Текст книги "Полководец Соня, или В поисках Земли Обетованной"

ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ

Ах, Ося, Ося, разве так бывает, чтобы летать, не приземляясь, каждый день, каждую минуту – рядом мы или порознь… чтобы вместо тела – одна сплошная любовь… и вокруг – одна сплошная любовь… вдох и выдох – любовь… и колокольчики тихо звенят… и скрипочки нежные играют… на что ни посмотришь – ласкаешь взглядом… к чему ни прикоснёшься – будто к тебе… кнопку лифта – любишь… клавиши пишущей машинки… картошку, которую чистишь… шкворчащую сковородку… веник… поручень автобуса… сварливую бабку в давке вагона метро… и бабка вдруг улыбается, будто и в неё перелилась эта любовь, теснится: «Проходи, деточка»…

С тобой ли просыпаешься, без тебя ли – любовь дышит под одеялом, обнимает уютно, вбирает в себя, качает, выносит тёплой волной из сна в солнечный день… а если и в пасмурный – солнце угадывается за облаками… даже если не здесь, то где-то – и «где-то» приближается, становится «здесь»…

Простыня расстилается зелёным лугом… потолок продолжается сияющим небом… комната вытекает в коридор, переливается за порог, разворачивается улицей, городом, полями-морями, земным шаром, звёздной бесконечностью…

Клеточки тела вздрагивают, вибрируют в унисон с чем-то, что больше тела… и вот уже танцуют весело: «Жить! Живём! А-а-ах, чудесно! Что за чудный танец – эта жизнь!»… и опять скрипочки и колокольчики…

Океан, который «там», вдруг начинает шуметь тут – за окном, через дорогу… пенится, сверкает брызгами… и дельфины – вот они, рядом… плещутся, играют, ласкаются… и глянцевые тела морских котиков волнуются от близости друг друга… И мы сами с тобой, как дельфины, как котики…

Ося, Ося, ты такой волшебный! Я так много вижу и чувствую, когда дотрагиваюсь до тебя… или только смотрю… даже когда просто думаю о тебе, если ты далеко… будто через всё к тебе прикасаюсь… а через тебя – ко всему. А ты говоришь, что я волшебная.

 
И вечность плескалась в раструбах портьер.
И Бог был Любовь.
И Любовь была мною —
беспечной, смеющейся, тёплой, живою…
 

…Тогда, восемнадцать лет назад, после первой ночи ошеломительной близости они решили ничего не менять. «Моя жена», «мой муж» – супружеский долг вместо желания, приговор. Пусть свободная любовь длит чувства! Никому не сказали. Но друзья поняли. Одни радовались. Другие предостерегали.

– Не обольщайся, он одиночка, – говорили Соне.

Однако именно это привлекало. Не желает она ни сама ходить на поводке, ни кого-то держать на привязи.

– Ты рискуешь, – говорили Осе. – Тот, кто рядом с Соней, обречён на приключения. Ты готов жить в постоянном приключении?

Готов. Готов! Мягкий застенчивый Ося, на вид спокойный, медлительный, был смел, решителен, склонен к экспериментам. Сильные чувства и подвижный ум исследователя нуждались в адреналине и впечатлениях. Для обстоятельного Оси, как и для авантюрной Сони, была при-ключ-ением сама жизнь, где слово «ключ» имело двойной смысл: тут и там били невидимые живые ключи, побуждая к поиску, а обнаружение их давало ключи к тайным дверкам бытия, расширяя сферы существования.

Оба были путешественники. Не цель, а путь доставлял обоим удовольствие, ещё более сладостное оттого, что есть с кем его разделить, не понуждая.

Каждого время от времени влекли свои тропки. Нет, не вульгарных измен это касалось – в жизни много троп только для одного. А встречи на перекрестье дорог особенно чудесны.

Вольные ветры весело танцевали между ними, соединяя крепче, чем узы брака.

Оба умели жить «здесь и сейчас», радоваться мелочам, даже необходимости всяческих преодолений, – неудачи не только давали опыт, но и возбуждали, порождая упрямый азарт рано или поздно взять недоступную вершину, а успехи пьянили ощущением покорённых пространств, собственной силы, независимости от обстоятельств.

Каждый нашёл в другом идеального напарника. Верного, но ненавязчивого Спутника, похожего в главном и уже одним этим надёжного, предсказуемого в делах серьёзных, однако неожиданного в пустяках, которыми куда чаще изобилует каждый день.

– Что с тобой случилось, мама? Ты всё время улыбаешься.

– Что? Обыкновенная история. Я родилась.

– А потом?

– Жила…

– …и…?

– …и умерла. Но потом воскресла. Другой. Лучше.

– И теперь?

– И теперь снова живу.

– А потом опять умрёшь?

– Не знаю. Может быть, сначала ещё раз воскресну – другой, и уже никогда не умру?

– А так бывает?

– Говорят…

Всё продолжалось по-прежнему – работа, Манюня, быт. Но стало бесхитростно прекрасным. Будто кто-то провёл сквозь волшебную Дверь и оставил за ней – в Магическом Театре, в Месте Изменённого Сознания… на огромном зелёном Острове, омываемом со всех сторон Океаном Хаоса, укрощённым вблизи берегов присутствием Острова.

И находясь порознь, они ощущали себя на Острове – вместе. Для этого не обязательно хвататься друг за друга руками.

И будучи рядом даже в шумной компании, тоже пребывали в параллельном мире Острова – только вдвоём, одни… Мальчик и Девочка, Мужчина и Женщина в райском саду.

– Как интересно, – думала Соня, – жизнь сама выстраивается по законам драматургии, будто кто-то сочиняет пьесы с похожими во все времена сюжетами – меняются лишь декорации и герои.

Начитавшись книг, она несла в голове кучу архетипических моделей, постоянно видя аналогии с чем-то, что давно описано, но сегодня подчинялось той же универсальной логике.

Их Остров, омываемый Океаном житейского Хаоса, был сакральной метафорой из мифа, символом начального яйца, зародыша в околоплодной жидкости, что в данном случае предполагало, видимо, развитие эмбриона отношений.

А то, что они тут очутились, – это инициация. Точнее – испытание иным пространством, всегда у всех народов сопутствующее обряду инициации, обретению или не-обретению нового зрелого «я».

Но было в этом и противоречие. Противоречие, свойственное всем островам и имеющее свой Смысл.

Cамые острые ощущения человек испытывает на берегу, стоя у воды на твёрдой земле, имея Остров за спиной как тыл, но устремляя взгляд в даль моря, которое манит и, единственное – древняя память родившихся в океане клеток? – является Истинной Жизнью. В отличие от Острова. Тот – не совсем Родина. Нечто временное. Сон. Иллюзия. Особые условия для передышки или подготовки. Место, где герой должен что-то понять.

Остров прекрасен не сам по себе, а именно берегом: он делает систему незамкнутой, а значит – нескучной, способной к развитию. По берегу проходит граница – волнующая зона между определённостью и неопределённостью, между обжитым маленьким миром и миром большим, манящим непредсказуемостью и дарами, которые можно получить только ценой риска гибели.

Берег – последняя полоска стабильности перед лицом неизвестного, которое всегда обещает переход в новое качество, а переход осуществляется только через границы.

Берег – граница. Порог.

Смысл Порога в том, что его переступают в обоих направлениях – туда и обратно. Порог – символ потенциального обновления.

Получается, и Остров – Дом, смысл которого в том, чтобы было откуда уезжать и куда возвращаться. Иначе быстро исчерпаешь возможности – съешь запасы, изучишь все уголки, оголодаешь, затоскуешь. Даже если попробуешь обновлять Остров – возделывать землю, что-то сажать, строить, всё равно рано или поздно потребуются новые семена, новые инструменты, ради приобретения которых придётся Остров покидать.

Вот парадокс! – думала Соня. – Выходит: дорога в Дом – это дорога из Дома. Путь друг к другу – это путь друг от друга. Странная геометрия!

Но ведь и в самом деле, чтобы вдохнуть, надо прежде выдохнуть. Чтобы насладиться едой, нужно проголодаться. Чтобы обрадоваться встрече – расстаться. Чтобы что-то вспомнить – на время это забыть.

Стоя на берегу, Соня вглядывалась в море.

И пришла весть из моря. Приехал из Баку в командировку Адам.

Соня боялась, что папу будут тревожить её неформальные отношения с Осей. Но мир их Острова, видно, показался папе симпатичным, даже родным. Они с Осей долго пили чай, ведя со вкусом степенные беседы, и с чувством жали на прощанье руки, когда Ося собрался идти в детсад за Манюней, чтоб Соня с папой побыли вдвоём.

– Настоящий! – одобрил Адам, когда за Осей закрылась дверь.

И вдруг, обычно сдержанный, рассказал, смущаясь, что у него тоже есть похожий Остров, где он с одной женщиной, которой, как и ему, за шестьдесят, давно любят друг друга, хоть встречаются пару раз в год, когда Адам приезжает в Москву по делам, и хоть он с самого начала предупредил, что никогда не бросит Эву – из благодарности. Но Та Женщина ещё сильней полюбила Адама за честность, хотя жалела, что он мучится раздвоением. Оба пытались бороться с чувствами. Однако любовь была, как ветер, который дует, где хочет, невзирая на здравый смысл с долгом. И они оставили для этого ветра свой Остров, где он никому не мешал. А вне Острова жизнь шла своим чередом, никого не оскорбляя.

– Я хотел бы познакомить вас, – завершил Адам, решившись.

– Конечно! – Соня подошла к сидящему напряжённо папе, обняла, как ребёнка, которого надо скорей успокоить.

По мере его рассказа в ней попеременно вспыхивали противоречивые чувства.

Сначала обдала жаром обида за маму, чья верность была попрана мужчиной, ради которого пришлось быть практичной и стойкой, потерять мягкую женственность и стать нелюбимой, когда долгая дорога из дома привела наконец мужа домой.

Значит, неверна догадка, что «путь друг к другу – это путь друг от друга», а «чтобы вдохнуть, надо сперва выдохнуть»? Ах, нет, просто бедная уставшая мама слишком заторопила папу вдохнуть плотный воздух жизни, от которого тот отвык, не дала выдохнуть смрад семнадцати лагерных лет – и он продолжал задыхаться в семье так же, как в тюрьме, пока другая женщина нетребовательной нежностью и бессудным приятием всех его невозможностей не позволила совершиться неспешному выдоху.

И на Соню нахлынула жалость к папе. А потом – к неизвестной женщине, которая тоже наверняка не была полностью счастлива, как хотела, но не предъявляла это как жертву и подвиг. Просто любила, не ставя условий. И поэтому стала Домом его души, ибо дом лишь тогда Дом, когда наполнен любовью, а любовь только тогда Любовь, когда без-условна – просто так, ни за что. Даром.

Соню тронула благодарность к Той Женщине. И ветер папиного Острова обнял Соню, шепнув, что всё бывает в жизни и не всегда по справедливому счёту, но всегда милосердно, если тому милосердию позволяют случаться люди.

Соня сказала себе: раз не выпало счастья троим, а только двоим, да не полностью, то надо принять случившееся и устроить так, чтобы хотя бы в конце жизни эти двое смогли быть счастливы не урезано, а мама чтоб никогда не узнала об этом и пребывала в иллюзии, что жертвы её «оплачены»: она была и осталась последней женщиной в жизни мужа.

И Соня дала себе слово так сделать, почувствовав за всех троих ответственность, будто это она – их мама, которая должна…

Сценарий возник тут же.

– Теперь слушай меня, – сказала она папе. – Я начала копить на кооперативную квартиру. При моих заработках накоплю нескоро. Но денег на первый взнос хватит, даже останется, если продать бакинскую квартиру, – всё равно рано или поздно я забрала бы вас. А мы устроим воссоединение семей раньше. Мама поселится со мной и Манюней. Ты – со своей любимой. Маме скажем, что ты якобы живёшь под Москвой в общежитии при закрытом «военно-космическом» НИИ, для которого ты делал какие-то экономические выкладки. Мама об этом знает. Знает и то, что ты, сумасшедший работоголик, не сможешь бездельничать, уйдя на пенсию. Ничего не заподозрит. Это логично – жить в общежитии рядом с работой, чтоб не мотаться ежедневно из Москвы в область. Да и я создам «словесный фон», поддерживая «легенду». А ты со своей милой хоть на старости лет поживёшь семьёй – у неё. Нас навещать будешь по выходным. Поскольку «твой» НИИ – засекреченный «почтовый ящик», то приезжать и звонить мы туда не сможем, только ты нам. Исключена возможность тебя застукать…

В глазах папы загорелось мальчишество. Он был готов принять эту ошеломительную игру – и уточнял правила:

– Но мама спросит про зарплату, которую я должен буду получать, раз уж «работаю»…

– «Зарплату» я обеспечу. Небольшую. Но её с твоей пенсией хватит, чтоб и на шее у любимой не сидеть, и маме какие-то копейки приносить. Мама привыкла к тому, что ты ненормальный – работаешь не за деньги, а за идею и удовольствие.

– Какая ты у меня большая! – сказал прочувствованно папа.

Он уже жил в прекрасном будущем, где можно быть счастливым, никого не задев при этом. Только бы действительно никого не задеть:

– Давай тогда уж и Ирочке предъявим ту же «легенду». Хоть и она моя дочка, и старше тебя, но… Она слишком прямодушна. Даже если всё поймёт, знание сделает её соучастницей, предательницей по отношению к маме. А если осудит – станет считать, что предала меня. Ей будет тяжело: раздвоенность, необходимость таиться от мамы, обида за неё и себя… Ты сильнее. Умеешь подняться над…

– Хм-м, – хихикнула Соня, сбивая пафос. – Значит, ты решил сделать «наперсницей разврата» младшую дочь, как врушку и более толстокожую?

– Нет, как более мудрую. Ты чаще ошибалась, научилась прощать себя и других, – папу нелегко сбить с серьёзного тона.

В очередной раз решалась его судьба. Судью он выбрал сам. Без присяжных решил обойтись.

Вначале Соня разочаровалась, увидев Ту Женщину. Простушка с деревенским говором, хотя москвичка. Возраст – на лице, в фигуре. Папа – в фартуке, перепачкан мукой. В руке – недолепленный пельмень. Дома никогда не занимался кухней! А тут светится весь.

Крашеный деревянный пол вылизан, блестит празднично. На столе – торжественная скатерть, салатики. «Это Адам делал»… В книжном шкафу – пяток книг, тарелки с фужерами, банки с вареньями-соленьями. «Таша делала»…

Что связывает папу с этой Ташей, кроме пельменей и салатиков?

Двигаясь, что-то делая и разговаривая, он то коснётся мимоходом ташиной руки, то седой завиток поправит машинально, то приобнимет, будто хочет убедиться в её достоверности. И она до него всё время дотрагивается, надо – не надо. Движения у обоих – мягкие, ласковые. Будто нить между ними вьётся, вьётся, связывая пустяковыми заботами быта, радостного, потому что совместный.

Эти мимолётные движения показались знакомыми. Да ведь у них с Осей так же: непроизвольные касания – естественное сопутствие любви. Потому это не оскорбило. Даже вдохновило: значит, и в старости так, если Любовь! И когда, оставшись наедине с Соней, Таша гордо шепнула: «Ты не думай, что папа старый, – он вполне Мужчина: ещё может», это не выглядело непристойным. Таша гордилась не тем, что продолжает вызывать желание, а им – юным и крепким, несмотря на возраст. Сказала, не чтобы похвастать, – чтобы дочь лучше поняла отца.

Может, кого-то Таша и шокировала бы такой простотой. Однако Соня узнала в её простоте ту, про какую когда-то думала, что она сродни слову «простить»… и что проще жить – прощая.

Но вдруг поняла: Таше и прощать-то в голову не приходит – она не виноватила никогда Адама! Не роптала на то, чего нет, не соразмеряла отданное с полученным, а была благодарна всему, что есть, – и чувствовала себя счастливой, ещё больше притягивая этим источаемым счастьем.

Как, наверное, легко жить, когда не надо ни от кого ничего ждать, требовать, упрекать, потом прощать и гордиться, что простил, и ощущать своё великодушие, которое, став осознанным, делает душу не великой, а более тесной, наполняя человека собой и урезая место для остального.

В необременённой собою Таше была тишина, позволяющая слышать других, наполняться ими. Ласковая тишина, в которой хорошо, как младенцу в люльке, качаемой нежной рукой матери.

– Ты уж прости папу, не суди строго! – сказала Таша в унисон сониным мыслям.

Вместо ответа Соня обняла её, ветры их Островов скрестились, запели скрипочки с колокольчиками – и почувствовала Соня, что ей тоже не за что прощать папу. И нет заслуги в том, что она так легко приняла «вскрывшиеся обстоятельства». И нет в том великодушия. И нет предательства. Что естественно – не безобразно.

И как в детстве, когда Соня решила спасти всех от Кощея, то тут же камень с подсказкой-стрелочкой нашёлся, так и сейчас: события сами стали складываться, облегчая намерение устроить счастье двум престарелым влюблённым. Будто кто-то давал знаки, что это правильно.

Назавтра коллега показал случайно сорванное «для кого-нибудь» объявление о приглашении в ЖСК[73]73
  ЖСК – жилищно-строительный кооператив.


[Закрыть] пайщика, желающего приобрести двухкомнатную «распашонку»[74]74
  «Распашонка» – квартира с двумя комнатами, которые, как рукава распашонки, находятся по разные стороны от «тела распашонки» – коридора-холла.


[Закрыть] в доме, сдающемся через полгода.

Такие объявления были редкостью: приёма в ЖСК добивались долго и трудно. А тут – будто специально для Сони! Одна-единственная квартира! Недорогая и шикарная – с большими комнатами, просторной кухней, огромным холлом. Только надо за три дня собрать документы и подать в комиссию райисполкома. Не то карета превратится в тыкву! Через месяц, рассмотрев кандидатуры, выберут… конечно, Соню!

Документы сдала в срок – будто всё тот же милостивый Кто-то держал для неё «зелёную улицу». Позвонила маме, уговорила на перемену жизни. Теперь – в Баку, срочно продавать квартиру. Вдруг – командировка именно в Баку! Не пришлось брать отпуск за свой счёт, тратиться на дорогу. И покупатели нашлись тут же – в родном дворе! И требуемые деньги дали, и согласились ждать до выезда мамы с папой.

Быстро выполнила задание, ставшее поводом для командировки. Нагулялась у моря с Лией. Потрепалась с Мехти. Размахивая редакционным удостоверением, обеспечила родных, соседей и приятелей дефицитными колбасами, мясом и маслом прямо с комбинатов. Устроила пару дворовых детишек в детсад, сделав интервью с директрисой для местной газеты. И счастливая, осчастливив всех, отбыла на свою Итаку, обернувшись под одеждой специально сшитой широкой накладкой с купюрами, как купец – поясом с монетами.

О том, что райисполком может отказать, не думала. Раз так всё складывается, то эта единственная квартира – её.

Попутный ветер дул в паруса. Надо только умело управлять ими, не лениться, «быть правильной» – не подвести Небо, которое помогает! Что значит «быть правильной», Соня когда-то сформулировала: «Это просто честно жить, много трудиться и крепко любить».

Лишь смущала двойственность роли: она, победительная, как Одиссей, была и одиссеевым подлым «троянским конём» – для мамы. Но «Троя» в лице мамы, хитростью взятая «Одиссеем», станет счастливее под новым протекторатом! Ведь жить рядом с любящей дочкой и растущей внучкой, когда вокруг всё время что-то происходит, – веселей, чем тосковать от одиночества вдвоём с заботливым, но замкнутым мужем.

И вот корабль, гружённый золотом и дарами, примчал Одиссея на родную Итаку. Но на Итаке стряслось дурное.

Ося почему-то избегал встречи, бубня по телефону невнятное. «Женихи уводят Пенелопу!» – потянулась ниточка аналогий. Но оказалось: происшедшее – из другой сказки. Это всего-навсего злые силы околдовали Осю, превратив в чудище: у Оси случилось обострение псориаза[75]75
  Трудноизлечимая болезнь обмена веществ.


[Закрыть], он покрылся коростой и, стесняясь неожиданного уродства, сделал себя затворником.

С этим сладить проще: любовь сильнее злых чар. Превратить чудище обратно в принца – раз плюнуть! Вернее – поцеловать.

Выманила Осю к себе, ужаснулась, пожалела – и не по роли, предписанной сказкой, а по порыву обцеловала чешую на руках-ногах, плача:

– Дурак! Дурак! Как ты мог подумать, что это имеет для меня значение?! Разве я тебя за красоту люблю? Если б за красоту, я бы кого-нибудь другого полюбила…

То ли Ося развеселился от таких «утешений», успокоился – и потому болезнь быстро пошла на убыль, то ли в самом деле любовь оказалась сильнее, но злые чары наутро пали. Чешуя побледнела, стала осыпаться – и через пару дней Ося стал прежним.

Они завтракали перед работой, когда позвонили из райисполкома:

– Вашу кандидатуру утвердили. Несите к семи вечера квитанцию об уплате первого взноса. Сберкасса рядом с исполкомом…

Положив трубку, Соня разрыдалась:

– Неужели?! Неужели у меня через полгода будет своё жилище?

Впервые плакала от счастья.

– Ты же так была уверена в этом! – удивился Ося.

– Не-е-ет, не та-а-ак… Просто нельзя было сомневаться… У-у! – Соня жалела себя, и гордилась, и радовалась, что всё вышло, плача «от имени» прошлых переживаний, которым долго не давала воли. – Не будь я собранной – не материализовала бы желанием нужную реальность. И не крути у виска пальцем! Я была, как стрела, летящая в цель, и как воздух, который её несёт. Стрела образовывала воздушный поток, задавала ему направление – и всё вокруг вовлекалось в этот поток, летело туда же. Засомневайся стрела, потеряй энергию – плотность воздуха изменилась бы… он перестал бы нести вместе со стрелой события… они вывалились бы, рассыпались, не сложились бы сами. А тут – сложились. Мы долетели! Зайдёшь вечером сопроводить меня с деньгами? Руки дрожат. Ноги ватные. Не пойду на работу. Скажусь больной. Силы вдруг кончились.

От метро до сберкассы и исполкома квартал. По дороге зашли в телефонную будку – Ося должен был кому-то звонить.

– Давай деньги, – войдя в сберкассу, Соня протянула руку к Осе, который нёс сумку, и обомлела: сумки не было – Ося забыл её на крюке в телефонной будке.

Как они мчались! Как мчались, скользя по наледям, холодея в уверенности, что всё пропало, – людное место у метро, час пик, в будку наверняка зашло с десяток желающих позвонить!

Но сумка была на месте. Возле прохаживался милиционер. Увидев запыхавшихся, сразу понял:

– Ваша?

И сказал строго:

– Повезло вам, растяпы, что я случайно шёл мимо. Решил: перекурю, покараулю – может, быстро хватятся? Ещё минут пять – бросил бы пост. Что в сумке?

Когда узнал, то, вероятно, пожалел о порыве. А может, Небеса послали правильного милиционера? Соня обняла его, расцеловала, отстегнула в благодарность сотню и окончательно уверилась в благоволении Высших Сил, подумав, что и Их надо отблагодарить, а чем – она потом придумает.

Думать было некогда. Судьба снова посылала Одиссея на подвиги.

В зарубежных детективах фигурируют частные сыщики – более хитроумные, чем штатные следователи, зажатые рамками инструкций. Чем-то вроде «частного журналиста» стала и Соня, которая, специализируясь «на жалобах», обычно поступала на свой страх и риск, нарушая правила советской журналистики – ради восстановления справедливости, как её понимала она, а не Центральный Комитет Коммунистической партии, бдительно курирующий деятельность печатных изданий.

Писать статьи и получать гонорары казалось не главным, хотя работой считалось именно это. Даже обличение антигероев виделось второстепенным, отчасти – бессмысленным в условиях круговой партийно-ведомственной поруки. Важнее было помогать пострадавшим.

И разобравшись в мотивах участников, Соня хитроумно «тянула за ниточки», вынуждая антигероев исправлять содеянное. После этого их щадила: выводила героями, если умели заслужить, или вовсе не писАла, поступаясь карманом ради пользы дела – чтоб антигерои порадовались такому повороту, старались, не допускали рецидивов. Тем более что потом ещё долго Соня держала их «на контроле» – звонила «по-дружески», осведомлялась, как дела… в общем, не позволяла распускаться.

Случалось, без ведома редакции использовала статус корреспондента, чтоб навести порядок там, где углядела его отсутствие. Часто было достаточным просто показать удостоверение: «Сигнал пришёл… послали осветить, да уж больно лениво… уладьте всё сами – исчезнет повод для статьи… вам и мне спокойнее». И улаживали, не подозревая, что Соню никто не уполномачивал «освещать».

– Есть дело. Прямо для тебя! Может, возьмёшься? – предложил за чашкой кофе старший коллега.

И показав кое-какие документы, пообещав дать координаты очевидцев, кассету с их показаниями, рассказал историю.

В одном из горных дагестанских сёл гуляли свадьбу. В драке был убит брат жениха. Но арестовали не убийцу, а тех, кто драчунов разнимал: сельских учителей – отца и сына. Они люди бедные – откупиться нечем. И без связей – заступиться некому. А убийца – сынок местного партбосса. Купил нужных «свидетелей» и «правильное» – в свою пользу – решение суда, не допустив до участия в процессе настоящих свидетелей, добившись изъятия из «Дела» орудия убийства и данных экспертизы, обнаружившей на ноже его отпечатки. Учителей посадили.

– Я добился пересмотра в Верховном Суде Дагестанской АССР[76]76
  АССР – Автономная Советская Социалистическая Республика.


[Закрыть], – продолжил коллега. – Пересмотр через неделю. Но знаешь ведь, как бывает: верховный судья автоматически подмахнёт прежний приговор. И хоть ляпы в документах вопиют о нарушениях, их «не заметят». Старик-учитель в тюрьме помрёт, у молодого лучшие годы пройдут. Слышала бы, с какой любовью о них в селе говорят!

Стучат колёса поезда.

Раздуваются паруса. Летит от Итаки корабль Одиссея.

– Ты куда, Одиссей, от жены и от детей?!

– Как куда? Манюня должна жить в мире, где справедливость случается. Это только кажется, что я еду от Манюни. На самом деле – к ней! Иначе неправильная жизнь встанет между нами.

– Слишком мудришь, Одиссей! Маленький Телемах растёт без родителя. Замена ли – рассказы о родительских подвигах? Что они Телемаху?

– Ах, не путай меня!

– Сама всё путаешь, Соня-Одиссей! Не ты ли осуждала тех, кто о вселенской справедливости заботится больше, чем о близких?

– Я не о вселенской, я о конкретной: бедных учителей жалко.

– Их! Не дочь родную?!

– Ах, не знаю. Чувствую: это – и для дочери тоже.

– Как так?

– А то луг завянет!

– Какой луг?

– С лютиками. Тот, который был в Бориславе.

– Но он давно засох!

– Нет!

– Да при чём тут какой-то луг?

– При том…

Разработала примерный план. Встретится в Махачкале с председателем Верховного Суда Дагестана, проведёт по «Делу», проакцентирует внимание на ляпах: «Какое злостное нарушение процессуального законодательства! И тут, и тут!» – даст послушать кассеты с рассказами свидетелей, не допущенных к даче показаний. Подтекстом беседы будет лёгкий шантаж. Мол, об этой истории знают в Москве, наверху (достаточно небрежно пофигурять именами-фамилиями). И если «Дело» потом поступит на пересмотр ещё и в Верховный Суд РСФСР, а затем – СССР… грозят неприятности… могут обвинить в некомпетентности… в несоответствии занимаемой должности… заподозрить в получении взятки. «Нет, я уверена, что нет! Но ведь так можно подумать! Злые языки… Особенно после статьи… Да, буду писать… только как – жизнь покажет!»

Конечно, статьи не будет – родная редакция не заказывала, чужая поостерёжется, командировка выписана по другому поводу, но «враги» не должны догадаться, что Соня блефует! Она замыслила убедить оппонента: лучше решить всё по закону и совести.

Правда, посадить настоящего убийцу будет трудно. Взятки уже распиханы по многим карманам. Да и местные партийные органы станут препятствовать выносу сора из своей грязной партийной избы.

Ну, так Соня намекнёт, что она и те, наверху, с кем она якобы «вась-вась», не жаждут крови. Главное – освободить невинных.

С самого начала пошло не по плану.

– Нэ паложэно абсуждать «Дэло» с пастаронними до пэресмотра. Патом пагаварим! – обрезал верховный судья.

Знал: Соне завтра уезжать – сам заверял даты прибытия-убытия в командировочном удостоверении. А на нет – и статьи нет. О чём корреспондентка будет писать?

– Хорошо, – согласилась смиренно, и, рассыпав бумаги перед собой, стала проглядывать, провоцируя любопытство собеседника. – Но я не юрист, не знаю юридических тонкостей. А поскольку материала для статьи и так достаточно, хочу у вас – у профессионала! – узнать пару вещей общего характера. Теоретических…

– Напримэр? – жертва заглотнула крючок.

– Например, все ли вещественные доказательства, особенно с отпечатками пальцев, должны быть приобщены к «Делу»?

– Канэшна, – был автоматически дан хрестоматийный ответ на хрестоматийный вопрос, чего и ждала Соня.

– Хм-м, интересно, куда делся нож? Был – и делся…

Задумчиво повертела в руке добытую коллегой копию изъятого заключения экспертизы, сделав так, чтоб собеседник её разглядел.

– Кто-нибудь вправе изъять из «Дела» вывод экспертов об отпечатках на орудии убийства?

– Нэт, – заерзал тот.

– Значит, – вздохнула, – допущены серьёзные нарушения…

И стала рассказывать, как было.

– Но я прэдупредил: нэ магу гаварить.

– И не надо! Это я говорю о «Деле», чтобы понять отношение Закона к некоторым моментам. Не ваше отношение – Закона! Кстати, предписывает ли Закон опросить всех очевидцев?

– Да.

– А было не так, – и опять прошлась по «Делу», продемонстрировав наличие кассет и готовность дать их прослушать. – И ещё: должны ли сомнения в вине подозреваемых трактоваться судом в пользу последних?

– Д-да.

– И опять тут было не так, – сокрушается Соня.

В общем, дала понять: если судья признает правильным решение первой инстанции, то его пустят на мыло.

Теперь – поманить пряником, показать выход из угла, куда только что несчастного затолкала. И стала говорить, что задача прессы – помогать обиженным, а определять меру чьей-то вины – забота юриста-специалиста, каковым показал себя визави:

– О вас в Москве прекрасно отзывались! Не мне контролировать вашу работу. Без меня разберётесь, наказать кого-то за ошибку или просто указать. Редакцию волнует только возвращение к нормальной жизни безвинно осуждённых.

Пусть волки будут сыты! Главное – чтоб овцы остались целы.

Вечером в дверь гостиничного номера постучали. На пороге стоял молодой кавказец с букетом:

– Я Раджаб. Ваш спасённый. Сказали: «Иди! Журналистка из Москвы тебя освободила». Обзвонил гостиницы, узнал, где вы остановились. Я в Махачкале сидел – потому так быстро. А отца в лагерь отправили. Отпустят, когда получат бумагу об отмене приговора. Она уже подписана. Вы теперь мне сестра, моему отцу – дочь!

Закрыв за «братом» дверь, Соня расхохоталась: отпустили, как и посадили, – с процессуальными нарушениями. Но какая разница, если дело сделано?!

Бориславский луг с лютиками продолжал цвести.

«Брат» принёс к самолёту огромную сумку с мандаринами:

– Из нашего сада! Наш сад – ваш сад.

Попросил номер рабочего телефона – мол, сообщит, когда выпустят отца, станет поздравлять с праздниками, слать фрукты.

Подъехал с конфетами и председатель Верховного Суда – удостовериться, что корреспондентка довольна:

– Зачэм тэперь статья-матья? Мы сами всё сдэлали, как паложена. Апэративна!

И был ведь уверен, что «как положено».

Хитроумный Одиссей успешно плыл между Сциллой и Харибдой, не сворачивая с курса. Хотя многие герои полегли тут.

«Кларнет пробит, труба помята»…

Выдворен из страны Солженицын, продолжалась травля Сахарова, но благодаря обоим уже действует – несмотря на преследования – Русский Общественный Фонд помощи политзаключённым и их семьям. Арестован «за политику» Сергей Ковалёв, «за не нашу поэзию» – составители собрания сочинений Бродского.