Текст книги "Полководец Соня, или В поисках Земли Обетованной"

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Почему Соня давно не ставила перед собой волшебную Дверь? А не надо было! Вот и не ставила. Вот и не вспоминала ни про Ангела Маню, ни про то, что видела когда-то в тайге зелёный луч, и что вообще она полдничный воскресный ребёнок и умеет – наверное? – усиленным правильным думанием осуществлять желания.

Ей нравилась обыкновенная жизнь – не всегда лёгкая, но очень захватывающая. Хотелось, чтобы всё шло, как идёт, – само собой, без насилия с её стороны, без всяких волшебных палочек и помощников. И не потому, что насилие безнравственно, а привлечение чудес и вопли о помощи – показатель слабости, но просто потому что так – само собой – интересней, непредсказуемей.

Да и было некоторое сомнение: может быть, Ангел Маня – всего лишь внутренний голос, волшебная Дверь – следствие воображения, необычные события – просто яркие сны или совпадения? Не хотелось разочаровываться: вдруг при попытках активно эксплуатировать чудесные возможности обнаружится, что их не существует? Уж лучше пребывать в счастливом заблуждении, что чудеса бывают и могут быть вызваны к жизни при необходимости. Но необходимости не было.

Даже когда что-то не ладилось, то – по здравому размышлению – оказывалось правильным: будто судьба давала щелчок по носу и намекала, что Соня ещё чего-то не умеет, не знает, – и следует об этом думать, учиться на ошибках. Это как-то наращивало. Предлагало разгадать головоломку, решить кроссворд – угадать, какую букву поставить на пересечении столбцов реальности и мечтаний, чтобы сошлось.

Привлекать чудеса в этих случаях – всё равно что заглядывать в разгадку. Неинтересно. Делает всё бессмысленным. Как только судьба засовывала в её колёса палки, Соня тут же пыталась превратить их в ось.

И быть обыкновенной нравилось. Тем более что и сама по себе она была, видно, не слишком обычной, раз к ней тянулись непонятно почему совершенно разные люди.

– Ты всеядная, – выговаривала Соне Катя. – Каждому объятья раскрываешь. Разве это правильно? Про любого говоришь: «Мы похожи!» – разве так бывает? Определи наконец свой круг общения! А то ты со всеми и ни с кем. Сама же плачешься: «Скольжу мимо». Всякий у тебя интересный, значительный. И в то же время – «какой-то не такой». А каких тебе надо? Может, это ты какая-то не такая?

– Может быть… Знаешь, я в самом деле чувствую себя похожей на многих. Разных. Если не во всём, то кое в чём уж точно. Мы и контачим в областях пересечения. Не без приятности. Но всегда остаётся часть меня, ненужная потребителю, ничья. От этого иногда грустно. Хочется, чтоб и ничейная часть была востребована. И ещё. Я вроде полиглота, который знает много языков, но на его родном мало кто разговаривает. Мне в общем-то интересно переводить незнакомые собеседнику слова на его язык. Хотя не всё можно перевести. Или я пока не умею. Да и в любом случае при переводе кое-что теряется. От этого тоже бывает грустно. Тем не менее – относительное взаимопонимание.

– Оно тебе надо?

– А почему бы нет? Каждый получает своё: я учусь чужим языкам, искусству «перевода», другие – тому, что в этот «перевод» мной заложено. Но и я узнаЮ немало любопытного, «переводя иноязычные тексты», хоть и с потерями. Я никого не благодетельствую. Мне самой это нужно. Иначе прошла бы мимо многих важных вещей. Что неожиданного услышишь от похожих? Другие интереснее. Так зачем загромождать людей непонятками моего личного языка, отталкивать непониманием их диалекта, лишать себя удовольствия узнавать новое через общение? Неконструктивно! Сотрудничества не получится.

– Со всяким ли надо сотрудничать?

– Ну да. Раз уж он волею судьбы оказался рядом. Просто области сотрудничества разные. Даже неприятие – и то вариант сотрудничества.

– Не боишься забыть родной язык? Потерять собственную форму?

– Может, это и есть моя форма? Такая, меняющаяся… Разве собственная форма – молоток, который бьёт других по голове?

– И не вода, которая принимает очертания любого сосуда.

– Зато именно поэтому её все пьют – налитая в чашку, она удобней. Я имею в виду: меня по крайней мере слушают, не сразу посылают… Но ведь аш два о – всегда аш два о. И в чашке, и в ванне. Вода может проникнуть, куда захочет. Потому что умеет менять форму в соответствии со средой, не изменяясь при этом.

– Ну знаешь, если бы все «взаимопроникали», то в конце концов потеряли бы себя. Получился бы сплошной кашеобразный раствор. Подумай: почему человек, сообщества, культуры, страны так оберегают границы? Для сохранения своего мира, его особости.

– А разве у воды могут быть границы? Только искусственные…

– Вот ты и признала, что она бесформенная, пока её не ограничат стенки сосуда или кромка берега. И ты бесформенная, как вода. Думаешь, с тобой легко? С тобой трудно – ты в любой момент готова измениться, как только меняется среда. Ты всякая и никакая.

– Ну, заклеймила. Почему никакая? Я это я. Не никакая, а такая. Я же тебе твержу: вода всегда остаётся собой, не становится берегом или чашкой. Просто благодаря им она узнаёт разные формы своего возможного существования…

– Если каждый жил бы по-твоему, всё бы усреднилось. Полная потеря индивидуальности!

– Да почему потеря?! Разве теряет сущность вода, налитая в чашку? Или чашка, принявшая воду в себя? – упорствовала Соня. – Нет! Соединение придаёт дополнительный смысл их жизни! Вода, узнавая разные формы, мудреет. А чашка… она ведь и создана для того, чтобы когда-нибудь быть чем-то наполненной. Пока не произошло этого соединения, она как бы не совсем чашка. Она станет ею, только выполнив назначение. Чем дольше чашка остаётся в целомудренной неприкосновенности, боясь осквернения и избегая соединения с жидкостью, тем дольше не проявляет себя. И рискует разбиться, так и не осуществившись. В природе то же. Если цветок закроется от пчелы, чтоб её тяжёлое тело не смяло лепестки, то умрёт нереализованным, не продолжится. И получится: родился ни для чего. Слишком берёгся. Берёг самость, не шёл на дискомфортные контакты – и обрёк себя на несвершение… Мы разные, и это хорошо: кто-то – чашка чёткой формы, кто-то – русло с берегами, а я, если уж на то пошло, – вода. Мы нуждаемся друг в друге. Временами и я становлюсь для кого-то чашкой. Или руслом. Смена ролей меня не оскорбляет.

– Так влезай в мою «чашку», раз уж декларируешь это!

– Извини, в твоей «чашке» тесновато. Ты ведь хочешь меня всю там уместить! Я на самом деле уже влезла в твою «чашку» – поняла, что ты хочешь сказать. Даже признала твою частичную правоту. Но это правота другого мира – не моего. Мой текучий. Изменчивый по форме, хотя неизменный по сути. Твой – мир твёрдых законченных форм. У них слишком жёсткие края. И все в нём слишком торопятся кем-то стать – не быть, а стать… куда-то прибыть, не очень-то разобравшись, а туда ли им. Живут по принципу «война план покажет». Не устроит найденная форма – разобьют без сожаления и наскоро сваяют другую. Текучий мир бережней. И жизнеспособней.

– Зато мой определённей: всё понятно – кто есть кто, что есть что.

– Ей-Богу, Катя, я тобой восхищаюсь! Как и твоим миром. Он предсказуемей. И, пожалуй, – честнее. Но – искусственный. Тебе же самой в нём тесно, потому ты и злишься, только сама не поймёшь – на что. Твой мир не учитывает мутаций входящих в него живых элементов. А они, подлые, всё время мутируют, потому что живые. Мой мир – естественнее. Он всегда по размеру. В нём всё не так просто… а ещё проще.

– Ну, полная заумь! – Катя покрутила у виска. – Уже меня записала в инопланетные роботы! А я тебе по-простому скажу: не по душе мне хвалёная приспособляемость твоей воды. В этом что-то от предательства.

– Когда я кого предала?

– Хотя бы когда к Жанне бегала. Была одна из нас, в одной команде, а потом переметнулась. И вашим, и нашим…

– Страшная личность! Эта аморальная Соня предала ваши интересы? Бедные вы, бедные! А ей казалось: все пИсали кипятком от счастья, когда с прибытком остались. Ты первая…

– Ты не предала наши интересы – ты предала наши чувства.

– ?

– Да. Вон как эта сучка Жанна хорошо устроилась! А где наказание? А святая месть? Все остались неудовлетворёнными, хоть и вернули им долги с процентами. Тебе этого не говорят. Понимают: ты старалась. Только перестаралась. Добиться возврата долгов – ладно, но зачем надо было жаннины статьи перепечатывать, бегать с ними по редакциям? Это чересчур. Зато ты у неё теперь в лучших подругах… благодетельница! Она тебе, кстати, звонила. Приглашала в выходные обмыть её зарплату. Телефон оставила…

– И чем это плохо?

– Слишком любишь всем нравиться.

– Ка-а-тя, я же не поэтому…

– Поэтому, поэтому… Другие мотивы ты просто придумываешь. Чтобы красивше… Но всем нельзя нравиться. Кто не с нами, тот против нас. Вот я и говорю: определись наконец – с кем ты, в чьей команде. А то болтаешься, как дерьмо в проруби, – ни к одному берегу прибиться не можешь.

– Катя, но ведь всё не так однозначно! И почему надо обязательно «в команде»? В данном случае, насколько понимаю, – в вашей. Почему не вы в моей? Я же предлагала всем свой вариант решения проблем. Вы отстранились. Я не настаивала, признав ваше право на иное мнение. Сама сделала, что считала нужным. Вы приняли результат. А теперь недовольны.

– В какой-то мере.

– Но кому хуже от того, что теперь ходит по свету не всеми покинутая и озлобленная Жанна, а Жанна, которая пытается проявить лучшее в себе?! Ведь не я сочинила это лучшее! Оно в ней было! Я всего-навсего напомнила ей об этом. Намекнула, что она может рассчитывать на другое отношение к себе, если сделает усилие. Она его сделала. Почему отказывать ей в уважении? А вы ярлык наклеили и на определённую полочку её поставили. Таков ваш «устойчивый» мир? Где поставили – пусть там и стоит? А она сменила полочку! Что, признать это – себе изменить? «Наказание», «месть»… Мелко! Преображение лучше наказания. Мы не поделены окончательно на «плохих» и «хороших», пока живём. Бываем такие и сякие. Но всегда имеем шанс получшать. В конце концов из Медузы Горгоны вылетел Пегас.

– Плевать мне на жанниного Пегаса! Я о тебе. К тебе хорошо относятся. Только никто не считает своей в доску. Чувствуют: можешь в любой момент утечь, как вода сквозь пальцы. Я ведь не чтоб уколоть. Я наоборот – чтобы тебе, дуре, легче жилось. Люди держатся стаей. Найди наконец свою стаю! Есть свои и чужие. Все не могут быть своими.

– А если её нет? Моей стаи…

Это Соня произнесла про себя. Чтобы не обижать Катю. А вслух сказала:

– С чего ты вдруг взялась меня воспитывать? Я же не ною. Я без претензий. Ну, затоскую иногда. Но чаще только и делаю, что чему-то радуюсь. Ноют как раз те, кто себе что-то выбрал – и от всего другого отказался. У них тоска неудовлетворённости.

– Это не ты радуешься. Это щенячья твоя натура радуется. Солнышко – хорошо: гулять можно. Дождь – хорошо: озоном пахнет. Снег – тоже хорошо: красиво. Похвалили – здорово: успех! Обругали – замечательно: уму-разуму поучили. В морду плюнули – ещё лучше: познакомилась с новым вариантом отношений…

– Ну что иронизируешь? Если мне в самом деле почти всё нравится? Если мне жить нравится? Если даже когда зуб болит, я радуюсь: чувствую боль – значит, живу! Острота ощущений! А когда проходит – вообще полное счастье.

– Я и говорю: щенячья натура радуется. Биопсихология… А где организующий разум?

– Да ну его, Кать, он всё не так организовывает! Давай лучше разврату предадимся – я вчера пива купила. У тебя где-то вобла завалялась… Давай в одной команде насладимся пивом с воблой!

– С тобой невозможно серьёзно разговаривать! Я же говорю, утекаешь, как вода сквозь пальцы, – махнула рукой Катя. – И пробить твою дурью башку никакими доводами нельзя. Ну точно – вода. Её тоже ничем не разобьёшь. Ты по ней кулаком – она снова смыкается. Поразительная сила самосохранения!

И ворча пошла за воблой.

А вечером вдруг встретился знакомый востоковед. И Соня поняла, что это не вдруг, а как бы задумано неким Автором – и она угодила на правильную страницу, потому что востоковед ни с того ни с сего начал рассказывать о Дао и образе воды в этом древнем китайском учении:

– Высшая добродетель подобна воде. Потому что высшая добродетель – постоянно соотносить себя с изменчивым миром, узнавая всё новые стороны его и своего «я». И пребывать в гармонии с жизнью, которая сама есть поток бесконечных взаимовлияний, превращений. Включиться в этот поток можно, лишь уподобившись воде, – став весёлым ручьём или полноводной рекой. Это не пассивное движение по течению – нет! Это не прерываемое ни на секунду созидание. Но созидание не произвольное, а сопряжённое с движением потока и с тем, что встречается по пути. Вода обтекает преграды – и помнит о направлении. Поддаётся – и добивается своего. Отдаётся другим – и вбирает их в себя. Пересоздаёт мир – и при этом не борется. «Нет ничего в Поднебесной мягче, слабее воды, но в ошлифовке крепкого, грубого нет ей равных». Китайцы считают: вода похожа на Дао – Путь Сущего. «То Инь, то Ян – это и зовётся Путём». Хочешь быть счастлив – живи по равновесным законам Дао. Дело должно соответствовать возможностям, действие – времени, элемент – среде.

– Но как не бороться, если среда враждебна? Если встречаешься с чем-то, что явно мешает жить, а «обтечь» это невозможно и «отшлифовывать» помеху некогда? – Соне близко то, что говорит востоковед, но хочется услышать подтверждения, оформленные чужим языком в иные образы.

– Да кто говорит, что бороться не надо? Ведь именно на жёлтом Востоке за много веков до новой эры родилось боевое искусство. Но именно как искусство. Как философия. Как естественное следствие целостного мировосприятия. Надо бороться. Только без внутренней агрессии, которая туманит взгляд, искажает перспективу. Надо бороться, но чувствуя дыхание Дао. В союзе с ним. Не от имени себя любимого и своей «правды», торопясь победить и получить лавровый венок, как это делали европейцы, а потому совершили столько неверных шагов и получили кучу тяжких последствий, которые до сих пор расхлёбывает человечество. Надо бороться, так сказать, от имени Дао – растворившись в Нём, сделавшись Его частью.

– Но это просто слова, – провоцирует Соня. – Они для каждого означают своё. Кто может с уверенностью сказать, что растворился именно в том, в чём надо, что выбрал правильного союзника, что знает истинное Дао, истинный Путь?

– А даосы и не берут на себя смелость определять сущность Дао – Высшего Пути. Подобными изысками грешили лишь иудейские схоласты, христианские богословы и мусульманские толкователи Библии с Кораном, подменяя Непознаваемое своими куцыми представлениями. Отсюда – столько противоречий, разногласий, ересей. Отсюда – нешуточная борьба друг с другом трёх мировых религий и даже разных конфессий внутри одного христианства… А даосы не лезут в небеса. Они изучают лишь наблюдаемые отсветы Дао, слушают Его эхо. И по земным «проекциям» делают выводы об универсальности Законов Непознаваемого, которые распространяются на всё, в том числе – на человека и социум. И учатся управлять собой. Понимают: невозможно совершать правильные действия в соответствии с Дао, побеждать с Его помощью, пока не научишься управлять своим отношением ко всему. Это единственное, что всецело во власти человека, – китайцы прагматичны: ставят лишь выполнимые задачи. Они первые применили принцип: «Начни с себя». Правильное личное отношение – единственный ключ к правильным поступкам, когда Дао само становится союзником. Даосизм – не религия. Это образ жизни.

– А где критерий правильности? – продолжает допытываться Соня.

– Да говорю же: древние китайцы не брали на себя смелость судить о Непознаваемом Дао. Понимали: есть Нечто выше них, спокойно воспринимали себя частью Целого, но размышляли лишь о том, что касается их лично, – о «проекциях» Дао на реальную жизнь. Критерии «правильности» и «неправильности» не придумывались – они складывались естественным образом из наблюдений за разными судьбами, из анализа побед и поражений, причинно-следственных связей между намерениями человека, его поведением и результатами поступков. В широком смысле – из изучения счастья и несчастья. В манускрипте «Три сокровища Дао» сказано: «Если вы страдаете, знайте, что движетесь против Закона. Если чувствуете себя счастливым, значит: двигались вместе с Законом».

– Здорово!

– Послушай, что пишется в книгах даосов: «Умный полководец не воинственен. Умелый воин не гневен. Умеющий управлять людьми сам ставит себя ниже других – потому его воздействие не встречает сопротивления. Он совершает подвиги, но славы себе не желает. Так и Дао можно назвать великим, потому что Дао не считает себя таковым. С любовью воспитывая все существа, Дао не становится их господином. Постигший Дао живёт с любовным вниманием ко всему и избегает борьбы». Не слышишь ли переклички с Евангелиями? Тут тебе и о смирении гордыни… и о любви… и о миролюбии… как о наиболее конструктивных элементах поведения. И о свободе воли выбирать свой путь при тихом призыве Дао всё-таки следовать Его путём… но при этом оговорено: Дао ничего не навязывает… лишь обращает внимание на эти, так сказать, основы экологии духа.

– А как же боевые искусства? Ведь твои даосы не вторую щёку для удара подставляли, а бились! И побеждали.

– Никакого противоречия! Для даоса вся жизнь – боевая схватка… только не в европейском смысле этого слова. Их понимание схватки ближе к согласию.

– ???

– Главный Закон Дао, называемый Высшим Дэ, – это согласие с жизнью, ведущее в конечном итоге к благополучию: «Когда в стране существует Дао и знают Дэ, лошади унаваживают землю; когда в стране отсутствует Дао и забыто Дэ, боевые кони пасутся на полях». Это касается и государства, и человека. Мудрец Лао-цзы в своей книге «Дао дэ цзин» задолго до Рождества Христова писал:

«Влиять – не-влиянием.

Воздействовать – не-воздействием.

Вот отчего Постигший верен во всём согласию.

Но людей не обязывает и не обвиняет.

Обладающий Дэ занят согласием.

Не имеющий Дэ – рознью».

– Погоди! Если согласие, то при чём тут схватка? И как вяжутся с этим боевые искусства?

– Очень даже вяжутся. Бой для даоса – не реализация агрессии, а умелое взаимодействие с предлагаемыми обстоятельствами, то есть стремление к согласному равновесию! Да, да, китайцы вообще мастера кажущихся парадоксов, которые, если вдуматься, вовсе не парадоксы: «быстрое – это медленное», «хочешь ослабить – дай укрепиться», «хочешь упадка – дай развиваться», «хочешь присвоить – освободи», «то, что уничтожают – расцветает», «если подлинное становится поддельным, то поддельное становится подлинным», «кто хочет отнять у другого, теряет своё», «мягкое одолевает твёрдое», «слабые побеждают сильных». Опять же – похожие смыслы и в Библии… только образный шифр другой…

– Ближе к боевым искусствам!

– Да искусство боя и основано на всём том, что кажется парадоксами европейцам! Кстати, они недопоняли и скрытые от прямолинейного прочтения глубины Библии. Книги восточного происхождения нельзя воспринимать в лоб. Восточные кодировки – вещь хитрая. Тайнопись! Там много смысловых колодцев. Для каждого уровня посвящения – свой круг определённой глубины. Иной умник читает всякие мудрости и самоуверенно полагает: ему сказали всё, что хотели. Думает высокомерно: «И это всё?!» – а прочёл лишь надписи на упаковке. Всего лишь надписи на упаковке! На востоке такие обманки – вещь обычная. Так доступ к глубинным знаниям ненасильственно перекрывают тем, кто «не дорос», – грубость их ума и леность духа становятся самым надёжным запором смысловых колодцев мудрецов… В Арабском Халифате принцип кодирования распространился даже на формальную сторону письма. Там было более тридцати шрифтов. Одним писали люди государственные, вторым – поэты, третьим – торговцы, другими – историки, географы, математики, астрономы. Сам шрифт имел смысл и защищал от непосвящённых.

– Вернись к восточным единоборствам!

– Так вот. Древние манускрипты об искусстве боя гласят: «я не должен первым начинать – я ожидаю», «я не должен наступать – я отступаю слегка назад». Это называется действием посредством недеяния, ударом без усилия. Это не пассивность. Но и не бой в привычном понимании. Это деятельное наблюдение, изучение ситуации и противника, концентрация собственной энергии, настройка внутренней готовности к схватке, которая должна окончиться только победой, – при желании избежать прямой схватки, заметь! И кстати, часто это действительно даёт возможность победить без боя – ликвидировать врага без физического устранения, ибо он сам отступает. Или изменяет своё поведение, отношение к тебе.

– Ну а если бой неизбежен?

– Тогда кратковременное отступление даёт время лучше изучить врага, примериться к ритму его дыхания, движений и потому вернее победить, как бы сделавшись им, двигаясь в такт, но всё время отставая на треть секунды. Это очень важно – не наступать первым, а отставать от врага на треть секунды.

– Почему?

– Потому что тогда не ты, а он подставляется: раскрывает наступательными движениями свою тактику – ты получаешь возможность адекватно реагировать на неё, подстроиться и точно ответить на выпад за долю секунды до удара. Это даёт тебе преимущества. Ты видишь силу и слабость врага. Его характер становится тебе понятен. Твой же пока закрыт для него. Это начало будущей победы… И ещё. Кто первым кидается в бой, тот, по мнению даоса, слишком тороплив, нервен и, скорей всего, падёт жертвой суетливости. Даос говорит: «Кто храбр и воинственен – погибает. Кто храбр и невоинственен – будет жить. Естественное Дао не борется, но умеет побеждать. Оно спокойно и потому умеет управлять вещами». Вот увидишь, китайцы преодолеют самоизоляцию и лет через пятьдесят тихой сапой просочатся в мировую цивилизацию, без боя захватывая плацдармы влияния.

– Похоже, тонкости боевых искусств годятся не только для битв, но и для политики? И даже для обыденной жизни?

– Да. Вот хотя бы такая стратегема: «пожертвовать сливой, чтобы спасти персик» – пожертвовать более слабой позицией, чтоб укрепить сильную.

– Стратегема?

– Да. Известен древний китайский документ: «Тридцать шесть стратегем». Там подробно описаны универсальные приёмы сражений, которые, кстати, полезно знать и мирному человеку, – стратегемы битв при равных силах, при неравных… с одним противником, с несколькими. Например, «подняв шум на востоке, нападай на западе»… Или вот: «Если войско врага многочисленно, и противостоять ему открыто невозможно, заставь его связать самого себя – так он погубит свои силы».

– Дашь почитать?

– Если разберёшь мой почерк. Я же сам переводил. Только не трепись – сейчас немодно увлекаться Китаем, хоть и древним. Ведь СССР с Китаем на ножах. Ещё объявят нас с тобой китайскими шпионами!

– Могила! А скажи напоследок ещё какую-нибудь мудрость!

– Вот из книги «Надписи на воде»: «Однажды я отбросил мысли о вершинах и стал наслаждаться долиной. И увидел чудо: долина исчезла! Её не было фактически с самого начала – я всегда был на вершине, но поскольку искал вершину, не мог видеть, где нахожусь».

– Это в смысле «цени момент»?

– Вроде того…

…Зимняя Москва сменилась апрельской. Вылезли и запахли тоненькие листики. Небо заголубело и поднялось. Солнце стало гулять дольше по раздавшимся вширь просторам.

Соня упоённо предавалась тайной игре под названием «в первый раз» – будто она марсианка и впервые попала на землю, минуту назад воплотилась в человеческий облик.

Невозможные ароматы проникают в восхищённые лёгкие. Восторженно першит горло. Клеточки кожи вздрагивают, пропуская через себя тёплый сладкий шёлковый ветер… пыльный горький царапучий ветер… прохладный влажный ветер. Он проливается в желудок, весело плещется там. Волнуется лёгкая ткань одежды, дыша вместе с ветром, то приникая к телу, облипая его, то слегка приподнимаясь, уступая место щекотным пузырькам воздуха, беспечно отдающим свою мимолётную жизнь жадным порам. Но вот уже новая волна катит сквозь атлас раздутых ноздрей по упругим трахеям, течёт по мышцам. О, как они чудесно напрягаются, знакомясь друг с другом, поддерживая друг друга, – умные, сильные. Вот нога впервые отрывается от земли, чтобы шагнуть, а земля тянет, тянет к себе, тоскует: «Моя! Моя! Не покидай! Мне грустно без тебя!» – и нога спешит вернуться: «Я твоя! Твоя». Щемящая нежность пробегает по телу. Она возникает извне, где-то вдали – за горизонтом, где раскинулись щебечущие леса, а за ними – ещё дальше – полынно-ковыльные серебристые степи, алмазно мерцающие солончаки, золотые пустыни и сиреневые горы, которые обтекает синий океан. Нежность издалека летит с ветром, струится с соками земли под дёрном и асфальтом, проникает сквозь тонкую подошву туфель – и располагается в Соне мгновенным беспокойным знанием о мире, пронзая сладким чувством полного единения с ним…

Как это упоительно – жить! Как здорово! Особенно если постоянно пребываешь в состоянии рождения…

Как интересны те, кто встречается на пути! Каждый – как ключ к части некоего универсального кода, которым закодировано всё вокруг. И в то же время сам закодирован: требуется вначале найти ключ к нему.

Между Соней и всеми, кто хоть мимолётно появлялся рядом, постоянно создавались бесконечные тоненькие связи. Каждый казался значимым. Не случайным. Её переполняли чувства, главным из которых была благодарность.

Вот хотя бы маленькая серая мышка Валя. Молчаливая, робкая – все недоумевают, что ей в журналистике делать. Но у неё талант – находить замечательных людей. Её ухо устроено особо – информацию об удивительных персонажах она ловит из воздуха, из случайных разговоров, из вскользь брошенных реплик в автобусе. Валин мир состоит из Героев, которым она, никчемушная, в подмётки не годится, – так она думает. И считает, что единственный способ оправдать своё существование – писать о них. Валя постоянно горит тихим огнём восторга: «Надо же, какие люди бывают! как их много!» – её список пополняется ежедневно. Свою курсовую работу она назвала: «Герои нашего времени». За последним очерком для курсовой ездила в Подмосковье, откуда вернулась с сильным бронхитом.

– Где такой кашель подхватила?

– Ерунда! – отмахивается Валя, продолжая взахлёб рассказывать об уникальных операциях, которые её Герой, сельский врач, делает чуть ли не на кухонном столе. – Я присутствовала на такой операции в глухой деревне. Он ребёнка спасал. Дело в избе было, там сильно дуло. Дверь отсырела, разбухла, до конца не закрывалась. Врач стоял в потоке ветра. Я и закрыла щель спиной. Ведь ему никак нельзя болеть! Тогда, наверное, меня и просквозило…

– Прямо Александр Матросов! – восхищается Соня. – Пожертвовала собой ради незнакомого человека. Ты сама – герой!

Соня бы так не смогла. Она нашумела бы на местных, заставила бы заткнуть щель. Или задвинуть чем-нибудь. Ушло бы время. А может, его не было? А Валя… так просто и спокойно… без шума… без траты драгоценных минут… сделала, что сама могла, никого не напрягая.

– Брось, – Валя краснеет и даже обижается за своего Героя, сравнение с собой кажется ей принижением Его. – Я пыль рядом с Ним! Это малость, которую я могла сделать. Я больше ни на что и не способна. А Он…

И Соня ещё сильнее восхищается величием Вали, которое и в том, что та своего величия даже не понимает, настолько оно естественно для неё. И что-то вечное отзывается на звук чистой валиной струны.

У Сони перехватывает дыхание, как в Пушкинском музее перед полотнами голландцев, где слабый огонёк свечи где-то в уголке озаряет темноту, поднимает потолок, раздвигает в бесконечность времени и пространства стены тесной комнаты, делая волшебно-живыми застывшие лишь на минуту грубые лица, неструганый стол с мерцающей посудой, захватанный жирными руками жилет главы семейства – вот-вот шевельнётся тело, морщинки побегут по одежде, качнётся стёртый бархат портьер, заорёт светящийся младенец в ивовой корзине, пегий пёс с костью в обнимку потянется, встанет и выскользнет за дверь по своим собачьим делам, дебелая красотка кинет хозяйский взгляд на связку репчатого лука на стене, которому завтра или через месяц превратиться в добротную луковую похлебку… Запах ушедших дней проникает в века грядущие… А всё дело – в незаметной свечечке. И в художнике, который понял смысл этой свечечки.

Соня тихо благодарит судьбу за существование такой Вали, и за то, что дала ей, Соне, возможность увидеть: Настоящие Подвиги творятся в тишине, Настоящая Доброта сама себя не сознаёт. Ткань живой жизни ткётся в молчании. И это куда выше суетливого желания Сони всё осознавать, называть. Ей вряд ли дотянуть до совершенного естества Вали, которое не нуждается в словах.

Потому что огонёк свечи первичнее художника, даже самого хорошего.

Художник всего лишь Показыватель, Называтель. И становится гениальным лишь тогда, когда это понимает… да и то, если хватит таланта выразить понимание… и склониться перед Совершенным Сущим, честно делая своё дело, хотя сердце скорбит и плачет о его вторичности.

«Тень, знай своё место!» – что ж, Соня о своём месте, кажется, догадывается. Это, пожалуй, уже немало.

Соня не дотягивает до «свечечки»-Вали в смысле «натурной хорошести»: чтобы правильно поступить, Соне надо прежде сформулировать правильность, пройти к её пониманию словесный путь, иначе первые реакции и бурные эмоции занесут не туда, – но как и Валя, она искренне восхищается многими. Чтобы существовать, Соне надо восхищаться. Она и восхищается, находя почти в каждом что-то особенное, свой дар.

У Сони он тоже был.

«Я садовником родился. Я садовником умру. Все цветы мне надоели, кроме…» – «Кроме кого?» – «Незабудки»… Или: «…шиповника»… Или: «…розы». А через пару часов: «Кроме одуванчика»… Или «… тюльпана»…

А вечером: «Кроме фиалки»… Закрывает чашечку тюльпан… Ржа покрывает сохнущие лепестки розы… Облетает одуванчик… Шиповник выпускает колючки… Перестаёт пахнуть фиалка… Но на любой час какой-нибудь цветок да мил чем-то особенным. Хотя как садовник может не любить их все? Любит! Врёт от застенчивости, что «надоели». Чувств стесняется. Просто каждой минуточке свой цветок – король. А другие – просто есть. И это хорошо, что есть. Пусть их будет много – разных!

Но цветы – особенно если ими часто восхищаться – эгоистичны. Каждый хочет, чтоб садовник принадлежал только ему. Садовнику надо быть сдержаннее, подчас казаться даже чёрствым. А сердце разрывается от нежности и восторга. И тоскует душа садовника от того, что приходится проходить мимо, когда хочется встать на колени и приложить щёку к бархатному лепестку. Но вдруг поймут не так? Или, чего доброго, будут после этого всегда ждать такого? И ещё тоскует от того, что тюльпан не пахнет, душистая фиалка слишком мала и хрупка, а шиповник с розой колются… И ещё от того, что любит их стыдливой застенчивой любовью несмотря на недостатки, которые на самом деле вовсе не изъян, а необходимая часть их существа, «оборотная сторона медали», – и он понимает это, а они… они жаждут от него совершенства – его недостатки не милы им. И ещё тоскует от того, что они ему интересны сами по себе, что он любит их целиком и просто так, а они его – за то, что садовник: за его отношение к ним, а какой он сам по себе – им наплевать. Он нужен, пока исправно выполняет свои функции. «Впрочем, и они нужны мне, – успокаивает себя садовник. – Для радости, например. Или для размышлений о жизни. Не так уж я и бескорыстен». Он был очень честный садовник. И это позволяло ему жить легко, без претензий, не копить обиды, радоваться пустякам и не ждать ни от кого слишком многого. Поэтому он редко разочаровывался, хоть и грустил временами. И всё хорошее воспринимал с благодарностью. В душе, не занятой взвешиванием, для хорошего всегда оставалось место. Он, пожалуй, был очень счастливый садовник. Но немного стеснялся этого, потому что вокруг много несчастливых.