Текст книги "Полководец Соня, или В поисках Земли Обетованной"

Долго не расходились. Двое парней из группы «Мемориал» собирали подписи под Обращением к Горбачёву о создании памятника жертвам репрессий и их реабилитации. Подписывали не задумываясь, хотя надо было указать фамилию, адрес, а это чревато. Подписали и Соня с мамой, Осей, Манюней, верным другом героем-романтиком Гошей. Соня взяла бланки, чтобы пустить по знакомым.

В школьном дворе, обступив Окуджаву, пели «Возьмёмся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке». В соседних домах распахивались окна. Оттуда подпевали.

О спектакле написали газеты, отрывки показали по телевизору. Посыпались звонки и письма из других городов с приглашениями, обещаниями оплатить дорогу. Спектакль тем временем шёл с триумфом на разных московских сценических площадках. Кончился учебный год – поехали на гастроли. В Саратове вызвали бурные волнения, удостоились запрета повторных постановок, но дали ещё одну – на бульваре над Волгой.

И каждый раз пускали по рукам Обращение.

Из 50 000 подписей, собранных сотнями людей по всей стране и переданных на 19-й партконференции Горбачёву, около трети собрано Соней и её восемью «актёрами».

Партконференцию транслировали. Когда в самом конце, уже после полуночи, Горбачёв обещал принять Обращение как руководство к действию, ребята кинулись звонить Соне:

– Это значит, мы сделали кусок Истории?!

А Соня думала о том, что привела их на баррикады, когда хотелось – на бориславскую лужайку с лютиками. Видно, там нельзя оказаться, не перейдя баррикады.

Шумное время затапливает Архипелаг.

Идёт вывод войск из Афганистана. Рассекречивают архивы.

На Арбате ежедневно стоит осёл с ленточкой вокруг лба, на которой – перечёркнутая крест-накрест цифра «6». Осёл агитирует за отмену 6-й статьи Конституции о диктатуре КПСС. Уши осла победно торчат вверх и в стороны, как «V» – «Виктория». С ослом фотографируются.

Всё массовее, радостнее, вдохновеннее митинги и демонстрации. Как много светлых лиц! Счастье общности с такими соотечественниками, хотя Соня с Осей – не любители толп. Именно счастье! Оно сулит прорыв, манит свободой, хмелит предчувствием первого дня каникул – ещё немного, ещё чуть-чуть! «Возьмёмся за руки, друзья!»

Соня продолжает участвовать. Ушла из школы снова в журналистику. Стала тринадцатой в инициативной группе «Мемориала», которая из нескольких одиночек быстро превращалась в массовое движение, привлекая демонстрациями, публикациями, умелым налаживанием связей и тем, что называется «Наше дело – правое! Мы победим!» Вскоре движение оформилось в многотысячное всесоюзное историко-просветительское правозащитное общество. Лучшие люди освятили его своими именами. Михаил Ульянов, Алесь Адамович, Элем Климов, Евгений Евтушенко… Возглавил академик Сахаров: «Почту за честь». Соню выбрали сопредседателем московского отделения.

Начались реабилитационные процессы – Горбачёв выполнил обещание! Но власти не регистрировали «Мемориал». Он лез в политику, пытаясь сделать перестройку последовательней, ибо метания Главного вправо-влево лишь расшатывали «лодку», от чего сам же предостерегал.

«Мемориал» и Соня – за Горбачёва против Горбачёва.

То тут, то там – кровавые драмы. Разгром мирной демонстрации в Тбилиси – сапёрные лопатки, проломленные головы: вот вам независимость! Погромы в Абхазии.

Выселяют инородцев из приграничных районов Армении, Азербайджана. Соне больно и стыдно: те и другие – её братья. Первые по крови, вторые – по городу юности, бакинскому двору. В тех и других есть мерзкое и достойное. Раньше побеждало второе, теперь первое. Его провоцируют не только высокопоставленные злодеи из корысти, но подчас и сонины соратники – из лучших побуждений, слишком уповая на приоритет унифицированного права и не разбираясь в сложной истории Кавказа, не учитывая разность характеров его народов и разные представления о своих правах, определяя всех одним словом «горячие».

Соня меж двух берегов. Мучительно думает: «Нужен мост!» – пока она вроде острова. По нему палят с обеих сторон. Для одних она – ренегат, предатель. Для других – представитель враждебной нации.

И для демократов-правозащитников отчасти чужая – они слишком идеалисты, слишком теоретики, слишком европейцы: пытаются всё решить через правильные законы.

Но живая жизнь, населённая живыми людьми, движется по своим законам. Она, как сфера Лобачевского над эвклидовой плоскостью права, – в ней параллельные прямые пересекаются. Посчитав их рельсами и пустив по ним вагонетку истории, жди крушения!

Закон воспринимается справедливой необходимостью, только если созвучен тому, что внутри. А внутри разных наций – разные архетипы. Там причудливо переплетены сказки предков, дедушкины мечты и обиды, бабушкины песни, голоса детства, особенности языка, который формирует знаковую систему отношений. И прежде, чем принять закон «для всех», надо вначале найти то, что всех объединяет. Как в математике – «область пересечения множеств». Договориться о согласии можно лишь на территории этой области!

Соня спорит с Сахаровым, глубоко уважая его, но не соглашаясь в одном: он поддерживает требования о передаче Карабаха Армении или придании ему статуса автономии, которая тогда «будет сама по себе и станет налаживать политико-экономические связи, с кем захочет, потому что народ имеет право на свободное волеизъявление». Но там – два народа, воли их в этом деле разнятся!

– Карабах – пробный камень перестройки! – утверждает Сахаров. – На его примере надо показать многонациональной стране, как преодолевать застарелые конфликты, восстанавливая историческую справедливость и обеспечивая перспективу цивилизованного развития.

Д-да… слишком теоретик!

Как бывшая бакинка Соня убеждает:

– Восток – дело тонкое. Историческая справедливость – вещь относительная. Тут, как у Моллы Насретдина: «И ты прав, и ты прав». Радикальные требования уже привели к сумгаитской резне. Теперь армяне «армянские» и карабахские делают заложниками армян бакинских. Влиятельные противники перестройки в центре и на местах заинтересованы в крови!

Люди «Мемориала», исследуя механизм столкновений в разных местах, обнаруживают одного «инженера»! Будто хорошо скоординированные силы упорно ведут к тому, чтобы народ запросил жёсткого единоначалия, прекращения «перестроечных безобразий». Ходят слухи о некоей лаборатории N1 в недрах КГБ, опробующей на толпах генераторы с особыми частотами, вызывающими гнев, агрессию.

Бурный съезд народных депутатов – в прямой трансляции. Съезд – яркий митинг противоборствующих сил. Но ничего не меняет.

На московских улицах – митинг за митингом. Сто тысяч человек, двести, пятьсот! Там ораторствует и Соня. Её знают. Она выпускает от имени «Мемориала» газету «Свобода». Газета нелегальная, хотя «Мемориал» усилиями видных людей наконец зарегистрирован. В газете – анализ ситуации, добытые разными способами закрытые от общества документы, вести с мест – у Сони много корреспондентов по стране.

Газета печатается на ксероксе. Иногородние приезжают за макетом, тиражируют и распространяют у себя.

Манюня – одна из распространителей. Ушла с корректорской работы в издательстве «Молодая гвардия», ставшем антисемитским.

– О-о! Ты распространяешь свободу?

– Нет, я её продаю, – резвится Манюня.

– И хорошо покупают?

– Оч-ч-чень!

Свобода – товар востребованный. Хотя при средней зарплате в двести рублей газета стоит дорого: один рубль. Пятьдесят процентов – производственные расходы и плата распространителям, остальное – на скромную помощь бывшим репрессированным.

Манюня довольна: при приличных людях, полезном деле и заработок зависит только от себя. Больше продашь – больше заработаешь.

Да, риск – иметь дело с нелегальной газетой, но это плата за независимость. Манюня сделала выбор. Она тоже не хочет в прошлое, когда думала, что мама – агент ЦРУ: та-а-акое рассказывает! Манюня долго жила в страхе: неосторожную маму разоблачат! В представлении Манюни агенты ЦРУ, которых гневно осуждали учителя, пионервожатые, радио, пресса, были честными, смелыми и весёлыми, как мама, а «эти» мрачные-лживые, боясь их, поливали грязью, чтоб опорочить. Соня изрядно потрудилась, успокаивая её, чтоб против правды не погрешить и не испортить будущее – ведь дочке с этой правдой жить во лжи, как тогда думалось. И Соня учила не подставляться, отличать своих от чужих. Тогда Манюня впервые услышала: «Жизнь – это ходьба по проволоке. Главное – сохранять равновесие. Не делать резких телодвижений. Это большое искусство. И радость – дух захватывает! Главное – знать, куда идёшь. И идти».

Манюня знает. С мужем разошлась – никого не подставит. Познакомилась, продавая газеты, со славным парнем – зарабатывал на Арбате песнями на свои стихи под гитару. Высокий статный красавец, Александр Невский! Малышка Манюня ему по грудь – «по сердце», улыбается «Невский». Соня стала учить его журналистике. Свела с новостным агентством. «Невский» оказался толковым, благодарным, привязчивым – и стал «приблудным мужем», как смеялась Манюня, или «гражданским», как гордо величал себя «Невский».

Соня перетащила в Москву племянницу Нану – познакомила с приятелем, они и поженились. Осталось вытянуть с Украины сестру Иру, чтоб все были под боком в это сумбурное время.

С минскими и бакинскими друзьями связь еле теплится. Они занимаются выживанием. Ездить в Москву, даже звонить – им не по карману. Почта работает плохо. А Соне некогда – работа, мама, политика.

С «мемориальцами» готовит законопроекты – они становятся правительственными документами о конкретных мерах по восстановлению прав жертв репрессий. «Мемориал» не болтает, как другие политические союзы, – он делает дело, понуждая силой своего влияния к этому власть.

Денег и у Сони в обрез. Подрабатывать некогда. В «Мемориале» она на общественных началах – это её вклад в перестройку. Если «банк» не рухнет – дивиденды будут потом.

Ося ушёл из НИИ в приборостроительный кооператив – создали два его приятеля, инженеры-физики. Тоже пока больше вкладывают, чем получают. Но свободны – делают, что хотят, и счастливы этим.

Это не дождь стучит по стёклам – падают на песок их Острова спелые оливки. Или это пули глухо ударяют о ствол акации, под сенью которой их шалаш?

Опять навела Соня на свой дом гэбистов. Однажды Ося хотел позвонить кому-то – и вдруг услышал в трубке собственный голос, произносящий английские слова. Он накануне учил вслух английский, каким-то образом некий невидимка записал на плёнку происходящее в квартире – запись проиграли по телефону. Соне так же проиграли пару её домашних разговоров. Мол, оба вы «под колпаком у Мюллера»: всё, о чём наедине беседуете, известно! Техника на грани фантастики! Смысла в этом нет – не скажешь больше, чем Соня произносит публично и пишет в своей «Свободе». Значит, просто пугают.

«Мюллер» оставался невидимкой. В сониной квартире, где почти безвылазно была мама, не появлялся. Но вот к Осе, когда их не было дома, часто наведывался – то книги из шкафа повытаскивает да и оставит, то бумаги переложит. Как-то забыл спустить в унитазе воду, Соня возмутилась, прикрепила к бачку злобную записку и стала говорить ему едкие гадости – раз записывает, пусть слышит, пусть открыто проявится и скажет, чего хочет. Но «Мюллер» не проявлялся.

Под «колпаком» было неуютно. Больше всего «Мюллер» мешал интимной жизни, пока Соне с Осей не надоело вести её втихомолку. «Пусть завидует!» – решили. И дали себе волю, иногда злобничая:

– Эй, Мюллер, извращенец! Третьим будешь?

СССР выводит войска из Восточной Европы, Монголии. Войска нужнее на родине. Здесь бескормица. Исчезли сигареты. Табачные бунты.

Забастовки на шахтах. Погромы в Андижане. Волнуются Кавказ, Украина, молдаване, прибалты. В соцстранах – «бархатные революции».

9 ноября 1989-го – снос берлинской стены. Советских людей отвлекает от голодухи и революций телегипнозом Кашпировский.

Картонки с зачёркнутой шестёркой перекочевали с арбатского осла на пальто, куртки, лобовые стёкла машин. Все знают: это требование отмены 6-й статьи Конституции о диктатуре компартии, но попробуй арестуй за перечёркнутую цифру!

Всё агрессивней выступления черносотенцев. Странная смесь: против «инородцев, сделавших революцию в 1917-м», – за «светлую память» грузина Джугашвили-Сталина и государственность сталинского образца. Их не трогают. Они боевой отряд противников перестройки.

Противники всё сильнее, организованней. Паника среди интеллигенции – в Москве ждут погромов.

Принят закон о свободном выезде из СССР – в американском консульстве тысячами записываются на получение визы.

Умер Сахаров. Пурга. Очередь к гробу – на много кварталов. Отходят погреться. Соседи меняются. Можно пройти вперёд и пристроиться в любом месте. Никто не пользуется уловкой. Словчить – кощунство. Отстоять шесть часов на морозе – маленькая жертва тому, кто страдал, искупая их вину.

Соня – в почётном карауле у гроба. Глядит на спокойное лицо. Великий Пророк. Великий Слепец. Великий Идеалист. Великий Логик и Технократ, пытавшийся технологически распутать узлы, завязанные теми, кто движим иной логикой и страстями, мелкими, но сильными, – они неподвластны логике учёного, которая выше этих страстей.

Его называют «совесть нации». Достаточно сказать: «О-о, Сахаров!», повесить портрет на стенку – и причастился, приобщился к Идеалам Демократии. Соня думает о том, что нельзя никому отдавать на откуп свою совесть. Это личное дело, каждодневная личная ответственность.

Слева от гроба – не менее Великий Человек. Может, даже более, ибо никто и даже он сам не знает, что он Великий, – его не поддерживают миллионы. Его вообще мало кто поддерживает. Это сонин коллега по «Мемориалу» смешной встрёпанный Митя в севшем пиджачке, из которого торчат запястья в потёртых манжетах. Он тоже совесть – обнажённая, беззащитная, кажущаяся нелепой, каким бывает голый человек. Митя вечно выходил в одиночные пикеты, защищая с плакатиком кого-то хорошего, кого посадили плохие власти, но кто недостаточно значим, чтоб за него вступились правозащитники. Митю штрафовали, арестовывали на сутки-трое. А он опять тихо становился с плакатиком. Снова штраф, административный арест. Но он выходил и выходил в свой пикет, пока не привлекал внимание западных корреспондентов, начинался шум, – и того, кого он защищал, освобождали. Тот забывал про Митю, благодарил «демократическую общественность», давал интервью, став заметным. А Митя – уже в очередном личном пикете.

Он был настолько велик, что ни на кого не обижался, будучи начисто лишён амбиций и просто делая то, что считал нужным. На заседаниях «Мемориала» от Мити отмахивались, осаживали: Митя не стратег, не тактик. Он Человек. Его ведёт не логика борьбы, а чувство. В любом обсуждении он удивительно точно ощущает душой какой-то деликатный нюанс, который соратникам кажется слишком мелким. Они мыслят крупными Историческими Категориями, «интересами дембольшинства». Они – большевики, которых сами осуждают.

– Ося, Ося, обними меня крепче! Опять эти уродские зеркальные отражения! Везде… даже там, где не ждёшь.

Они обнимались и ныряли в прозрачные воды у жёлтых песчаных берегов своего Острова. Напоённое светом небо отражалось в океанских волнах. Солнечный поток вбирал обоих и нёс, качая.

«Венок на гроб» от властей – 2-й съезд народных депутатов официально признал то, за что Сахарова освистывали: вторжение СССР в Афганистан и десятилетняя война – грубая политическая ошибка.

Горбачёв поздравляет по телевизору с новым 1990-м годом, улыбается празднично, а через день – заявляет: «Время решающее. Не улучшим снабжение – придётся уйти».

Признание в готовности свернуть перестройку?

Главный Реформатор растерян. Его партия висит на нём кандалами. Тормозит шаги. Шаги, как у пьяного, – то нерешительные, вихляющие, нелепые, то тяжело агрессивные: «Щас всех растопчу!»

Снабжение «улучшают» ограничением-распределением. Талоны на продукты и нормы их отпуска, до того введённые во многих регионах, уже и в Москве. «Простыни» из квитков со словами «мясо», «сахар», «сигареты». Квитки отрывают по мере отоваривания. В магазины пускают по «Приглашениям», розданным по месту жительства.

Только возникают волнения – тут же где-то кому-то пускают кровь, переключая внимание. И демонстрируя: тюрьма предпочтительней воли, ибо гарантирует порядок, который не в состоянии обеспечить демократия, – вернее, то, что ею считают незнакомые с демократией советские люди.

Противники перемен хотят опорочить слово «демократия», связать в общественном сознании её со словами «вседозволенность», «хаос».

Кровопускание выгодно уже не только партийно-гэбистским оппозиционерам, но и самим партреформаторам – а то сметут их всех, республики разбегутся. Объявили о суверенитете прибалты, Азербайджан. С прибалтами сладить трудно – их поддерживает Запад. Показательный спектакль циничные режиссёры Центра ставят там, где легче, – где уже созданы декорации и согнаны актёры массовки. На Кавказе.

Как и пророчила Соня, действия братьев-армян по делёжке спорного Карабаха привели к скоплению азербайджанских беженцев в голодном Баку, которых враги перестройки легко – по отработанному сценарию – спровоцировали на армянские погромы, умело подогревая толпы заявлением Верховного Совета Армянской ССР и Национального Совета армян НКАО о воссоединении Карабаха с Арменией.

Баку в крови. Слабая местная власть бездействует, шлёт панические телефонограммы в Москву. Дав неделю повкушать ужасы резни, Центр ввёл войска – намеренно грубо, подавив танками кучу невинных, но достигнув нескольких целей: разговоры о политике-экономике переключили на споры «кто начал первый?», попугали республики кулаком «старшего брата», а заодно вывезли остатки недорезанных армян, «подарив» брошенное теми жильё «мятежникам» – «делите кость! забудьте о независимости!»

Спасение людей было не главным в этой операции Центра. Напротив, их кровь понадобилась – для последующей демонстрации силы.

Так бесстыже и прокомментировали: «Войска – чтобы предотвратить отделение Азербайджана от СССР. Мы не допустим этого любой ценой». Стартовую цену обозначили.

Как хорошо, что мама не в Баку! И хорошо, что сонины бакинские друзья – не армяне! Но тревожно за них – нелегко в такой обстановке.

А Соня теперь долго не сможет в Баку приехать. Может быть – никогда.

Для своей «Свободы» Соня получает от немцев публикуемые в их газетах рассекреченные документы восточногерманского КГБ – «Штази». Там инструкции, как вести себя органам госбезопасности, если под угрозой устойчивость власти. Провокация конфликтов, кровь, призывы твёрдой руки для наведения порядка и «спасительные» танки – это рекомендуемый метод. Почерк КГБ везде одинаков.

В московский Дом литераторов врываются чернорубашечники, избивают писателей из демократической группы «Апрель».

В столице – одна за другой полумиллионные демонстрации. Антифашистские. За реформы. За многопартийность. Из окон машин и домов приветствуют манифестантов, среди которых Соня, Ося, Манюня, их приятели, ребята «из спектакля». С достоинством идут старики – тысячи московских репрессированных. Когда толпы проходят мимо роддома, люди кричат: «Девочки, не рожайте коммунистов!» – из распахнутых форточек девочки машут руками, складывая из пальцев V.

Дожали. Месяц спустя внеочередной съезд народных депутатов отменил 6-ю статью Конституции о руководящей роли КПСС, а генсека Горбачёва избрал президентом. Президентом рассыпающейся страны.

Перестав быть госструктурой, партия вмиг утратила привлекательность – начался массовый выход из неё. Крысы побежали с тонущего корабля.

Но Крысиные Короли готовятся к реваншу.

Соня предотвращает очередное кровопролитие.

В Москве скопились турки-месхетинцы, когда-то выселенные Сталиным из Грузии в Среднюю Азию и теперь оттуда изгнанные, вторично лишившись родины. Куда им деваться?

Провокаторы подбивают их привлечь внимание к своим проблемам, пройдя Маршем Мира по Грузии, где могилы предков. «Мемориал» невольно подливает масла в огонь, бередя раны словами о репрессированном народе и публикациями леденящих душу документов, полагая: правда не бывает вредной. Соня пытается уравновесить эту правду иной – житейской: мол, там давно обитают другие, чьи отеческие гробы тоже приняла та земля и стала родиной для грузин-потомков. Что, теперь их выселять?! «Нет, – говорят турки, – мы мирно». Мирно не выйдет! Кто-то обязательно запалит спичку, из искры возгорится пламя.

Мама в ужасе – дома толпятся бородатые «абреки» с горящими глазами, машут руками, кричат. Они кричат не на Соню – на подлую жизнь. Соню турки уважают. Она бегает по посольствам, выбивая квоты для беженцев, убеждает советские инстанции выделить им пустующие земли для строительства на льготных началах. И докладывая туркам об успехах и неудачах, горячо отговаривает от Марша Мира.

– Вы правы, – начинает она всегда со слов, с которых в детстве начинала воображаемые беседы с бандеровцами. – Но…

И говорит, что несмотря на самые мирные намерения нельзя поручиться за всех – обязательно найдётся провокатор. Что сейчас они как обиженные правы в глазах общества, а случись насилие – станут виноватыми. Да и без этого станут: ведь убеждать грузин освободить бывшие турецкие дома и земли – значит, ратовать за выселение, какому сами же подверглись.

– Вы из обиженных превратитесь в обидчиков. И тогда проклятья падут на ваших детей…

Она знает: угроза проклятья для кавказца – это серьёзно!

Трудно сказать, что подействовало – её ли горячность, искренняя ли тревога, понимание ли кавказского менталитета или какие-то волшебные слова, но к ней пришли лидеры турецкой диаспоры и сказали:

– Ты права, сестра. Мы дали нашим отбой.

Многие сонины приятели-демократы недовольны: такая «акция» пропала! Но тут же переключились на другие события.

А турки-месхетинцы остались одним из немногих народов, не запятнавших себя насилием.

«Мемориал» заканчивает независимое расследование ввода войск в Баку: «…умышленные наезды танков и БТР на легковые машины, убийства находившихся там людей; расстрелы на месте, в упор; обстрелы больниц, машин “скорой помощи”; расстрелян автобус № 39 с пассажирами, в том числе – детьми». Правозащитники называют это «военным преступлением», требуют возбудить уголовное дело против министра обороны СССР Язова.

Возможно, в этот момент, оскорблённый демократами, замыслил он месть – через год, в 1991-м, станет одним из зачинщиков путча. На стенах домов москвичи напишут: «Кошмар! На улице Язов!» – по созвучию с названием популярного фильма ужасов «Кошмар на улице вязов». Москвичи никогда не теряли чувства юмора.

У Сони живут беженцы из Баку – двоюродная сестра Мара с дочерью. Мариной свекрови перерезали горло, чуть не погибла дочь. У Мары, как и прежде, жадные костлявые пальчики, которые всегда любили шарить по чужим шкафам, делая чужое своим. А сейчас она вообще «в своём праве»: беженцам должны помогать. Она не удовлетворяется едой, деньгами. Соня с мамой обязаны отдать им квартиру – мол, Манюня жильё имеет, Соня большей частью у Оси, а Эве за восемьдесят, у неё скоро будет другое место постоянного пребывания. Возмутившись тем, как Мара распорядилась их жизнью и смертью, Соня решительно отвергла притязания и стала искать для Мары выходы, какие саму Соню устроили бы, будь она Марой. Но та не была Соней. Любые предлагаемые работы отвергала: «мал оклад», «не по специальности». Соня с Осей нашли ей квартиру, оплатили за год вперёд, продав для этого антикварные книги и вещи, но Мара поморщилась: «Далеко!» – и отказалась. Маре была нужна сонина. И не на время, а навсегда.

Соня окончательно взбесилась, застав Мару, сующей авторучку в мамины непослушные от старости пальцы: «Подпишите завещание».

Идиотка Мара не понимала, что Эва не собственница кооперативных метров, – и мучила старуху. Сонина расправа была быстрой. Под оглушительные визги Мары выставила её сумки в подъезд и вызвала милицию с просьбой освободить жильё от посторонних.

– Беженцев на улицу выкидывают! – визжала Мара и била Соню по голове сониной же мороженой курицей, которую Мара предусмотрительно вытащила из холодильника и прихватила с собой.

– Не на улицу. Езжай в ту квартиру, что мы тебе сняли. Вот адрес, – и сунула деньги на такси. – Надеюсь тебя больше не увидеть.

В маминых шкафах после не досчиталась многого, что Эва, ревнивая собственница, не отдавала даже внучкам – Манюне с Наной. Но выяснилось: Маре отдала. Сама.

А когда в один из вечеров мама вдруг начала одаривать не только пришедших в гости внучек, но и соседок, забежавших её навестить, Соня решила: у мамы что-то с головой – прежде она не подпускала «чужих» к дорогим сердцу цацкам. А тут… велела распахнуть шкаф – и, полулёжа в царственной позе, распоряжалась своими скромными ценностями, которые были её жизнью, её «царством»:

– И ты хорошая, и ты, и ты, – говорила Эва с просветлённым взглядом. – Берите. Я настаиваю! Мне это в радость. Берите… И Мара неплохая, просто несчастная. Я не сержусь на неё. Ни на кого не сержусь. Вы очень хорошие. Я вас люблю. Мне хорошо.

Она на все лады повторяла это «хорошо», как заклинание. И с каждой следующей отданной вещью лицо её странно молодело. В изумрудных глазах искрились рыжие крапушки. Из глаз струился свет.

Как тогда, с папой, когда всё сложилось правильно и именно поэтому стало ясно, что он умрёт, Соня сейчас поняла то же про маму.

Манюня поцеловала бабушку и пошла поить растерянных гостей чаем. Соня нарезала маме яблоко, дала пару кусочков. И гладила, гладила по седым волосам. Мама заснула.

Когда Соня зашла через час, мама не дышала. Её царство расширилось до бесконечности.

Она ушла настоящей царицей, успев проявить поистине монаршую щедрость: подарив не только вещи – прощение! И это была не жертва. Это был Дар. Она освободилась от счёта – и обрела пространство. И ощутила счастье. Отдав всё, что могла, она получила всё – всё, что должна была получить, но не получала, пока не поняла, не почувствовала то, что поняла-почувствовала в последние часы своей трагичной и великой жизни.

В Москве три дня нет хлеба. Сахара, сигарет не хватает даже на отоваривание талонов. В других городах – ещё хуже. То тут, то там обнаруживают вагоны со сгнившими продуктами, склады, полные товаров, не пущенных к прилавкам. Пойманные за руку оправдываются нехваткой транспорта и бензина: не на чем развозить. Транспорт, запчасти, бензин тоже кто-то придерживает. Справились бы торговые кооперативы, но их зажимают или вовсе ликвидируют.

Хоть и отменена статья Конституции СССР о «руководящей и направляющей» роли КПСС, но по всей стране у власти по-прежнему коммунисты. Они хотят реставрации. Чем хуже – тем для них лучше.

От «Детского мира» мимо зданий КГБ по Лубянке – самодельные торговые ряды. Торгуют с рук, коленок, коробок.

Злые маги берут верх. Будто невидимую пружину сжимают – вот-вот она даст отмашку! Напряжение последнего акта – что-то должно случиться: или публика опрокинет сцену, растащит по домам стулья, или войдут в зал войска и арестуют публику.

Поздравление с 1991-м годом мрачней предыдущего. Накануне правительство призналось: «Перестройка не удалась». С трибуны съезда – предупреждение: зреет заговор. Горбачёв не верит. Предупредивший снят с должности. «Нет, твой голос нехорош, слишком резко ты поёшь!» – глупый мышонок скоро угодит в пасть кошке. Ведущий Игрок тоже стал Персонажем своей игры.

Январь, по традиции, кровав – через год после Баку советские войска штурмуют телецентр в Вильнюсе, танки давят демонстрантов. Много погибших, раненых. Официальное заявление Генпрокурора Литвы: «Это попытка переворота, организованного КГБ».

Нет, не попытка – генеральная репетиция! Путч, который случится через полгода, уже идёт.

Назавтра, отвлекая народ от возмущения «танковым мышлением», министр финансов Павлов объявляет замену пятидесяти– и сторублёвок на купюры нового образца. За три дня: «Кто не успеет – я не виноват». Паника. Не до Вильнюса. Странная «денежная реформа» подготовлена заранее – для такого случая. За день новые купюры не изготавливают! Павлов – один из девяти организаторов будущего путча.

Ещё один – Лукьянов, глава Верховного Совета, – готовит сознание масс: «Надо учесть опыт Пиночета».

По настоянию третьего, председателя КГБ Крючкова, его ведомство получает «чрезвычайные полномочия». Разрешено вторжение в квартиры без санкции прокурора. До этого гэбисты вторгались тайно – теперь будут на основании закона.

Армия наряду с милицией патрулирует улицы городов. В Москве запрещены митинги, демонстрации. Закрыта телепередача «Взгляд».

Хвост уже во всю виляет собакой.

Мавр сделал своё дело. Мавр должен умереть. Но он был маг – созданная Горбачёвым среда работает вопреки всему. Теперь даже вопреки ему, порождая новых магов.

«Мы свободны, – говорят они. – Мы не рабы, а работники. Служим не капитану, а ветру, наполняющему паруса. Ветер – это весело! Капитан сменил курс? Повернул от острова сокровищ? За борт капитана! Нового выберем. И прежних сухопутных крыс нам тоже не надо».

Прежние уверены: их надо. А чтобы совсем стало надо, пугают штормами, прячут еду, подкладывают железки под компас, тайно меняя курс, как жюльверновский злодей Айртон.

Летом выбрали президента России. Борис Ельцин – новый Бова-Королевич. Или Боба-Королевич. Вроде бы понимает в попутном ветре, знает толк в хорошей команде. Тоже из номенклатуры, но у демократов давно искал поддержки, сидел напротив Сони на нелегальных ещё заседаниях «Мемориала», бегал по поручениям как рядовой. Их ветер наполнял и его паруса. У его фрегата своя цель, но им пока по пути.

Главный Реформатор предал их и себя. Теперь надежда на Бобу.

Боба-Королевич, лидер самой крупной в СССР республики, большинство которой – за реформы, может вытянуть и ослабшего Главного из кризиса. Бобу научили: грамотные экономические законы, независимые от политики, – гарантия свободы народа, успеха правителя.

Боба не должен повторить ошибку Главного, который, зная это, всё-таки ставил политику над экономикой. Главный из рук Бобы получает последний шанс. Лишь бы понял: те, кто спорит с ним, спасают его!

Тем более что обсуждается новый союзный договор – на взаимовыгодных началах. Ещё можно придти к согласию эволюционным путём, сохранить страну. Если не помешают Крысиные Короли.

За Бобу много молодых. И русский рок, вышедший из подполья. «Наутилус-Помпилиус», группа «Чайф»… Молодые не хотят в страну одинаковых серых человечков. Но и вечный бой не привлекает.

«Жить! Не говорите нам, как и мы будем жить. Снимите с нас строгий ошейник – он нам начал давить»… «В новый поход на пик коммунизма иди, если хочешь, но оставь нам нам нашу любовь. Оставь нам нашу любовь. Оставь нам любовь»…[99]99
  Из песен «Ошейник» и «Оставь нам нашу любовь» группы «Чайф».


[Закрыть]