Текст книги "Полководец Соня, или В поисках Земли Обетованной"

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Но только сдвинулось с места время и зашевелились в Соне омертвевшие пласты, впуская в трещины синий весенний воздух, жёлтую пыльцу цветов, как снова припечатало всё чёрной тяжёлой плитой.

Из «Труда» сообщили о появлении вакансии. Но Москва, куда Соня вернулась, уволившись из районки, перестала быть домом: два самых близких человека, Ося и Лия, покинули её.

Ося, поступив в аспирантуру, уехал делать научную работу на шахтах Донбасса – что-то связанное с предотвращением дьявольских метановых выбросов из недр и гибели людей из-за этого.

Улетела и Лия, хоть ей предложили место на кафедре мехмата МГУ, обещав уладить проблемы с московской или подмосковной пропиской, используя какие-то хитрые ходы, которыми шли руководители для привлечения ценных кадров. Лия и мечтать об этом не смела. Но в Баку заболел её дедушка. Она считала нужным быть рядом. Это перевесило заманчивые перспективы.

Успев увидеться с Лией в аэропорту, Соня уговаривала сдать билет – если Лия уедет, то угробит своё будущее, а за дедушкой есть кому ухаживать, рядом полно родни. Лия чуть не плакала, виновато повторяя:

– Я не могу.

Против этого простого «я не могу» аргументов не было.

Соня стыдилась, чувствуя себя искусительницей. Но продолжала с ещё большим напором и убедительностью приводить доводы для удержания Лии. Вдруг дрогнет, сдастся, передумает?! Неужели Лия, специалист по математической логике, не видит, что поступает нелогично, недальновидно?! Соня сама чуть не плакала, жалея её… и себя… и фатально тающие от дурацкого «я не могу» чудесные формулы волшебной матлогики, которые Лия никогда не напишет и не приблизит понимание мира с их помощью.

Как-то всегда странно – наоборот! – у обеих получалось: строгий научный ум Лии отступал перед невнятным лепетом её сердца, а более эмоциональная Соня оказывалась рассудительней, то и дело перепроверяя гармонию алгеброй. Будто сцепленные крест-накрест когда-то в детстве их руки так и не расцепились, проводя эти «наоборотные» токи, чтобы каждая могла посмотреть на себя и события глазами другой, в чём-то немного изменившись или ещё больше утвердившись в своём.

Печалясь и досадуя, Соня грустно радовалась, что искус не удался: Лия осталась Лией – нерасчётливой и стойкой… в ущерб себе… слушаясь себя. Может быть, именно такие глупости и делают мир надёжнее?

И разве не все сонины декларации о долге, жертве и любви воплотились в лиином коротком «я не могу»?!

А назавтра – новый удар.

В первых выпусках новостей объявили Указ ЦК КПСС о сокращении «раздутых штатов» средств массовой информации – в тот же день приготовленное для Сони место в газете «Труд» ликвидировали. Устроиться ещё куда-либо по специальности или вернуться в Талдом невозможно – сокращение коснулось всех. Остаться вне штата – значит, без гарантированной зарплаты. Гонораров худо-бедно хватит на кормёжку, но на съём жилья денег не будет. Хорошо, что после увольнения выписываясь из общежития в Талдоме, она сообразила – на всякий случай! будто предчувствовала! – побеспокоиться о штампе прописки: заплатила знакомой бабушке, которой когда-то помогла в качестве корреспондента, – и та временно зарегистрировала её у себя.

Нет, в Баку она не уедет – так бодро начинала, такие радужные перспективы рисовала, родители ею гордятся, надеются. Она не обманет ожиданий! Надо что-то придумать.

Подрядившись нештатником ещё в пару редакций, кроме «Труда», Соня хватается за любые подработки. Даёт уроки русского и литературы. Берёт на дом перепечатывать на машинке чужие тексты. От комбината по обслуживанию населения «Заря» моет кому-то окна, белит потолки, клеит обои. Чтобы стаж шёл и не числиться тунеядкой, пристроила в эту «Зарю» Трудовую книжку – там сделали надпись: «агент по услугам».

– Я теперь девушка по вызову…

Была газета «Заря» – теперь c тем же названием быткомбинат.

Ухмылка судьбы! Не строй наполеоновских планов – обманет! Та талдомская «Заря» предвещала восход солнца. Но оно не взошло, сгустились сумерки – «Заря» оказалась закатной, продолжилась этой, которая явно восхода не обещает.

Кончился день, не успев начаться? Ночь, ночь…

Но ведь будет новый день, солнце не может не взойти снова! Надо только чуть продержаться…

Повезло: написала знакомому выпускнику дипломную работу за недурные деньги – обновила потрёпанный гардероб, приодела подросшую Манюню, даже отложила кое-что. И тут же получила заказ от его сокурсника. Потом – ещё. Только поворачивайся!

Она устала. Действует автоматически. Даже мысли, кажется, работают «на автомате». Но внутри будто сидит кто-то яростный, генерирует энергию, подгоняет: «Давай, давай! Ты можешь».

И «брат» Высоцкий рядом:

 
– Я – «ЯК»-истребитель. Мотор мой звенит.
Небо – моя обитель.
А тот, который во мне сидит,
считает, что он – истребитель.
В этом бою мною «юнкерс» сбит.
Я сделал с ним, что хотел.
А тот, который во мне сидит,
изрядно мне надоел!
Я в прошлом бою навылет прошит,
меня механик заштопал.
А тот, который во мне сидит,
опять заставляет – в штопор…
 

Леон по-прежнему за квартиру не платит и не съезжает, объясняя необходимость своего присутствия тем, что «должен следить, как обращаются с его дочерью», то и дело уличая Соню в халатном отношении к материнским обязанностям. Она оправдывается, попрекает ответно Леона, но про себя признаёт его правоту. Манюня растёт, «как трава в поле». Даже когда они рядом, то не вместе. Манюня сониным делам если не явная помеха, то в лучшем случае – попутчица, свидетель. Адресат она только по субботним и воскресным вечерам, когда Соня устраивается возле дочки и тихо поёт ей песни.

– «Ты у меня одна, словно в ночи луна»…

– Я? – недоверчиво спрашивает Манюня. – А твои дела?

– Ты, доченька, ты. Дела – просто нужные. За них деньги платят, без денег не купишь ни хлеба, ни конфет. А ты любимая.

– Вырасту – буду сама тебе деньги платить, чтоб я тоже стала нужная.

– Тогда тебе придётся работать – и я начну ныть: «У-у, броса-а-ешь меня». Обидно ведь будет, да? Спи, доченька, ты и так самая нужная. Потому что самая любимая. Я для тебя работаю. А сейчас песенки пою. Спеть про пряху?

– «Молода-а, краси-и-ва. Ду-у-мы без конца-а», – подвывает Манюня. – Думы без конца – это как у тебя, мама?

– Да, – вздыхает Соня.

И Манюня вздыхает:

– У тебя думы про дела. А я хочу, чтоб про меня…

Манюня любит поездки: в автобусах и метро мама тихо рассказывает сказки, играет в слова, шарады.

Соня использует время в транспорте «для развития ребёнка» – минуты вынужденного безделья не должны пропадать впустую. Но выходя на улицу, умолкает, начинает разгоняться, ускоряя шаг. Отпускает руку Манюни – пусть сама выбирает темп движения… догонит, если зазевается.

Манюня отстаёт. А мама не оборачивается – думает: дочка идёт следом… дочка должна идти следом.

– Мама, не убегай! – панически кричит Манюня и останавливается, как вкопанная. – Мама!

Это тест, провокация. Манюне надо убедиться: она важней всего, мама слышит и видит её, вернётся за ней. А в глазах – ужас: вдруг не оглянется, убежит, исчезнет?!

Соня понимает манюнины страхи и хитрости, но злится – опять из-за Манюни куда-то опоздает, а она так не любит опаздывать.

– Манюня, ну что ты меня мучаешь?! Нам надо быстрее!

– Это ты меня мучаешь: это тебе надо быстрее, а мне надо тебя.

– Ну не могу я, не могу разорваться!

– Ладно, не разрывайся, – прощает Манюня. – Я потороплюсь.

И бежит вприпрыжку рядом, повторяя время от времени:

– Не волнуйся, я здесь!

Манюня очень великодушная. Соне стыдно, что не отвечает тем же. Она не здесь. Дела…

Манюне снова и снова приходится прощать маму. Она даже разрешает Соне убаюкивать себя по субботним-воскресным вечерам не песнями, а стрёкотом пишущей машинки.

– Иди к своим листовкам, а то опять будешь до утра сидеть, – ворчливо говорит Манюня, когда видит снятую с пишущей машинки крышку и разложенные бумаги, которые ждут маму.

Соня благодарно думает, какая же добрая девочка у неё растёт, хоть и любит поканючить, чтобы привлечь внимание. Ей его недостаёт.

Воспитатели в детском саду со странным любопытством поглядывают на Соню, пока директриса не спрашивает впрямую:

– Простите, кем вы работаете?

– Я журналист.

– Ох-х, – выдыхает та. – Мы-то думали…

– Что?

– Ваша дочка сказала: «Мама работает ночью на диване». Мы вначале решили… сами знаете, что. Но когда спросили, что мама делает на диване, она ответила: «Печатает листовки» – тут совсем уж нехорошее пришло в голову.

– Х-ха, она путает слова «лист» и «листовка», – смеётся Соня. – Что касается «работы на диване», то я в самом деле ночами устраиваюсь на диване с пишущей машинкой – обивка смягчает стук клавиш.

А внутри холодеет: что если бы бдительная директриса сообщила, «куда следует», о пришедшем в голову «совсем нехорошем» втором подозрении, которое, на её взгляд, хуже первого?!

Приехала из Каховки поступать в московский институт культуры Нануля. Соня счастлива втройне. Она обожает единственную племянницу. При встречах и в переписке они обнаруживали чудесное родство душ – вместе им будет хорошо. Её родители собрались оплачивать полквартиры, – сониному карману облегчение. А главное: ситуация сложилась так, что для бывшего мужа не осталось места, – ему придётся съехать, вернувшись из Баку, куда улетел на лето.

Подробностей их развода Нануля не знает. Соня оставила нетронутым ореол, который рьяно создавала над Леоном, – было за него стыдно, будто несостоятельной оказалась она сама, что так и есть отчасти… от очень большой части.

Когда они развелись, Соня коротко сообщила об этом родне, не вдаваясь в детали. Гордость не позволила признать себя «счастливчиком Джоном» из своей песенки. Соня не хотела, чтоб её жалели за «убитые» годы, не хотела, чтоб их считали «убитыми». Не расскажешь же, что сама не ангел и наделала ошибок, но те оказались плодоносными: прорастал травой пепел, оборачивались победой поражения, давая бесценные уроки, делая сильнее, хоть и печальнее… да и Леон не злодей – просто слаб, просто тоже хочет счастья, да не знает, где взять, вот и мечется, а счастья нет, и «за так» давать его никто не собирается… Не расскажешь всего – значит, лучше быть лаконичнее.

Кроме того, попробуй Соня это рассказать, её неудачи могли быть восприняты неокрепшей душой племянницы как крах принципов, провозглашаемых Соней, а уж этого допустить нельзя. Принципы правильные, они не виноваты!

Потому Леону, когда он вернулся из Баку, оказалось легко пребывать в образе разочарованного несовершенством мира Печорина и склонить на свою сторону Нанулю, которая упросила Соню дать ему время на поиск жилья. Племянница не поняла бы жёсткости, ей показалось бы это предательством идеалов, которые декларировала Соня, – и Соня сдалась, став заложницей собственных деклараций.

Но это сослужило плохую службу.

Пока Соня бегала по делам, Леон, как выяснилось позже, вился вокруг Наны, мешая той готовиться к экзаменам, плёл вязь из красивых слов и философских конструкций, смущал парадоксами, подкупал грустью и рассказывал «с примерами», что Соня совсем не та, за какую «себя выдаёт», а он тоскует по настоящей любви. И в самом деле тосковал. И поволока в глазу. И голос дрожал. А Соня в самом деле «не дотянула», «поманила и бросила»: поманила обещанием безусловной любви – любви без условий, но со временем стала ставить условия…

Леон хотел понимания. И как бы невзначай обнимал Нанулю, касался её груди, двигаясь умелой рукой ниже, ниже.

Всё это Соня узнала позже, когда однажды, придя домой в неурочный час, с порога почувствовала запах газа и, вбежав на кухню, увидела племянницу в слезах перед плитой с раскрытыми вентилями.

– Всё не так! Не так, – рыдала она, пока Соня проветривала квартиру. – Я предательница… и ты… и он… и наверное – все… просто не сразу это знаешь. Я тебя предала. Не до конца… вовремя опомнилась… но была на грани. Это тоже предательство! А ведь думала: не подлая, не могу быть подлой… Всё только кажется, а на самом деле – не так. Всё обман! Не хочу жить в лживом мире.

«Убью пакостника! – кипела Соня. – Искушает. Портит. Доказывает, что ничего хорошего нет и быть не может. Вытащит из кого-то мерзость, которой там до него не было, – сам породил! – и радуется, радуется: нет чистых… Убью! Возьму грех на душу! Только надо сообразить, как… чтоб не посадили».

Поит Нану горячим чаем, заворачивает, как маленькую, в одеяло, баюкает, и говорит, говорит, выпутывая из коварных сетей племянницу и идеалы.

Когда та заснула, Соня попросила соседку посидеть с «больной» и выбежала с твёрдой решимостью спасти от Леона человечество – она придумала, как это сделать.

Ботулин – смертельный яд. Он вырабатывается в ряде продуктов, в том числе – в подпорченной колбасе при высокой температуре и отсутствии кислорода. Она купит варёную колбасу, сунет в полиэтиленовый пакет, откуда высосет через трубочку воздух, подержит упаковку в тепле, пока не появятся зеленоватые следы ботулина. Выковыряет его, нашпигует им кругляши свежей колбасы, намажет их горчицей, чтоб «инкрустация» была незаметной и не ощущалась на вкус, наделает бутербродов и угостит Леона, пригласив выяснять отношения, от чего тот не откажется.

Но яд начнёт действовать через 18–20 часов, а то и позже. Значит, придётся приготовиться к беседе длиною в сутки: завести Леона легко. Начать надо в следующую субботу (наверное, «орудие убийства» будет уже готово), чтобы на другой день не спешить по делам, провести время до ночи в разговорах, затем вспомнить былое и пробродить ночь по Москве, а уж она рассчитает время и маршрут так, чтобы к часу «икс» воскресного дня оказаться в одном из пустынных мест Измайловского лесопарка. Когда Леону станет плохо и он начнёт задыхаться, Соня огреет его камнем, чтоб не дополз до людей и умер от яда в безлюдной глухомани. Если потом, когда труп найдут, обнаружат следы удара и ботулина, то какие к ней претензии? Сам колбасы наелся, а падая, стукнулся головой.

Покупает колбасу, прячет в тёплом укромном месте за плитой, чтоб никто не нашёл, – пусть «зреет». А сегодня она просто спустит негодяя с лестницы.

Собирает его вещи. Ставит у порога. Когда Леон приходит, Соня тихо, чтоб не разбудить племянницу, очень холодно и непривычно кратко рассказывает ему прямо в дверях, что произошло, и этак спокойно-спокойно, страшно спокойно, как ей самой кажется, говорит: «Вон», толкая за порог один из приготовленных чемоданов.

Леон съёживается – то ли, от того, что подавлен случившимся, то ли от испуга, что разоблачён:

– Да, да, я уйду… уйду… конечно…

Не выдержав напряжения деланого спокойствия, Соня в остервенении пинает, пинает, пинает ногами чемоданы и сумки. Они, раскрывшись, летят с лестницы вниз, оставляя на перилах щёгольские шёлковые галстуки и синие «семейные» трусы.

Наверняка он захочет реванша. Вот тогда-то и отведает колбаски!

Отвернись, Господи! Не смотри…

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Суббота 30 июня 1973-го была самым обычным днём до того момента, пока Соня, спасши племянницу от самоубийства, не засунула колбасу за плиту для созревания смертельного ботулина, предназначенного Леону, и попросила Господа отвернуться.

В этот миг на космодроме Плесецк при обслуживании ракеты– носителя «Космос-3М» начались сбои, что-то взорвалось, возник ужасный пожар. И вобрав в себя его силу, полетело от Земли послание, вспыхивая огненными трассирующими точками-тире:

«САМИ ЗНАЕТЕ – КОМУ. САМИ ЗНАЕТЕ – ОТ КОГО»…

По Земле прошли сейсмические толчки, метан выплеснулся из недр, вздыбили океан цунами. И началось самое крупное от Рождества Христова – рекордное по продолжительности! – полное солнечное затмение.

В течение пяти часов солнце постепенно «гасло» над материками, кое-где вызывая такой ужас, что в Африке, например, только из-за этого 315 человек сделали то, чего несколькими часами раньше не удалось сониной племянице.

«Х-ха! Ну, и как Тебе нравится, что Твоя протеже употребила Божественную Субботу на умышление убийства и отказ от Тебя?! И следующую Божественную Субботу собирается посвятить злонамеренному действу.

А она-то наивно думает, что сдвинула время с мёртвой точки, вырвалась из плена гнетущей среды и перескочила в преддверие воскресенья – воскресения души, чему мешает малость – бывший муж. Нет человека – нет проблемы. Свобода! Для неё, а главное – для других. Освободители всегда для других стараются.

Х-ха! Это всё оно, чувство справедливости, которое Я скромно подарил Твоей избраннице двадцать семь людских лет назад, не желая оскорблять Тебя слишком богомерзкими дарами. Признайся, Ты тогда решил, что Я сошёл с ума, ходя картами Твоей масти?

А считал ли Ты, сколько людишек проиграло Царство Божье, ставя на светлую масть – “благородное чувство справедливости”, “праведный гнев”?!

Я тогда Тебе не подыгрывал. А вот Ты подфартил Мне: усилил Мои позиции, выкинув бубновую десятку – “склонность к альтруизму”. Альтруистка и кинулась спасать мир, готовясь ради высокой цели преступить Твоё “Не убий”.

“Цель оправдывает средства”, – это, по её мнению, очень плохо. Но если речь идёт об ОЧЕНЬ высоких целях, тогда порою в исключительных случаях – ха-ха! – допустимо. Как же, она ведь искренне убеждена, что защищает не только человечество – она защищает Тебя, Твои идеалы! Каково самомнение?!

Ах, с такой бодаться – удовольствие! Достойный противник, хоть зверюшка подопытная. Ты сделал хороший выбор. Игра получилась захватывающей. Даже жаль, что вот-вот закончится. Не буду против, если она ещё немного продлится – и Наша искусница сумеет снова вывернуться, опять превратив Мой “минус” в Твой “плюс”, как это ей уже удавалось.

Прелюбопытнейше вышло: Я ведь Сам сыграл против Себя, презентуя ей, казалось бы, явно богомерзкий дар из Моей обоймы – “склонность к предательству”! Изменница предаёт и Меня, то и дело перебегая с Моего порога на Твой.

До чего ж обидно видеть, что это Моя собственная козырная, Мой пиковый туз, Мой дворецкий – “инстинкт самосохранения”, иначе называемый “эгоизм”, – вдруг отталкивает её от Моего дома и показывает направление к Твоему, когда Я уже готов принять её!

Увы, Наша с Тобой высшая математика – превращение минусов в плюсы и наоборот – действует в обе стороны.

Твой дар “сила духа” толкает её ко Мне, когда она берёт на себя наглость решать проблемы за Тебя – Твоим именем! – смело корректируя и дополняя Твои установки, лишь только ей становится в них тесно. И переходит на Мою территорию.

А выводит её к Тебе с Моей территории Мой собственный генерал, Мой брутальный пиковый король – “ненасытность”, приставленный к ней Мною и честно исполняющий миссию. Наша мышь лабораторная – кто бы мог подумать?! – ненасытна в размышлениях, в желании докопаться до какой-то “сути”. Ей, видите ли, надо понять, как “на самом деле”, – она хочет проникнуть в Твой промысел. И представить нельзя было, чтоб у маленькой самочки дух и разум оказались столь неистовы!

Это идущие с генеральской армией маркитантки – распутница бубновая дама, именуемая “страстный темперамент”, с подружкой червовой дамой, именуемой “чувственность”, верные и безотказные, казалось бы, Мои пособницы, – помимо своей и Моей воли напитали страстью и чувственностью не только лоно Нашей красотки, но разум и дух тоже. И она – чёрт побери! – уворачивается… всё время уворачивается из Моих объятий. Ах, как горяча она в размышлениях! Прямо-таки эротична!

Только расслабишься: вот-вот, вот сейчас она станет Моей, – как эта истинная женщина, посулив радость обладания, ускользает к сопернику… к Тебе.

Надо сказать, Мне это отчасти даже нравится: держит в тонусе. Хотя её самоуверенность обнадёживает. Упрекая тех, кто знает, “как надо”, она при всех сомнениях и блужданиях тоже всегда выруливает к знанию того, “как надо”. Только вот они “знают неправильно”, а она – “правильно”. Это и ведёт её ко Мне!

Ты радовался, верно, когда она осуждала сомнительных борцов “за лучшее будущее”, выстраивая обожаемые Тобой нравственные конструкции? Ах, друг Мой, они всего лишь абстракция! Умозрительная нежизнеспособная абстракция эти нравственные конструкции! Как доходит до дела – так люди руководствуются не ими, а импульсами и особенностями натуры.

Наша критикесса грамотно разложила по полочкам противоречия приятелей-диссидентов. Но у неё не хватило честности увидеть, что это – и её противоречия!

Посмотри, как грубо и высокомерно стала она обращаться с мелким бесом – Леоном, – когда тот отказался соответствовать её представлениям о “правильности”. А ведь он хотел малого: “Вы нас чёрненькими полюбите!” – и ведь полюбила вначале, плакала над ним, служила тлеющей в нём искре Божьей, раздувала, оберегала, идентифицируя её с Леоном, хотя он будто специально не давал оснований для этого – как бы провоцируя проверял, до какой же степени может любить та, которая вроде бы способна на Любовь. И она любила! Растворилась в нём! Даже Я растрогался, помягчел, подумал, что есть, есть истинная Любовь, которая в Тьме видит Свет… Как жестоко было отрезвление!

Да! Я, бывший Ангел Света, отброшенный с горних высей в хляби земные, становлюсь сентиментальным, видя возможность такой Любви… когда сильный и чистый служит оступившемуся, ласково счищает налипшую грязь.

Твой Сын вначале тоже поманил Меня обещаньем этого: не Он ли мыл ноги всякому отребью?! Твой Сын, но не Ты – Ты ведь сразу отверг Меня, как только счёл наипрезреннейшим. Конечно, когда перед презренными преклоняет колена другой, легче провозгласить это идеалом поведения. Поистине, сыновья лучше отцов, подумал Я, – и понадеялся на Него, Твоего Сына, подступив к Нему в пустыне в расчёте на взаимопонимание. Но и Он – одна закваска! – обманул ожидания. Отшвырнул, как папаша. Не сумел возвыситься, унизившись до низвергнутого. А ведь так красиво вещал об этом, поучая других! Одна порода: говорить горазды, но как до дела… избирательно подходите.

А ведь Я хотел всего-навсего стоять с Тобой рядом и вместе разделять радость владения миром. Для этого нужна была малость – признать во Мне Свет, равный Твоему. Не подобный, не отсвет, а Свет – ТАКОЙ ЖЕ, как у Тебя.

Отказав Мне в этом, Ты сделал чёрным Меня, Ангела Света!

И избранница Твоя сделала то же с Леоном. Не дотянула до ожидаемых Мною высот. А ведь Я в этом случае готов был проиграть, оставить Тебе казино без дальнейшего боя – и это, возможно, стало бы Моим выигрышем. Увы!

Не поняла эта сучка мужа. И не простила ему своего же непонимания. А он не пакостник. Он, как и Я, фигура страдающая! Можно сказать, даже идеалист – тоскует по Настоящей Любви. Ему мнится: Настоящая Любовь не должна иметь пределов. Вот он и проверяет её на прочность.

Как могла жена не понять этого? Ведь сама проверяльщица! Ещё в детстве рыдала, когда разбилась брошенная на пол ею же – специально! – любимая тарелка. Не потеря была причиной слёз – осознание того, с чем не хотелось смиряться: люди и вещи не выдерживают испытаний, не оправдывают тайной надежды, что устоят.

Да, их кидают, предают, но они ДОЛЖНЫ держаться. Сохранять нерушимую целостность. Быть верными. Прощать. Снова прощать. Пока не убедят: есть Абсолют! Абсолютная верность. Абсолютная любовь. Абсолютное прощение. Почему же Твоя максималистка, тоскуя по Идеалу, не захотела, не смогла стать его воплощеньем и так легко “разбилась”, как только её несколько раз “швырнули об пол”?! А теперь собирается уничтожить того, кто пребывает в той же тоске, в какой она пребывала в детстве, разбив тарелку, да и не раз потом.

Я когда-то так же проверял Твою любовь. Ты-то обещал Прощение! Ты-то казался Абсолютом! Впрочем, Мне теперь недолго дожидаться реванша.

И откуда только взялся этот подарок судьбы – Леон, который так ускорил идущие в подруге процессы?! Не скрою, Я обрадовался его появлению, предвидя забавную игру с желаемым Мною концом, – и с интересом наблюдал за парочкой с момента их встречи. Но, чёрт побери, не Мой он посланник! Я уж грешным делом думаю: не Твой ли?

Ты тоже большой любитель парадоксов и устроитель провокаций. Ведь когда-то Твоего бедного Сына привёл в пустыню ко Мне не кто иной, как Дух Божий! Этого и Твои книги не скрывают: “возведён был Духом в пустыню”. Зачем?! Почему?!

А потому что Ты знал: при свидетелях легко быть героем – на миру и смерть красна, а в уединении начинают одолевать сомненья. Нехватка еды, воды, впечатлений рождает жажду компенсации, открывая искушениям душу. Её падение свершается обычно в часы одиночества. Впрочем, истинное величие тоже вызревает в душевном одиночестве… Ты решил проверить Сына “на вшивость”, как говорят люди.

Вот и предполагаю: Леон тоже появился возле Нашей красавицы с Твоего соизволенья – чтоб поскорей увлечь “в пустыню” для проверки. Посмотрим, чем она завершится, хотя конец – близкий или отсроченный, – очевиден. Дамочка ведь не Божественного происхождения, а так – тварь, слабое человечье дитя.

…Ну, испытывать эту зверюшку – ещё куда ни шло. Но как же было коварно с Твоей стороны – испытывать на крепость собственного Сына!

“Иисус был ведён Духом добра, чтобы быть искушённым от зла”, – не случайно так, уловив это поистине иезуитское коварство, написал один из Твоих последователей-иезуитов.

Ах, Ты сам великий проверяльщик! Ничем не лучше Меня. Но Тебе всё можно. Это Меня и бесит.

Ну и повеселился же Я, принимая тогда в пустыне пред очами измождённого постом Иисуса то вид отшельника, готового разделить с Ним пищу, то Мой любимый ностальгический образ Ангела Света, соблазняя чудом, то обличье царя царей, когда предлагал все царства мира, если поклонится Мне!

Конечно, пища земная для Него была слабой приманкой. Но не думал, что Он откажется от владения царствами. Он ДОЛЖЕН был желать, чтобы все царства Земли принадлежали Ему, – ведь тогда Он, призванный быть Спасителем мира, легко смог бы исполнить Свои задачи: избавить от оков угнетённых, осушить реки слёз, наказать гонителей добра и дать Свет живущим во мраке.

Я очень удивился, когда дурень не захотел достичь этого без мучений, на которые в противном случае должен идти, обрекая Себя на горькую чашу и смертный крест…. более того, обрекая и других на длительные страдания, от которых вроде бы призван освободить.

Ещё более удивился Я, когда Он, прибывший в пустыню для самоиспытаний, отказался испытать силу Собственной Божественной Природы, магического дара чудес и благости Отца, который не даст погибнуть Сыну… хотя бы до тех пор, пока тот не исполнит Миссии.

Я предстал перед взором Иисуса прекрасным Ангелом Света, каким был когда-то. Взял на крыло. И понёс на гору к Храму Иерусалимскому, где поставил на верхней точке самого высокого храмового притвора – Соломонова, вознёсшегося над городом. Люди, дома, повозки, животные остались далеко внизу. “Если Ты Сын Божий, – сказал Я, – бросься в пропасть, ибо написано: ангелы на руках понесут Тебя”…[62]62
  Библия, Новый Завет, Евангелие от Матфея. Гл. 4, ст. 6.


[Закрыть]

Я напомнил Сыну слова Его же Отца, чтобы проверил, насколько они крепки и правдивы. Ведь не погнушался же Отец проверять крепость Сына!

Нет, Я не толкал Его к физической гибели, понимая: вряд ли Отец даст Сыну умереть так глупо. Но Ты расстроился бы, что Сын поддался Мне. Ты засомневался бы: сможет ли Он исполнить Миссию?

Впрочем, Ты с Твоей суровостью, разочаровавшись в Сыне, мог бы и не спасти Его – и дал бы Мне ещё один повод упрекать Тебя в отсутствии милосердия и всеблагости, коими Ты кичишься.

Но дети в самом деле, видно, лучше родителей. Сын оказался благороднее: не захотел проверять крепость Твоих посулов – “ангелы понесут на руках”. Не понудил Тебя к чуду.

Даже проигнорировал Моё провокационное “если” – “Если Ты Сын Божий, докажи”… Он СЛИШКОМ был уверен, что в самом деле Сын Божий – без “если”. Это, по Его мнению, в доказательствах не нуждалось.

Возможно, Он уловил, что Я, ссылаясь на папашино обещанье помощи ангелов, опустил слова “охранять Тебя на ВСЕХ ПУТЯХ ТВОИХ”. А он вспомнил их и решил: прыгать в пропасть РАДИ доказательства Своей Божественной Природы – не Его ПУТЬ, а потому не будет оберегаем свыше.

Наверняка Он понял: желать чудес в доказательство Божьей Правды – значит, усомниться в ней. Мол, доверяй или проверяй – середины нет.

Видно, хорошим учеником был в детстве Твой Сын! Не забыл преподанный сионскими учителями Завет: “Не искушайте Господа!”[63]63
  Библия, Ветхий Завет, Второзаконие. Гл. 6, ст. 16


[Закрыть] – мол, Бог являет чудеса при чрезвычайных обстоятельствах для особых Духовных целей, а телесные нужды чудесно удовлетворяет лишь тогда, когда только через них могут быть достигнуты цели Высшие. Сам являет, по Своей воле. Толкать Бога на это по прихоти – негоже…

Д-да, не рассчитывал Я, что простодушный Иисус проявит столь удивительную быстроту мысли при распутывании этих сложных нравственных парадоксов!

Ах, как легко было с той простушкой Евой! Стоило лишь намекнуть, чтоб она проверила, “подлинно ли сказал Бог”, так она тут же сделала это.

Впрочем, мало кто избегает Моих крючков. Просто каждому нужна наживка по размеру. Одному подавай царства, другой удовлетворится тридцатью сребренниками. Один соперничает с Тобой или со Мною, другой – с соседом. Вопрос цены… личного масштаба… возможностей и потребностей.

Вот и Твоя “мудрая” София заглотнула все три крючка. Да, наживка на парочке из них была пожирней, чем румяное яблочко. Но ведь Мне и стараться не пришлось! Я честно не вмешивался. Сама заглотнула, по доброй воле. И крючков не заметила!

Если Твой голодный Сын не искусился хлебом, презрел плоть ради Духа, то Наша сластолюбица похотлива и не раз поступалась духовным ради телесных радостей.

Если Тот отказался от царств и мирского могущества, то эта принцесса жаждет их, с каждой новой победой теша похоть гордости: ей всё по плечу, она – будущая королева! Не по плечу лишь одолеть искус любостяжания. Однако это ей невдомек. Она ведь не покупается на похвалы, лесть, признание, но – ах, какой перевёртыш! – лишь потому, что ей нужно гораздо больше. Она готова уйти в тень, но – опять перевёртыш! – надо, чтоб оценили “правильность” воплощаемой ЕЮ Идеи, реализуемого ЕЮ миропорядка… как ОНА его понимает. Как гордится “скромница” малыми делами, облегчающими жизнь ближних и дальних! Сколько сил готова тратить! И как бы это не грех, а даже наоборот. Но каждый успех прибавляет ей ощущение личной безупречности, всесилья – она управляет мирами, ища ещё большей безупречности, дающей ещё бОльшую власть. А параллельно, что неизбежно, выращивает в себе сознание непогрешимости, хотя удивится, если её обвинят в этом. Как же, она ведь столько сомневается, винится, корректирует “путь”… а в подтексте – желание пересоздать мир по-своему, владеть царствами!

Я давно увидел: она Моей породы – из Демиургов.

Потому поддаётся и третьему искушению, одна из составляющих которого – преступить абсолютное доверие к Тебе, испытать верность Твоих установок, вызвать Тебя на доказательство Твоего Бытия и незыблемости Твоих Истин. Пусть пока она признаёт Твоё верховенство, но вот уже и с Сыном Твоим мысленно побеседовала, поучив, что жить для Любви и Идеи разумней, чем погибать за них.