Текст книги "Автобиография"

Только Джим Каллаген может точно сказать, почему он не созвал парламентские выборы той осенью. Конечно, я ожидала, что он это сделает, особенно после его речи на конференции Британского конгресса тред-юнионов, которая невероятным образом закончилась тем, что он запел «Ждала я у церкви» – шутливая манера уйти от ответа, что он собирается делать. Затем, уже два дня спустя, в четверг 7 сентября, когда я была с визитом в Бирмингеме, мне позвонили по телефону и сообщили новости с Даунинг-стрит о том, что в своем вечернем выступлении по телевидению премьер-министр Джим Каллаген объявил, что на самом деле выборов не будет.

Я разделяла общее чувство разочарования, которое вызвало это заявление премьер-министра. Но я знала, что другие, день и ночь работавшие, чтобы вывести партию на дорогу войны, были разочарованы гораздо больше.

Выиграли бы мы парламентские выборы осенью 1978 года? Я думаю, что мы могли бы протиснуться с небольшим перевесом голосов. Но стоило мне допустить одну или две ошибки в нашей кампании, и мы бы проиграли. И даже если бы мы победили, что бы произошло потом? Лейбористская политика оплаты труда теперь уже явно разваливалась. Британский конгресс тред-юнионов проголосовал против обновления Общественного договора, и в следующем месяце конференция Лейбористской партии проголосовала за отказ от сдерживания заработной платы, так что даже этот фиговый лист был снят. Уладить забастовку рабочих на заводе «Форд» уже было невозможно в рамках правительственной пятипроцентной «нормы оплаты». Разочарование и неудовлетворенность после нескольких лет политики цен и доходов всплывали на поверхность, как это было во время правительства Хита, среди озлобленности и беспорядков.

Если бы нам пришлось столкнуться со всем этим зимой 1978/79 года, это могло бы нас сломать, так, как в конечном итоге сломало лейбористское правительство. Во-первых, я должна была бы настаивать, что все разговоры о «нормах» и «ограничениях» должны быть немедленно оставлены. По причинам, которые я изложу, это было бы очень непопулярным решением и, возможно, неприемлемым для большей части теневого кабинета. Во-вторых, даже если бы мы попытались применить лимит наличности в общественном секторе и дисциплину рынка в частном вместо какого-то рода политики доходов, был бы высок риск разрушительных забастовок. Вместо того чтобы позволить нам сдерживание силы профсоюзов, как это было сделано в следующем году, в общественном сознании, возможно, лишь утвердилось бы то впечатление, что оставила трехдневная рабочая неделя 1974 года, когда консервативное правительство пыталось провоцировать конфронтацию с профсоюзами и потерпело поражение. Как ни ужасающи были зимние события 1978 – 79 года, без них и без демонстрации реальной природы социализма, которые они олицетворяли, было гораздо труднее достичь того, что было сделано в 1980-е.

Но в любом случае мы могли себе позволить подождать. Хотя я не могу заявить, что предвидела то, что последует, я была убеждена, что базовый поход Лейбористской партии был нежизнеспособным. В обмен на соглашение с профсоюзными лидерами об ограничении оплаты труда лейбористское правительство осуществляло политику, которая расширяла государственный контроль экономики, уменьшала количество индивидуальных предприятий и увеличивала силу профсоюзов. В какой-то момент такая стратегия должна была рухнуть. Профсоюзные лидеры и левое крыло Лейбористской партии обретали такую мощь, что уже не видели интереса в осуществлении сдерживания заработной платы. Не стали бы профсоюзы прислушиваться и к призыву принести себя в жертву, чтобы осуществить политику, которая просто провалилась. Влияние социалистической политики на экономику в целом выразилось бы в том, что Британия все сильнее и сильнее отставала бы от своих конкурентов в сфере производительности и уровня жизни. И в определенный момент это стало бы невозможно скрывать ни от общественности, ни от валютных рынков и иностранных инвесторов. При условии, что основные структуры свободной политической и экономической системы все еще функционировали, социализм должен был тогда сломаться. И именно это, конечно, и произошло той зимой.

Конференция Консервативной партии в Брайтоне обещала быть трудной. Опросы общественного мнения показали, что мы отстаем от лейбористов. Кроме того, споры по поводу быстро разваливающейся политики доходов правительства привлекали еще больше внимания к нашему подходу, и это само по себе угрожало дезинтеграцией.

За несколько недель до начала конференции Джим Прайер неблагоразумно сделал несколько замечаний в радиоинтервью, которые, казалось, предлагали Консервативной партии вернуться к правительственной пятипроцентной политике, и он не только ясно выразил, что поддерживает принцип установленной государством политики доходов, но действительно признался, что думает, что консервативное правительство будет вынуждено ее ввести: «Я думаю, это может случиться при определенных обстоятельствах». В моих собственных интервью я старалась снова сместить акцент на связь между заработной платой, премиями и производительностью труда и увести его от норм. Хотя я ясно дала понять, что не поддерживаю забастовку рабочих завода «Форд», я тем не менее обвиняла правительственную пятипроцентную норму оплаты труда в том, что произошло, и сказала, что пятипроцентная норма оплаты не была реальной возможностью. Это повсеместно интерпретировали как призыв к возвращению к свободным переговорам между профсоюзами и предприятиями, и я не стремилась отрицать эту интерпретацию.

Тед Хит теперь выступил с другой стороны. Участвуя в экономических прениях на конференции, которые я наблюдала с трибуны, он предупредил о риске догматизма и сказал о пятипроцентной политике правительства так: «Еще неясно, до какой степени она сломана. Но если она сломана, здесь нечему радоваться, нечему торжествовать. Мы должны горевать по нашей стране». Джеффри Хау выступил с яркой заключительной речью, с апломбом ответив на выступление Теда и сказав, что будущее консервативное правительство вернется к «реалистичным, ответственным переговорам между профсоюзами и предприятими, свободным от государственного вмешательства». Но позднее той ночью Тед выступил по телевидению и продолжил свою линию. Он заявил, что «свободные переговоры между профсоюзами и предприятими ведут к массивной инфляции», и когда его спросили, следует ли Консервативной партии поддержать политику доходов правительства во время предвыборной кампании, он ответил: «Если премьер-министр скажет, что готов созвать парламентские выборы, и выразит ту точку зрения, что мы не можем позволить себе еще один скачок инфляции или еще одну всеобщую потасовку, я скажу, что с этим согласен».

Это была слабо завуалированная угроза. Явный раскол между нами во время предвыборной кампании нанес бы огромный вред. Вопрос о роли Теда в выборах давно волновал партию, и в начале года Питер Торникрофт тайно встретился с ним, чтобы обсудить его планы. Хамфри Аткинс также получил информацию от нескольких членов парламента, близких к Теду, которые сказали ему, что он демонстрировал, что был склонен к сотрудничеству. Во время выборов поддерживалась связь с его офисом. Выступление Теда было громом среди ясного неба.

Кроме того, по сути взгляды Теда казались мне совершенно ошибочными. Не было смысла поддерживать политику, которая разрушилась до такого состояния, что ее невозможно было восстановить, даже если это могло принести пользу (которой бы не было, за исключением очень короткого периода). Кроме того, хотя оппозиция по отношению к централизованному насаждению политики доходов означала, что мы оказываемся в компании очень странных союзников, включающей экстремистски настроенных профсоюзных активистов, бунт против централизации и эгалитаризма был в своей основе здоровым. Как консерваторам, нам не следовало неодобрительно относиться к людям, получающим достойное вознаграждение за использование своего ума или сильных рук, чтобы производить то, что хочет потребитель. Конечно, когда такой подход был охарактеризован как оппортунистский даже теми, кто якобы был на нашей стороне, и когда сюда добавилось открытое несогласие, как теперь, между такими министрами теневого кабинета, как Джим Прайер и Кит Джозеф, было трудно заставить, чтобы такой анализ был принят всерьез. Но на самом деле он был важнейшей частью моей политической стратегии и взывал к тем, кто традиционно не голосовал за Консервативную партию, но кто хотел больших возможностей для себя и своих семей. Так что я адресовала мою речь на конференции напрямую членам профсоюзов:

«Вы хотите более высокой зарплаты, лучших пенсий, более короткого рабочего дня, больше государственных расходов, больше инвестиций, больше, больше, больше, больше. Но откуда это «больше» возьмется? Больше нету. Вы больше не можете отделять оплату труда от производительности, как не можете разделить два лезвия ножниц и продолжать резать. И вот позвольте мне прямо обратиться к лидерам профсоюзов: вы часто становитесь нашими злейшими врагами. Почему не может быть больше? Потому что слишком часто ограничительная политика отбирает у вас то, что вы должны продавать, – вашу производительность труда.

Ограничительная политика въелась как наросты в нашу промышленную жизнь. Она с нами уже почти столетие. Она была создана, чтобы защитить вас от эксплуатации, но стала главным барьером на вашем пути к процветанию… Я понимаю ваши страхи. Вы боитесь, что производство большего количества товаров с меньшим числом работников будет означать меньшее число рабочих мест, и эти страхи особенно сильны, когда уровень безработицы так высок. Но вы ошибаетесь. Правильный способ борьбы с безработицей – это производить больше товаров по более низкой цене, и тогда большее количество людей сможет позволить себе их покупать…

Мы сделаем все, что может сделать правительство, чтобы заново построить свободную и процветающую Британию. Мы верим в реалистичный, ответственный коллективный договор, свободный от государственного вмешательства. Лейбористы не верят. Мы верим в обнадеживающую конкуренцию, свободное предпринимательство и выгоду для малых и больших компаний. Лейбористы не верят. Мы создадим условия, в которых ценность денег, которые вы зарабатываете, и денег, которые вы сберегаете, будет защищена».

Через полгода эта стратегия принесла бы успех. Но в короткий период времени это была обуза, потому что партия не была едина и потому что, согласно опросам общественного мнения, народ хотел, чтобы мы поддержали правительство против профсоюзов. И неудивительно, что в конце сезона конференций мы оказались на пять с половиной пунктов позади Лейбористской партии.

Исчезновение перспективы скорых выборов, после того как у всех были напряжены нервы, чтобы вступить в борьбу, привело к упадку обычной дисциплины в обеих партиях. В Лейбористской партии это отразилось на вопросах экономикм. У нас кипели битвы вокруг Родезии, сперва на партийной конференции, а затем в Палате общин.

Но время лейбористов подходило к концу. История и Гарольд Уилсон в 1976 году сдали Джиму Каллагену плохие карты. Как блестящий игрок в покер, он использовал мастерство, искусство игры и простой блеф, чтобы оттянуть свое поражение на как можно более долгий срок, надеясь, что туз или два неожиданно выпрыгнут у него из рукава. Однако когда 1978 год сменился 1979-м, жребий судьбы был брошен. Во вторник 12 декабря профсоюзы, представляющие государственную службу здравоохранения и работников местных органов власти, отказались от пятипроцентного ограничения оплаты и объявили о намерении бастовать в новом году. В конце декабря появились новые факторы, принесшие дополнительные проблемы – сильный снегопад, шторма и паводки. В среду 3 января профсоюз транспортных и неквалифицированных рабочих созвал водителей грузовиков на забастовку, чтобы потребовать 25-процентного увеличения заработной платы. Около двух миллионов рабочих столкнулись с временным увольнением. Пациентам больниц, включая смертельно больных раком, было отказано в уходе. В Ливерпуле на забастовку вышли могильщики. Грудами мусора была завалена Лестер-сквер. С позволения правительства цеховые организаторы профсоюзов давали разрешение водителям грузовиков перевозить «необходимые» продукты за границы пикетов. Короче говоря, жизнь в Британии остановилась. Однако самым разрушительным для лейбористского правительства было даже не это, а то, что управление страной было передано местным комитетам профсоюзов.

Смогли ли бы мы использовать возможности, которые нам это давало? Это отчасти зависело бы от работы, которая велась скачкообразно, в условиях величайшей секретности, начиная с лета 1977 года, под кодовым названием «Дорога, выложенная из камней». Это был замысел Джона Хоскинса, талантливого человека из бывших военных, он основал одну из первых компаний, производящих программное обеспечение, которую он затем продал, чтобы сконцентрироваться на связях с общественностью. Джон поддерживал связь с Китом Джозефом в Центре политических исследований до того, как мы были друг другу представлены. Вместе с его коллегой Норманом Строссом они демонстрировали освежающее, хоть иногда и раздражающе неприкрытое пренебрежение по отношению к непродуманности политических решений в целом и решений теневого кабинета в частности. Оба они утверждали, что мы никогда не добьемся успеха, если не выстроим все наши политические линии в одну стратегию, в которой разработаем очередность, согласно которой будут производиться действия – отсюда и название. Когда я впервые услышала обо всем этом, то не была излишне впечатлена. Мы встретились за обедом на Флуд-стрит, и разговор закончился моим замечанием, что они съели по целому куску жареного мяса, а я осталась неуверенной, была ли в этом хоть какая-то польза для меня. Альфред Шерман пошутил, что в следующий раз они принесут бутерброды. Но при других обстоятельствах, приняв во внимание долгосрочную перспективу, я смогла оценить глубину и качество анализа Джона Хоскинса.

Проект «Дорога, вымощенная из камней» был остановлен теневым кабинетом, но его возродила рухнувшая той осенью пятипроцентная политика правительства. Сразу же после того как на лейбористской конференции было принято решение отказаться от этой политики, Кит Джозеф встретился с Уилли Уайтлоу и мной и выразил свое недовольство тем, что мы никуда не продвинулись. Уже несколько раз мне говорили, что единственным способом пойти вперед было сместить Джима Прайера, но теперь у нас появилась возможность продвинуться, не предпринимая такой серьезной меры. Соответственно я организовала еще одну встречу с исполнительным комитетом «Дороги…» в середине ноября.

В эту и последующие встречи той зимой, однако, Джим имел возможность отклонять предложения о проведении решительной кампании по вопросу о профсоюзах. Его сильно поддерживал Питер Торникрофт. Питеру никогда не нравилась «Дорога, вымощенная из камней», однажды он даже сказал, что все копии докладов должны быть собраны в Центральном офисе и сожжены. Даже при том, что настроение в партии начало смещаться в мою сторону, никакое количество дискуссий между теневыми министрами, советниками и членами парламента не смогло бы убедить теневой кабинет в необходимости серьезно задуматься о реформе профсоюзов, если бы не промышленный хаос «зимы недовольства».

И даже тогда им понадобился поводок. Это была сфера, в которой мы достигли малого или никакого прогресса с 1975 года. Как теневой министр по вопросам трудостройства Джим Прайер занимал отличную позицию для того, чтобы наложить вето на новую политику по вопросу профсоюзной реформы. Хотя как раз перед Рождеством 1978 года нам удалось убедить его принять новый шаг нашей политики по обеспечению государственных фондов для профсоюзов, добровольно осуществляющих тайное голосование – мы предлагали наличные средства для проведения предзабастовочных голосований, а также профсоюзных выборов, – это на самом деле привело к очень незначительным результатам. Действительно, для среднего избирателя наша идея о тайном голосовании мало чем отличалась от лейбористской: в ноябре 1978 года премьер-министр предложил узаконить тайное голосование, если этого хотели профсоюзы.

В декабре Кит Джозеф попытался снова поднять вопрос о пособиях, выплачиваемых семьям бастующих. Я согласилась на создание новой группы по разработке этого вопроса, но когда она собралась на заседание, противостояние Джима Прайера сделало невозможным любой прогресс.

Я провела Рождество и Новый год в Скотни в тревоге и размышлениях, наблюдая развитие кризиса. Как и в Рождество 1974 года, плохая погода не давала нам возможности много гулять, и, кроме того, у меня было много дел. Я читала отчеты группы, разрабатывающей политику по вопросу о профсоюзах, и накопившуюся груду документов от СМИ и заинтересованных сторонних лиц. Я потратила много часов на изучение учебника по законодательству промышленных отношений и вернулась к оригинальным законопроектам парламента, перечитывая самые важные законы, принятые с 1906 года. Каждый раз, когда я включала радио или телевизор, новости были все хуже. Я вернулась в Лондон, решительно настроенная на одно: пришло время ужесточить нашу политику по профсоюзной реформе.

Было несложно определиться с политической трибуной. До Рождества я согласилась дать интервью в воскресенье 14 января Брайану Уолдену в программе «Уикенд Ворлд»; дату передвинули на неделю раньше, на 7 января. Когда я вернулась в Лондон в новом году, я встретилась с Альфредом Шерманом, Гордоном Рисом и несколькими близкими советниками на информационном совещании. Промышленная ситуация менялась так быстро, что было все сложнее поспевать за событиями, но в течение следующих нескольких недель доступ к самым свежим новостям давал мне жизненно важное преимущество.

В среду 3 января Джим Прайер вмешался, чтобы не дать внести изменения в политику. В интервью Робину Дэю по радио он жестко отверг обязательное голосование о проведении забастовки («это не то, что вы можете сделать обязательным, в любом случае»), отверг законопроект о пособиях бастующим и высказался по поводу «закрытых предприятий»: «Мы хотим тихо решить этот вопрос… в таких вопросах лучше играть в тихие игры, нежели слишком много кричать». На вопрос, что он думает о недавней критике в адрес профсоюзных лидеров со стороны Дэвида Хауэлла и Майкла Хезелтайна, он ответил: «Я не думаю, что они справедливы по отношению к профсоюзным лидерам, которые в данный момент пытаются дать хорошие советы рядовым членам профсоюзов, а рядовые члены профсоюзов довольно часто их отвергают».

В программе «Уикенд Ворлд» я высказалась совсем по-другому: «Любая власть подразумевает ответственность, любая свобода – обязанности. Профсоюзы обрели за годы огромную власть… И именно об этом должен идти разговоро – как профсоюзы используют свою власть. Я член парламента, я работаю в парламенте не для того, чтобы выдать им лицензию на причинение вреда, нанесение урона и убытков другим и оставаться вне закона, и если я увижу, что это происходит, то буду вынуждена принять меры».

Хотя я была осторожна и старалась не брать на себя обязательств по применению конкретных мер, прежде чем они были должным образом продуманы, мы с Брайаном Уолденом рассмотрели список возможных изменений, что, естественно, сделало их более актуальными, чем многие мои коллеги хотели. Я повторно подтвердила заявление Джима Прайера о том, что мы сделаем доступным финансирование предзабастовочных тайных голосований, а также профсоюзных выборов. Но я намекнула на их обязательность, в качестве рычага оставляя за собой право на использование закона, отказывающего в выплатах социального страхования, если голосование о забастовке не было проведено. Я также упомянула о возможном ужесточении правил по проведению забастовок в сфере первостепенных услуг, заявила, что краткосрочные пособия социального страхования будут подвергаться налогообложению, и выдвинула доводы о праве людей, исключенных из профсоюза, подавать в суд, если в результате этого они потеряли работу в «закрытом предприятии».

На следующий день Джим Прайер выступил по телевидению с ответом на мое интервью. Он сказал, что ничего не было утверждено по поводу пособий социального страхования для бастующих, и что он был против принудительного проведения тайного голосования. К счастью, другие отреагировали более позитивно. Я нарушила строй. Людям стало очевидно, что я была намерена драться. Предложения поддержки, информация и новые идеи потекли в мой офис.

Сильная поддержка в адрес того, что я сказала в интервью в «Уикенд Ворлд», сильно контрастировала с реакцией на замечание Джима Каллагена о том, что он на три дня позже вернулся в Британию с саммита в Гваделупе. Его отсутствие в стране в такой критический момент само по себе было политически дискредитирующим и усиливало впечатление, что правительство было парализовано столкновением с забастовками. Освещение саммита в прессе тоже не помогало: образ премьер-министра, в неформальной одежде сидящего вместе с другими лидерами под карибским солнцем, опасно контрастировал с событиями в стране. Но окончательной катастрофой было впечатление, которое он произвел на прессу, когда прилетел в Хитроу. Хотя он никогда не использовал именно этих конкретных слов – «Кризис? Какой кризис?» – этот миф точно отобразил его попытку преуменьшить уровень проблем. Его образ как невозмутимого и компетентного человка никогда не восстановился.

Каким должен был быть наш следующий шаг? Парламент возвращался к работе в понедельник 15 января. Я написала премьер-министру, требуя полного отчета и дебатов о промышленной ситуации. Мы уже нашли в нашем расписании время для дебатов в среду 17 января и начали работу над текстом выступления.

Подготовка к моему выступлению на этих дебатах была, должно быть, самой тщательной из когда-либо мной осуществленных для появления в Палате общин. Моей изначальной идеей было сделать бескомпромиссную, но по сути традиционную для оппозиции речь, громящую правительство и требующую изменения курса. Но за уикенд в Скотни 13–14 января и в понедельник в Лондоне несколько людей подталкивали меня использовать другой подход. Питер Атли и Питер Торникрофт прислали мне предложения выразить поддержку правительству, если оно будет готово ввести необходимые законодательные изменения, чтобы вырваться из мертвой хватки профсоюзов. Ронни Миллар и Крис Паттен, работавшие над текстом речи, поддерживали эту же идею.

Моим немедленным желанием было отказаться от предложений сотрудничества по нескольким причинам. Во-первых, в отличие от моих коалиционно настроенных коллег я верила, что работа оппозиции состоит, по сути, в противостоянии. Наш подход коренным образом отличался от правительственного, и нашей главной обязанностью было объяснить это и убедить страну в наших достоинствах. Во-вторых, было опасно делать предложение о сотрудничестве, заранее четко не продумав, хотим ли мы на самом деле, чтобы оно было принято или нет. Возможно, ничто из того, что касалось сути проблемы, не было бы – или даже не могло было быть – принято правительством Джима Каллагена. Поэтому существовал риск того, что с целью сделать вызывающее доверие предложение о сотрудничестве мы могли установить планку наших мер очень низко. И если бы правительство приняло это предложение, мы бы выбросили прочь, по крайней мере на какое-то время, наш шанс прорваться к власти. Кроме того, изменений лишь в законе о профсоюзах было бы недостаточно, чтобы разрешить проблемы, лежащие в основе британской экономики: потребовалась бы более всеобъемлющая стратегия, на которую социалисты никогда бы не согласились.

В тот вечер, в понедельник 15 января, я созвала заседание исполнительного комитета. Большинство моих коллег приветствовало идею условного предложения, и на этом этапе я уже сама склонялась к этой идее. Реформы были необходимы, и если правительство было готово ввести необходимые меры, как мы могли этому противостоять? Предлагая помощь, мы укрепляли наш моральный авторитет. Я верила – как и многие сторонники этой идеи, – что предложение должно быть сделано на уровне, который, хоть и в целом оправданный обстоятельствами, вряд ли был бы принят правительством. Было трудно правильно оценить нюансы: Лейбористская партия могла быть просто намерена согласиться на переговоры о запрете забастовок в сфере жизненно необходимых услуг, об оплате стоимости тайного голосования в профсоюзах за счет налогоплательщиков и даже о создании свода правил, чтобы покончить со вторичным пикетированием, хотя последнее было сомнительно. Равным образом мне было ясно, что, если правительство примет наши предложения, станет делом чести выполнить условия с нашей стороны. С моей точки зрения, однако, было нечто требующее дополнительного размышления. Соглашаясь предложить правительству сотрудничество по избранным вопросам, Джим Прайер и его сторонники не смогли бы отказать в поддержке тех же самых мер, если и когда их представило бы консервативное правительство.

В итоге исполнительный комитет согласился с тем, что правительство может рассчитывать на поддержку Консервативной партии, если оно примет более жесткие меры по пикетированию (чтобы иметь возможность осуществлять важные поставки), объявит вне закона вторичное пикетирование и поддержит тайное голосование при проведении профсоюзных выборов, и если оно постарается организовать переговоры о непроведении забастовок в сфере жизненно необходимых услуг. Жизнь – серьезный адвокат.

Я открыла дебаты на следующий день. Я начала с описания кризиса. Транспортировка товаров на дорогах была нарушена, во многих случаях из-за вторичного пикетирования компаний, непосредственно не вовлеченных в этот конфликт. Британские железные дороги сделали краткое заявление: «Сегодня поездов не будет». Конфедерация британской промышленности сообщила, что многие компании задыхались из-за нехватки материалов и невозможности вывозить готовую продукцию. Были беспокойства в портах, что добавляло проблем экспортерам. По меньшей мере 125 000 человек были уже временно уволены, и ожидалось, что эта цифра достигнет миллиона к концу недели. Пищевая промышленность была в особенно хаотичном состоянии, оказавшись без поставок таких основных продуктов, как пищевое масло, дрожжи, соль и сахар. И это вдобавок к зимним забастовкам – забастовкам водителей танкеров, пекарей, сотрудников больниц и домов для престарелых, забастовкам в прессе и радио– и телевещании, в аэропортах и на автомобильных заводах, забастовке могильщиков. Я напомнила демонстративно-умеренной Ширли Уилльямс о том, что она участвовала в грунвикском пикетировании. Я сделала условное предложение о поддержке, согласованное с исполнительным комитетом, а также добавила к условиям сотрудничества то, что правительство должно принять меры по «закрытым предприятиям». Я слишком серьезно относилась к этому вопросу, чтобы его не включить.

Премьер-министр начал свой ответ неожиданным образом:

«Я поздравляю достопочтенную леди за столь впечатляющее парламентское выступление. Оно было исполнено наилучшим образом и в стиле, которым достопочтенная леди может гордиться».

Это было хорошее начало. Но все, о чем премьер-министр сообщил в своей речи, были лишь новые уступки профсоюзам – отмена пятипроцентного ограничения, более жесткий контроль цен и расширение принципа «сопоставимости», при котором работники государственного сектора могли ожидать большей заработной платы. Всем этим правительство намеревалось заставить профсоюзы согласиться на новую политику доходов. Но премьер-министр замечательным образом забыл обратить внимание на то, что все, кроме крайне левых, считали главной проблемой чрезмерную власть профсоюзов.

На мои предложения премьер-министр не дал прямого ответа. Он явно был растерян. Вопрос был теперь в том, стоит ли мне повторить наше предложение на следующий вечер в политическом выступлении по телевидению или ограничиться критикой парализованного правительства и обещанием, что консервативное правительство осуществит реформу закона о профсоюзах.

Я все еще беспокоилась и на следующий день, прочтя текст выступления, сделала его жестче. Но, в конце концов, предложение уже было сделано, и чем более четко мы его представляли, тем сильнее мы связывали сопротивляющихся коллег и тем большую общественную поддержку завоевывали. Так что мы пошли вперед и записали выступление в моем кабинете в Палате общин. И снова правительство не дало прямого ответа.

Но теперь вернулся дух Банко, чтобы преследовать лейбористское правительство. Делегирование власти, которое рассматривалось лишь как средство остаться у власти при поддержке шотландских и уэльских националистов, явилось перед Джимом Каллагеном, гримасничая и невразумительно бормоча, в самый тяжелый для него момент. Потерпев поражение с шотландским и уэльским законопроектом в начале 1977 года, лейбористы заново представили законопроект о делегировании власти в новой форме – отдельно для Шотландии и отдельно для Уэльса, с проведением референдума в каждой стране, прежде чем они войдут в силу. Несогласие парламентариев с их собственной стороны привело к нескольким поправкам, включая существенное дополнительное требование того, чтобы в каждой стране минимум 40 % имеющих право на голосование поддержали делегирование власти. Хотя я не проводила публичной кампании с целью, чтобы в Шотландии и Уэльсе референдум высказался против делегирования власти, я была довольна результатом. Когда 1 марта 1979 года состоялось голосование в Шотландии, незначительное большинство голосов было за – гораздо меньше необходимых 40 % из общего числа электората, а в Уэльсе значительное большинство проголосовало против. На тот момент вопрос о делегировании власти был мертв, и я по нему не скорбела.

Начиная с этого момента казалось вероятным, что правительство не сможет остаться у власти, но обстоятельства, при которых в итоге состоялись парламентские выборы, предсказать было нельзя. Премьер-министр отчаянно пытался затянуть дискуссию о делегировании власти, вместо того чтобы немедленно аннулировать законопроект. Но его потенциальные союзники готовились отступить. У Шотландской национальной партии больше не было причин удерживать лейбористов в правительстве, и она хотела внесрочного вотума доверия. Либералы хотели внесрочных парламентских выборов, даже при том, что опросы общественного мнения показывали слабость их позиции. Это было в первую очередь потому, что они хотели избежать скандала в связи с грядущим судом их бывшего лидера Джереми Торпа, обвиняемого в заговоре с целью убийства, в котором позднее он был признан невиновным. Надо сказать, что уэльских националистов, которые были гораздо более социалистической партией, чем их шотландский эквивалент, еще можно было убедить.