Текст книги "Автобиография"

К чему я стремилась сейчас – к согласованной позиции по вопросу СОИ, которую поддерживали бы и президент, и я, несмотря на то что наши мнения относительно ее долгосрочного потенциала были разными. Во время разговора с национальным советником безопасности Бадом Макфарлэйном я уже записала четыре пункта, казавшиеся мне ключевыми.

Потом мои чиновники добавили детали. Президент и я приняли текст, который составил наш курс.

В основной части моего заявления говорилось:

«Я сообщила президенту о моей твердой убежденности, что нужно начать программу исследований СОИ. Научные изыскания, конечно, разрешены существующими американо-советскими договорами; и мы, конечно, знаем, что русские уже имеют свою собственную программу исследований и, по мнению США, уже пошли дальше научных исследований. Мы приняли четыре пункта: (1) целью США и Запада было не достигнуть превосходства, а сохранять баланс, приняв во внимание советские достижения; (2) развертывание в рамках СОИ, ввиду обязательств договора, должно стать предметом обсуждения; (3) общая цель – усовершенствовать сдерживание, а не повредить ему; (4) переговоры между Востоком и Западом должны стремиться к достижению безопасности при сокращенных количествах наступательных систем с обеих сторон. Это станет целью возобновившихся американо-советских переговоров по контролю над вооружениями, которые я тепло приветствую.

Я впоследствии узнала, что Джордж Шультц считал, что в тексте отразилась слишком большая уступка, которую мне удалось получить у американской стороны; но на самом деле это дало им и нам ясный и оправданный курс, а также помогло успокоить европейских членов НАТО. Хорошо поработали!

В марте 1985 года умер господин Черненко, и господин Горбачев вступил на пост советского лидера. Снова я поехала в Москву на похороны, погода была, пожалуй, еще более холодная, чем во время похорон Юрия Андропова. В тот вечер у меня был почти часовой разговор с господином Горбачевым в Кремле. Обстановка была более формальной, чем в Чекерс, не помогало и молчаливое язвительное присутствие господина Громыко. Но я смогла объяснить им значение курса, принятого президентом Рейганом и мной в декабре предыдущего года в Кэмп-Дэвиде. Стало ясно, что в вопросе контроля над вооружениями Советы были поглощены проблемой СОИ.

Как мы и ожидали, господин Горбачев привнес в советское правительство новый стиль. Он открыто говорил об ужасном состоянии советской экономики, хотя в то время он все еще опирался на методы господина Андропова, основанные на стремлении к большей эффективности, а не на радикальную реформу. Год кончался, а никакого улучшения условий жизни в Советском Союзе не намечалось. Действительно, как описывал обстановку в одном из своих первых донесений наш новый (кстати, первоклассный) посол в Москве Брайен Картледж, «варенье на завтра, а тем временем сегодня водки не будет».

Явным холодом повеяло в отношениях Великобритании с Советским Союзом в результате санкционированной мной высылки занимавшихся шпионажем советских чиновников. Измена Олега Гордиевского, бывшего старшего офицера КГБ, означала, что Советы знали, как хорошо мы информированы об их деятельности. У меня было несколько встреч с господином Гордиевским, и я неоднократно пыталась добиться, чтобы Советы выпустили его семью к нему на Запад. (Это в конце концов произошло после неудавшегося путча в августе 1991 года.)

В ноябре президент Рейган и господин Горбачев впервые встретились в Женеве. Эта встреча не была особенно содержательной, но между двумя лидерами (к сожалению, не их женами) быстро возникли хорошие личные взаимоотношения.

В течение 1986 года господин Горбачев продемонстрировал удивительную тонкость, играя с общественным мнением западной публики, когда он выдвигал заманчивые, но неприемлемые предложения по контролю над вооружениями. В конце года было согласовано, что президент Рейган и господин Горбачев – вместе со своими министрами иностранных дел – должны встретиться в Рейкьявике (Исландия), чтобы обсудить реальные предложения.

Возвращаясь назад, можно увидеть, что саммит в Рейкьявике в те выходные 11 и 12 октября имел совсем другое значение, чем в то время отмечало большинство комментаторов. Советский Союз во время саммита пошел на неслыханные уступки, впервые согласившись, что британские и французские сдерживающие факторы нужно исключить из переговоров по ликвидации ракет средней и меньшей дальности (РСМД); и что сокращения стратегического ядерного оружия должны оставить каждой стороне равное количество. Они также пошли на значительные уступки по цифрам РСМД. Когда саммит подходил к концу, президент Рейган предложил соглашение, по которому весь арсенал стратегического ядерного оружия – бомбардировщики, крылатые ракеты большой дальности и баллистические ракеты – сократится вполовину через пять лет, а наиболее мощные из этих орудий – стратегические баллистические ракеты – будут совершенно уничтожены через десять лет. Господин Горбачев шел еще дальше: он хотел уничтожения всех стратегических ядерных орудий к концу десятилетнего периода.

Но внезапно в самом конце ловушка захлопнулась. Президент Рейган признал, что обе стороны согласятся в течение десятилетнего периода не выходить из Договора об ограничении ПРО, хотя развитие и испытания, разрешенные договором, будут приемлемы. Господин Горбачев сказал, что все в целом зависит от того, чтобы СОИ не выходила за пределы работы в лаборатории, что налагало еще более серьезные ограничения, которые, скорее всего, уничтожили бы перспективу успеха СОИ. Президент не принял предложения, и саммит прервался.

Его неуспех широко описывался как результат глупого упрямства престарелого американского президента, одержимого одной несбыточной мечтой. В действительности отказ президента Рейгана от близкой и непременной реализации своей мечты о свободном от ядерного оружия мире в обмен на СОИ имел решающее значение в победе над коммунизмом. Он не верил Советам, считая, что с их стороны это был блеф. Может быть, когда переговоры провалились, русские одержали сиюминутную победу в пропаганде. Но они проиграли матч, и я не сомневаюсь, что знали это. Ведь к тому времени они должны были понять, что не могут рассчитывать достичь уровня Соединенных Штатов в соревновании за военное технологическое превосходство, и многие уступки, сделанные ими в Рейкьявике, невозможно было восстановить.

Моя собственная реакция, когда я услышала, как далеко готовы зайти американцы, была похожа на землетрясение у меня под ногами. Вся система ядерного сдерживания, которая сорок лет сохраняла мир, была близка к отмене. Если бы предложения президента прошли, они тоже практически уничтожили бы Трайдент[52]52
   Именно это подтвердил бывший высокопоставленный советский чиновник в феврале 1993 года на конференции в Принстонском университете, посвященной окончанию холодной войны (примечание автора).


[Закрыть], заставляя нас установить новую систему, если мы хотели продолжать независимое ядерное сдерживание. Каким-то образом я должна была вернуть американцев на твердую почву убедительной политики ядерного сдерживания. Я организовала поездку в Соединенные Штаты для встречи с президентом Рейганом. Готовясь к этому визиту, я впервые осознала, как много зависело от моих взаимоотношений с президентом. От армии я получила детальный отчет о последствиях оборонной стратегии, включающей в себя уничтожение всех баллистических ракет.

Я прилетела в Вашингтон после обеда в пятницу 14 ноября. В тот вечер я репетировала свои аргументы на встречах с Джорджем Шультцем и Кэпом Уэйнбергером. На следующее утро я встретилась с Джорджем Бушем за завтраком и затем поехала в Кэмп-Дэвид, где меня ждал президент Рейган.

К моему большому облегчению, я отметила, что президент сразу понял, почему я была так глубоко озабочена тем, что случилось в Рейкьявике. Он согласился с черновым вариантом заявления, который мы подготовили за день до этого, после беседы с Джорджем Шультцем, и c которым я впоследствии выступила на пресс-конференции. Оно излагало нашу политику в отношении контроля за вооружениями после Рейкьявика. Вот что в нем говорилось: «Мы считаем, что приоритеты должны быть следующие: соглашение по ракетам средней и меньшей дальности, с ограничениями на системы меньшей дальности; сокращение США и Советским Союзом стратегического наступательного оружия на 50 процентов в течение пяти лет; и запрет на химическое оружие. Во всех трех случаях непременным элементом будет эффективная проверка. Мы также считаем, что нужно продолжать исследования по программе СОИ в рамках Договора об ограничении систем противоракетной обороны. Мы подтверждаем, что стратегия прямой защиты и гибкого реагирования НАТО будет и впредь требовать эффективного ядерного сдерживания, основанного на комбинации из нескольких систем. В то же время сокращение ядерного оружия усилит важность уничтожения сложившихся несоответствий. С ядерным оружием нельзя иметь дело изолированно, все время нужно стабильное общее равновесие. Мы также считаем, то эти вопросы должны продолжать быть предметом закрытых обсуждений в блоке».

Президент подтвердил намерения Соединенных Штатов продолжать их стратегическую программу модернизации, в том числе «Трайдент». Он также подтвердил, что полностью поддерживает достигнутые договоренности, используя «Трайдент», модернизировать независимое ядерное сдерживание Великобритании.

Такой результат меня полностью удовлетворял.

Нетрудно представить, как было воспринято кэмп-дэвидское заявление в Москве. Оно положило конец надежде Советов, используя СОИ и мечту президента Рейгана о свободном от ядерного оружия мире, осуществлять свою стратегию по созданию в Европе зоны, свободной от ядерного оружия, что сделало бы нас открытыми для военного шантажа. Оно также показало, что, нравится им это или нет, я имела влияние на президента Рейгана по важнейшим вопросам политики блока. Так что у господина Горбачева было столько же причин иметь дело со мной, сколько и у меня – с ним. Поэтому неудивительно, что меня вскоре пригласили в Москву.

Я подготовилась очень тщательно. В пятницу 27 февраля 1987 года в Чекерс я провела дневной семинар по Советскому Союзу. Я также детально изучила речи господина Горбачева, обычно длинные и беспорядочные, которые он произнес за последнее время, обнаружив для себя в них что-то новое.

Я не ехала в Москву, как представитель Запада, но, без сомнения, было очень важно проинформировать других западных лидеров о линии, которой я буду следовать, и заранее выяснить их настроения. Я знала мнение президента Рейгана и поэтому ограничилась тем, что послала ему длинное сообщение.

Я также организовала на понедельник 23 марта встречу с президентом Миттераном и затем с канцлером Колем. Президент Миттеран думал, как и я, что господин Горбачев готов пойти на многое, чтобы изменить систему. Но французский президент также знал, что Советы уважают жесткость. Он сказал, что мы должны сопротивляться попытке превращения Европы в зону, свободную от ядерного оружия. Я выразила горячее согласие.

Не оказалось разногласий у меня и с канцлером Колем.

Моим последним публичным высказыванием о Советском Союзе до отъезда была речь на заседании Центрального совета Консервативной партии в Торки в субботу 21 марта. Мне было бы нетрудно смягчить критику советского режима. Но я не собиралась этого делать. Слишком часто в прошлом западные лидеры ставили стремление к надежным отношениям с иностранными диктаторами выше слов простой правды. Я сказала:

«В речах господина Горбачева мы видим явное признание того, что коммунистическая система не работает. Вместо того чтобы догнать Запад, Советский Союз еще больше отстает. Мы слышим, что их лидеры говорят на новом языке, который включает узнаваемые нами слова, такие как «гласность» и «демократизация». Но имеют ли они то же значение для них, какое они имеют для нас? Некоторые из тех, кто сидел в тюрьмах по политическим или религиозным убеждениям, были освобождены. Мы это приветствуем. Но многие другие остаются в заключении или им отказывают в разрешении эмигрировать. Мы хотим видеть их свободными или воссоединенными со своими семьями за рубежом, если они этого хотят… Когда на следующей неделе я поеду в Москву на встречу с господином Горбачевым, целью будет мир, основанный не на иллюзии и капитуляции, а на реализме и силе… Мир требует безопасности и доверия между странами и народами. Мир означает конец убийствам в Камбодже, конец резне в Афганистане. Он означает выполнение обязательств, которые Советский Союз добровольно принял на заключительном акте в Хельсинки в 1975 году, – разрешать свободное передвижение людей и идей, а также относительно других основных прав человека… Мы будем оценивать не по словам и не по обещаниям, а по действиям и результатам.»

Я сидела за столом в Кремле напротив господина Горбачева, а между нами стояла высокая ваза с цветами. Меня сопровождали только один член моего коллектива и переводчик. Вскоре стало ясно, что господин Горбачев собирается сделать мне выговор за мою речь на заседании Центрального совета Консервативной партии. Он сказал, что, когда советские лидеры изучали ее, они почувствовали дуновение 1940-х и 1950-х годов. Она напомнила им речь Уинстона Черчилля в Фултоне, Миссури (о «железном занавесе»), и доктрину Трумэна.

Я не извинялась. Я сказала, что есть еще один пункт, который я не упомянула в своей речи, но упомяну сейчас. Речь шла о том, что я не имела свидетельств, что Советский Союз покончил с брежневской доктриной или отказался от цели добиться мирового господства коммунизма. Мы были готовы вести бой идей: действительно, так воевать было правильно. Но вместо этого мы на Западе наблюдаем советскую подрывную деятельность в Южном Йемене, в Эфиопии, в Мозамбике, в Анголе и в Никарагуа. Мы видели, как Советский Союз поддерживает Вьетнам в его завоевании Камбоджи. Мы видели оккупацию Афганистана советскими войсками. Естественно, мы пришли к заключению, что мировой коммунизм все еще следует своей цели. Это было для Запада жизненно важным соображением. Мы признали, что господин Горбачев предан внутренним реформам в Советском Союзе. Но мы должны спросить себя, приведет ли это к изменениям и во внешней политике.

Я затем продемонстрировала, что читала речи господина Горбачева так же внимательно, как он читал мои. Я сказала ему, что считаю его январскую речь на заседании Центрального Комитета чрезвычайно интересной. Но я хотела знать, последуют ли за вводимыми им внутренними переменами перемены во внешней политике Советского Союза. Я добавила, что не ожидала, что будем вести такое горячее обсуждение, едва начав беседу. Засмеявшись, господин Горбачев ответил, что приветствует «ускорение», и доволен, что мы разговариваем откровенно.

Разговор был долгим и касался не только региональных конфликтов, но и самой сути различий между западной и коммунистической системами. Я описывала их как разницу между обществами, где власть была рассредоточена, и обществами, в основе которых лежали контроль из центра и ограничение.

После обеда обсуждение стало менее дискуссионным и более информативным. Он объяснил мне проводимые им экономические реформы и проблемы, которые перед ним стояли. Это привело к теме технологии. Он заявил, что уверен в способности Советского Союза разрабатывать компьютеры, соревнуясь с Соединенными Штатами. Но меня было трудно убедить. И это привело снова к СОИ, и господин Горбачев пообещал, что в этом Советы будут соответствовать, но не рассказал, каким образом. Я попыталась заинтересовать его своим предложением о бо́льшей «предсказуемости» в отношении прогресса американской программы СОИ, но, очевидно, напрасно.

Затем я стала давить на господина Горбачева в целом по проблеме прав человека, и в частности обращения с евреями. Я также подняла вопрос об Афганистане, и у меня возникло впечатление, что он не знал, как выйти из положения. Наконец, я перечислила пункты, по которым, как я считала, мы достигли соглашения, чтобы включить их в официальный отчет о нашем обсуждении, и он согласился, что это улучшило взаимоотношения между нами и добавило уверенности друг в друге. Но время было уже очень позднее. Гости уже начали собираться на официальный прием, на котором я должна была выступать. Поставив дипломатию выше моды, я отменила свои планы вернуться в посольство и переодеться: я пошла на прием в коротком шерстяном платье, в котором проходила весь день. Я чувствовала себя как Ниночка[53]53
   Cемейство американских трехступенчатых твердотопливных баллистических ракет, размещаемых на подводных лодках (примечание автора).


[Закрыть] наоборот.

Вторник начался довольно скучным совещанием с премьер-министром Рыжковым и другими советскими министрами. Я надеялась больше узнать о советских экономических реформах, но мы снова завязли в контроле над вооружениями и позже в вопросах двусторонней торговли.

Намного более интересным и стоящим для всех участвующих было интервью, которое я дала трем журналистам с советского телевидения. Я потом узнала, что оно оказало огромное влияние на советское общественное мнение. Большинство вопросов было о ядерном оружии. Я защищала курс Запада в целом и сохранение ядерного сдерживания. Я напомнила о значительном советском превосходстве в традиционном и химическом оружии. Я указала, что Советский Союз опережает Соединенные Штаты в противоракетной обороне. Простой русский народ никогда не слышал, чтобы кто-либо упоминал эти факты. Они впервые узнали об этом от меня. Интервью выпустили в эфир по советскому телевидению полностью, и впоследствии я считала это доказательством, что моя уверенность в элементарной неподкупности господина Горбачева была к месту.

В тот вечер Горбачевы устроили ужин в старинном поместье, которое много лет назад было перестроено под приемы иностранных гостей. Атмосфера, как никогда в Советском Союзе, напоминала Чекерс. В комнатах, которые показывал нам господин Горбачев, курили, пили и спорили Черчилль, Иден, Сталин и Молотов. Нас было немного – Горбачевы пригласили только Рыжковых, которые не принимали активного участия в разговоре. Ярко пылающий дровяной камин – тоже, как в Чекерс, – освещал комнату, в которую мы позже перешли для решения мировых проблем за кофе и ликерами. Я увидела два интересных примера того, как подверглись сомнению старые марксистские догмы. Я спровоцировала оживленный спор между Горбачевыми об определении «рабочего класса», о котором мы столько слышали в советской пропаганде. Я хотела узнать, как в Советском Союзе определяли важную составную часть той системы, о которой старинная польская поговорка гласит: «Мы притворяемся, что работаем, а они притворяются, что платят нам». Госпожа Горбачева считала, что любой, кто работает, независимо от его рода деятельности или профессии, является рабочим. Ее муж вначале доказывал, что рабочим классом считаются только «синие воротнички». Но потом он передумал и сказал, что это в основном исторический или «научный«(то есть марксистский) термин, который должным образом не охватывает разнообразия сегодняшнего общества.

Второе указание на отход от старых социалистических догм я наблюдала, когда господин Горбачев сказал мне – не вдаваясь в детали, чтобы подразнить, – об обсуждении планов по увеличению доходов населения с тем, чтобы заставить людей платить за государственные услуги, например здравоохранение и образование. Неудивительно, что этим планам, какими бы они ни были, не суждено было сбыться.

На следующее утро у меня был завтрак с рефьюзниками в посольстве Великобритании. От них я услышала тревожный рассказ о героизме людей, подвергавшихся мелким, но постоянным гонениям. В то же утро я улетела из Москвы в Тбилиси, город в Грузии. Я хотела посетить, помимо России, и другую советскую республику и знала, что Грузия представляет собой большой культурный и географический контраст.

Проще говоря, это был мой наиболее увлекательный и важный иностранный визит. В те проведенные в Советском Союзе дни я ощущала, как у коммунистической системы почва уходит из-под ног. В голову пришло такое изречение де Токвиля: «Опыт показывает, что наиболее опасный момент для плохого правительства наступает тогда, когда оно приступает к реформам». Оказанный мне теплый прием – и сердечная благосклонность русского народа, и уважение советского руководства во время длинных переговоров – указывало на глубинные коренные изменения. Западная система свободы, которую в западном блоке олицетворяли Рональд Рейган и я, все больше становилась господствующей. Я чувствовала, что скоро произойдут большие изменения – но я даже представить себе не могла, как быстро они нагрянут.