Текст книги "Автобиография"

Это была прекрасная публика; с первых радостных возгласов мое настроение улучшилось, и я максимально выложилась.

Затем мы направились в отель в аэропорту Глазго, чтобы поужинать и лечь спать перед следующим днем шотландской агитационной кампании. Я была преисполнена того особого восторга, который возникает после удачной речи. И хотя результаты соцопросов свидетельствовали, что лейбористы, похоже, сокращают разрыв, он все равно оставался существенным, и предчувствия твердили мне, что мы выигрывали этот противостояние. В кампании лейбористов чувствовалась явная усталость.

Они так часто возвращались к теме того, что политика тори не сработает или сработает только в случае драконовских сокращений общественных услуг, что недальновидно скатились к утверждению, что ничто уже не сработает и проблемы Британии были, по сути своей, неразрешимы. Это создало противоречие между лейбористами и базовым человеческим инстинктом, который заключается в том, что улучшение на самом деле возможно и к этому следует стремиться. Мы воплощали этот инстинкт – в действительности лейбористы отдавали нам монополию на него. Я чувствовала, что все идет хорошо.

Дэнис, Кэрол и Ронни Миллер были вместе со мной в гостинице, и мы обменивались сплетнями и шутками. Моя старая подруга, а теперь заместитель председателя партии – Джанет Янг тоже ездила вместе с нами и отошла во время еды. Теперь она вернулась с серьезным выражением лица, чтобы сообщить мне, что Питер Торникрофт – или «Председатель», как она его постоянно называла, – счел, что дела обстоят не очень хорошо с политической точки зрения, и что Тэд Хит должен выступить в следующем предвыборном эфире от имени партии.

Я взорвалась. Это была настолько явная демонстрация неуверенности во мне, насколько я только могла себе представить. Если Питер Торникрофт и Центральный офис до сих пор не поняли, что мы боролись не только за аннулирование подхода Уилсона – Каллагена, но и за отказ от подхода правительства Хита, то они вообще ничего не поняли. Я сказала Джанет, что если она и Питер так считают, то я могу паковать вещи. Тед проиграл трое выборов из четырех и ничего не мог сказать о выборах, которые ведутся под нынешним манифестом. Пригласить его озвучить политику партии в своем выступлении было для нас равноценно тому, чтобы принять поражение той политики, которую я продвигала.

Возможно, было несправедливо обижаться на Джанет за то, что она передала сообщение Питера. Но это был единственный случай за всю кампанию, когда я была ближе всего к расстройству. Я сказала ей, что и слышать об этом не хочу. Она передала, без сомнения, цензурированную версию моего ответа «Председателю», и я, все еще кипя от злости, пошла спать.

Нетрудно представить, что апрельский воздух был не по сезону морозным, когда я пришла на свой брифинг в Центральный офис накануне утренней пресс-конференции в пятницу. Я также довольно остро общалась с журналистами по вопросам влияния технологии на занятость. Потом телевизионный интервьюер, который, как мне сказали, должен был быть дружелюбно настроен, оказался полной противоположностью. Это был тот этап избирательной кампании, когда нервы у всех были изношены до предела. И напряжение продолжало нарастать. Я знала, что мне предстоят важные интервью для СМИ, запись последнего PEB, большая речь в Болтоне и на финальном собрании консервативных работников профсоюзов. К тому же соц опросы теперь, похоже, свидетельствовали, что наше преимущество ослабевает. По мнению Центрального офиса, оно упало с 10 процентов до 6. К несчастью, не было причин доверять внутрипартийным опросам – которые были оптимистичной стороной медианы – больше, чем всем остальным. Мне пришлось отменить свой дневной визит в избирательный округ Фулэм, чтобы поработать над текстом PEB и речью для CTU. Но кто-то сказал журналистам, что причина была в том, что я теряю голос, что было использовано для создания образа «потрепанной Мэгги», которая пытается остановить ускользающие от нее выборы. На самом деле мой голос был в полном порядке, но я действительно рисковала сорвать его, пытаясь объяснить репортерам и публике, что мои связки целы и работают.

Воскресная утренняя «Дэйли Экспресс» содержала опрос MORI, показывавший, что наше опережение снизилось до 3 процентов. Налицо были легкие признаки нервного напряжения в Центральном офисе партии. Питер Торникрофт написал обращение к кандидатам: «Что бы ни произошло, я прошу, чтобы не было ни самодовольства, ни отчаяния». Это было не слишком ободряющее обращение, и возможно, оно слишком уж четко отражало ощущение его автора и его советников, что для победы на выборах следовало скорее ничего не делать, нежели делать что-то правильное. Что касается меня, я публично отвергла результаты опросов, заметив: «Всегда, когда приближаешься к выборам, отрыв сокращается». На самом деле я решила, что самый лучший ход сейчас – выбросить соцопросы из головы и вложить каждую толику оставшейся у меня энергии в решающие финальные дни кампании. У меня было хорошее агитационное утро в Лондоне, включая мой собственный избирательный округ Финчли и возвращение домой на Флуд стрит во второй половине дня для обсуждения эфира, посвященного выборам.

Воскресенье 29 апреля должно было стать ключевым. Результаты опросов были повсюду. Я игнорировала их. Мне сделали прическу утром, и после ланча меня отвезли в конференц-центр Уэмбли на собрание членов профсоюзов-консерваторов. Харви Томас, опираясь на свой опыт ярких съездов Билли Грэма, использовал все возможные ходы. Целые созвездия актеров и комиков оживляли слушания. Игнорируя прежние инструкции, полученные от, пожалуй, слишком серьезных партийных работников, обеспокоенных достоинством «следующего премьер-министра», Харви сыграл гимн кампании «Hello Maggie», когда я вошла. Я прежде не сталкивалась ни с чем подобным – хотя по сравнению с экстравагантными выходками Харви в последующие годы это покажется довольно скромным.

Сама речь была короткой и острой. И ее восприятие было потрясающим. Потом я направилась к «Саатчи энд Саатчи», чтобы записать финальную трансляцию выборов. C четырех часов дня Гордон, Ронни, Тим и я работали над текстом и перерабатывали его. Потом была, как показалось, бесконечная последовательность «дублей», каждый из которых – до последнего – казался недостаточно правильным хотя бы одному из нас. В конце концов, далеко за полночь, мы были довольны.

Главным событием моей кампании в понедельник была программа «Гранада 500», на которой каждому из трех лидеров партий задавали вопросы зрители из аудитории, происходящей из округа, который считается наиболее репрезентативным во всей стране – Восточный Болтон. (На протяжении многих лет партия, выигрывавшая доверие Восточного Болтона, формировала следующее правительство, но в 1979 избиратели, возможно, смущенные общенациональным вниманием, не угадали.) Я получала удовольствие от таких моментов, чувствуя себя спокойнее, когда мне задавали вопросы в формате один-на-один. Каким-то образом тот факт, что это были «реальные» люди с реальными заботами, помогал мне расслабиться. Судя по показаниям «хлопкометра», я выиграла соревнование.

Но на следующее утро (вторник) был еще один соцопрос NOP, который показал, что лейбористы лидируют с отрывом в 0,7 процента. На устах участников утренней пресс-конференции был лишь один настоящий вопрос: как я отреагирую на результаты опроса? Я лишь отвергла эти результаты, сказав, что надеюсь, что это подтолкнет сторонников Консервативной партии скорее пойти на выборы. Эта линия не только сослужила мне хорошую службу в трудный момент: я подозреваю, что это была верная оценка ситуации. Поскольку если что-то и угрожало нашей победе, то это была самоуверенность, и с этого момента для нее не оставалось ни единого шанса. Я продолжила агитацию на северо-западе, закончив, конечно, участием в съезде в Болтоне, на котором комик Кен Додд появился на сцене с синей метелкой из перьев для смахивания пыли, чтобы поприветствовать меня. После переданного Кеном Доддом сообщения от Нотти Эш – который, по его словам, был по-настоящему синим округом, – любая речь показалась бы чересчур серьезной. Но было лишь одно настоящее сообщение этого этапа кампании, которое заключалось в том, что всем, кто хочет выгнать лейбористов из правительства, нужно не растрачивать свои голоса по мелочам, голосуя за малые партии, а вместо этого голосовать за консерваторов.

Вдобавок к этому такое же сообщение настойчиво повторялось вплоть до дня голосования. Оно было моим мотивом на завершающей пресс-конференции в среду 2 мая. Я возвращалась к нему во время своей поездки по избирательным округам Лондона, которую я закончила в школе Вудхаус в Финчли – там мне пришлось проталкиваться между протестующих феминисток, скандировавших: «Мы хотим прав для женщин, а не женщину правого толка». Когда я ехала обратно на Флуд стрит, я почувствовала, как усталость одолевает меня. У меня был шанс, и я им воспользовалась. Было что-то странно приятное в этом ощущении, что все, что теперь произойдет, от меня уже не зависело. Первый раз за много ночей у нас с Дэнисом было полных шесть часов сна.

Когда я проснулась в день выборов, то узнала из новостей, что все опросов этого утра показали превосходство консерваторов, варьирующееся от 2 до 8 процентов. Мы с Дэнисом отправились голосовать в Челси в 9 часов, прежде чем ехать в Финчли, где я по привычке прошлась по кабинетам комитетов в сопровождении фотографов. Я вернулась на Флуд стрит, чтобы легко пообедать и попытаться немного отдохнуть перед вечером, который несомненно обещал быть долгим. Во время подсчета по Финчли в Бартлет Таун Холл, куда я прибыла вскоре после полуночи, я держалась в стороне, в дальней комнате, вооружившись телевизором и запасшись кофе и сэндвичами, и могла слышать результаты по мере того, как они поступали. Роджер Боден был со мной, дополняя телевизионные репортажи ранними данными, поступавшими по телефону из Центрального офиса. Я продолжала вести тальманский счет, сверяясь с детализированным отчетом, который Лушер Бритто подготовил для меня. Первые несколько результатов сообщали, что мы выиграли, несмотря на то что среди них затесалась неприятная новость о поражении Тедди Тейлора в Глазго. Прогнозы о нашем превосходстве начали стабильно расти. Члены местного совета, мой председатель избирательного округа и его супруга, мой агент и остальные прибыли и выглядели все радостнее и радостнее. Но я умышленно подавляла в себе все порывы к преждевременным проявлениям эйфории: в ход пошли подсчеты, суеверия и, самое главное, знание того, что проще всего смириться с плохими новостями, когда не ждешь хороших. Однажды, ближе к концу, даже я не могла оставаться безучастной. К тому моменту, когда я сообщила всем результаты своих подсчетов, всем было ясно, что мы сформируем следующее правительство.

Масштабы победы застали всех – или почти всех – врасплох. Мы не просто выиграли выборы: вдобавок мы выиграли новый тип мандата. Пока все псефологи и комментаторы муссировали детальные результаты, масштабы нашего успеха лишь подкрепляли итоги. 5,6-процентный национальный скачок от лейбористов к консерваторам был крупнейшим из тех, которые удавалось достичь любой из сторон, и наше семипроцентное превосходство над лейбористами тоже было крупнейшим – с 1945 года.

Не менее важным было то, что скачок в нашу сторону был в рядах профессиональных рабочих; и больше одной третьей этого превосходства совершенно очевидно возникло во время агитационной кампании. Это были именно те люди, голоса которых нам требовалось вырвать из плена лояльности социалистам, зачастую складывавшейся на протяжении всей их жизни. Им в довольно жесткой форме пришлось столкнуться с фундаментальной дилеммой, которая встала перед всей Британией: принять еще большую роль, которую будет играть правительство в жизни нации, или вырваться на свободу, двигаясь в новом направлении. Для этих людей, помимо всего прочего, делом крайне практического свойства был выбор между тем, положиться ли на комфорт государственного обеспечения или пойти на жертвы ради лучшей жизни для себя и своих семей. Теперь они рискнули пойти на риск (так как это был риск) и проголосовать за то, что предлагала я, – за то, что, как я знала, я теперь в некоторой степени персонифицировала. Я всегда старалась сохраняться свою веру в них.

Глава 13
Над предприятиями

Первые дни и ранние решения в роли премьер-министра

Мы поняли, что выиграли, в первые часы пятницы 4 мая, но только к полудню мы получили очевидное большинство мест, которые нам требовались, – 43, как в конце выяснилось.

Рядом со мной было много друзей, пока мы дожидались результатов в эти долгие часы в Центральном штабе Консервативной партии. Но я помню странное чувство, смешанное с предвкушением, когда раздался телефонный звонок, вызывавший меня во Дворец. Я была озабочена соблюдением деталей процедуры и протокола; удивительно, насколько при наличии важного повода рассудок сосредотачивается на вещах, которые в простой день кажутся сущими пустяками. Но меня преследовали истории о неловких эпизодах, случавшихся, когда один премьер-министр уходил со своего поста, а второй занимал его место, и я не могла не пожалеть Джеймса Каллагена, который незадолго до этого признал нашу победу, произнеся речь, исполненную одновременно достоинства и щедрости. Какими бы ни были наши прошлые и будущие разногласия, я считала его патриотом, в сердце которого жила Британия, а худшее горе ему приносила его собственная партия.

Примерно в 2.45 раздался звонок. Я вышла из Центрального офиса, прошла сквозь толпу своих сторонников к ожидавшей меня машине, которая повезла нас с Дэнисом во Дворец – в мое последнее путешествие в роли лидера оппозиции.

Аудиенция, на которой ты получаешь от королевы право на формирование правительства, происходит в жизни большинства премьер-министров всего раз в жизни. Это право сохраняется, когда действующий премьер-министр выигрывает выборы, поэтому мне не приходилось обновлять его в течение тех лет, которые я провела на своем посту. Все аудиенции с королевой протекают в обстановке строгой уверенности – уверенности, жизненно необходимой для работы правительства и конституции. Мне предстояли такие аудиенции с Ее Величеством каждую неделю, обычно по вторникам, когда она была в Лондоне, или иногда в других местах – когда королевская семья пребывала в Винсдоре или Балморале.

Каждый, кто думает, что эти встречи сводятся к любезностям, серьезно заблуждается; они вполне деловые, и Ее Величеству приходится иметь дело со множеством текущих вопросов. И хотя пресса не смогла удержаться от предположения, что между Дворцом и Даунинг-стрит наличествуют разногласия, я всегда находила отношение Королевы к работе правительства абсолютно правильным.

Разумеется, истории о стычках между «двумя могущественными женщинами» были слишком хороши, чтобы их не выдумать. В целом больше глупостей было написано о т. н. женском факторе во время моего пребывания на посту, чем о чем бы то ни было другом. Меня всегда спрашивали о том, каково было быть женщиной премьер-министром. Я отвечала: «Не знаю, я никогда не имела противоположного опыта».

После аудиенции сэр Филип Мур, секретарь Королевы, сопроводил меня в свой офис по т. н. Ступеням премьер-министра. Я обнаружила, что там меня ожидает мой новый главный личный секретарь Кен Стоув, готовый сопроводить меня на Даунинг-стрит. Кен прибыл во Дворец с уходящим Премьер-министром Джеймсом Каллагеном, менее часа тому назад. Когда мы выехали через ворота Дворца, Дэнис подметил, что в этот раз стражники отсалютовали мне. В те невинные дни, до того как охрана стала гораздо жестче из опасения террористов, толпа доброжелателей, зевак, журналистов и съемочных групп дожидалась нас на самой Даунинг-трит. Толпа растянулась по всему пространству вверх по Даунинг-стрит и дальше до Уайтхолла. Мы с Дэнисом вышли из машины и направились к ним. У меня появилась возможность прокрутить в голове все, что я скажу снаружи номера 10.

Когда мы повернулись к камерам и репортерам, радостные возгласы были настолько оглушающими, что никто на улице не мог услышать, что я говорила. К счастью, микрофоны, направленные в мою сторону, уловили мои слова и передали их на радио и телевидение.

Я процитировала известную молитву, приписываемую Св. Франциску Асизскому, начинающуюся словами «Да принесем мы гармонию туда, где есть раздор». После на этот выбор обрушилась немалая доля сарказма, но продолжение этой цитаты часто забывается: «Да принесем мы истину туда, где есть заблуждение. Да принесем мы веру туда, где есть сомнение. Да принесем мы надежду туда, где есть отчаяние». Силы заблуждения, сомнения и отчаяния настолько прочно укрепились в британском обществе – «зима недовольства» это мощно проиллюстрировала, – что преодолеть их без определенной доли раздора было невозможно.

Внутри № 10 весь персонал вышел поприветствовать нас. Я уверена, что во времена до появления телевидения у этой церемонии была вполне реальная практическая польза, поскольку все, кто находится в здании, могли получше рассмотреть и впредь узнавать премьер-министра в лицо, одновременно и в целях безопасности, и для стабильного предоставления множества сервисов. Также в номере 10 на самом деле царит почти семейная атмосфера. Численность персонала относительно невелика – около семидесяти или восьмидесяти человек, хотя из-за посменной системы не все присутствуют на месте одновременно. В это число входят работники личного кабинета, включая дежурных сотрудников, в задачи которых входит обеспечивать стабильную работу номера 10 в течение суток; пресс-офис, где всегда есть кто-то готовый ответить на звонок; «девушки из садовой комнаты», выполняющие секретарскую и бумажную работу; «заведующий документооборотом», который сортирует и упорядочивает огромные массивы документов; парламентский отдел, который работает с парламентским вопросами, высказываниями и дискуссиями; отдел корреспонденции, в который каждую неделю приходят от четырех до семи тысяч писем; отделы по работе с церковью и почестями; политический офис и политическое отделение; а также курьеры и прочий персонал, который снабжает всю огромную семью кофе, чаем и, что самое важное, информацией из внешнего мира. Это невероятная нагрузка, и для нее нужны люди с необыкновенными качествами и необыкновенной самоотдачей.

Личные секретари премьер-министра во главе с главным личным секретарем – ключевые фигуры в эффективной работе правительства. Они – основной канал связи между премьер-министром и остальным Уайтхоллом, и на них лежит тяжкий груз ответственности. Мне повезло – в течение этих лет у меня были великолепные главные личные секретари. Прочие личные секретари, специализирующиеся на экономических или международных отношениях, также быстро освоили видение, знание и экспертное понимание моего мышления, что позволило мне полагаться на них. Бернард Ингрэм, мой пресс-секретарь, который прибыл через пять месяцев после того, как я стала премьер-министром, был еще одним незаменимым членом нашей команды. Мне говорили, что политические взгляды Бернарда были лейбористскими, а не консервативными; но при первой же встрече меня поразил этот сильный, прямой и веселый йоркширец. Он ни разу меня не подвел.

Время в номере 10 тянется долго. Меня это всегда устраивало. Работа премьер-министра подразумевала нагрузку, при которой сон казался роскошью. В любом случае за годы я приучила себя обходиться примерно четырьмя часами сна. Личный офис тоже часто работал до 11 часов вечера. Нас было так мало, что невозможно было переложить эту работу на кого-то еще. Такая атмосфера помогает создать удивительно счастливую команду, при этом работающую с внушительной эффективностью. Нагрузка на людей предельно высока, и на ерунду времени нет. В результате часто возникают взаимное уважение и дружеские взаимоотношения. Это свойство № 10 формирует отношение людей не только друг к другу, но и к премьер-министру, которому все они напрямую или косвенно служили. Радостные возгласы и аплодисменты могут быть традиционной формальностью, когда прибывает новый премьер-министр. Но слезы и сожаления, когда уходящий премьер-министр уходит окончательно, обычно настоящие.

Номер 10 – больше, чем офис: он предназначен чтобы служить домом премьер-министру. Я никогда не сомневалась, что с уходом Каллагена я перееду в небольшую квартиру Премьер-министра на верхнем этаже здания. Как мы любили говорить, намекая на мое детство в Грэнтеме, мне нравилось жить над местом работы, но я не могла переехать из дома на Флуд стрит до первой недели июня.

Квартира в Номере10 быстро стала убежищем от остального мира, хотя временами там еще и делалось немало дел. Она была на самом верху здания – но это было к лучшему, потому что ступеньки были почти единственным упражнением в моем распоряжении. Мы с Дэнисом решили не заводить постоянной прислуги. Пожалуй, ни одна домработница не справилась бы с непостоянным расписанием. Когда у меня не было других дел, я возвращалась в квартиру, чтобы слегка перекусить салатом или яйцом всмятку и тостом. Но обычно на часах было 10 или 11 часов вечера, когда я шла на кухню, чтобы приготовить что-нибудь – мы знали все способы приготовить сыр и яйца, а в морозилке всегда было что-нибудь, – пока Дэнис наливал мне стаканчик на ночь.

Премьер-министр или нет, я никогда не забывала, что я еще и член парламента от Финчли; я бы и не захотела об этом забыть. Мои ежемесячные аудиенции в избирательном округе наряду с корреспонденцией, которой изнутри номера 10 занимался мой секретарь Джой Робиллард (который был секретарем Эри Нива до его смерти), позволяли мне оставаться в курсе проблем народа. В моем распоряжении всегда были первоклассный агент по избирательному округу и очень отзывчивый председатель от избирательного округа, а это, как известно любому члену парламента, имеет существенное значение. Я также придерживалась своих особых интересов, которые появились у меня в результате работы в избирательном округе, например – опека над хосписом Северного Лондона.

Я бы ни за что не смогла пробыть премьер-министром одиннадцать лет, если бы рядом не было Дэниса. Неизменно сильная личность, он был кладезем проницательных советов и острых комментариев. И он очень разумно берег их для меня, вместо того чтобы делиться ими с окружающим миром, все время отказываясь давать интервью. У него никогда не было секретаря или советника по связям с общественностью, но лично каждую неделю он отвечал на письма, которых было от тридцати до пятидесяти. С появлением слов «Дорогой Билл» в «Прайват Ай» он, похоже, стал любимым адресатом для половины нации.

Работа Премьер-министра – вещь одинокая. В каком-то смысле она и должна такой быть: ты не можешь управлять из толпы. Но благодаря Дэнису я никогда не была одинока. Вот это человек. Вот это муж. Вот это друг.

Номер 10 по Даунинг-стрит – в некотором смысле необычный дом. Портреты, бюсты и скульптуры твоих предшественников на посту премьер-министра напоминают тебе о почти 250 годах истории, в которую ты только что включился.

Снаружи квартиры я выставила свою личную коллекцию фарфора, которую я собрала за много лет. Я также привезла с собой сильный портрет Черчилля из моего кабинета в Палате общин. Он смотрел сверху вниз на тех, кто собирался в прихожей перед кабинетом. Когда я прибыла, это место напоминало скорее потрепанный клуб на Пэлл Мэлл с тяжелой изношенной кожаной мебелью; я полностью изменила настроение, перенеся туда книжные шкафы, столы и стулья из других мест здания. Возможно, в кабинете людей ожидали не самые простые испытания, но не было причины заставлять их чувствовать себя жалкими, пока они ожидают возможности зайти внутрь.

Хотя самые важные перестановки были сделаны только после десяти лет моего пребывания в этом месте, я старалась заставить комнаты выглядеть более обжитыми. В официальных комнатах было очень мало украшений, и когда мы прибыли на Даунинг-стрит, в них не было столового серебра. Каждый раз, когда там проводились официальные обеды, кейтерерам приходилось приносить свое собственное. Лорд Браунлоу одолжил мне столовое серебро из своей коллекции в Белтон-Хауз: оно сверкало и преобразило обеденный зал номера 10. Один предмет имел для меня особенное значение – шкатулка, содержавшая Свободы Района Грэнтем, в котором предыущий лорд Браунлоу и позднее мой отец были мэрами. Садовники, которые ухаживали за парком Сэйнт Джеймс, принесли цветы, а я переклеила обои в рабочем кабинете по своему вкусу. Непривлекательные серо-зеленые обои в стиле «дамаск флок» в нем были заменены кремовыми в полоску, которые служили гораздо более уместным фоном для нескольких прекрасных картин.

Я считала, что на Даунинг-стрит должны быть работы современных художников и скульпторов наряду с мастерами прошлого. Я встречала Генри Мура, когда я была государственным секретарем по вопросам образования, и очень оценила его работы. Фонд Мура предоставил номеру 10 одну из его небольших скульптур, которая прекрасно вписалась в альков в главном зале. За скульптурой висела картина Мура, которую меняли каждые три месяца; среди моих любимых были сцены с людьми, спящими в лондонской подземке во время бомбежки.

Я осознавала, что я – первый научный сотрудник, ставший премьер-министром, почти так же, как осознавала, что я – первая женщина премьер-министр. Поэтому я распорядилась разместить портреты и бюсты некоторых из наших самых известных ученых в маленькой обеденной зале, где я часто обедала с посетителями и коллегами по менее формальным поводам.

Однако в этот первый вечер я разве что смогла бегло осмотреть основные комнаты здания. Потом я зашла в кабинет, где я встретила больше знакомых лиц – среди них была моя дочь Кэрол. Там был Ричард Райдер, который в последующем некоторое время пробудет моим секретарем по политическим вопросам, ответственным за то, чтобы поддерживать мой контакт с Консервативной партией по всей стране; Дэвид Вульфсон (ныне лорд Вульфсон), который был моим начальником по персоналу, используя свое обаяние и деловой опыт при решении проблем управления номером 10; Кэролайн Стивенс (позже ставшая Кэролайн Райдер), которая стала моим секретарем; Элисон Ворд (позже Элисон Уэйкем), мой секретарь по избирательному округу; и Синтия Кроуфорд – всем нам известная как «Кроуфи», – которая работала моим личным помощником и которая оставалась со мной с тех самых пор. Мы не стали тратить слишком много времени на разговоры. Они с нетерпением ждали возможности решить, кому какой офис достанется. В моих мыслях был схожий вопрос: выбор моего кабинета.

Выбор кабинета – вне всякого сомнения, одно из важнейших проявлений власти премьер-министра в вопросе руководства правительством. Но не всегда очевидно, насколько реальны ограничения, которые действуют при совершении выбора. В соответствии с постановлением все министры должны принадлежать либо к Палате лордов, либо к Палате общин, и не должно быть больше трех членов Кабинета министров из Палаты лордов, что значительно ограничивает выбор кандидатов на должность. Вдобавок ко всему нужно добиться охвата всей страны – каждый регион легко впадает в заблуждение, что его обошли стороной. Также следует принимать во внимание весь спектр мнений в партии.

Даже если все так, журналисты ждут, что кабинет из целых двадцати двух министров будет назначен, а списки опубликованы в течение примерно 24 часов в противном случае это воспринимается как явный признак некого политического кризиса. Поэтому я не думаю, что кто-то из присутствовавших в номере 10 особенно расслабился в тот день, который оказался долгим. Я получила обычный детальный инструктаж по безопасности, который проводится с премьер-министрами, принимающими свой пост. Потом я прошла наверх в сопровождении Вилли Уитлоу и нашего нового «главного кнута» Майкла Джоплинга. Мы начали перебирать очевидные и не очень имена, и постепенно эта труднейшая из мозаик стала принимать форму, а Кен Стоув старался связаться с нужными людьми и договариваться об их приезде на следующий день.

Я знала, что самые трудные сражения предстоят нам на полях экономической политики. Так что позаботилась о том, чтобы ключевые министры в экономике были истинными сторонниками нашей экономической стратегии. Джеффри Хау к этому моменту тщательно закрепился на своей позиции главного экономического делегата партии. Джеффри регулярно подвергался нападкам на дебатах со стороны Дэниса Хили. Но при помощи своего мастерства в краткости и способности упорядочивать возражения и советы из разных источников он показал, что под обманчиво мягкой внешностью скрываются черты прекрасного канцлера, которым ему предстояло стать. Некоторые из самых сложных решений ему предстояло взвалить на свои плечи. Он ни разу не дрогнул. С моей точки зрения, это были его лучшие годы в политике.

Став лидером в 1975 году, я всерьез думала назначить Кита Джозефа теневым канцлером. Кит больше, чем кто-либо другой, сделал, чтобы выразить в своих речах и памфлетах, что именно происходит не так в британской экономической эффективности и как это можно изменить. Он настоящий мыслитель, сочетает в себе сдержанность, открытое мышление и непоколебимые принципы и действительно способен чувствовать проблемы и беды народа. Хотя он и не сомневался в правильности решений, которые нам предстояло принять, он понимал, что они означают, что нежизнеспособные фирмы рухнут, а переизбыток персонала превратится в безработицу, и он беспокоился о тех, кого это затронет, гораздо сильнее, чем наши профессионально сочувствующие критики. Но такое сочетание личных качеств может создать сложности в жестокой сумятице политической жизни, которую канцлеры должны переносить помимо всего. Поэтому Кит взял на себя промышленность, в которой он выполнял жизненно важную работу по изменению всей философии, прежде доминировавшей в этом департаменте. Кит был – и остается – моим ближайшим политическим другом.

Джона Биффена я назначила главным секретарем казны. Он был прекрасным сторонником нашей экономической политики в оппозиции, и я в него верила, но показал себя значительно менее эффективным, чем я рассчитывала, в изнурительных попытках контролировать государственные расходы. Его последующая эффективная работа в качестве лидера палаты, где требовались такие качества, как предельная политическая чувствительность, хорошее чувство юмора и определенный стиль, была гораздо счастливее. Джон Нотт стал министром внешней торговли Великобритании. Он также обладал четким пониманием и ответственным отношением к нашей политике в отношении валютного контроля, низких налогов и свободного предпринимательства. Но Джон – смесь золота, окалины и ртути. Никто другой не был так хорош в анализе ситуации и способности предложить политику реагирования на нее. Но ему оказывалось трудно или, возможно, скучно придерживаться линии, как только она была жестко определена. Его пороком было свойство передумывать.