нибудь рванувшимся ввысь зигзагом, притянуть вниз, запачкать, облепить комьями грязи, не дав больше подняться.

И вот используя симочкину страсть к полётам, решила Соня вернуть ей землю. Не ту, которая докучлива или опасна. Не место временной посадки, когда не известно, куда садишься и во что вляпаешься. А как хорошо оборудованную стартовую площадку… как бесконечную взлётно-посадочную полосу, с любого места которой можно взлетать и в любом приземляться, так надёжна бы она была, так далеко бы простиралась… и чтобы выстроила бы её осознанно сама Серафима.

И Соня, тоже любительница полетать, взмывала вместе с Симочкой в её Небеса, откуда опускала вниз проекции, уча замечать на Земле возведённый другими Град Небесный и достраивать его, осушать болота, засаживать пустоши, обеспечивая себе и ближним удобное просторное место, где не жмёт, где радостно и не опасно, где каждому есть понятная работа, где вот-вот лев возляжет рядом с ягнёнком.

Преобразование – вот главное слово! Не бегство от того, что не нравится. Не рабский конформизм. И не махание шашкой направо-налево. Все эти три пути – тупиковые, коварные. Преобразовывать себя, Землю и тварей на ней! C учётом реалий, а не кажимостей, порождать новые реалии, чтобы стало «внизу, как вверху»[121]121
  «Изумрудные скрижали Гермеса Трисмегиста (Триждывеличайшего)».


[Закрыть].

Но не как в арифметике, где знак равенства обозначает тождество одной части другой. А как в языках программирования высокого уровня, о которых рассказывал Ося, – где знак равенства обозначает развёртывание той части, что перед ним, в ту, что за ним.

Соня убеждена: уж коли поселён ты во плоти на Земле, то не должен быть ангелом. Небеса для того, чтобы ловить их сигналы и работать, где поставлен, не презирая плоть. Человек – не Дух, хотя вдохновлён им, вДУХновен. Он – часть Земли. И негоже пренебрегать бытийными мелочами, воспаряя ввысь, где много пространства, но не человеком созданного, – ему дарованного! – лишь потому полёт мнится свободным и лёгким, а не потому, что летун искусен. Это – украденный полёт.

Небесный простор надо устроять на Земле, сверяясь с Небесами, но не убегая туда. Иначе Земля отомстит за небрежение – поглотит, если не сумеешь с ней сладить, сделать помощницей в полётах.

«Завеса не разорвалась ни вверху (ибо тогда сокрытое было б явлено только тем, кто принадлежат вышине), ни внизу (ибо тогда сокрытое было б явлено только тем, кто принадлежит низу). Но разорвалась завеса сверху донизу: верх открыт нам, которые внизу, чтобы мы вошли в сокровенное… Мы проникнем туда путём символов презираемых и вещей слабых… и когда проникнем – свет совершенный прольётся на каждого. И кто в нём – получат помазание. Тогда рабы будут свободными, и выкуплены будут пленные»[122]122
  Апокриф «Евангелие от Филиппа», ст. 125.


[Закрыть].

Серафима, четвёртая поздняя дочь немолодых родителей, «в семье своей родной казалась девочкой чужой»[123]123
  А. Пушкин, о героине поэмы «Евгений Онегин» – Татьяне.


[Закрыть] и старалась реже бывать дома, где ей не было места: там жили вещи, каждая из которых числилась куда более важным членом семьи, и пять кошек, имеющие равный с вещами статус. Маме, не умеющей ладить с людьми, было спокойнее с предсказуемыми вещами и кошками. Ещё в квартире жили тараканы. Забегали в кастрюли с едой, сыпались на пироги в духовке. Эти пироги не хотелось есть. Мама считала домочадцев неблагодарными и уносила пироги на работу, где запечённых тараканов принимали за изюм.

Трое старших детей, едва став совершеннолетними, сбежали, кто – в брак, кто – в институтское общежитие. Выросли на стороне, обзавелись своим жильём, и, не приученные к теплу, почти не поддерживали отношений ни с родителями, ни друг с другом, как не приходит в голову сокамерникам встречаться после освобождения.

Сейчас о бегстве помышляла Серафима, которую мама родила как сатисфакцию.

Серафима имела иные виды на будущее. Только жаль папу. Журналист, выпивоха, весёлый эгоист, вечный мальчик, он допоздна пропадал на работе или с друзьями, оставляя вещи, кошек и тараканов в безраздельном владении жены, не рискуя конфликтовать с ней ни ради себя, ни тем более ради детей, любя их по-своему, но не будучи защитником. Дома спасался Симочкой. Они ходили ночами смотреть звёзды, по выходным – в лес слушать птиц. Мама пеняла: последнего ребёнка портит. И так дочь увлечена всякой блажью вроде стишков. Прочитать их маме не приходило в голову, хотя стихи валялись везде:

 
Смотри! – мне прятать нечего.
ЧуднО моё житьё:
мерцаньем строк расцвечено
угрюмое жильё…[124]124
  Прототип Симочки и автор симочкиных стихов – Ольга Ильина.


[Закрыть]
 

Эти двое летучих – отец и дочь – рвались из тесноты угрюмой квартиры, где мебель намертво вросла в грязь, смешанную с кошачьей мочой, так что и перестановку уже не сделаешь, – к просторной чистой красоте природы, не видя красоты в расставленных по полу враждебно огромных вазах, в мешающих проходу пыльных индийских столиках с помутневшей инкрустацией, в сваленных кучей тюках-саванах и коробках-гробах, где похоронены вещи, которыми нельзя пользоваться, потому что не подберёшься. В словах мамы «Это всё твоё!» Симочка слышала приговор – стать могильщиком собственной жизни.

Отец, хороший рассказчик, грелся вниманием дочери, но сам не слишком интересовался ею, как и другими детьми. Симочка скоро поняла, что и папа врос, как тюки и коробки. Его «полёты» – это полёты во сне, а не наяву. Наяву ему не надо. Временные вылеты на природу с дочкой – просто отдых для него, как для иных мужчин – футбол и телевизор. Симочку он тоже не замечал. Она была для него тростником, какому в сказках поверяют мечты и тайны, боясь признаться публично, – потом из тростника кто-то вырежет дудочку, и она превратит нашёптанное в песни. Сам мастерить дудочки он не умел.

После школы, пройдя творческий конкурс в Литинститут, но провалив экзамены, Серафима стала курьером в редакции, чтобы поближе к журналистике. Решила идти по стопам отца, но вырваться за меловой круг, который тот не рискнул пересечь. Подкопив денег, снимет жильё и устроит быт по-своему:

 
…Я бы себе заказала несметное лето.
Вечное лето на сочной зелёной Земле.
Чтобы всё время сменялись цветные букеты
в длинном бокале пивном у меня на столе.
Чтобы в квартире моей было сонно от звона
глупых ночных насекомых, летящих на свет.
Чтоб развивалась судьба по несложным законам
над головой пролетающих мимо планет.
Чтоб, как трава, подрастали весёлые дети,
солнцу, смеясь, раскрывая ладони-цветы.
Чтоб я сама, как центральная роза в букете,
не сомневалась в сознанье своей красоты…
 

На квартиру курьерского заработка не хватало. Она сняла комнату в коммуналке на окраине, с окном на заросший палисадник, обретя свободу и сохранив при этом тёплые отношения с папой и даже с мамой, насколько та позволяла себе поддерживать такие отношения с «предательницей».

 
Как хорошо, что мне немного надо:
ночной триумф, когда, беду избыв,
гляжу в окно поверх деревьев сада,
поверх судьбы.
 

И услышав про подростковую газету, Серафима пришла сюда – за приработком и профессией, быстро став дудочкой в руках Крысолова, пленившись возможностью петь свои песни, очищая город от крыс и выводя детей к чистой реке. И постепенно делалась Крысоловом сама, подменяя его, чтоб он мог отдохнуть. И певучие дудочки, изгоняющие нечисть, создавала из любого подручного материала. У неё к этому был талант.

Получив больше, чем ожидала, – её, наконец, заметили! её! – и пережив импринтинг[125]125
  Запечатление первого яркого образа, ощущаемого как материнский.


[Закрыть], Симочка прилепилась к Соне и стала неотвязно ходить за ней, как вылупившийся из яйца утёнок за человеком, оказавшимся первым двигающимся существом в поле его зрения, и потому утёнок считал его мамой.

Соню это пугало, хотя она тоже воспринимала Симочку своей девочкой. Но мама, какая-никакая, у Серафимы была, подменять родную родительницу негоже, в первую очередь для самой Симочки – такой перекос в сознании! Мягко отодвинула.

Тогда Симочка назначила её Учителем, чему Соня тоже противилась, переводя отношения в партнёрские, желая оставаться в соответствии с принципами лишь Фактом Реальности – вроде яблока для Ньютона, – и продолжала время от времени отставлять, посылая в свободное плавание, боясь сделать её слишком зависимой от себя.

Та растерянно моргала близорукими глазами, но списывала всё на сонину занятость Великими Делами, жалела и, будучи существом благодарным, искала, чем бы и она могла быть полезной. А ещё – искала поводы побыть рядом.

И как-то незаметно взяла Соню под опеку, добившись доступа к её быту. То забежит неожиданно: «Мимо проходила, зашла наудачу!» – окна возьмётся мыть, посуду. То новые красивые шторы из каких-то обрезков соорудит. То нажарит картошки, как любит Ося. И, занимая всё больше места в сониной жизни, позволяла, в отличие от Манюни, влезать в свою жизнь, понимая, что преимуществом положения благородная Мама-Учитель не воспользуется и лишнего места там сама не займёт за ненадобностью – места Соне хватало.

И так привязались друг к другу, что Соня перестала заботиться о том, кто от кого зависит, потому что обе зависели друг от друга – это называется любовь. А как перестала строить отношения, так они сами собой превратились в партнёрские. Они стали вроде сестричек – старшая и младшая, которые иногда менялись местами. Тем более что Симочка легко усваивала сонины уроки. Сделалась организованной, не теряя праздничности, – ладя с глубиной, как с высотой, и со временем так же, как с пространством. Уже не крылья влекли её, куда ветер несёт, а она, превратив их в паруса, умело управлялась с ветрами событий, прокладывая свой курс. Лишь иногда старые неправильности взбухали в ней балластом, кренили крылья.

С появлением Симочки чудесным образом всё пришло в равновесие и у Сони – внутри и вовне. Главное: вернулась Манюня.

Соня потом много думала: как же это вышло? Что такого особенного сделала Симочка? Соня помнила момент, после которого всё изменилось – как узор в калейдоскопе, который встряхнули.

Это случилось, когда Симочка произнесла:

– Согласие освобождает.

В тот день Соня позвала Серафиму на обед. Девочка голодала, с трудом распределяя заработок на съём жилья, проезд и скудное питание. Соня возмутилась: как это родители спокойно сидят в четырёхкомнатной квартире, зная, что дочь скитается по чужим углам?! Могли бы, как поступила когда-то Соня, разменять на двухкомнатную для себя и однокомнатную для дочери.

– Нечестно приговаривать их к подвигу, который они совершать не собирались. Я же сама ушла! – мягко отвела упрёк Симочка.

Она не сводила ни с кем счетов. Она вообще мало рассказывала про трудности, да и про отчий дом – тоже. Представление об этом Соня собрала по обрывкам случайных реплик.

– Но это и твоя квартира, тебе по праву принадлежит её треть. Любой суд безоговорочно решил бы так, – кипятилась Соня.

И тут Симочка спокойно сказала:

– Согласие освобождает.

Вроде бы Соня давно это знала. Не в такой ёмкой и точной формулировке, но знала. Ещё с детства, увидев другими глазами задиру Кольку после возвращения из-за Двери. Потом ей дали максимы мудреца Лао-Цзы: «Зло – это невозможность Великого Приятия». Потом в дрязгах с Леоном поняла: выяснять отношения – значит, ввинчиваться в «чёрную дыру» зависимости от своих и чужих реакций вместо того, чтобы принять ситуацию и не злобясь строить поведение в ней, освободив силы для созидания. Потом, беременная, в странном видении с несколькими Сонями в зеркале витрины прочитала в записях Сони-4 про «Ирини» – мир в сердце, с-мир-ение, соединение с миром: «Ирини – лёгкость души, не обременённой амбициями и претензиями». Потом восхищалась чистой ясностью любви-без-условий папиной Таши. И много думала о свободе поступков в принятых обстоятельствах, согласие с которыми высвобождает энергию радости. Даёт свободу, позволяющую волшебно жить и безмятежно умирать.

Но вот ведь как бывает! Знала, часто следовала этому интуитивно или осознанно, даже других учила чему-то похожему – и не знала! А тут почувствовала. Как в детстве за Дверью. Всем существом. Разом.

Что-то сдвинулось в эту минуту в Соне – и всё в ней расположилось иначе.

«Ибо написано: погублю мудрость мудрецов, и разум разумных отвергну»[126]126
  Библия, Новый Завет, Первое Послание к Коринфянам. Гл. 1, ст. 11.


[Закрыть].

Разум, – вдруг поняла Соня, – всего лишь инструмент несовершенного человека, каким она со всеми её победами, была и есть. А Симочка со всеми её неправильностями – совершенна: в этой маленькой худенькой девочке поместился «мир Божий, который превыше всякого ума соблюдает сердца и помышления»[127]127
  Библия, Новый Завет, Послание к Филиппийцам. Гл. 4, ст. 7


[Закрыть].

Нет, не Учителем была Соня – всего-навсего Консультантом, Актуализатором[128]128
  Актуализация – действие, направленное на приспособление чего-то к условиям ситуации. Актуализатор – противоположность манипулятору. Исходные позиции Актуализатора: самоценность человека, в том числе – себя, верность идеалам, умение соотносить элементы бытия в целостную совокупность. Называется так, потому что актуализирует в деятельности свой внутренний потенциал и высокие устремления. Актуализатор в отличие от манипулятора объединяет в себе множество типов поведения: гибок и волен в выборе поведения в зависимости от своего внутреннего состояния и потребностей среды. Основные характеристики актуализаторов: честность, искренность; осознанность, интерес; полнота жизни; свобода, открытость; вера, убеждённость; ум.


[Закрыть], а Симочка с её «пленяющим идиотизмом непосредственности», как полувосхищённо-полуиронически сказал кто-то, с её распахнутостью, готовностью принять Промысел Божий как свой, довериться ему без оговорок (что не исключало инициативы и самостоятельности, но в предложенных условиях, с которыми она согласна), была Божьим Ребёнком… тем самым, на которых призвано походить: «станьте, как дети»… про которых написано: «кроткие наследуют землю, наслаждаясь множеством мира»[129]129
  Библия, Псалтирь. Гл. 37, ст. 11.


[Закрыть].

Соня всё могла измерить и счесть – в себе, в других, в сферах низших и горних, увидеть, проанализировать, назвать, превратить в методику, передать в виде знания кому угодно. Ей были открыты и Небеса, и Земля, знакомые до мелочей, как родная квартира. Её успешность вроде бы показывала: «призванному по Его изволению всё содействует ко благу»[130]130
  Библия, Новый Завет, Послание к Римлянам. Гл. 8, ст. 28.


[Закрыть]. Соню тоже считали отмеченной Божьей Печатью. Но отдаление Манюни стало симптомом какого-то непорядка, сбоя.

Не слишком ли технологична стала Соня, попав в зависимость от умозрительных конструкций, которые рядом с симочкиной простотой показались фарисейством, начётничеством, когда Симочка произнесла своё «Согласие освобождает»?!

Соня, минуту назад уверенная, что Симочка – под её надёжной защитой, вдруг почувствовала: Симочке нужна защита от неё, Сони, от гипноза сониных истин, которые для этого Божьего Ребёнка могут оказаться гибельными. И защитить от Сони может лишь сама Соня. А сделать это можно только сделавшись другой.

Ощутила вдруг евангельское, содрогнувшись от величия и кощунственности аналогий: «Идущий за мною сильнее меня»[131]131
  Библия, Новый Завет, Евангелие от Матфея. Гл. 3, ст. 11


[Закрыть], тут же подумав: «Почему, собственно, кощунство? Это тоже проекция – сверху вниз, чтоб увидеть верх».

А в мозгу снова явилось: «Идущий за мной стал впереди меня»[132]132
  Библия, Новый Завет, Евангелие от Иоанна. Гл. 1, ст. 15, 27, 30.


[Закрыть].

– Погибла! – проскрипел чей-то голос… или это скрип тормозов резко остановившейся машины на улице?

– Спасена, – прошептал еле слышно кто-то… или листва за окном зашелестела?

– Посмотр-р-рим! – прокаркала ворона.

Это невольное встряхивание Симочкой калейдоскопа сониной души, расположив по-другому цветные стёклышки, которые там имелись, привело к тому, что изменение «узора», не вызвав глобальных перемен, чуть-чуть изменило сонину интонацию – внутреннюю и речевую. Чуть-чуть. Всего-навсего интонацию. Но это сразу почувствовала Манюня: грозная тень Большой Мамы перестала нависать над нею – мама стала белым голубем, радостно парящим в солнечной синеве. С такой мамой снова хочется играть, как в детстве.

– Я созрела, – сказала Манюня. – Я хотела бы попробовать себя в журналистике. Обучи меня!

– Ты готова быть пару месяцев солдатом, который говорит «Рад стараться», даже если приказы кажутся дурацкими? – грозно спросила Соня генеральским голосом.

– Да, – с энтузиазмом воскликнула Манюня, потому что мама перестала быть генералом, а только играла роль генерала, предложив ей поиграть в солдата.

Такая игра. А играть весело и не страшно.

Через три месяца Манюня, ещё работая в своём ЧИФе, уже делала первые информашки для московских газет. Потом – очерки. Потом – проблемные статьи. Её взяли в штат, несмотря на отсутствие высшего образования. «Школа Сони» была известна и ценилась. Взяли корреспондентом и Симочку, которая к тому же под натиском Сони поступила на вечернее отделение журфака.

Пигмалион ваял Галатею. Галатея «ваяла» Пигмалиона. Взаимный процесс сотворчества художника и материала.

Соня вдруг увидела очевидное: две её девочки, как когда-то она сама, пережили похожие истории. Как в сказке. И, следовательно, Манюня не выпадала из сказки, – просто жила в иной, чем Соня, но в том же сюжетном алгоритме, который продолжает развиваться. Ведь большинство сказок и мифов начинается с того, что герой покидает отчий дом, уходит от Матери, чтоб обрести мир.

Мать. Мать-Земля. Мать-сыра-земля. Дарует жизнь, но сама же и поглощает. Поэтому мать чтят, испытывают потребность прикоснуться к ней в минуту слабости, но уходят, спасаются, чтобы не вобрала в своё чрево – источник Жизни и Смерти. И лишь щепотку земли берут в ладанке на груди, чтобы связь не прерывалась, чтобы помнить с почтением и тоскою. Но лишь щепотку. Чтобы мало той земли было. Чтоб не опасно.

Ещё древнеиндийская богиня Махадэви, Дэви (отсюда – «дева», прообраз Матери) объединяла в себе родящее и убивающее, имея несколько ипостасей. Как и другая индусская божественная дама – парадоксальная Кали с черепами на шее, Богиня Смерти, которая в то же время – Богиня Жизни. Да и вокруг избушки Бабы-Яги частокол увешан черепами. А сама Баба-Яга, сказочное эхо матриархата, то волшебный клубочек дарит, помогающий путь находить, то губит…

…И поняла Соня: всё было не случайно. Будто повернулся лицевой стороной ковёр её жизни – и разноцветные махры событий на обороте сложились в цельный связный узор.

Но вот странность! Крупные яркие стежки, выглядевшие столь значимыми с изнанки, оказались всего-навсего второстепенными линиями, ведущими к какой-то фитюльке, которая и была центральной фигурой рисунка!

Фитюлька имела лицо Серафимы.

Ах, Боже мо-о-ой! ФИТЮЛЬКА… ИМЕЛА… ЛИЦО СЕРАФИМЫ!!!

И по-другому увиделся Замысел Великого Ткача, который она, Соня, ткачиха-исполнительница, интуитивно воплотила как задумано: спектакль «День поминовения – воскресение», привлекший внимание общественности, после чего последовало бурное участие Сони в политике, газета «Свобода», работа бок-о-бок с великими людьми эпохи, сопредседательство в «Мемориале», что вкупе привело к получению соросовского гранта, рождению МИСС и подростковой редакции, – все эти громоздкие конструкции, так долго выстраиваемые со страстью, трудолюбием, авралами, самоотдачей, понадобились только для того, чтобы создались условия для встречи с Симочкой!

И как не нужны подъездные пути к стройке и монтажные леса после её окончания, так всё это сделалось ненужным, когда Серафима явилась.

Теперь можно не быть Великим Полководцем и, став маленькой Сонечкой, играть с подружкой Симочкой в радостную игру жизни, вовлекая в неё и Манюню.

…Был мир похож на райский сад.

С небес спускался виноград.

Дорога к морю шла под мост.

Гора – рукой подать до звёзд!

Соня с Осей, Манюней и Симочкой – в Сочи. ПроСОЧИлась в сказочный сад, как уменьшившаяся Алиса сквозь щель. Место так и называется – Якорная Щель. В Москве – дожди, а тут – «бархатный сезон».

Сентябрь. Спелый инжир падает на деревянный стол. В траве шныряют кошки. Ежи стучат коготками по дощатому полу террасы – прибегают пить оставленное им молоко, смешно фыркают. Симочка читает стихи – на «злобу дня». Нет, на радость дня!

За час до отъезда Соня с Манюней и Симочкой пошли на берег – попрощаться с морем. Галька, уже нагретая утренним солнцем, отдаёт тепло босым ступням.

– Каждый раз, когда бываю здесь, всё ищу какой-то особенный этакий камешек. Много красивых камней мы с Осей увезли отсюда в Москву. Но этакого ни разу не нашла, – грустно говорит Соня. – Ну, поторопимся. А то поезд без нас уйдёт.

И вдруг… из-под ног выскочил… этакий! Будто по заказу! Необычный для прибрежной сочинской круглой гальки – почти плоский. Со странным рисунком, нарисованным природой. Соня подняла его, растерянно повертела в руках: кто и что хочет сказать ей этим камешком?

Манюня испуганно прошептала:

– Может, не надо его брать? Тут могильный крест, на обороте – кладбищенская плита…

– Нет! Не так! – одновременно воскликнули Соня и Симочка. И вперебой зачастили:

– Плита как бы трескается и поворачивается, открывая вход куда-то. Смотри, контур её как бы колеблется – плита сдвигается…

– Да. А верхняя часть плиты светлая – будто в глубине рассветного неба мерцают слабые утренние звёзды. Это вроде вывески – знак того, что за ней…

– И крест – на фоне неба с облаками! Он тоже знак – надежды, благодати…

– Знак Воскресения…

– Указатель Пути! Четыре стороны: прошлое-будущее по горизонтали, верх-низ по вертикали – сошлись в центре. Но мы знаем, что было в центре креста: Сердце Христово! Это и есть Указатель. Указатель выхода, он же – вход. В бесконечность-вечность. Не туда ли ведёт и вход за плитой на обороте камня? Словно кто-то говорит: помоги плите сдвинуться!

Соня сунула камень в карман шортов и заспешила. Перед глазами стоял крест на фоне неба с облаками. Центр его набух и светился, пульсировал, как сердце, струил тепло.

Из него шёл зов – и сонино сердце рвалось навстречу, тоже исторгая потоки тепла. Или это на её тайный зов «Авва, Отче!» откликнулись оттуда, из сакрального перекрестья: «Я с тобой. Живи с миром!» Это было сродни музыке. Так или иначе, но два горячих потока встретились, соединились, напитав друг друга. Или это солнце совсем взошло – и всё вокруг сделалось ярче, жарче?

Плита на камешке в кармане заскрежетала, сдвинувшись ещё немного. Или это ноготь случайно царапнул камешек?

«Экстатичность» – пришло на ум слово, по-гречески – «выход из себя». Раньше Соня слышала его как раз в связи с музыкой: мол, настоящая музыка приводит дух в экстатичное состояние, в экстаз, если до того его испытал автор. Профессионализм, академические навыки – ничто, если творец не вышел из себя, не обНАРУЖился, вывернувшись наружу. Тогда не выйдет наружу на встречу с ним душа слушателя.

Вот к чему пришло на ум это слово: в связи с крестом-распятием! Ещё в Эдеме Творец вышел навстречу нашкодившему Адаму, трижды окликая: «Адам, где ты?», а потом, спустя тысячелетия, Бог-Отец снова вышел из себя Богом-Духом, воплотившись на земле в Бога-Сына, чтобы вызволить наружу наши души: «Человек, где ты?»

Вот он, простой Смысл Троицы! Выход на встречу…Бога в Духе и в Сыне – к человеку… человека к Богу… людей друг к другу, сообществ, стран… На встречу друг с другом – с друг-им… другим, иным, непохожим… который может стать другом, обнаружив области родства, точки соприкосновения. Но для этого надо самому сделать первый шаг – от себя, как это сделал Бог… а если понадобится – второй, третий. «По образу и подобию»…

И про это вроде Соня знала – да не так знала… Про всё будто бы знала, но как-то фрагментарно, а теперь поняла целиком.

Да, да, про «экстатичность» вспомнилось именно в связи с крестом… не могильным, а символом Воскресения! Воскресения не только Того, кого распяли, а любого… не после смерти, а ещё при жизни: распни себя прежнего, несовершенного, испусти Дух, то есть выпусти наружу, освободи от завалов хлама, обнаружь Себя-Настоящего, Такого-какой-задуман – «по образу и подобию»…

Взаимное выворачивание – освобождение от незыблемости границ, приведение всего и всех к единству… единству разных в одном Духе. Вот почему «нет ни эллина, ни иудея, ни обрезанного, ни необрезанного, ни варвара, ни скифа, ни раба, ни свободного, но всё и во всём Христос…»[133]133
  Библия, Новый Завет, Послание к Колосянам. Гл. 3, ст. 11.


[Закрыть] – единство в Духе людей и стран… путеводная звезда!

Разные религии – просто разные языки Творца, на которых Он разговаривал, вызывая на встречу разноязыких людей разных культур и традиций… и, наконец, сказал это драматичной и оптимистичной историей, поставленной Им на земной сцене с жёсткой реалистичностью, какая не снилась самым завзятым реалистам, – через универсальную символику, какая не снилась самым завзятым модернистам… хотя не все признали Его в Сыне… не поняли языка образов… Да и кто признал, не всё понял… а Он так надеялся, что поймут!

Он был добр, Сын Божий. Не презирал плоть, как потом иные Его адепты. Относился к её потребностям уважительно. Не гнушался развязывать ученикам сандалии, чтоб отдыхали натруженные ноги. Кормил людей рыбами, хлебами, поил вином. И вообще чтил трапезу. Вино было молодое, весёлое, еды – немного, потому вино хмелило. А ещё больше хмелила взаимная открытость… Посвящение через дружескую трапезу, через чашу, пущенную по кругу, как любовь… Литургия. «Раздели своё вино, преломи хлеб свой с другим! С другом! Обрати пищу земную в пищу духовную…»

Экстатичный зов из сердца, которое там – в центре креста, и ответ сониного сердца слились в симфонию. Каждый шаг Сони был шагом от разорванного сущего, сущего самого по себе, рассыпанного на фрагменты, – к сущему как таковому, объемлющему её справа и слева, снизу и сверху… слившемуся нераздельно в светящееся перекрестье.

И если до этого, уважая Творца, временами беседуя с ним и даже беря под свою защиту, Соня считала себя самобытной, то сейчас ощутила себя творением…

Всё это она испытала-подумала-поняла за пару минут, пока шли к дому, разговаривая при этом с девочками уже о житейском. Любопытно устроен человек! Cпособен в момент мысленно выстроить объёмные многоярусные смысловые конструкции, пожить в них, переходя из «комнаты» в «комнату», но если «прочувствованное» за миг сознанием начать выражать вслух, на это уйдёт не менее получаса.

И открылся с четырёх сторон горизонт. Или это они просто поднялись на холм перед домом, откуда всё видно?

Там стоит с чемоданами Ося и машет рукой: поторапливайтесь!

Стучат колёса. Остаются позади дремотные полустанки. Соня с Осей и своими девочками едет наконец в одном направлении в одном купе одного поезда, который ведёт не она – машинист! Они лишь выбрали этот маршрут из многих, согласились с ним. Поезд сейчас – их дом. И все дома. Ей спокойно и хорошо. Камешек в кармашке тёплый, живой. Или это она нагрела его теплом тела?

А ночью снова приснился повторявшийся с детства сон – со спуском в подвал и анфиладами одинаковых комнат-пещер с исчезающим за спиной входом и дверью впереди, за которой такая же комната с исчезающим сзади входом и дверью впереди, за которой…

Соня уже привычно ждала: что же на этот раз найдёт в последней комнате-ловушке, когда дверь за ней превратится в глухую стену, а стена впереди не явит дверь? Что будет там – клад или мёртвая голова?