Текст книги "Полководец Соня, или В поисках Земли Обетованной"

– Мавпочка моя, – бормочет сонно Ося, который в частых командировках на шахты Донбасса выучил украинский и употреблял иногда словечки, напоминающие Соне детство. – Мавпочка…[138]138
  Мавпочка – мартышка (укр.).


[Закрыть]

Соня в самом деле чувствовала себя обезьянней деткой в руках взрослого заботливого обезьяна. Не хотелось ни о чём думать и говорить, а только вот так покоиться в бессловесном безмыслии. Вместо мыслей и слов – ощущение доброты и надёжности мира, сосредоточенного в лапах её обезьяна.

– Да, – шепчет Соня. – Да…

В этом «да» – и покорность, и доверие, и любовь, и благодарность с нежностью, и согласие быть его «мавпочкой».

Несмотря на то, что Ося младше неё, Соня часто кажется себе девочкой рядом с ним – молодой своевольной женой при стареющем муже, а то и чуть ли не любимицей-дочкой при большом умном папе.

Ося балует её, потакает прихотям и даже подчас провоцирует их, получая удовольствие от её радости.

«Возможно, это потому, – думает Соня, – что у него никогда не было своих детей, а человеку нужно кого-то баловать, чувствовать себя рядом с кем-то сильным, великодушным. Но скорее всего он просто вообще хороший».

Он ни разу не дал повода усомниться в этом. Как же ей повезло!

Они просыпались, когда солнце вовсю заливало комнату-каюту, подбираясь к широкой кровати с голубыми, как море, простынями. А само море призывно шумело под распахнутым балконом.

Неспешно завтракали в беседке на берегу, кормили шнырявших под столами котов, лениво разговаривали и курили, слушая рокот прибоя и любуясь нависшими над морем деревьями, обвитыми невообразимыми красными, жёлтыми, сиреневыми, оранжевыми и даже совершенно неправдоподобными синими цветами.

Коты – это отдельная песня! Они охотились на туристов. Расслабленные туристы – лёгкая добыча: завидев котов, тут же понимали, что следует делать. А следовало делиться с котами мясной частью завтрака. Тому, кто это не сразу понимал, коты бесцеремонно напоминали об его обязанностях: похлопывали лапой по ноге или забирались на подлокотник кресла и совершенно по-человечьи толкали в плечо – эй, мол, что это ты такой забывчивый?!

Даже когда коты тяжелели от избыточной кормёжки, они продолжали воспитывать туристов, не щадя живота своего, – видно, по мнению котов, всегда надо держать людей «в рабочей форме».

Соня и Ося с удовольствием наблюдали за осмысленными действиями котов и задерживались иногда после завтрака, досматривая утреннюю «пьеску». Потом возвращались в номер, обстоятельно собирали сумку, напоминая друг другу не забыть виноград, унесённый вчера с ужина, и особенный кипрский бренди, многочисленные сорта которого они закупили в первый же вечер и каждый день дегустировали новый сорт, забираясь подальше от людей, чтоб пёстрые туристы и видеоряды современных построек не нарушали спокойного величия скалистых берегов.

Море было пустынным, время переставало существовать, – и они погружались в вечность, становясь её частью.

Можно сбросить одежды, остаться в «ничём» и ощущать себя то богами, рождёнными из пены прибоя, то морскими черепахами, выползшими на берег, то спустившимися к морю жителями белеющего на склонах цветущей горы древнего города, развалины которого оживали в воображении, наполнялись шумом виноградных и масляных давилен, тонким свистом гончарных кругов, музыкой цитр, криками торговцев рыбой. Вряд ли у жителей этого белого города были купальники, и, конечно, они тоже сбрасывали туники перед тем, как войти в море.

– Мы как древние греки, – восторженно говорила Соня.

– Очень древние, – грустно соглашался Ося.

Среди дня Ося заказывал в соседней таверне «лямб чоп» – жареного барашка на огромном блюде под грудой картошки с овощами – и приносил под пальму. В одиночку съесть это невозможно. Брали одну порцию на двоих. Долго и со вкусом ели, опять запивая всё это бренди. Лёгкость внутри и воспарение духа!

– Интересно, отчего так? После первых трёх рюмок под вкусную еду с хорошим сотрапезником так и тянет сказать: «Я тебя люблю!»

– Потому что рот на минуту освобождается! – глубокомысленно отвечает Ося.

И опять оба смеются.

Снова плавали. И потом дремали то под пальмой, то под оливой, то под гигантским фикусом.

Соня не знала, что бывают такие огромные фикусы: высоченный, ствол обхватом в полметра, толстые раскидистые ветви. Не чета её московскому фикусу на подоконнике. Под её фикусом мог спрятаться только кот. А под этим – стая львов!

Но сейчас под ним лежат Соня с Осей.

– Мне ужасно нравится жить! Даже больше, чем в молодости, – говорит прочувствованно Соня. – Совсем не наскучило!

– Привыкла, – снижает её пафос Ося.

– Как раз-таки нет. Каждая минутка – как плод другого вкуса.

– А пузо не треснет?

– Нет, – мотает головой Соня. – И ты мне почему-то не наскучил, хоть ты и вредный.

– Я поле-е-езный, – традиционно отвечает Ося.

Соня глядит сквозь мясистые листья фикуса на солнечную синеву неба с морем. Она по-прежнему так много всего хочет! Если б явился волшебник и предложил исполнить хотя бы семь… нет, десять желаний!

Она стала обдумывать, какие желания загадала бы. Набралось штук сорок. И все – главные.

Соня хотела, чтоб она и её любимые жили долго и счастливо, а если случится болеть, то пусть недуги не мешают наслаждаться полнотой жизни. Хотела много путешествовать. И ещё много-много раз – до глубокой старости и даже в глубокой старости! – сидеть с друзьями за шашлыком с коньяком, глядя на красивую природу, и беседовать о вечном, и не быть друзьям скучной, и они чтоб не были скучны ей. И хотела успеть побыть с Осей старичками, которые идут и разговаривают, взявшись за руки, в пене прибоя по песчаному берегу под закатным солнцем с чувством хорошо прожитой жизни и с любопытством к завтрашнему дню. И хотела, чтобы была у неё внучка – умная, весёлая, работящая. И чтобы солнце никогда не погасло, и Земля бы не взорвалась, не покрылась водой или льдом, и чтобы всегда были реки, моря, леса, поля, цветы, птицы, звери. И человечество жило бы вечно. И чтобы люди однажды вдруг все разом восхитились бы красотой мира и тварей, населяющих его, сердца их раскрылись бы любви – и они, удивившись, как могли жить иначе, перестали бы воевать, стали добрей другу к другу, а стремление созидать и сберегать живое стало бы необоримей желания убивать. И чтобы… в общем, много чего она бы хотела…

– Но чего я хочу больше всего? – спросила себя Соня.

И постепенно стала сужать желания – до пяти, до трёх, до двух, до одного.

И осталось одно-единственное желание – главнее всех: чтоб успели они с Осей побыть старичками и шли бы в закатный час по кромке прибоя, взявшись за руки, и были бы счастливы прожитой жизнью, и радовались дню текущему, и говорили бы о дне завтрашнем, и глаза их были бы по-прежнему любопытны, ум ясен, и чтобы жизнь продолжала радостно удивлять, и благодарность с восхищением не оставили их сердец. Вот что оказалось самым главным желанием.

Она налила душистого бренди себе и Осе:

– Давай выпьем за радость жизни! Чтобы была она у нас ещё лет тридцать…

– … а там подумаем, за что бы ещё выпить, – продолжил Ося.

– Всегда столько всего, чему можно радоваться! Почему люди, даже благополучные, так часто жалуются, на что-то сетуют? – недоумевала Соня. – Конечно, всегда чего-то не хватает и чего-то хочется. Но ведь и чему радоваться – так много!

– Да, – отвечал Ося.

И влюблённо смотрел на Соню.

К пяти вечера начинался отлив. На берег выходил большой рыжий кот с тугими яйцами, ложился на мокрые камни и совершенно не по-котовьи свешивал лапы с хвостом в воду, меланхолично наблюдая за мелкими рыбёшками, снующими в обмелевших лужицах меж камней. Кот не суетился. Долго ждал. Потом поднимал лапу, выпускал когти и сидел так ещё минут пять неподвижно, как человек с вилкой в руке, задумавшись, какой кусок выловить с блюда. И наконец точным движением шлёпал лапой-«вилкой», насаживая на растопыренные когти зазевавшуюся рыбу. Есть не торопился. Лапу с наколотой рыбой не опускал. Поднимал голову, разглядывая добычу и, налюбовавшись, стряхивал в рот. Так он проделывал несколько раз. А насытившись и удовлетворив охотничий азарт, с нирваническим видом ещё долго лежал на мокрых камнях наполовину в воде, глядя в морскую даль.

Что он там видел? О чём мечтал? Может быть, о большой рыбе?

…Когда приопустишь ресницы, то кажется: на море сыпется серебряный дождь. Ося прижимается колючей щекой к её мокрой спине. Почему-то от солёной воды и солнца щетина на его лице растет быстрее.

Вокруг бродили коты. Плодились кошки. Рыбьи мальки вылуплялись из икринок и тучами плавали у берега. Пальмы росли из бочкообразных стволов-шишек, похожих на ананасы. С пальм падали созревшие финики. Люди, которые в разных концах мира трудились целый год или больше, тут наслаждались отдыхом от трудов праведных и улыбались друг другу. Другие люди, которые жили и работали здесь, гордились тем, как замечательно всё устроили на своём острове, чтобы к ним ездили и оставляли у них свои деньги, – они гордились собой, своими магазинами, отелями, тавернами и тоже улыбались.

И всё это было счастье и правильный порядок жизни…

Соня лежала на нагретых камнях, смотрела сквозь полуприкрытые глаза на синее небо, напоённое светом, и вспоминала, как когда-то в Баку валялась с Мехти на горячих бетонных плитах, спускавшихся к морю, и оно так же шумело, и нега была разлита в воздухе.

А потом вообразила, что они с Осей – на необитаемом острове. И так живут уже тридцать лет. И не наскучили им ни остров, ни море, ни театр закатов и рассветов, ни оказавшийся довольно увлекательным труд по добыванию пищи, ни сами они друг другу…

Соня стала представлять и «проживать» подробности столь длительного пребывания вдвоём на острове, подойдя наконец к моменту, когда состарилась здесь и задумала написать об этом роман, чтобы потом отправить его в бутылке людям. Но одной бутылки для романа явно не хватит, хотя и одной тут не было. Где же взять так много бутылок, тем более с герметичными пробками? Не говоря уж о бумаге и ручках. Впрочем, человечество прекрасно существовало все эти тридцать лет без них и не нуждалось в их опыте и впечатлениях. Да и они с Осей вполне обходились без людей. Но атавизм коммуникативности давал о себе знать – что-то всё же хотелось сказать человечеству.

Это «что-то» должно быть очень коротким. Таким, чтобы процарапать на листе фикуса и отправить людям вплавь. Если она найдёт ёмкие и краткие слова, то «роман» и растиражировать можно на листах фикуса, отправляя и отправляя их по волнам, – авось какой-то и доплывёт.

И вдруг в полудрёме слова явились сами собой.

«Нам хорошо!» – мысленно процарапала Соня на мякоти листа, заключив удовлетворённо, что это самый лучший и самый короткий роман на свете.

Однажды Соня проснулась среди ночи. Вышла на балкон. Устроилась в плетёном кресле.

Над балконом висели крупные звёзды. Под балконом мерно плескалось море. По нему бежала лунная дорожка. И даже в темноте было видно, как Земля вдали закругляется, – звёзды сбегали вниз по сфере к линии горизонта, будто обведённой циркулем. Сюда бы всех, кого она любит! Они бы тихо беседовали, а из глубин мироздания струилась бы любовь, текла между ними, проникала бы в каждую клеточку, делая тела лёгкими.

Каждый из её друзей – московских и разбросанных по всему миру – жил достойной, но слишком наполненной тяготами и болезнями жизнью, в которой оставалось мало места для беспричинного детского восторга, какой часто переполнял Соню. Они не роптали, смирились и научились компенсировать трудности маленькими житейскими радостями, довольствуясь ими, что тоже, по мнению Сони, заслуживало уважения. Но грустные нотки, иногда звучавшие в их словах или письмах, заставляли Соню печалиться и истово молиться о том, чтобы меньше было в их жизни трудов и болезней, а любви и признания – больше.

У самой Сони к пятидесяти пяти годам тоже накопилось немало болезней, в какой-то мере ограничивающих свободу. Но, как ни странно, они не мешали жить и получать от жизни удовольствие. Иногда болела нога – Соня начинала прихрамывать. Однако это была всего-навсего нога – как бы отдельная субстанция, которая сама выбирала ровное место, чтоб аккуратно ступить. Соня об этом не думала – она по-прежнему летала. Так ей казалось. Просто летала медленней, чем прежде. Но в этом тоже была своя прелесть – в медленном полёте замечаешь больше интересного. И вставные зубы имели свои преимущества – можно уже никогда не опасаться зубной боли. И желудок, который перестал безотказно переваривать свинину с бараниной килограммами, дал узнать более изысканные ощущения смакования еды небольшими порциями и отсутствия тяжести в теле после обеда, что опять же способствовало полёту.

Соне очень хотелось, чтоб её близкие старели так же легко. Но для этого, наверное, надо, чтоб их любили, как Соню. И она тепло и сосредоточенно подолгу думала о них, посылая мысленные сигналы, надеясь, что, может быть, это как-то компенсирует недостаток любви в их жизни и уж по крайней мере не сделает хуже.

Вот Ося при всех его болезнях почти здоров по ощущениям. И – дай Бог! – проживёт долго. Ей кажется: это оттого, что она его так безоговорочно любит и ни разу за всю жизнь не произнесла «ты должен».

Ведь её каштан за окном московской квартиры, который она любит и тоже посылает ему импульсы, стоит зелёным дольше соседних деревьев и начинает желтеть тогда, когда уже все другие тоскуют голыми ветками. Наверное, и это потому, что она его любит.

Соня сидела под звёздным куполом в чаше зелёного острова, как Дюймовочка в чаше величественного космического цветка, и телепортировала любовь всем, кому желала добра.

Даже Леону, который давно исчез из их с Манюней жизни, уехал с новой семьёй в Америку и навсегда затерялся там. Жаль, что нельзя на минутку свидеться, чтоб повиниться за многое, сказать «прости!» и, возможно, услышать в ответ то же.

За три дня до отъезда Соня с Осей поехали местным рейсовым автобусом на дальний пляж за горами, где было обещано рекламой «необыкновенно чистое море, живописный скальный ландшафт и бесплатное обслуживание на воде». Последнее заинтриговало особенно.

«Бесплатное обслуживание» началось и закончилось в прибрежной таверне, возле которой остановился автобус. Здесь прибывшим подали по стакану свежевыжатого апельсинового сока «за так» и показали ведущую от таверны тропинку на безлюдный песчаный пляж, далеко простиравшийся влево и вправо, прячась за скалами.

– Буду купаться «в ничём», – заявила Соня. – Пусть все застрелятся!

– Вокруг ни души – стреляться некому.

– Им повезло.

– Или не повезло…

Они засмеялись и полезли в воду.

Отплыли на порядочную глубину. Ося встал в воде «солдатиком», так как вода держала почти без усилий с их стороны, подставил коленку, усадил на неё Соню, приобнял, чтоб не соскользнула:

– Ты у меня, как английская королева на троне!

– Английской королеве и не снилось такое! Сидеть в двухстах метрах от суши, среди Средиземного моря, голой на коленке любимого и любящего мужчины, смотреть на поросшие яркими цветами горы и знать, что на берегу ждёт бутылка хорошего вина… Не-е-ет, королеве такое и присниться не может!

– Д-да-а, – пожалел английскую королеву Ося. – У неё ритуалы. Она застёгнута на все пуговицы. И при шляпке. Впрочем, один атрибут у тебя есть – шляпка…

На голой Соне в самом деле была «шляпка» – белая холщовая капитанская кепка с залихватским якорем на козырьке.

Она засмеялась, не удержала равновесия, соскользнула в море, чуть не нахлебалась воды, но вовремя сбалансировала, раскинула руки, сделала из сцепленных ног «русалочий хвост» и стала плавать вокруг Оси кругами, тыкаясь в него. Когда она слишком разыгралась вокруг его интимных мест, он фыркнул и тоже чуть было не ушёл под воду.

– Вот что бывает, когда старым козлам устраивают «бесплатное обслуживание на воде», – засмеялась Соня.

– Я не козёл, – деланно заобижался Ося.

– Все вы козлы!

– Кроме тех, кто ослы… Я осёл.

Сделал сокрушённое лицо и добавил:

– Вот ведь даже и зовут меня Ося… сокращённо от «осёл»…

И оба опять расхохотались.

Так не торопясь они прожили здесь тридцать дней. Семьсот двадцать часов. Сорок три тысячи двести минут. Более двух с половиной миллионов секунд.

И если учесть, что каждая секунда была протяжённым во времени почти безразмерным мгновением, то они прожили долгую-долгую счастливую жизнь на этом острове в Средиземном море вдали от родных стен и близких людей.

– Нет, – подумала вдруг на трапе самолёта Соня, бросая прощальный взгляд на залитые солнцем просторы. – Будь мы в самом деле на необитаемом острове, то не стала бы я писать даже самый короткий роман. Кому нужно это «Нам хорошо»? Ну хорошо – и наслаждайся, к чему кричать об этом на весь белый свет? Кому-то, может быть, вовсе не хорошо, а кому-то хорошо не так, а по-своему, и плевать им на твоё «хорошо». Каждый из экземпляров этого «романа», разосланный по морю на фикусовых листьях, если достигнет адресатов и будет прочитан, вряд ли родит у них те же настроения…

Счастье, любовь, ощущение гармонии с миром, единства всего сущего – всё, что она могла бы адресовать человечеству, прожив с Осей тридцать лет на необитаемом острове, – не передать ни в двух словах, ни в миллионах слов, ни на фикусовых листьях, ни по электронной почте, ни на фото и видео! А если так – то стоит ли её послание ощипанного фикуса?!

Соня с необитаемого острова, только что похоронив свой так и не написанный «роман», перевернулась, подставив солнцу другой бок, погладила по лысине задремавшего под шум моря Осю, глотнула из тыквенной бутылки самодельного вина и стала смотреть вдаль – продолжая просто быть счастливой, здесь и сейчас.

Соня, которая в этот час улетала с Кипра, шагнула в чрево самолёта.

ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ

В этот час в другом полушарии два других пассажирских самолёта, захваченные террористами-смертниками, приближались к башням Всемирного Торгового Центра, где тысячи лучших специалистов со всей планеты начинали рабочий день.

Башни-близнецы стояли, устремлённые в небо, вознесясь над Нью-Йорком, Америкой, Землёй, и были похожи на две гордые единицы – удвоенное эго! – образуя цифру «11», которая через несколько минут станет роковой: судьба вавилонских башен – быть разрушенными, но никто не знает день, когда это произойдёт, однако есть знаки…

И в числе этажей каждой башни – 110 – была спрятана та же роковая цифра «11», следом за которой шёл «0», зеро… «граунд зеро» – нулевой уровень… так потом назовут место, где возвышались единицами рухнувшие небоскрёбы… нулевой уровень, с которого иначе пойдёт траектория Истории…

11-е сентября…[139]139
  11 сентября 2001 г. около 9 часов утра два самолета с пассажирами, захваченные мусульманами-экстремистами, протаранили два небоскрёба Всемирного Торгового Центра в США. Третий протаранил Пентагон. Четвёртый должен был лететь на Вашингтон и спикировать на Белый Дом, но на исламских смертников нашлись свои, чьи имена вошли в историю: Глик, Барнет, Бигхэм. Они успели сообщить родным о случившемся, сказав, что попробуют помешать террористам, попрощались – и вступили в борьбу, перехватив управление, заставив самолёт упасть и взорваться в безлюдной части Пенсильвании, где не было домов и людей, дабы не множить число жертв.


[Закрыть]

– Ты опоздала! – сказала Манюня, когда Соня, вернувшись из аэропорта домой, позвонила дочери.

– Нет, мы приземлились вовремя.

– Ты опоздала, – обречённо повторила Манюня. – Ты опоздала со своей Игрой. Включай телевизор, поймёшь…

Лет пять назад, размышляя о том, что на исторической сцене стали слишком похожи герои и антигерои, обиженные и обидчики, Соня задумала сочинить глобальную компьютерную Игру под условным названием «Отменяем Армагеддон», которая вовлекла бы всё человечество от детей до взрослых и изменила психологию, наглядно показав: жить с миром в мире выгодно.

Подобраться к лучшему в человеке изнутри него самого: через личный интерес и личный опыт – опыт Игры!

Когда девальвированы слова, дискредитированы политики, гипертрофированы амбиции, неодинаково понимаются термины, только Игра как интегратор непохожих логик в силах создать образно-ситуационный язык единых смыслов при сохранении разных языков без стирания их границ, о чём Соня мечтала с юности.

Игра станет принципиально новым подходом к решению конфликтов!

Не ретушируя различий между людьми, верованиями, народами, а напротив – «проговаривая» их в игровых эпизодах, она даст опыт преображения страстей, обратив глухую вражду в осознанную потребность взаимодействия.

Не дерутся, находясь среди океана в одной лодке, где от каждого гребца зависит, выживут ли все или все погибнут.

Соня искала способы, как вывести человечество из «зеркального мира», где любой удар по другому – это удар по себе самому.

И ей показалось: Игра – наипростейший вид Волшебной Двери, за порогом которой – полифония цивилизационного поля. Оно втянет человека, кем бы он ни был. Изменит контуры зашоренного мифами разума, не манипулируя им, а порождая вопросы, на которые придётся отвечать, продвигаясь по лабиринтам Игры.

Лабиринт меняется в зависимости от шагов Игрока и ответных шагов компьютерных героев. То, что помогало пару ходов назад, не действует. Или того хуже – вредит. Завоёванное в бою пространство оказывается ловушкой. Победа – поражением. Как в жизни. Но правила есть! Их надо нащупать.

Этому поможет сама Игра: тут быстрей, чем в жизни, Игрок увидит вероятные последствия любого выбора, столкнувшись с тем, что эхо поступков рано или поздно настигает человека, его близких, его страну.

И постепенно даже вопреки своим первоначальным установкам Игрок сам придёт к выводу о необходимости личного, группового, религиозного, национального Согласия. Игра станет вроде Единого Храма в компьютере, дав возможность «побеседовать» с Книгами разных культур, Отцами разных народов, Учителями разных школ, которые не расходились в Главном. Игра сделает это Главное видимым – и в конце концов смоделирует Культуру Нового Времени, Новую Планетарную Психологию Нового Мира, где Множественность в своём сцеплении образует Единство.

Сценарий Игры был задуман масштабным, с большим числом уровней и автономных сюжетов, объединённых общим контекстом. В увлекательной форме, временами – детективной, рассчитанной на разные психотипы и социальные категории с противоположными интересами, Игра научит просто жить рядом с Другими.

И тогда в реальной жизни не случится Армагеддон.

Но именно это зловещее слово прокаркал телевизор, на экране которого снова и снова роковой самолёт уверенно приближался к башням– близнецам, вспарывал первую и вылетал с другой стороны горящими обломками. Вскоре второй самолёт таранил вторую башню. В огне, дыму мечутся фигуры, прыгают из окон, несутся вниз мимо десятков этажей. Боже мой, они ещё живые! Ещё думают, чувствуют. Что?! Сейчас, сейчас их расплющит земля! Башни трескаются, оседают в клубах пыли… Потом всё повторялось. И повторялось. И повторялось. Сто две минуты страшного шоу смерти, помноженные на число каналов и новостных выпусков. Смерти настоящей, взаправдашней, не в кино, хотя на экране. Эффект присутствия делал её особенно жуткой…

Такое Соня испытала лишь однажды, когда Совет Безопасности Российской Федерации принял решение о массированном ракетном ударе по мятежной Чечне. Бомбардировка Грозного шла ночью в прямом эфире. За окном телевизора в двух шагах от сониной кровати мчались по чёрному небу одна за другой огненные ракеты, взрывались с грохотом, вздымая пламя пожаров, в свете которых рушились дома. В домах – люди. Они не успели воспользоваться «зелёным коридором», бестолково организованным накануне для выхода из приговорённого города. Теперь тем более не выйти.

Ужас обречённых, невидимых в чёрноте ночи, волнами катил из телевизора. Залил Соню, размыл её границы, увлёк девятым валом туда.

Она – старик с чётками, шепчущий молитвы. Женщина, успокаивающая младенца колыбельной песней, стараясь, чтоб голос не дрожал. Плачущая девочка с козой. Коза дёргается от взрывов, а девочка закрывает ей руками уши…

И плакала, плакала Соня, лёжа в постели, гладя козу и вздрагивая при попадании ракет в жилые дома по соседству – в двух шагах от её кровати, за окном экрана.

«Господи! – выплеснулось из Сони. – Это немилосердно! Ты не вправе успокоиться тем, что дал людям свободу выбора. Ты должен вмешаться! Грош цена такой свободе выбора – им пользуются одни, а другие не в силах. Ты обязан помочь тем, кто не в силах! Иначе я скажу, что Ты равнодушен и жесток. Или Тебя нет вовсе. Но если правда, что Ты слышишь любого и дорожишь каждым повёрнутым к Тебе сердцем, то услышь меня, маленькое человечье существо, иначе я отвернусь от Тебя: сделай так, чтобы сегодня ночью из-под обстрела вышло невредимыми восемьдесят человек – женщин, стариков и детей…»

Цифра назвалась сама, спонтанно – и Соня вначале подосадовала, что продешевила, не попросив о большем. Но тут же подумала, что даже столько вряд ли уцелеют, попробуй они передвигаться под огнём. И не на шутку испугалась: зачем она задала конкретное число тех, кого Бог обязан спасти, чтоб спасти её душу, не дав разувериться в Нём?! Ведь если даже кто-то и выйдет из этого ада, но их будет хоть на одного меньше или она вовсе не узнает их количества, то ей придётся отвернуться от Бога, чего очень бы не хотелось! Но раз уж так сказалось, значит тому быть – и она, сильней заплакав от предощущения богооставленности, напоследок упрямо продолжала убеждать Господа вспомнить о долге Пастыря.

Ося в это время сидел у компьютера в другой комнате, решая какую-то задачку. А бушующие в Грозном пожары смыкали кольцо вокруг сониной кровати. И она всё решительней и горячее говорила с Богом, настаивая на своём условии и припоминая случаи, когда Он был неправ.

Она поставила Ему в вину и уничтоженных крестоносцами, и сожжённых инквизицией, и убитых фашистами, и расстрелянных большевиками, и погибших в сталинских лагерях, и раздавленных путчистскими танками у Белого Дома трёх мальчиков, и больных раком младенцев… и многих, многих. И повторяла с жаром: «Если правда, что Ты слышишь любого и дорожишь его верой, то… восемьдесят человек, Господи! Восемьдесят – и я никогда больше не поставлю Тебе условий. И себе ничего не попрошу – в отношении меня да будет воля Твоя. Но сейчас Ты должен исполнить мою волю!»

Содрогнулась от собственной наглости – «чтоб служила мне рыбка золотая, была у меня на посылках!»[140]140
  Слова жадной старухи из сказки «О рыбаке и рыбке» А. Пушкина.


[Закрыть] – и зарыдала ещё сильнее от своей конченности… и конченности всей своей жизни, готовясь остаться с разбитым корытом. Ужаснулась, что опрометчивым обещанием отсекла возможность когда-либо просить Бога о чём-то для себя, но сейчас это и было самым главным для себя, а там – будь что будет.

Так в слезах и заснула, как-то вдруг отключившись от переизбытка чувств, словно уже умерла.

– Смертию смерть поправ… Универсальная, однако, формула! Если честно умираешь… – разбудил шёпот.

Ангел Маня?!

– Я честно, – всхлипнула Соня. – Только что с того? Душу сгубила!

– Не ной, не сгубила. Не тебе, что ли, Иисус сказал: «Нет больше той любви, как если кто положит душу за друзей своих»?![141]141
  Библия, Новый Завет, Евангелие от Иоанна. Гл. 15, ст. 13.


[Закрыть] Душа к нему возвращается воскрешённой. Её губят не когда за других отдают, а когда любят больше, чем других. Для непонятливых повторено иначе: «Любящий душу свою погубит её»[142]142
  Там же. Гл 12, ст. 25.


[Закрыть]. Да и сама ведь знаешь: новая жизнь может начаться, если не побоишься умереть. «Если пшеничное зерно умрёт, падши в землю, то принесёт много плода»[143]143
  Там же. Гл. 12, ст. 24.


[Закрыть]. А побоится, пожалеет себя – засохнет и всё равно умрёт, но лишится череды превращений и не получит жизнь вечную. Помни: смертию смерть поправ… смертию смерть поправ…

Слова повторялись, звуча всё медленнее, весомей, будто падали с неба, отдаваясь эхом в пространстве. И убаюкивали, убаюкивали.

Соня перестала всхлипывать и снова как провалилась Во сне привиделся перефраз давнишнего разговора с Манюней, когда та была ещё ребёнком:

– Я жила, жила и умерла.

– Как умерла?! – удивляется дочка. – Ты ведь живая! И не умирала ни на минуточку!

– Потому что умерла и воскресла. Никто не заметил, но я-то знаю! Теперь снова живу. Как-то полнее. Словно была яблочным семечком, а стала яблоком, где много семечек.

– А потом опять умрёшь?

– Наверное, даже не однажды. Но в какой-нибудь последний раз умерев и воскреснув, может быть, уже никогда не умру.

– А так бывает?

– Говорят…

– Наверное, потому что в другой раз станешь яблоней, а после – целым яблоневым садом! Ёжики яблоки растащат, семечки повылущат – и по всей земле сады повырастают. Конечно, так не умереть насовсем! Только это ведь как будто. А на самом деле?

– Не знаю. Но вроде того…

Наутро наспех включённое перед работой радио сообщило: «Ночью сумели покинуть свои дома за несколько минут до их разрушения и вышли под шквальным огнём из города восемьдесят женщин, стариков и детей». Не семьдесят девять, не восемьдесят один… восемьдесят!

Он есть! Он точно выполнил просьбу и сделал, чтоб Соня узнала об этом! Он в самом деле дорожит каждым, кто просит не за себя и готов погибнуть. И не дал погибнуть душе, которая в запальчивости, нарушив субординацию, шантажировала угрозами отпасть от Него. Значит, для Него важны не слова, а намерения? Не то, что на языке, а что в сердце?

Значит, и Ангел Маня был? Есть? Это не плод воображения, не сон, не внутренний голос!

После этого как-то успокоилась, решив: и без неё с Божьей помощью разберутся. И занялась мелкими житейскими делами, оставив додумывание Игры «на потом», тайно надеясь, что такая идея озаботила или вот-вот озаботит других, более сведущих в этой области.

Ведь идеи действительно носятся в воздухе, в чём Соня много раз убеждалась, читая книги и размышляя о закономерностях развития человечества.

Не случайно так велика статистика «парных открытий», будто одни информационные волны пронизывают пространство-время. Кто изобрёл радио – Попов или Маркони? Кто был создателем паровоза – Ричард Тревитик, Стефенсон или братья Черепановы? Примеров – сотни! Часто чуть ли не одномоментно в далёких друг от друга странах регистрировалась подача заявок на похожие изобретения!

Более того, в одно и то же время в разных местах вдруг начинали наблюдаться одинаковые тенденции во всех сферах жизни.

Например, начало 20-го века – торжество Тенденции Распада. Учёные разлагали вещество на атомы, атомы – на частицы. Живописцы расчленяли мир на цветовые пятна, линии, геометрические фигуры. В архитектуре – конструктивизм. В музыке – диссонансы. Литераторы дробили речь на звуки и «первослова-первосмыслы». Фрейдисты анатомировали душу. Производственники совершенствовали технологию отдельных процессов. Медики специализировались на отдельных органах. Как-то вдруг – одновременно для всех! – главным стало не связное целое, а составляющие. Культ Анализа! Будто пришла пора изучить частности, чтобы потом собрать целое иначе. То же и в геополитике: рассыпАлись империи, восставали колонии – шло большое переустроение.

Но в его недрах зрела Тенденция Синтеза – Великого Синтеза, отличного от предшествующих. Она зрела долго, проходя через всё более драматичные разломы, болезненно мутируя в новую форму.

Накануне 21-го века заговорили об изменении магнитного поля Земли, о смещении полюсов, что вызывало природные катаклизмы.