Текст книги "Автобиография"

Глава 31
Фокус со шляпой

Подготовка и прохождение предвыборной кампании 1987 года

Все победы в выборах задним числом выглядят неизбежными; но не в перспективе. Раны, нанесенные правительству и партии Консерваторов «Уэстландом», БЛ («Бритиш Лейланд»), и реакцией на бомбардировку Ливии Соединенными Штатами, будут заживать долгое время. Экономический подъем со временем подействует как бальзам. Но Лейбористская партия «смягчила» свой имидж и завладела преимуществом по опросу общественного мнения. Мне было важно объединить нашу партию своим авторитетом вокруг идеи консерватизма. Это сделать будет нелегко.

Поэтому я запустила в действие серию шагов, разъясняющих, что правительство охватывает – и воспринимает – широкий спектр взглядов. Моей первой заботой было разобраться с существующим мнением, что правительству неизвестны волнения людей. Я могла сделать это, ничем не разбавляя философию тэтчеризма, потому что, что бы ни говорили комментаторы, надежды и стремления великого большинства совпадали с тем, во что верила я.

Шаг в направлении обновления правительства и партии заключался в перестановке кадров. Кит Джозеф решил, что настало время покинуть Кабинет. Уход моего старейшего политического соратника и друга опечалил меня. Но уход Кита положил начало важным переменам. Мне нужны были министры, способные вести бои и в прессе, и в Уайтхолле.

Любой анализ общественного мнения выявлял, что мы сильны в экономическом управлении; нашей слабой стороной были так называемые «вопросы заботы». Мне казалось, что в здравоохранении лучшим ответом будет установление рекорда – но никто в это не верил. В образовании тем не менее консерваторам доверяли, так как люди верно понимали, что мы заботимся о стандартах – академических и неакадемических – о выборе родителей и о соотношении предмета и уплаченных за него денег; они также знали, что лейбористские ультралевые имели скрытую цель в отношении социальной инженерии и сексуальной свободы. Кен Бейкер (преемник Патрика Дженкина) одержал легкую пропагандистскую победу в местных органах власти над левыми и вместе с Уильямом Уолдегрэйвом, ободренный советом лорда Ротшильда, положил начало тому, чего я добивалась – альтернативной налоговой системе. Но у меня было ощущение, что такому первоклассному коммуникатору, как Кен Бейкер, теперь место было в образовании.

Джон Мур, которого высокого ценил Найджел Лоусон, теперь вошел в Кабинет в качестве министра транспорта. Я возлагала на Джона большие надежды. Он был добросовестным, очаровательным, мягким, но в каком-то смысле обладал сильными качествами Сесила Паркинсона – то есть он был правым, но не был жестким или агрессивным. Он очень хорошо смотрелся по телевидению. У меня не было сомнений, что в Джоне Муре правительство приобретет ценного сотрудника, а я сама – преданного сторонника.

Я перевела Ника Ридли в министерство по вопросам окружающей среды. Внешне Нику было далеко до Кена или Джона. Но нам все же нужно было разработать основную политику для декларации и третьего срока. Никто так не подходил для поиска правильных ответов на сложные вопросы, стоявшие перед нами в той области, за которую теперь отвечал Ник. Одним из таких вопросов, требующих приложения проницательного интеллекта, был, конечно, жилищный вопрос. Распродажа муниципальных зданий привела к настоящему перевороту в собственности. Но огромные безликие многоэтажные муниципальные владения оставались трущобами, где царили бедность, плохое образование и безработица. Частный сектор по сдаче жилья внаем продолжал уменьшаться, мешая подвижности рабочей силы. Жилищные льготы и финансирование представляли собой полную неразбериху. В Англии и Уэльсе нужно было в деталях продумать и претворить в жизнь подушный налог. А впереди еще стоял волнующий вопрос о загрязнении окружающей среды.

Вечером в четверг 24 июля 1986 года я выступала на заседании Комитета-1922 с традиционным обращением «в заключение срока». Моей задачей было обеспечить, чтобы парламентская партия оставила позади все мучительные дебаты об «Уэстланде», БЛ и Ливии и осенью вернулась с твердым намерением продемонстрировать единство и уверенность в себе, необходимые для борьбы и победы, в том числе и на общих выборах. В своей откровенной речи я попросила слушателей мужественно принять трудности прошлого года, которые не имеют ничего общего с нашим по-прежнему верным фундаментальным подходом. Эти трудности встретились нам потому, что мы отбросили такие ценные добродетели, как единство, и еще потому, что, как в случае в Ливией, нам пришлось пойти на по-настоящему сложные поступки, которые были правильными. Я была рада теплым и шумным аплодисментам – ведь такой горячий прием такой сильной речи говорил о том, что партия снова набирается сил.

Лето 1986 года еще было важным и в другом отношении. Тяжело приходилось Норману Теббиту, председателю партии, в главном офисе консерваторов. Большое количество критики в адрес Нормана просочилось в прессу, и в какой-то момент он решил, что это исходит от меня или моих сотрудников. Однажды Норман приехал на Даунинг-стрит, вооруженный пачкой вырезок, и с вопросом, откуда идут слухи. Я разуверила Нормана, что они идут не от меня и не от моих сотрудников и что они – я это особенно подчеркнула – не выражают моего мнения. Такое напряжение в отношениях возникает, когда люди недостаточно часто встречаются, и поэтому не имеют возможности «выпустить пар» и прояснить недопонимание. Отношения стали лучше, к моей большой радости, когда Стивен Шерберн, мой политический секретарь, чья прозорливость меня никогда не подводила, установил для нас с Норманом регулярные еженедельные встречи.

Следующим шагом было вовлечение старейших министров Кабинета в стратегию для следующих выборов. В июне Уилли Уайтлоу и Джон Уэйкхем, «главный кнут», прислали мне меморандум с призывом организовать группу министров с официальным названием «Стратегическая группа», которая, к великому удовольствию ее членов мужского пола, стала вскоре известна в прессе как «Команда А». Мы договорились, что, помимо Уилли и Джона, в группу войдут Джеффри Хау, Найджел Лоусон, Дуглас Хёрд и Норман Теббит.

Примерно в то же время, когда была организована «Cтратегическая группа», я создала одиннадцать комиссий для работы над политикой партии. В каждом случае я сделала председателем комиссии министра Кабинета, в чьем ведомстве находилась та или иная область. Кроме очевидных областей – таких, как экономика, трудоустройство, внешняя политика и оборона, сельское хозяйство, здравоохранение – были также отдельные комиссии по вопросам семьи (во главе с Николасом Эдвардсом, первым министром Уэльса), молодежи (во главе с Джоном Муром, самым молодым в Кабинете человеком). По крайней мере в этот раз, в отличие от 1983 года, группы были созданы быстро, и им в основном удавалось вовремя посылать свои рапорты.

Когда вновь собрался Парламент, в партии уже были другое настроение, чем несколько месяцев назад. По совету Дэвида Янга у нас была короткая законодательная программа, так что важнейшее законодательство не останется без внимания, если мы объявим ранние выборы следующим летом. И наше положение по опросу общественного мнения начало улучшаться.

Компиляция документов, из которых состоят планы партии по предвыборной кампании, по традиции называется «Книгой войны». 23 декабря Норман прислал мне в качестве «рождественского подарка» ее черновик. Раздумывая над новой политикой и над тем, как мы в 1987 году будем за нее бороться, я ощутила свежий прилив энтузиазма.

В четверг 8 января я обсудила присланные мне предвыборные документы с Норманом и другими. Мы собрались дома у Алистэра Макэлпайна, чтобы не попадаться в поле зрения прессы, которая уже начала строить догадки по поводу даты выборов. Многие детали предвыборной кампании еще не были разработаны, но я в целом была согласна с предложениями. Тем не менее меня все время волновал один вопрос – вопрос о рекламе. За несколько месяцев до этого я спросила Тима Бэла, который работал со мной на предыдущих выборах, будет ли он снова участвовать. Я понимала, что он консультант у Саатчи. Но раскол между ними был намного сильнее, чем мне представлялось, и мое предложение осталось без ответа. Я могла бы настаивать, но это создало бы более серьезные проблемы с Норманом и Главным офисом. Как бы то ни было, я виделась с Тимом в обществе. В то время, в январе, я все еще надеялась, что Саатчи проявят политическую смекалку и творческое мышление, о котором мы знали из прошлого опыта.

Своей первоочередной задачей я считала декларацию. Брайен Гриффитс и Робин Харрис из Политической комиссии объединили предложения от различных министров и групп в одном документе. Мы обсуждали его в Чекерс в воскресенье 1 февраля. Там присутствовали Найджел Лоусон, Норман Теббит и Ник Ридли. На той стадии отсеивать различные предложения было так же важно, как и принимать их. Именно на этой встрече предложения по манифесту приобрели четкую форму.

Мы пришли к соглашению о включении задачи установить базовую ставку подоходного налога в 25 процентов и об исключении из декларации какого бы то ни было обязательства в отношении допущения переходного налога между супругами, которое было бы крайне дорогим, если воплотить его в жизнь, как описано в более ранней «Зеленой книге». Я распорядилась о продолжении работы по кандидатам на приватизацию – я хотела это ясно отобразить в декларации. Мы все согласились, что одной из жизненно важных областей для новых предложений манифеста станет образование. Должна существовать базовая программа, чтобы обеспечить обучение всех детей основным предметам. Должны существовать тесты с оценками или стандарты, по которым будут измеряться знания учеников. Все школы должны иметь бóльшую финансовую самостоятельность. Должна быть создана новая система финансирования на душу населения, которая, наряду с «открытым набором», будет означать, что успешные, популярные школы будут получать денежные льготы и смогут расширяться. Нужно дать больше власти директорам школ. Наконец (и это было спорно), школам над дать возможность подавать заявления на так называемый статус «прямого гранта», что открывало им путь к превращению в «независимые государственные школы» – эту фразу министерство образования и науки всячески старалось убрать из моих речей и заменить бюрократическим названием «школы, существующие с помощью гранта» – и таким образом оказаться вне контроля местных органов образования.

Другой областью радикальных предложений, рассматриваемых нами, было жилье. Основные идеи Ника Ридли, которые все в конце концов попали в декларацию, предлагали дать группам жильцов право формировать жилищные кооперативы, а индивидуальным жильцам – право передавать владение домом (квартирой) жилищной ассоциации или другому официальному учреждению – другими словами, менять домовладельцев. Мы также выступали за реформу местных жилищных счетов, направленную на то, чтобы препятствовать использованию арендной платы для субсидирования коммунальных фондов в то время, как она должна идти на обновление и ремонт.

К тому времени мы оказались под большим политическим давлением по вопросу здравоохранения и обсуждали на встречах, как на это давление отвечать. Норман Фаулер на Партийной конференции 1986 года установил определенные цели, в основе которых стояли особо выделяемые на увеличение количества некоторых видов операций средства. Это объявление было принято хорошо. Я не хотела добавлять здравоохранение в список областей, где мы выступали за значительные реформы, особенно потому, что еще не было проведено достаточно работы по этому вопросу. Я бы хотела, чтобы реформа была направлена в сторону уменьшения листов ожидания за счет того, что деньги следуют за пациентом, а не теряются в бюрократическом лабиринте Национальной службы здравоохранения (НСЗ). Но при этом огромное количество вопросов оставалось без ответа, поэтому я в конце концов исключила из декларации какие-либо значительные новые предложения по здравоохранению.

После встречи я написала в Кабинет министров, предлагая им выступить с предложениями, нуждающимися в утверждении новой политики, для воплощения в новом Парламенте. Для того чтобы собрать эти предложения в единое целое, я создала небольшую Комиссию по декларации под моим собственным руководством. Председателем стал Джон Макгрегор, главный секретарь казначейства, а остальными членами – Брайен Гриффитс, Стивет Шерберн, Робин Харрис и Джон О’Салливан, бывший помощник редактора «Таймс», который набросал черновик декларации.

Как партия, которая уже правила восемь лет, мы должны были развенчать все намеки на то, что мы выдохлись и устарели. Поэтому нам нужно было выдвинуть множество ясных, специфических, новых и тщательно продуманных реформ. В то же время мы должны были защитить себя от насмешек: если эти идеи так хороши, почему же вы раньше их не выдвигали? Мы добивались этого, представляя свои реформы как третью стадию программы тэтчеризма. Оглядываясь назад, могу сказать, что, как только декларация были опубликована, мы больше не слышали ни слова о выдохшемся правительстве.

По причине того, что было сделано много неверных заявлений о предыстории и развитии событий в ходе кампании общих выборов 1987 года, стоит с самого начала рассказать, как было дело. Некоторые версии событий рисовали картину борьбы между враждующими рекламными агентствами Тори; по другим версиям главные участники – особенно я – вели себя так непоследовательно, что трудно себе представить, почему люди в белых халатах не упекли нас всех в одну из новых больниц НСЗ. Этой кампании не суждено было быть счастливой; но она была успешной, а это главное. Были несогласия, которые представляли собой старомодные споры с пеной у рта, после которых мы все сожалели о сказанном, стараясь забыть об этом и не держать зла – все это было неотъемлемой частью всех выборов.

Пока готовился манифест, я и Норман Теббит обсуждали окончательную форму, которую примет избирательная кампания, и мою роль в ней. Встретившись в четверг 16 апреля, мы обсудили темы пресс-конференций, рекламу и трансляцию партийных выборов. К тому моменту я была настроена на ранние выборы – июнь. Я интуитивно чувствовала, что мы находимся на пике популярности и что трюки наших специалистов по связям с общественностью начали понемногу устаревать.

Как это и бывает в таких ситуациях, подходящая дата сама вписала себя в программу – четверг 11 июня. К тому времени мы уже будем знать результаты местных выборов, которые, как и в 1983 году, будут обработаны аналитиками в главном офисе и дадут полезную информацию для общих выборов. В дополнение Норман распорядился о других частных опросах: они были особенно нужны в Шотландии и Лондоне, где местные выборы в тот год не проходили. Должны были также проходить опросы отдельных основных электоратов, но из-за проблем с методом выборки на избирательных участках на такие опросы не стоило сильно полагаться. Я просмотрела результаты анализа и в воскресенье в Чекерс выслушала мнения старейших коллег – я поняла, что декларация почти готова. В ту субботу Норман, Найджел и я перечитали окончательный текст.

Мы никак не могли прийти к согласию по одному последнему вопросу. Найджел хотел, чтобы новый Парламент принял обязательство о нулевой инфляции. Я же считала, что этим мы сами роем себе яму. К сожалению события показали, что я остерегалась не зря.

Как всегда, решение о поездке за город я отложила на завтра, а затем в понедельник 11 мая на 12.25 дня назначила встречу с королевой, чтобы просить роспуска Парламента для выборов 11 июня.

В моем случае подготовка к выборам не ограничивалась политикой. Еще мне нужно было соответственно одеваться. Я уже заказала в «Акваскутум» костюмы, жакеты и юбки – «рабочую одежду» для кампании.

Я, как и многие женщины, небезразлична к одежде, но еще важнее было одеться так, чтобы создать правильное с политической точки зрения впечатление.

Со времени моего переезда на Даунинг-стрит Кроуфи помогала мне в выборе гардероба. Мы вместе обсуждали стиль, цвет и материал. Все должно было служить для дела, поэтому мы выбирали сшитые на заказ английские костюмы. Во время иностранных визитов было, конечно, особенно важно правильно одеваться. Решая вопрос о том, в чем я буду одета, мы всегда обращали внимание на цвета национальных флагов. Большая перемена произошла, когда я поменяла стиль весной 1987 года, будучи с визитом в Советском Союзе, где на мне было надето черное пальто с плечами, которое Кроуфи увидела в витрине «Акваскутума», и великолепная шапка из лисьего меха. («Акваскутум» с тех пор обеспечивал пошив почти всех моих костюмов).

После ноября 1989 года, с началом показа по телевидению заседаний Палаты представителей, появились новые соображения. Расцветки в полоску и клетку во плоти выглядели привлекательно и ярко, но могли ослепить телезрителя. Те, кто смотрел телевизор, также замечали, если я надевала один и тот же костюм два раза подряд, и даже писали об этом. В результате Кроуфи всегда записывала, в чем я была одета каждую неделю на «Вопросах премьер-министру». Из этих записей получился дневник, и каждый наряд получил имя, обычно отражающее повод, когда был впервые надет. Эти страницы читались, как путевые заметки: «Парижская опера», «Вашингтон розовый», «Рейган темно-синий», «Торонто бирюза», «Токио голубой», «Кремль серебро», «Пекин черный» и не самый худший, хотя и последний, «Английский сад». Но теперь я уже не могла не думать о предстоящей кампании: настало время готовить темно-синий с белым клетчатый костюм, который станет известен под именем «Выборы-87».

Во вторник 19 мая я председательствовала на первой пресс-конференции кампании, где мы представляли свой манифест: Алльянс уже выступил со своей декларацией, а лейбористы представляли свою декларацию в тот же день, правда, она была больше всего заметна своими упущениями, чем содержанием. Выход нашего манифеста прошел не совсем так, как мне хотелось. Комната в главном офисе, где проходила пресс-конференция, была переполнена, там было жарко и шумно. Министры Кабинета толпились здесь же, было так много людей, что телевизионные съемки конференции выглядели ужасно. Ник Ридли объяснил нашу политику по жилью, а я надеялась, что журналистам захочется-таки прочитать сами документы, составляющие декларацию. Я непременно ждала этого и от наших кандидатов, и остановилась на этих документах в своей речи на конференции в Центральном зале Вестминстера на следующее утро.

Но у этой речи была и другая цель. Нашим политически слабым пунктом были социальные службы, особенно здравоохранение, поэтому я приложила много усилий, чтобы рассказать кандидатам – а через них и избирателям, – что Правительство предано принципам Национальной службы здравоохранения, которой, как я сказала, «только в наших руках ничего не угрожает». Сделав это, я провела бо́льшую часть кампании, акцентируя наши сильные пункты – пункты, касающиеся экономики и обороны. Это не помешало тому, что здравоохранение появилось в виде проблемы позднее в ходе кампании; но мы уже были вооружены против атак лейбористов и сделали все, что могли, чтобы успокоить избирателей.

Первая официальная пресс-конференция нашей кампании состоялась в пятницу 22 мая. Формальной темой была оборона, и Джордж Янгер выступил со вступительным заявлением. Нам внезапно представилась великая возможность потопить партии Альянса, которых некоторые стратеги среди тори – но не я – считали нашей основной угрозой на выборах. Вместо этого два Дэвида потопили сами себя.

В нашем манифесте было место, где говорилось, что их объединенная оборонная политика, сводившаяся к постепенному одностороннему ядерному разоружению, с такой же вероятностью, как и политика лейбористов, сделает Британию «испуганной и сочувствующей», а также восприимчивой к советскому шантажу. Это было, конечно, не обвинением в недостатке патриотизма, а предсказанием, к чему неизбежно приведет слабое место. Дэвид Оуэн, однако, не увидел различия и принял это как большое оскорбление. Мы с трудом верили своей удаче, когда в течение нескольких дней он сосредоточил внимание общественности на нашей самой сильной стороне – обороне – и своей слабейшей стороне – связями с одетыми в сандалии либералами-юнилатералистами. Алльянс уже не смог оправиться после этой неверной оценки.

Но и у нас не обходилось без трудностей. Меня опрашивали по вопросу образования, так как считалось, что между моими словами и словами Кена Бейкера об «отказавшихся» школах, получивших статус «прямого гранта», существует несоответствие. На самом деле мы не говорили, что новые школы будут платными, то есть частными: они останутся в государственном секторе. Более того, государственный секретарь по вопросам образования должен был дать санкцию, если школа – имеющая грант или нет – хотела из общеобразовательной школы стать гимназией.

Тем не менее меня расстраивало, что нам приходилось давать все эти заверения. Я глубоко убеждена, что проблема с образованием в Британии прежде всего в том, что после войны мы «задушили средний путь». Школы с грантами и гимназии давали возможность таким, как я, быть наравне с теми, кто происходил из богатых семей. Я бы хотела, чтобы школы, имеющие статус «прямого гранта» – вместе с другими предлагаемыми нами переменами, – вернули нас обратно в тот «средний путь». Я также хотела возврата к отбору – не к старым экзаменам для одиннадцатилетних, а к развитию специализаций и соревнования, так, чтобы одни школы стали известны своими успехами в музыке, другие – в технологиях, третьи – в науке, четвертые – в гуманитарных предметах. Это дало бы возможность особо одаренным детям развивать способности, независимо от происхождения.

На пресс-конференции в понедельник мы сделали экономику предметом дня, и Найджел Лоусон сделал вступительное заявление. Для Найджела это была хорошая кампания. Он не только показал полное владение вопросом, но также выявил последствия предложений лейбористов по налогам и государственному страхованию для людей со скромными доходами – в особенности запланированного Лейбористской партией упразднения налоговых льгот для женатых мужчин и верхнего предела взносов трудящихся в государственное страхование. Это создало большую неразбериху среди лейбористов в последнюю неделю кампании и показало, что они не понимают принципов своей собственной политики. Ранее Найджел опубликовал калькуляцию себестоимости манифеста Лейбористской партии, которая на 35 миллиардов превышала программу капиталовложений правительства. Как я позднее сказала в речи, «Найджел любит на ночь читать политические документы лейбористов: он обожает хорошие головоломки».

В то время, однако, оборона продолжала быть основной темой заголовков в прессе, в основном из-за странной ошибки Нила Киннока во время телевизионного интервью, когда он сказал, что ответом лейбористов на вооруженную агрессию будет уход в горы для ведения партизанской войны. Мы весело подхватили эту тему, и она вдохновила единственную хорошую рекламу нашей кампании, изображающую «Лейбористскую политику по оружию» с британским солдатом, сдающимся, держа руки вверх. Во вторник вечером, после дня кампании в Уэльсе, я сообщила большому митингу в Кардиффе:

«Неядерная оборонная политика лейбористов на самом деле является политикой поражения, капитуляции, оккупации и, наконец, продолжительной партизанской борьбы… Я не понимаю, как люди, борющиеся за власть в правительстве, могут с такой небрежностью относиться к обороне.»

Пресс-конференция в среду была особенно важна для кампании, так как мы, Кен Бейкер и я, выбрали темой дня образование для того, чтобы рассеять сомнения из-за предыдущей путаницы и отвоевать инициативу по этому вопросу, который я считала центральным в нашем манифесте. Она прошла хорошо.

Но мои поездки, по общему мнению, – нет. Ник Киннок получал все более обширное и благоприятное телевизионное освещение. Его изображали – я в начале кампании специально попросила, чтобы так изображали меня, – на фоне ликующей толпы или занимающегося чем-то актуальным. Пресса была в восторге от отполированной до зеркального блеска трансляции партийных выборов, где Нил и Гленис идут рука об руку, купаясь в лучах теплого солнечного света, под звуки патриотической музыки. Выглядело это как реклама досрочного выхода на пенсию. Это побудило их дать благоприятный обзор поездок Киннока.

Несмотря на все трудности, политическая ситуация все еще была подходящая. Мы все еще лидировали в опросах. В значительной степени поредела поддержка Альянсу, чья кампания была подпорчена расколами и простой непоследовательностью, которые настигают людей без политических принципов. Нил Киннок избегал основных лондонских журналистов, и Брайен Гулд давал большинство пресс-конференций. Ко второй неделе, однако, его тактика начала давать сбой. «Флит стрит пресс» могла день за днем забрасывать меня перекрестными вопросами и ожидала от лидера оппозиции готовности к таким же играм. В этом их с энтузиазмом уверял Норман Теббит, который приносил Нилу Кинноку одни неприятности, и, пока продолжалась кампания, делал это крайне эффективностью.

В тот четверг пресс-конференция была по теме Национальной службы здравоохранения. Норман Фаулер разработал прекрасную схему новых больниц, планирующихся для строительства по всей Великобритании, – они были обозначены на карте лампочками, которые зажигались при включении. Но меня беспокоила моя вечерняя речь в Солихалле.

Мы работали над черновиками до полчетвертого утра, но я все еще не была удовлетворена. Я продолжала работать над ними и днем, во время перерывов – то есть когда не встречалась с кандидатами, не беседовала с местными редакторами, не восхищалась «ягуарами» на заводе и не встречалась с толпами людей на выставке «Дом и сад» в Бирмингемcком Национальном выставочном центре. Как только мы приехали домой к госпоже Джоан Секкомб – она была одним из самых преданных волонтеров партии, – я предоставила всех остальных ее гостеприимству и закрылась с составителями моей речи, отчаянно работая над текстом до самой последней минуты. По какой-то таинственной причине чем больше мы страдаем при подготовке речи, тем лучше она потом звучит. Эта речь получилась действительно хорошей. Она содержала один колкий пассаж, который вызвал бурное одобрение присутствующих:

«Никогда прежде лейбористская партия в нашей стране не выступала с такой небрежной программой по обороне. В ней говорится об оккупации – это оборонная политика белого флага. За время моей службы в правительстве белый флаг появился в нашем лексиконе только однажды. Это было поздно вечером, когда в конце фолклендской войны, я вошла в Палату представителей с сообщением: «Над Портом Стэнли развеваются белые флаги!»

Еще о последней неделе. Проголосовав, я провела утро четверга 11 июня и часть времени после обеда в Финчли, в зале заседаний комитетов, а затем, когда приближалось время последних голосующих на участках, вернулась на Даунинг-стрит, 10. Зашел Норман Теббит, и мы долго разговаривали не только о кампании и возможных результатах, но и о планах Нормана. Он уже сообщил мне, что намеревается после выборов уйти из правительства, так как должен проводить больше времени с Маргарет. Я не могла переубедить его – причины были личные и заслуживали восхищения. Но я горько сожалела о его решении.

Я поужинала в резиденции и слушала телевизионные комментарии с догадками об исходе выборов. В 10.30 вечера, прежде чем отправиться в Финчли, я услышала, как Винсент Ханна по Би-би-си предсказывает «подвешенный парламент». Ай-ти-ви говорила, что у Консервативной партии будет большинство примерно на 40. Я чувствовала определенную уверенность, что у нас будет преимущество, но совершенно не представляла себе, насколько оно будет большим. Мой личный результат будет известен позже; но первые общие данные стали появляться сразу после 11 вечера. В Торбее мы сохранили большинство в бо́льшей степени, чем ожидалось. Мы также сохранили Хиндбeрн, следующий по количеству большинства голосов после Челтенхема, куда метили либералы, и также Бэсилдон. Около 2.15 ночи мы миновали финишный столб. Мое большинство уменьшилось на 400, хотя я достигла повышения процента голосов (53,9 %).

Меня отвезли обратно в город, куда я попала около 2.45, в главный офис Консервативной партии, чтобы отпраздновать победу и поблагодарить всех, кто помогал в ее достижении. Затем я вернулась на Даунинг-стрит, где меня ждали личные сотрудники. Я помню, как Денис сказал Стивену Шерберну: «Вы сделали для этих выборов также много, как и все остальные. Мы бы не смогли победить без вас». Стивену, наверное, меньше понравился мой ответ. Это была просьба зайти в кабинет и начать работу над составом следующего Кабинета. Начался новый день.