Текст книги "Полководец Соня, или В поисках Земли Обетованной"
Автор книги: Карина Аручеан
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 33 (всего у книги 51 страниц)
«…фагот как старый посох стёрт»…
Исключены из Союза писателей Чуковская, Войнович. Раскритикован странный, как сон, – значит, опасный! – фильм Тарковского «Зеркало». Запрещено исполнение «Первой симфонии» Шнитке.
«…на барабане швы разлезлись»…[77]77
Эта строка (и строчки «кларнет пробит, труба помята», «фагот как старый посох стёрт») – из песни Б. Окуджавы «Надежды маленький оркестрик».
[Закрыть]
Выставка на отдалённом московском пустыре, устроенная без официального разрешения группой художников, раздавлена бульдозерами, получив негласное прозвище «Бульдозерной выставки». Многие художники вскоре эмигрировали, как, впрочем, и литераторы – Галич, Некрасов, Максимов… чуть позже – Гладилин, Амальрик… сотни!
Все – куда более геройские герои, чем Соня! Соль земли, таланты, глашатаи, настоящие ум, честь и совесть нации!
При публичности своей профессии Соня не была публичным человеком. Ей больше нравилось быть в тени, чтобы только она знала, что и зачем делает. Тень – гарантия безопасности. И – успешности, если понимать успех не как славу, карьеру, деньги, а как воплощение замыслов, в том числе – рискованных.
Открыто бороться с властью – опасно и бессмысленно. Вливаться в её ряды или прислуживать – тошно.
Оставалось одно: использовать в своих целях противоречия, амбиции, жадность, глупость, декларации и синтаксис власти, чувствуя свои цели – достойными, а себя – неуловимым Рихардом Зорге в тылу врага.
И руками врагов пускала под откос поезда с их же соратниками, добром, оружием, расчищая путь тем, кто без неё не мог этого сделать.
Родиной, пославшей её на задание, была она сама.
Но то ли Родина была не совсем настоящей Родиной, а чем-то незавершённым, недооформленным, то ли даже когда Соня возвращалась на «Итаку» к родным и себе самой, будто не совсем возвращалась, – оставалось чувство скитания.
Словно и ей, как Одиссею, суждено странствовать годами, прежде чем по-настоящему вернуться на настоящую Родину, которая станет такой, если правильными будут скитания. Только тогда всё сойдётся…
Странствия были не географическим передвижением, а внутренним состоянием.
Весной справила новоселье. Выписалась с площади фиктивного мужа, разведшись с ним, и прописалась в собственной квартире, став, наконец, полноправной москвичкой. Перевезла из Баку маму с папой, воплотив сценарий по устройству счастья для всех. Ося тоже купил двухкомнатный кооператив для родителей, а сам остался в старой однушке, продолжая жить с Соней на два дома – на одном Острове.
Забрала Манюню с пятидневки, благо мама могла присмотреть за ней, когда Соня уезжала.
Летом перед школой взяла Манюню с собой в командировку в Одессу. Жили на дебаркадере. Волна плескалась за окном, пахла рыбой. Лунная дорожка шла по воде, забегала в комнатку-каютку через окно, протягивалась по полу и ковриком устраивалась перед кроватью.
– Как красиво, мама!
– Да. Ты это на всю жизнь запомнишь.
– Откуда знаешь?
– Знаю.
Это было восхитительное лето – с дочкой вдвоём! Так и осталось в памяти – «вдвоём», хотя вокруг толклось немало людей, да и Соня частенько покидала Манюню ради работы, Оси, приятелей.
– Ляг в траву, Манюня. Раскинь руки-ноги. И смотри в небо сквозь ветви. Слышишь запахи – земли, травы, клевера? Чувствуешь, как тёплый солнечный зайчик бегает по лицу, когда колышутся листья?
– Да. Это я тоже на всю жизнь запомню?
– Да.
– А зачем? Ведь я много раз смогу так валяться в траве.
– Но этот раз – особенный.
– Чем?
– Сама поймёшь. Не болтай. Смотри, дыши, чувствуй.
– Что?
– Что чувствуется само, то и чувствуй.
– Я чувствую, мама, чувствую!
– Что?
– Всё!!!
«А небо всё длится, и длится, и длится», – вечером выразила «стихом» Манюня своё бесконечное восхищение.
С дочкой становилось всё интереснее. И Соня придумывала ей «приключения».
Каждый день – путешествие. Каждый отрезок времени – отрезок пути. Соня потихоньку учила Манюню жить «за Дверью», где чудеса, тайны, открытия.
Утро начиналось с предвкушения. Куда сегодня отправимся? В зоопарк? В толстую книжку к динозаврам? В Африку или – ах! – вообще в кругосветку по глобусу? В музей? В себя? В альбомы с фотографиями? В мир волшебной химии? Пугающе-загадочной математики? Весёлой физики, где по волосам бегает электричество, перескакивает на расчёску и притягивает бумажки? Или в мир обычных вещей, которые, как в сказках Андерсена, живут таинственной жизнью – стоит лишь приглядеться, узнать больше об их характерах и истории…
– Путешествие – это всегда знакомство с чем-то, а любое знакомство – путешествие.
– Куда?
– В неизведанное, в суть вещей и явлений. Под обёртками всегда – куча интересного!
Определив – куда, надо было озаботиться тем, что взять в дорогу. В путешествия не отправляются с бухты-барахты. К ним готовятся. Что нам сегодня понадобится? Зонтик или какие-то умения? Путеводитель или знания? Ведь всегда вначале собирают вещи – стирают, латают, пришивают пуговицы. Для чего? Чтобы потом беспечно наслаждаться.
Манюня уже знала: с тем, кто ленится собирать сумку, может случиться в дороге что угодно, поскольку в какой-то момент обязательно не окажется нужного, о чём не подумал заранее.
Некоторым так лениво собирать багаж, что они вовсе отказываются от пути. Но это значит – и от приключений. Не-е-етушки!
Ах, как многому научилась Манюня вот так играючи – чтобы путешествие удалось! А когда ленилась – не удавалось. Уж Соня старалась, чтоб оно провалилось! Это называлось «сам дурак!»
Пусть дочка примет неизбежность черновой работы, чтобы трудности не слишком напрягали. В любом пути есть минусы – тяжёлая поклажа, препятствия. Но если настоящее путешествие, тогда главное – процесс и цель, интерес и восхищение. Не мелочи! С ними заранее миришься, проще реагируешь. Они – часть пути.
А ещё Соня по опыту знала: когда на каждый день смотришь, как на путешествие, то почти не тратишь время впустую. Это выходит само собой – совершаешь меньше действий, не важных для сегодняшнего странствия. День становится цельным, осмысленным – вроде спектакля. Наполняется содержанием. Получается иная драматургия дня, иная композиция – с прологом, завязкой, развязкой. Ты сам – автор, режиссёр, актёр, публика. И если спектакль удался – автор с режиссёром в эйфории, главный герой «уставший, но довольный», публика аплодирует. Дни-путешествия запоминаются.
– Если из таких дней складывается время жизни, то такая жизнь сама как путешествие, полное приключений! Ведь время – это и есть Главная Дорога! Кстати, очень важно понимать, кто с тобой рядом на том или ином этапе – попутчик или спутник…
– А это разное?
– Конечно. С попутчиком тебе просто по пути – до перекрёстка, где разбежитесь. У вас общая лишь часть дороги. Вот и идёте рядом. Не вместе – рядом! Болтаете, чтоб не было скучно. Даже помогаете друг другу. Но всё равно он сам по себе, ты сама по себе. Каждый – отдельный. А спутник – тот, с кем идёшь не рядом, а вместе. С-пут-ник – прислушайся к слову! – человек с пути. С твоего! Со-путник – разделяющий путь. «Со», «с» – это и есть «вместе». Конечная цель у вас – одна, сколь бы длинна и извилиста ни была дорога. Если даже вы разойдётесь на время, то обязательно встретитесь, обрадуетесь и снова пойдёте вместе, потому что вам – в одно и то же место. И смысл странствия понимаете одинаково, хотя характеры ваши могут быть разными. И восхищаетесь часто разным. Но своё восхищение передаёте друг другу – как бы удваиваете его. Со спутником видишь и чувствуешь больше. Со спутником сама становишься больше, всё вокруг – красочнее. Сплошная радость!
– Ты мне спутник, мама!
– И ты мне.
Манюня, как и Соня, прислушивалась к словам, пытаясь «заглянуть под обёртку».
– Мама, приятель – это с кем приятно?
– Да. Приятно. Но не больше. И не надо требовать большего. Кстати, приятели часто становятся попутчиками. Они бывают неплохими товарищами, пока вы идёте рядом.
– «Товарищ» – что ли от слова «товар»?
– Да. У вас как бы общий «товар» – общее дело, которое вы делаете. Кончилось общее дело, общая часть дороги – ничто больше не связывает. И обижаться не надо…
Соне хотелось, чтобы Манюня легче относилась к людям, не мучась претензиями, амбициями и не строя на пустом месте обидок.
– А спутником бывает только друг? Но ведь «друг» – от слова «другой»?
– Ну и что? Да, он – другой. Не совсем, как ты. Но если путь у вас общий, и цель одна, а вИдение того, что встречается по дороге, – разное, то он передаёт тебе своё вИдение, ты ему – своё. Именно поэтому с другом – со спутником – сама увеличиваешься, радость удваивается… Мы ведь про это говорили!
– А как понять, может ли другой сделаться другом?
– Для начала надо быть к этому готовой.
– Это как?
– Нарисуй отрезок.
– Ну нарисовала.
– Теперь нарисуй человечка, стоящего лицом к концу любой из сторон отрезка. Что он видит?
– Точку.
– А теперь перемести человечка – поставь сбоку. Что он видит?
– Отрезок.
– Да. Глядя как бы на одно и то же, наш человечек видит разное. Всё зависит от позиции… от расширения угла зрения. А теперь нарисуй двух человечков, чтобы каждый стоял напротив разных концов отрезка, а эти концы покрась разными цветами, скажем – один сделай красным, другой – синим. Первый человечек с пеной у рта будет доказывать, что конец отрезка – красный, второй – что синий. И каждый будет прав! Можно ли переубедить друг друга? Для этого надо, чтобы хотя бы один не стоял упёрто на месте, а отошёл и посмотрел бы сбоку на то, что казалось точкой, красной или синей – неважно. Достаточно просто отойти и посмотреть сбоку. Как мы выяснили, он увидит не точку, а линию. Но потом надо ещё и подойти ко второму человечку – посмотреть: что же видит тот? Наш человечек снова обнаружит точку, но уже другого цвета. Это называется «встать на другую точку зрения»… то, что большинство не умеет делать. Но этому следует учиться. Тогда не будешь тупо настаивать на своём. Ведь точка, на которую глядит второй, – в самом деле другого цвета! Чего ж спорить? Но ты увлеки его тем, что и он может увидеть больше, как это получилось у тебя, – предложи ему переместиться вбок, а потом ещё и встать на твоё место. Удивление, взаимный опыт расширения мира сблизит вас, может сделать друзьями.
– А если он откажется?
– Значит, не любопытен, малоподвижен, упрям. Ты сделаешь эти выводы, но не будешь злиться. Тем более что он не так уж неправ. Просто видит часть, а не целое. Он не спутник тебе – не с твоего пути: ты двигаешься, он стоит. Но по крайней мере вы не стали врагами. Более того, ты познакомилась с иной точкой зрения, кое-чему научилась. При необходимости сможешь с тем человеком разговаривать, потому что поняла его. И, благодарный за понимание, он тебя не отошьёт.
– А как заставить его сдвинуться со своей дурацкой «точки»? Ему же лучше, если увидит мир разноцветным!
– Попробуй заинтересовать: как оно – с другой стороны? Но не заставляй, не обзывай дураком… Может, у него есть причины не соглашаться с тобой?
– Какие такие могут быть причины?
– Послушай сказочку… «Летать так прекрасно! Полетаем вместе!» – сказала птица рыбе. Вытащила ту из воды, ухватив клювом плавник, – и ну им махать! Летать учила. А рыба возьми и сдохни… «Плавать так прекрасно! Поплывём вместе!» – в другой раз другая рыба сказала другой птице и утянула её под воду. Что произошло? Продолжать? Или ясно?
…Шум, гам, радостное оживление. Гости. Рюмки весело звенят. Громкая кабарэшная музыка с пластинки. Звонок. Ещё звонок. Новые гости.
– Штрафную!
– Эвелина Аветисовна, ваше здоровье!
Мама на каблучках. Глаза юные, зелёные с искрой – как у ведьмы.
– Вашу руку, Эвелина Аветисовна!
Бьёт каблучками, легко несёт слегка располневшее тело. Изящные ножки игриво вскидывает. Щиколотки тонкие, молодые. Икры упругие, аппетитные. Ритм. Ритм! Танец. Танец! Быстрее. Ещё быстрее. Не пожилая женщина – куртизанка! Зажигает энергией, чем-то вечно женственным, живым, сильным. Жадным и щедрым одномоментно. Это не танец – спектакль! Непрожитая жизнь. Неизрасходованная страсть. Утанцовывает в коридор к вешалке, возвращается с тросточкой и соломенной шляпкой.
Тросточка и шляпка пляшут в руках. Снова взлетают ножки. Стучат каблучки. Чарльстон. Танго. Гости тоже танцуют. Но они – кордебалет. Она – прима! Всё чуть смазано – как на картинах Дега: сизо-серебряное с алмазными бликами движение. Вспыхивают золотые нити света.
– Ах, не могу больше…
Ах, может, может! Это ноги уже не могут, это дыхание сбилось, пульс зашкаливает, спина не держит. Но она, она – юная ведьма внутри постаревшего тела, – может!
Соня предоставляет своё тело маме, заменив её, продолжив игру. Перенимает у мамы тросточку со шляпкой. Входит в ритм. Теперь она – куртизанка. Нет, девчонка сорви-голова из таверны! Скидывает туфли. Босые ноги отбивают чечётку. Утрированно смелые жесты. Утрированно дерзкий взгляд. Плечи, грудь, бёдра, живот, и то, что ниже, и то, что сзади, – всё показывает себя: «Эй, кто хочет?!! Да не любому достанется!» – и срываются головы, и мужчины-друзья-приятели, как под дудочку крысолова, движутся под музыку завороженно к Соне, почитая за счастье дотронуться, слиться хотя бы в одном повороте тела, чтобы передать другому, потому что все – хотят.
Но фривольного «Джона Грэя», томные «Брызги шампанского», бешеную «Цыганочку» сменяет Штраус. И Соня уже не портовая девчонка, не знойная испанка, не дикая цыганка. Она королева на балу! У королевы есть король – Ося. Король любуется королевой, всё разрешает ей. Знает: наиграется, ничего лишнего не позволив, остановится у рискованной черты, – и вернётся к нему, потому что то – игра, а с ним – взаправду.
Молодая королева танцует с королём. Король – увалень. Танцы – не его конёк. Но если хочет королева…
Гости пьют, закусывают, произносят тосты, переговариваются, меняют пластинки. Мелодии всё медленнее, нежнее.
Молодая королева танцует с королём…
«ГвАрда ке лУна,
гвАрда ке мАре»…
…прижавшись к его широкой груди.
В замке зажигают свечи. Стихают громкие голоса, возгласы, смех. Менестрели начинают перебирать струны – время другой музыки.
Маленькая инфанта, напрыгавшись с дамами и кавалерами, дремлет на коленях у короля, думая сквозь сон, что и это надо на всю жизнь запомнить.
Старая королева-мать уходит отдыхать в свои покои, прихватив со стола пирожные:
– …нет, не на ту тарелку – на эту, из кузнецовского фарфора!
Эта – из её детства, когда она была инфантой на шумных празднествах отца, весёлого миллионера Аветиса Гавриловича, который легко жил и легко всё потерял.
«Судьба, судьбы, судьбе, судьбою, о судьбе», – поют менестрели.
Королева-мать счастлива. Она снова стала действующей королевой. Заискрилась вокруг событиями жизнь, наконец, воздавая.
Она бросила к ногам дочери мёртвое королевство – и получила новое, которое нуждалось в ней. Королева-мать не могла без миссии.
Но молодая королева отстранила мать от управления:
– Отдыхай! Ты заслужила.
Жестокая. Жестокая! Всем, что получила от матери, – гордость, энергия, самостоятельность, – она мать сразила. Засунула Манюню в интернат. Элитный – с английским и хинди. Чтобы – образование. И чтобы…
– …ты не чувствовала себя нянькой, когда я в разъездах.
Дочь не желала быть должной.
И совсем уж смертельное оскорбление – стала потихоньку возвращать деньги, полученные от продажи бакинской квартиры и внесённые как паевой взнос за нынешний кооператив. Соня хотела обеспечить регулярный довесок к маминой копеечной пенсии, и чтобы гордая королева-мать при этом знала, что живёт на свои, а не за «чужой счёт». Но та была настолько гордой, что лучше бы питалась хлебом с водой, – отказываться от жертвенных даров Эвы значило лишать её права на жизнь. Неблагодарная дочь лишала мать жизни.
Пришлось Эве сменить гордую формулировку на горькую:
– Ты думаешь, что сможешь расплатиться за всё?!
Они обожали друг друга, обижали, уважали, упрекали, прощали, жалели. И мерялись независимостью.
Соня продвинулась в независимости дальше – была свободна и от чувства собственной значимости. Её связывало, напрягало, когда кто-то смотрит снизу вверх, бесконечно благодаря за что-то.
Эву, напротив, грело осознание роли своей личности в чужой истории. И оно же изгоняло из чужих историй – королеву-мать постоянно кто-то свергал. Самое обидное, когда это делала дочь.
Жизнь научила Соню легко отдавать и принимать дары, равно радуясь. Только от мамы не принимала – обременяло. И одарить не могла – любые дары были для мамы лишь заслуженной мздой. Мзда не радует – удовлетворяет.
Иногда мама забывала про счёт и отдавалась беспечному глупому счастью, чувствуя себя бессмертной и юной, – когда гости, музыка, танцы, весёлый кавардак, голова кружится не от вина, а от пляшущих вокруг и в теле флюидов. «Мы станем говорить друг другу комплименты. Ведь это всё любви прекрасные моменты. Мы будем жить, во всём друг другу потакая. Тем более что жизнь короткая такая»…[80]80
Из песни Б. Окуджавы.
[Закрыть] Но вечеринка кончалась. Мама снова начинала считать. И огорчаться.
Возможно, именно потому, что Соня не держалась за каждую пядь, её королевство простиралось далеко за пределы семьи и дома. Сколько бы ни отдавала, оставалось много. И как ни парадоксально, прирастало чужими землями. Странный эффект колодца: чем больше черпаешь – тем больше в нём воды. Владычица огромного королевства, Соня была царственно щедра и не могла понять, как можно иначе.
Эва, с боем выдравшая у жизни кусок «своего», крепко держалась за немногое, что имела. Ведь для неё это – всё! Она вправе желать, чтобы ценили, когда она этим делилась. Может, это более царственная щедрость? Ведь отвоёванное у врагов её маленькое королевство было бедным.
– Я жертвенная натура, – говорила о себе Эва, почитая жертвенность высшим проявлением любви.
Соне это казалось суррогатом. Меньшее – часть большего. Не наоборот. Жертвенность встроена в любовь, но тогда не осознаётся жертвой, – это порыв. Однако сама по себе жертвенность не включает любви – лишь мечтает о её возможности. Как бы купить хочет.
Соне чудился в жертвенности расчёт: ты – мне, я – тебе. Расчёт связывает, приземляет. И признавая, что мама жертвовала многим, Соня уклонялась от принятия новых жертв, переводя отношения «кредитор – должник» в отношения любви, каковыми те и являлись.
Но Эва видела в этом лишь отвержение и чёрную неблагодарность. Обижалась. Называла себя «королём Лиром».
Они были как рыба с птицей из сказки, рассказанной Манюне.
По сути это была борьба разных стилистик. Всего-то! Но странным образом стилистика формировала жизнь каждой. Сменить бы Соне стилистику в общении с мамой – только с мамой! Однако верность своему королевству не позволяла сделать эту малость: изменение стилистики – измена знамёнам королевства.
Предать знамёна – значит, предать не только девизы на них, а и саму королеву-мать, которая вышивала эти девизы, когда Соня была инфантой.
Но старая королева забыла об этом. Или и тогда, раньше воспринимала девизы более формально, чем малышка-инфанта, принявшая их всем сердцем на всю жизнь, – как стержень, без которого жизнь распадётся.
Сегодня королева-мать была горько уверена: дочь предаёт её ради эфемерного. И однажды, разобидевшись на какую-то ерунду, Эва уехала в Баку к подруге:
– Увидишь, как без матери трудно!
Тут как снег на голову обрушилась племянница Нана с младенцем.
Год назад она вышла замуж за своего санитара, переехав к его родителям в Минск. У тех подходила очередь на квартиру – с учётом сына с женой и будущего ребёнка давали трёхкомнатную.
Соня отговаривала:
– Молодым надо жить отдельно! ПоступИте на вечерний или заочный в Москве. Продолжите санитарить – останетесь в общежитии. Через пару лет как лимитчики получите жильё, постоянную московскую прописку. Не будете никому обязаны.
Не послушались. Уехали. Нана стала заочницей минского института культуры, пошла работать в библиотеку, чтоб не сидеть ни на чьей шее.
А когда родился малыш, свекровь со свёкром выставили Нану из дому, не выдержав детских криков.
– Оставь малыша мне. Справлюсь. Старое вспомню, – сказала Соня. – Всё равно у тебя молоко пропало. Возвращайся в Минск, поживи у друзей, сдай сессию. Я устрою тебе жильё.
Свято веря в тёткины способности, Нана так и сделала, даже не спрашивая, как Соня это «устроит».
А Соня собиралась… почему, когда для посторонних, это легко, а для себя (Нана – это почти она!) так тягостно? …накапать министру строительства на санитарского отца, Заслуженного строителя СССР, члена партии. Постаралась по возможности сделать это благородно – честно предупредила обидчика: «Иду на вы!». Не внял. Осталось «жаловаться в партком», хоть мерзко таким образом выцарапывать «свою долю». Сама Нана никогда не опустится до этого, скорее умрёт. Даже иск в суд отказалась подать: «Пусть подавятся!».
Значит, надо Соне «губить душу за други своя».
Пришла в качестве журналиста на приём к министру. В одной руке младенец, в другой – удостоверение. Рассказала, как аморально поступил «заслуженный», заманив доверчивую девочку, чтобы получить на неё лишнюю жилплощадь, – и выкинул на улицу с ребёнком, своим внуком. Так живописала, патетику развела, что министр тут же позвонил в Минск, вытребовал «заслуженного» к телефону и заорал:
– Что ты творишь, сукин сын?! Честь коммуниста позоришь! Моральный облик… Девочек обманываешь… Родного внука из дома… Партбилет положишь! Награды отнимем! Чтоб завтра же! Размен! Ставлю на контроль!
А Соня опять думала, что у Зла и Добра часто одно и то же лицо, – и не могла понять, что видит в зеркале своих поступков.
Вскоре, не дождавшись от дочери просьбы о помощи и великодушно простив за это, вернулась Эва:
– Я всегда как «Скорая помощь»!
– Не вызывали! – не удержалась вредная Соня, однако смягчила резкость. – Но хорошо, что приехала. Мы с Манюней скучали.
И чтобы не быть виноватой в «чёрной неблагодарности», согласилась быть виновной в том, что «использует мать». В любом случае мама будет казнить её созерцанием своих страданий, но «потребительство» – грех менее обидный. Несмотря на пикировки, Соня очень любила маму и знала: та действительно самоотверженна.
Но «попользоваться» по полной программе не удалось. В Минске всё устроилось – Нана получила однокомнатную квартиру и забрала сына. А дальше – как у Сони: развод, работа, ясли, детсад.
И друзья-библиотекари, скоро ставшие общими.
Роднее всех – Лёля. Напоминает Лию, хотя внешне иная. Смешная смешливая длинногая-длиннорукая. Горячится, жестикулирует. Руки-ноги путаются, как у щенка, только научившегося ходить, мешают друг другу. Верная, надёжная – Санчо Панса в облике Дон-Кихота. И как последний – склонна к романтическим воспарениям, из-за чего бесконечно попадала в забавные истории, над чем первая и хихикала. «Лёля слишком возвышенная, – говорила Нана, имея в виду рост и романтизм Лёли. – То, что на земле, – далеко! Не видит». Антипод Лёли – маленькая жёлчная ехидна-Лиля, с вечной гитарой и песенками на любой случай. Их уравновешивали ласковая Светочка, светлая, как её имя, всегда в кого-то влюблённая, в том числе – в Нану с Соней, и бородатый филолог-энциклопедист Володя, нашедший в этом цветнике не то, что мог бы найти молодой человек, а славную интеллектуальную компанию.
Они были удивительными! Верили в честь и справедливость, во что уже большинство вокруг мало верило… и в то, что слово должно продолжаться делом, иначе – стыдно… и как хороших друзей почитали хорошие книги, которые всегда «участвовали» в общем застолье.
Ах, пьянящий дурман встреч! Ах, как весело закручивалось время!
Письма, звонки, всё громче: «Скучаю!», сильнее биение сердца, радостнее нетерпение, как в детстве перед Новым годом, и дела ладятся, удаются – чтоб никаких помех, и события стремительнее – чтобы скорей, скорее, пока, наконец, бурлящее время не вовлекало в свой поток пространство – и оно превращалось в перрон и рельсы, ведущие в Минск.
И – вспышка любви и восторга! Ах, волшебник-фотограф! Ах, какое фото на память! На вечную память. До следующей встречи.
Как Соню ждали! Готовили стенгазеты, шаржи, сюрпризы. Накрывали вскладчину у кого-нибудь стол. Она приезжала как подарок, привозя вкусности, стихи, песни, столичные сплетни. И то, что главнее вкусностей, даже стихов, – восхищенье друзьями. И пёструю жизнь, часть которой провела без них, но будто с ними – они незримо стояли рядом с ней плечом к плечу и совершали подвиги, не подозревая об этом… и писали вместе с нею стихи с песнями, не зная, что они – соавторы.
Соавтором их жизни становилась и Соня. Их бытие наполнялось красками и ритмами, которые потом превращались в события, без этих красок и ритмов не состоявшиеся бы.
Друзья, в свою очередь, хотели поделиться. И по отдельности или все вместе к разным торжествам приезжали в Москву. И тоже были подарком. И снова – бурные застолья с танцами-песнями-стихами-дебатами.
Между двумя столицами курсировала любовь.
Мне не надо к крыльцу подавать рысаков.
Улечу без метлы любой!
И не ведьминский посвист, не цокот подков —
– только крылья шумят за спиной!
Ах, как ветер упруг! Ах, как бьёт по лицу!
Ах, как звёзды звенят надо мной!
Ну зачем мне, скажите, карету к крыльцу,
если крылья шумят за спиной?!
Мне не надо даров. Мне тисками почёт.
Не указ мне ни жрец и ни царь.
Я богата, как Бог. Я сильна, словно Чёрт.
И мне сердце любое – алтарь.
Ах, как ветер упруг! Ах, как бьёт по лицу!
Ах, как звёзды звенят надо мной!
Ну зачем мне, скажите, карету к крыльцу,
если крылья шумят за спиной?!
Шум крыльев смешивался с шумом больших городов и городов маленьких… переходил в шум застолий московских и минских… и застолий в командировках… официальных, когда большие люди областей и краёв, воткнув вилку в недоступную простым гражданам буженину из закромов Родины, под водку пробовали на зуб корреспондента… и застолий простых, стихийных, когда люди маленькие, желая корреспондента отблагодарить, а то и просто так – для хорошей компании, собирали нехитрую закусь в бараках, времянках, на берегу сибирской реки, среднерусской реки, кавказской реки, карельской реки, алтайской реки… и разговор, начинаясь с вещей земных, переходил постепенно к вещам высоким, сквозь заскорузлые слова пробиваясь к тому, чтобы – смысл, чтобы – не зря… и Соня была благодарна за то, что чувствовала в них сестёр-братьев, с повлажневшими глазами поднимала за это тосты… и кто-то растягивал гармонь – и летели песни над сибирской рекой, среднерусской рекой, кавказской рекой, карельской рекой, алтайской рекой… а потом приезжали в Москву гонцы из дальних весей, привозя приветы, мёд, шерстяные носки, соленья, и Соня каждого чем-то отдаривала… и множились ниточки отношений… завязывались переписки… это отнимало время, но тоже было работой – может, главнее той, за которую платили деньги.
Однажды от какого-то села привезли в дар антикварный фолиант:
– Всем миром решали, что вам было бы всего приятней. Решили – старинная книга.
Соня чуть не разрыдалась от такой чести – «всем миром»! А больше от того, как эти простые люди её поняли, – ведь о книгах речи не было.
На обложке – надпись: «Спасибо за уважение! Вы показали, что каждый из нас чего-то стОит. Не подведём».
– Мы и надпись всем миром сочиняли, – сказал гонец. – А на словах велели передать, что коровник вычистили. Вы коров пожалели, помните? Дед Егор всем заборы подновляет. Школьники с учителями стали краеведческий музей собирать, записывают песни, воспоминания.
Соня улыбнулась благостной картинке и исконно русскому: достаточно пароля с отзывом – «Ты меня уважаешь?» – «Я тебя уважаю!» – и горы можно свернуть или хотя бы двор привести в порядок. Без этого – никак!
Ответно накупила московских конфет, прицепила к каждой записку: «И вам спасибо! И вы мне показали, что я чего-то стОю».
Люди должны знать, что нужны друг другу и что не пропадают втуне ни слово, ни дело.
«Мы длинной вереницей идём за Синей Птицей»… Попадая в сонино «поле», все начинали двигаться – и обнаруживалось: счастье – не сумма обстоятельств, а происходит изнутри, и Синяя Птица – не за тридевять земель, а рядом. Но чтобы это понять, надо шевельнуться, устремиться куда-то душой и мыслью, сделать шаги. Соня к этому побуждала.
В ней видели полководца, который знает, куда идти. Однако куда она не очень-то знала – просто вдохновляла. Бог его знает, чем? Фактом собственного вдохновенного существования, что ли? Умением видеть необыкновенное в будничном и передавать это вИдение?
Но Соне казалось: не она другим, а они – друзья-спутники, товарищи-попутчики – давали ей силы, расширяли горизонты, поддерживали стремления, питали. Это они – не она! – пересекали пустыни и преодолевали кручи. Куда – у вдохновлённых получалось лучше.
Это сонина армия побеждала – не она, единодушно признанная полководцем! Собственные победы виделись мелочью – «всего-то?!» – они лишь давали право продолжать странствия.
Рядом с её Островом лежали другие чудные Острова. Но по соседству с ними раскинулся огромный скалистый зловещий Архипелаг. По Океану рыскали пиратские суда с Архипелага. Нападали, уводили команду в неволю. Сладкоголосые Сирены заманивали в пучину. Лживое пение Сирен усиливали телевизоры, радио, газеты. Соглядатаи с Архипелага проникали на зелёные Острова – разнюхивали, разведывали: отчего там пестро и весело? чем там живут? почему, раз такие умные, не рвутся в первые ряды архипелаговой партии, чтобы деньги, карьера, разрешение выезжать на отдых в Болгарию и даже, если достигнут, – отовариваться в «Берёзке»?[81]81
«Берёзка» – сеть валютных магазинов, где отоваривались по «валютным сертификатам» те, кто удостоился чести и разрешения работать за границей и кому недозволенную в СССР валюту обменяли на соответствующие сертификаты.
[Закрыть]
Странные люди с блёклыми лицами стали сопровождать Соню в Минск и из Минска. Странные слесари, электрики вдруг без вызова – «плановая проверка»! – наведывались в квартиры, где праздновалась встреча, долго копались в оборудовании, прислушиваясь к разговорам, вынуждая выбирать темы, формулировки.
Кто она такая, чтоб её «пасти»? Может, думают: связная, раз так часто ездит по одному маршруту, используя командировки в соседние места, чтобы сделать крюк к друзьям? Или это мания преследования?
Но завбиблиотекой, протежирующая Нане и коротко знакомая с Соней, сообщила: приходили из минского КГБ – расспрашивали про них.
Вызвали в КГБ Лёлю – «поговорить». Патологически правдивая, но – к счастью! – умная Лёля на вопрос «о чём беседуете?» выдала правильную информацию, не погрешив ни против Сони, ни против истины:
– О любви. У неё сложилось. Опытом делится.
И увела в литературные дебри, чем быстро гэбэшникам наскучила. Хотя, вероятно, какую-то нужную информацию те выудили, но не понять – какую, что тревожило. Не то чтобы мешало жить – так, ощущение липкой паутины вокруг: не спутывая, противно присутствует…
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
