Текст книги "Автобиография"

Я узнала, что другие коллеги были потрясены случившимся. Но не я. Майкл принял решение, и все. Я уже знала, кого назначу на его место в министерстве обороны – Джорджа Янгера.

Я объявила короткий перерыв и прошла в личный кабинет. Найджел Уикс, мой главный личный секретарь, привел Джорджа Янгера. Я предложила ему министерский пост, он его принял. Я попросила своих сотрудников позвонить Малколму Рифкинду и предложить ему бывший пост Джорджа – позицию государственного секретаря по делам Шотландии, которую он тоже затем принял. Мы связались с королевой, чтобы получить от нее санкцию на эти назначения. Затем я вернулась на заседание Кабинета, продолжила работу и к концу заседания могла уже объявить о назначении Джорджа Янгера. По крайней мере в Кабинете все было улажено.

Когда в понедельник, 13 января палата собралась снова, на утреннем заседании Уилли, Леон, Джордж, «главный кнут» и другие обсуждали со мной, как действовать. Было решено, что Леон, а не я, сделает заявление по «Уэстленду» в тот день на заседании палаты. Все прошло катастрофически плохо. Майкл Хезелтайн поставил Леона в тупик вопросом о том, были ли получены письма от «Бритиш Аэроспэйс», касающиеся встречи между Леоном и сэром Рэймондом Лиго, исполнительным директором фирмы. Было заявлено (как оказалось, неправильно), что на встрече с сэром Рэймондом Лиго Леон сказал, что участие «Бритиш Аэроспэйс» в европейском консорциуме шло вразрез с государственными интересами и что они должны выйти из консорциума. Письмо, о котором шла речь, пришедшее на адрес Даунинг-стрит, 10, и увиденное мной до заседания Палаты, было помечено «Лично и строго конфиденциально». Леон считал, что должен соблюдать конфиденциальность, но, делая это, он использовал юридическую формулировку, что сделало его уязвимым для обвинения в введении Палаты общин в заблуждение. Ему пришлось вернуться в Палату позднее в тот же вечер для извинения. Само по себе это было незначительное происшествие. Но в атмосфере подозрений и интриг, которой способствовал Майкл Хезелтайн, – он таинственным образом знал все об этом конфиденциальном послании, – случившееся подорвало доверие к Леону. Письмо впоследствии с разрешения автора, сэра Остина Пирса, было опубликовано, но это внесло мало нового в обсуждение, так как на следующий день сэр Рэймонд снял свои обвинения, якобы основанные на неправильном понимании. К тому времени, однако политическое положение Леона уже нельзя было исправить.

Все это никак не облегчало моего положения, когда мне пришлось отвечать Нилу Кинноку в дебатах по «Уэстленду» в среду 15 января.

Моя речь основывалась строго на фактах. В ней было показано, что мы пришли к решению по «Уэстленду» правильным и ответственным путем. На самом деле, пока я перечисляла все заседания министров, в том числе заседания комитетов Кабинета и кабинетов, обсуждавших вопрос об «Уэстленде», я ощущала чувство вины за трату времени министров на сравнительно неважный вопрос. Хотя моя речь и излагала только факты, она не была хорошо принята.

Выступил Майкл Хезелтайн, критикуя то, как коллективная ответственность при обсуждении «Уэстленда» была сброшена со счетов, но игнорируя тот факт, что он сам ушел с заседания Кабинета по «Уэстленду» потому, что он являлся единственным министром, не желавшим подчиняться решению Кабинета.

Леон подвел итоги от имени правительства, выступив с речью, которая, я надеялась, поправит его положение в Палате и которая прошла со скромным успехом. Тем не менее пресса по-прежнему оказывала на него давление, много критики было и в мой адрес. Казалось все же, что худшее было позади. Но не тут-то было. В четверг 23 января мне пришлось сделать в Палате сложное заявление. Оно описывало результаты расследования по утечке информации – письма заместителя министра юстиции 6 января. Было очень напряженно, домыслы, крайняя степень возбуждения. Расследование заключило, что чиновники министерства торговли и промышленности выполняли свои обязанности добросовестно, зная, что полномочия от Леона Бриттана, их государственного секретаря, и от моего офиса на Даунинг-стрит, 10, дают им право раскрыть содержание письма Патрика Мэйхью. Со своей стороны Леон Бриттан и министерство торговли и промышленности считали, что имели на это разрешение из Даунинг-стрит, 10. На самом деле со мной не проконсультировались. Это правда, что я, как и Леон, приветствовала бы, чтобы о письме Майкла Хезелтайна, по мнению Патрика Мэйхью содержавшем существенные неточности, требовавшие исправления, стало как можно скорее всем известно. Сэр Джон Какни в тот день должен был выступить на пресс-конференции и объявить акционерам, какое решение принял совет директоров «Уэстленда». Но я бы не позволила, чтобы для достижения этой цели просочилась информация из письма юридической конторы.

В своем заявлении мне пришлось защищать свою собственную неподкупность, профессиональные действия чиновников, которые не могли сами за себя постоять, и, насколько это было возможно, моего готового к бою министра торговли и промышленности. Я нисколько не сомневалась, что как только все узнают правду и поверят в нее, все в конце концов наладится. Но тем не менее никогда не бывает легко убедить тех, кто думает, что знает, как работает правительство, но на самом деле не имеет об этом никакого представления, что никто не застрахован от заблуждений и ошибок в суждениях, особенно когда министры и чиновники находятся под почти непосильным давлением день за днем, как это было из-за выходок Майкла Хезелтайна.

Увы, у Леона оставались считанные дни. Решением заседания Комитета-1922, не моим решением, его судьба была определена. Он встретился со мной после обеда в пятницу 24 января и сообщил, что собирается подать заявление об уходе. Я пыталась отговорить его от этого – было нестерпимо терять лучших людей. Его уход из Кабинета означал потерю одного из лучших мыслителей и конец того, что при других обстоятельствах могло стать успешной карьерой в политике Великобритании. Но к этому времени я уже всерьез думала о своем собственном положении. Я потеряла двух министров Кабинета и не питала иллюзий по поводу того, что как только те, кто настроен критически, почувствуют слабость, в партии и правительстве найдутся люди, которые воспользуются возможностью убрать и меня.

Я знала, что проверкой на прочность станут мои ответы Нилу Кинноку в срочно организованных дебатах по «Уэстленду» в Палате общин в следующий понедельник. Все воскресенье я проработала с сотрудниками и составителями речей. Я просмотрела все документы, касающиеся дела «Уэстленда», с самого начала, мысленно упорядочивая для себя, что было сказано и сделано, кем и когда. Это было время, потраченное с пользой.

Нил Киннок в тот понедельник открыл обсуждение длинной и плохо продуманной речью, принесшей больше вреда ему самому, чем мне. Но когда я поднялась с места для ответной речи, я знала, что именно моего выступления ждала Палата. Снова я упомянула все детали, связанные с просочившимся письмом. Было очень шумно и меня много раз перебивали. Но на адреналине я отдала этой речи всю себя. Сейчас она не читается, как что-то выдающееся. Но она, без сомнения, изменила ход событий. Я подозреваю, что членам парламента от партии Консерваторов теперь открылся тот страшный ущерб, нанесенный партии. В те выходные избиратели могли с трудом поверить, что такое маловажное дело могло, многократно увеличившись, превратиться в проблему, угрожающую самому правительству. Поэтому ко времени моего выступления Тори по-настоящему желали лидерства, откровенности с налетом покорности, что я и пыталась им дать. Даже Майкл Хезелтайн посчитал благоразумным предоставить уверение в своей преданности.

Но наиболее разрушающим действием Дела «Уэстленда» было усугубление антиамериканских настроений.

Сразу вслед за «Уэстлендом» встал вопрос о приватизации «Бритиш Лейланд» (БЛ). Пол Ченнон, которого я назначила на место Леона, всего через несколько дней оказался перед лицом нового кризиса, который мог повлиять на работу тысяч людей и затрагивал значительное число членов парламента от партии Консерваторов, в том числе министров.

Я не всегда сходилась во взглядах с Норманом Теббитом по вопросу о БЛ. Я чувствовала, что в фирме дела шли плохо, и хотела занять в этом вопросе более твердую линию. Конечно, были улучшения, но управление все еще хромало.

Я считала, что в БЛ необходимы новое руководство и новый председатель, более строгая финансовая дисциплина, и прежде всего новый толчок к приватизации. С октября 1985 года Леон Бриттан очень пристально следил за этими аспектами, но именно приватизация все более становилась центром внимания. «Ягуар» уже был успешно продан. «Юнипарт», занимавшийся запасными частями для БЛ, тоже должен был приватизироваться, хотя в БЛ, казалось, не торопились с этим. Но, что важнее всего, мы тайно вступили в контакт с «Дженерал Моторс» (ДМ), где интересовались покупкой «лендровера», в том числе «ренджровера», микроавтобуса «фрайтровера» и грузовиков «лэйландтракс». Эти переговоры также казались бесконечным; поэтому я была довольна, когда 25 ноября Леон прислал мне свое предложение по заключению сделки.

Кроме немаловажного вопроса о цене стояло три нелегкие проблемы, которые требовали внимания.

Во-первых, нам нужно было продумать последствия касательно рабочих мест после рационализации производства грузовиков на ДМ (Бедфорд) и БЛ (Лейланд), что, несомненно, было привлекательным для ДМ в их предложении. Мы считали, что до 3 000 рабочих мест будет сокращено, но выбор в отрасли с большим избытком работающих состоял не в том, потерять или сохранить рабочие места, а в том, чтобы предотвратить свертывание производства грузовиков на одном или другом – а возможно и обоих – предприятиях.

Во-вторых, нам нужно было подумать о положении остальных производств, составляющих БЛ: объемный автомобильный бизнес «Остин Ровер», которому останется выплачивать накопленные долги и за который ДМ не брались.

В-третьих, самым щепетильным вопросом была проблема будущего контроля над маркой «Лендровер», который ДМ намеревался купить, но общественное мнение будет требовать гарантий того, что фирма в каком-то смысле «останется британской».

Однако на нас вдруг свалилось разнообразие выбора. Прежде чем мы смогли осмыслить предложение ДМ под кодовым названием» Салтон», перед нами появилось еще более интригующее предложение, известное под кодовым названием «Маверик». В конце ноября председатель «Форда» в Европе встретился с Леоном Бриттаном и сообщил, что «Форд» подумывал о том, чтобы выйти с предложением фирмам «Остин Ровер» и «Юнипарт». Компания в полной мере признавала необходимую политическую конфиденциальность и поэтому предварительно искала одобрения правительства. Леон Бриттан, Найджел Лоусон и я обсудили наши действия на собрании в среду 4 декабря. У нас не было сомнений, что нас ждут политические трудности. Хотя «Форд» намеревался сохранить основные заводы БЛ и «Форда», все равно нас ждало противостояние со стороны членов парламента, которые были напуганы сокращением рабочих мест. Производительность на «Форде» была ниже, чем на БЛ, их новые модели не продавались, и они волновались о японском внедрении на их европейские рынки. Могли возникнуть проблемы по поводу сотрудничества с «Хондой», от которой БЛ стал сильно зависеть. Но, несмотря на все это, предложение компании «Форд» безусловно стоило рассмотреть.

К ужасу Пола Ченнона – и моему – в начале февраля в конце недели пресса была полна деталей о том, что было запланировано. Определенно из БЛ просочилась информация. Вся надежда на конфиденциальное коммерческое обсуждение пропала. Обсуждение стало абсурдным.

Во время в высшей степени сложного заседания Кабинета, где я председательствовала в четверг 6 февраля, мне стало понятно, что у нас не получится провести в жизнь заключение сделки с «Фордом». Пол Ченнон в тот день сообщил Палате, что для того, чтобы покончить с неопределенностью, он не станет заниматься вопросом продажи «Остин Ровер» «Форду». Это было унизительно и несправедливо по отношению к «Форду», который создал в Британии так много рабочих мест. Но в политике необходимо уметь вовремя остановиться.

Вопрос теперь состоял в том, сможем ли мы все же заключить подходящую сделку с ДМ. И так как теперь все открылось, нас засыпали альтернативными предложениями. Немногие из них были серьезными, и все они приносили больше затруднений, чем помощи. Наиболее политически важным было предложение к руководству о выкупе «Лендровера». И в наших глазах, и для БЛ ДМ оставался лучшим вариантом, так как эта компания была заинтересована во всех, а не только некоторых, отделениях; из-за их финансовой мощи; и из-за доступа к их дистрибьюторской сети.

ДМ в конце концов не захотели продолжать сделки по «Лейландтракс» и «Фрайтроверу», что исключало «Лендровер», и переговоры прекратились. Когда Пол объявил об этом в Палате общин во вторник 25 марта, один за другим наши заднескамеечники вставали и говорили, что была упущена прекрасная возможность и что сделка с ДМ должна была состояться. Позднее я сказала некоторым из них, что нужно было говорить об этом раньше.

Весь этот печальный эпизод повредил не только правительству, но и Британии. Много раз я указывала на выгоду, которую Британия получала от американских инвестиций. Идея о том, что «Форд» – компания иностранная, а потому – плохая, была просто абсурдной. Их европейская штаб-квартира, а также крупнейший европейский Центр исследований и развития были расположены в Великобритании. Все грузовики и большинство тракторов, продаваемые «Фордом» в Европе, было сделаны в Великобритании. Экспорт «Форда» из Великобритании был на 40 процентов больше по стоимости, чем экспорт БЛ. Но дело было не только в «Форде». Более половины инвестиций в Британию из-за рубежа были из Соединенных Штатов. И «Форд», и ДМ были оскорблены и раздражены ведущейся против них кампанией. Британия не могла себе позволить предаваться такому саморазрушительному антиамериканизму. Тем не менее он продолжался и вскоре поднялся до крайней степени – не только в области индустриальной политики, но и в области обороны и иностранных дел, где страсти разгорались еще больше.

В пятницу 27 декабря 1985 года я находилась в Чекерс, когда узнала, что террористы открыли огонь по пассажирам в залах ожидания Римского и Венского аэропортов, убив семнадцать человек. Стрелявшие были палестинскими террористами из группы «Абу Нидал». По-видимому они были обучены в Ливане, но вскоре появились доказательства их связей с Ливией.

Во вторник 7 января Соединенные Штаты, практически не посовещавшись, в одностороннем порядке применили к Ливии санкции, ожидая, что остальные будут их соблюдать. Я не собиралась этого делать. Я публично высказала свое мнение, что экономические санкции против Ливии не сработают. В конце января, феврале и марте напряжение между Соединенными Штатами и Ливией нарастало в то время, как американские военно-морские силы начали маневры в районе залива Сидра, который Ливия в нарушение международного права объявила своими территориальными водами. В понедельник 24 марта американский летательный аппарат с берега был атакован ливийскими ракетами. Вооруженные силы США нанесли ответный удар по ливийским ракетным стартовым площадкам и потопили ливийский быстроходный патрульный катер.

Я должна была обдумать, какова будет наша реакция. Я осознавала, что в Ливии находилось 5 000 британских граждан. Я также знала о возможности ливийской акции против нашей базы на Кипре. Но я сказала Кабинету, что, несмотря на все это, мы должны поддержать право Соединенных Штатов на свободу передвижения в нейтральных водах и в воздушном пространстве, а также их право на самооборону по уставу ООН.

Тем временем американцы начали понимать, кто был им настоящим другом. Я узнала, что французы проявляли сдержанность по поводу какой-либо политики конфронтации с полковником Каддафи, доказывая, что любая военная акция США вызовет поддержку Ливии арабскими странами и призывая избегать «провокации».

Затем рано утром в субботу 5 апреля на дискотеке в Западном Берлине, где часто бывали американские солдаты, была взорвана бомба. Два человека – один из них солдат США – были убиты и еще 200 – в том числе 60 американцев – были ранены. Разведка США, как и наша, указывали на участие Ливии. Это было последней каплей для американцев.

Незадолго до 11 часов поздно вечером во вторник 8 апреля я получила сообщение от президента Рейгана. Он просил о нашем содействии в использовании американского самолета Ф1-11С и самолетов поддержки, базировавшихся в Великобритании, для нанесения удара по Ливии, и просил ответить не позже полудня следующего дня. Я немедленно позвонила Джеффри Хау и Джорджу Янгеру для обсуждения наших действий. В час ночи я послала президенту предварительный ответ. Основная мысль в нем была о поддержке Соединенных Штатов, но я также выразила значительную озабоченность. Я запросила дополнительную информации о целях в Ливии. Я волновалась, что акция США начнет цикл отмщения. Меня заботило верное публичное обоснование для предпринятой акции, иначе мы просто усилим позиции Каддафи. Я также беспокоилась о последствиях для британских заложников в Ливане – и, как показали последующие события, не зря.

Глядя назад, я думаю, что эта первоначальная реакция была, наверное, слишком отрицательной. Но она принесла практическую пользу, заставляя американцев до деталей продумать, каковы их цели и как их можно обосновать. На меня также повлияли два других соображения. Во-первых, я чувствовала склонность США к быстрым действиям, что, несомненно, выдавало их стремление уравновесить имеющее место отсутствие по их понятиям каких-либо действий в Европе. Во-вторых, давая разрешение на использование американских баз Соединенными Штатами для их атаки на Ливию, я знала, что за это придется заплатить высокую политическую цену. Я не могла с легкостью принимать такие решения.

Немного позже полуночи по горячей линии пришел ответ от президента Рейгана. Это был убедительный и не лишенный критики ответ по перечисленным мной пунктам. Он подчеркнул, что запланированная им акция не начнет новый цикл отмщения – ведь цикл насилия, как показывает история террористических действий Каддафи, начался уже давно. Он обратил мое внимание на то, что нам было известно от разведки – о ливийском направлении террористических акций. Он доказывал, что именно отсутствие твердого ответа запада содействовало их продолжению. Он чувствовал, что имеет ясное юридическое обоснование для такой акции. Акция США будет нацелена на основную штаб-квартиру Каддафи и ближайшие к нему силы безопасности, а не на ливийский народ. Удары будут наноситься по ограниченному числу мишеней. Особенно большое впечатление на меня произвела трезвая оценка президентом того, каков будет эффект от того, что он запланировал. Он писал:

«Я не имею иллюзий о том, что эти действия могут полностью уничтожить угрозу терроризма. Но они покажут, что официально спонсированные правительством террористические акции, которые неоднократно совершала Ливия, не пройдут безнаказанными. Лишение спонсорства на государственном уровне неизбежно ослабит способность террористических организаций совершать преступные нападения, даже если только на то время, пока мы будем прорабатывать дипломатические, политические и экономические каналы с целью исключить более глубокую причину такого терроризма.

Чем больше я думала над этим вопросом, тем больше для меня прояснялись отношения Америки к Ливии.

В тот день я послала президенту Рейгану еще одно сообщение. Я обещала ему» свою безоговорочную поддержку в действиях, направленных против определенных ливийских объектов, явно имеющих отношение к проведению и обеспечению террористических действий». Я заверяла его, что мы предоставим в пользование летательный аппарат США, находящийся на их базе в Великобритании, только при выполнении указанного выше условия. Но я сомневалась в некоторых из предполагаемых мишеней и предупреждала, что если акция расширится, американцам придется признать, что даже те, кто всеми силами стремится оказывать им всевозможную поддержку, окажутся тогда в трудном положении.

Теперь, когда Америка фактически просила европейцев о помощи, имеющей политическую ценность, она уже не казалась такой великолепной. Канцлер Коль, по-видимому, сказал американцам, что им не стоит ожидать искреннего сочувствия от своих европейских союзников и что все будет зависеть от успешности их действий. Французы отказали в разрешении Ф1-11С пересечь воздушное пространство их страны. Испанцы сказали, что американский самолет может лететь над Испанией, но только незаметно. Условие было невыполнимо, поэтому им пришлось лететь над проливом Гибралтар.

Существовало большое количество предположений. Мы не могли ни подтвердить, ни отрицать наших переговоров с американцами. Лейбористская и либеральная партии настаивали, что надо исключить использование американских баз в Великобритании для всех ожидаемых действий. Важно было довести мое решение до главных членов Кабинета. В полдень в понедельник (14 апреля) я сообщила комитету Кабинета по обороне и иностранным делам, что произошло за предыдущие дни. Я сказала, что действия США были ясно обоснованны как самооборона по статье 51 Устава ООН. Наконец, я подчеркнула, что нам нужно стоять за американцев, как они стояли за нас во время Фолклендского конфликта.

После обеда из Вашингтона подтвердили, что американский самолет вскоре произведет взлет со своей британской базы.

Поздно вечером я получила сообщение от президента Рейгана о том, что самолет США вскоре нанесет удары по пяти названным связанным с терроризмом целям в Ливии. Президент подтвердил, что текст его показанного по телевидению заявления принял во внимание нашу рекомендацию усилить элемент самообороны, чтобы стать на верную позицию с юридической точки зрения. Мое собственное заявление Палате общин о внезапном нападении уже существовало в черновом варианте.

Американскую атаку в основном осуществили шестнадцать Ф1-11С, базировавшихся в Соединенном Королевстве, хотя было также использовано некоторое количество других самолетов. Атака продолжалась сорок минут. Ливийские ракеты и артиллерия отвечали огнем, но их радары успешно блокировались. Нападение, несомненно, прошло успешно, хотя, к сожалению, были пострадавшие среди мирного населения и один самолет разбился. Телевизионные репортажи, однако, концентрировали внимание не на стратегической важности объектов, куда были нанесены удары, а исключительно на рыдающих матерях и детях.

Общественное мнение в Британии первоначально отреагировало еще хуже, чем я ожидала. Народная симпатия по отношению к гражданам Ливии перемешивалась со страхом перед возмездием ливийского террора.

Я должна была выступать в Палате, в срочно организованных дебатах по вопросу вторжения в Ливию в среду после обеда. Интеллектуально и технически такую речь было в высшей степени сложно подготовить, так как она в большой степени основывалась на описании разведывательных операций в отношении ливийских террористических действий, а нам в этих обстоятельствах нужно было выстроить аргументацию по самообороне. Каждое слово в речи нужно было проверить соответствующими представителями разведки, чтобы удостовериться в его точности и при этом не подвергнуть риску источники информации.

Дебаты относились к категории антиамериканских предубеждений, но моя речь стабилизировала партию, и все прошло успешно. Существенная доля непонимания все еще присутствовала даже среди наших сторонников. Но все же ливийское нападение стало и поворотным пунктом, из которого вытекало три прямые выгоды.

Во-первых, это послужило более решительным отпором спонсированному Ливией терроризму, чем я могла когда-либо себе представить. Мы слишком склонны забывать, что тираны правят силой и страхом, но и сдерживать их нужно теми же средствами. В качестве мести Ливия организовала убийства британских заложников, о чем я горько сожалела. Но хваленая ливийская контратака так и не произошла. Каддафи не был уничтожен, но он был унижен. В последующие годы произошел значительный спад спонсированного Ливией терроризма.

Во-вторых, поднявшаяся тогда в Соединенных Штатах волна благодарности до сих пор верно служит нашей стране. Журнал «Уолл Стрит» лестно называл меня «великолепной». Сенаторы писали мне благодарные письма. Телефонная линия в посольстве в Вашингтоне была занята бесконечными поздравлениями. И американская администрация недвусмысленно дала понять, что голос Британии будет всерьез услышан в переговорах о контроле над вооружениями. Соглашение об экстрадиции, которое мы считали жизненно необходимым для возвращения террористов ИРА из Америки, получило сильную поддержку администрации перед авантюрной оппозицией. Тот факт, что очень немногие показали себя друзьями Америки в трудное для нее время, усилил» особые отношения», которые навсегда останутся особыми из-за культурных и исторических связей между двумя нашими странами, но которые имели особую близость, пока президент Рейган находился в Белом доме.

Третья выгода, как ни странно, носила внутренний характер, хотя и не была видна сразу. Как бы непопулярны ни были наши действия, ни один человек не мог сомневаться в их силе и решительности. Я взяла курс и не сходила с него.

Весна 1986 года сменилась летом, и политический климат начал медленно, но верно улучшаться.