Текст книги "Автобиография"

Глава 30
Игры без границ

Отношения с Европейским сообществом. 1984–1987 годы

Мудрость задним числом, такая полезная для историков и авторов мемуаров, к сожалению, недоступна для практикующих политиков. Оглядываясь назад, можно увидеть, что в период моего второго срока в качестве премьер-министра Европейское сообщество незаметно, но твердо изменило направление, и от сообщества свободной торговли, незначительного регулирования и добровольно сотрудничающих суверенных государств перешло к державности и централизму. Я могу только сказать, что в то время я так не думала.

Теперь я вижу, что основополагающие силы федерализма и бюрократии набирались сил в то время, как коалиция социалистических и христианско-демократических правительств во Франции, Испании, Италии и Германии форсировала путь интеграции, и комиссия, наделенная дополнительной властью, начала манипулировать ими, чтобы провести свою собственную программу. Только в мои последние дни в правительстве и при моем преемнике стал очевиден настоящий размах проблемы. В то время я искренне верила, что как только мы разберемся со взносом в бюджет и утвердим программу финансового порядка, Британия приобретет мощную положительную роль в сообществе.

Жизненно важное значение для этого имело заседание Европейского Совета, которое должно было состояться в Фонтенбло, под Парижем, в понедельник 25 и вторник 26 июня 1984 года. Во время короткого полета в Орли я завершила разработку тактики. Джеффри Хау был со мной одного мнения. Мы хотели достичь на этой встрече соглашения по бюджету, но только если это соответствовало нашим условиям. Я была готова принять, если нужно, формулу, отличающуюся от представленной нами, но возврат денег должен был быть достаточным, а соглашение – долговременным.

К обеду я прибыла во дворец Фонтенбло, где меня встретил президент Миттеран и полный почетный караул. Французы знают, как это правильно делать. Обед состоялся в Колонном зале дворца, а затем мы прошли в бальный зал, в котором были оборудованы кабинки для переводчиков, для проведения первого заседания Совета. Без всякого предупреждения президент Миттеран попросил меня открыть заседание, подведя краткий итог результатов недавнего экономического саммита в Лондоне. Потом выступили другие, выразив свои собственные взгляды, что заняло два часа. Я стала волноваться. Может, они просто тянули время? Наконец мы перешли к бюджету. Снова я открыла обсуждение, показав то, что считала неудовлетворительным в других программах, представленных в качестве решения, и представила нашу формулу. Снова было обсуждение. Затем президент Миттеран переадресовал вопрос министрам иностранных дел для обсуждения позднее, вечером того же дня. Наше заседание опять перешло к общим вопросам, в частности, к живому рассказу президента Миттерана о его недавнем визите в Москву.

В тот вечер мы ехали через лес к своему отелю в Барбизоне. Эта маленькая деревенька привлекает художников и гурманов. Любой, кому довелось бывать в ресторане местного отеля «Ба-Брю» поймет, почему: еда была необычайно вкусной. Когда мы пили кофе, то увидели, что министры иностранных дел пьют кофе на террасе, и, естественно, заключили, что они закончили работу. Не тут-то было! Президент Миттеран не скрывал неудовольствия, и министры, быстро вернувшись в помещение, приступили к обсуждению бюджета.

Около 11.30 вечера М. Чейсон вышел и объявил, что министры иностранных дел «выявили разницу во мнениях». На самом деле, французам, очевидно удалось убедить министров иностранных дел поддержать систему возврата, дающую нам просто процент от чистого вклада. При такой процентной системе не будет никакой связи между чистыми вкладами и относительным процветанием – в отличие от системы «порога», которую предлагали мы.

Но процент от чего? Французы предлагали считать наши вклады, принимая во внимание только те платежи сообществу, которые Британия вносила как налог на добавленную стоимость (НДС). Та формула, однако, не принимала во внимание значительные суммы, которые мы вкладывали через пошлины и сборы. Но в конце концов нам пришлось принять их расчеты.

И наконец, каким будет процент возврата? Я предполагала, что цифра будет значительно больше 70 процентов. Но исходя из совещания министров иностранных дел нам, вероятнее, всего предложат самое большое где-то между 50 и 60 процентами, включая временный двухгодичный «подсластитель», который сможет увеличить возврат до 1 000 миллионов экю в год на первые два года. Я не могла понять, как Джеффри мог позволить министрам прийти к такому заключению.

Я была в отчаянии. Я сказала главам правительств, что не готова вернуться к переговорам о временной сумме: если это все, что они могут предложить, то заседание в Фонтенбло будет катастрофой.

Затем Джеффри, чиновники и я встретились, чтобы обсудить, что делать. Наши официальные лица вместе с коллегами из противоположной стороны принялись за работу, которая продолжалась всю ночь до следующего утра. Благодаря их усилиям начало следующего дня было намного лучше, чем конец предыдущего.

Завтрак президента Миттерана и канцлера Коля расчистил путь для урегулирования. Президент Миттеран открыл официальное заседание, подчеркнув, что мы должны постараться достичь соглашения по вопросу бюджета, но если нам не удастся сделать этого к обеду, нужно переходить к остальным вопросам. Я дала понять, что теперь готова к переговорам об основах процентных расчетов, но стояла на своем в отношении цифры, превышающей 70 процентов. Очень скоро президент Миттеран разумно отложил основное заседание, чтобы могли пройти двусторонние совещания.

Насколько твердо должна я держаться своей цифры? Я встретилась с президентом Миттераном и канцлером Колем по отдельности. Тогда французский президент никак не хотел подняться выше 60 процентов. Канцлер Коль доходил до 65 процентов. Я пришла к заключению, что могу добиться уровня возврата в две трети. Но я обязательно хотела получить полные 66 процентов. И только когда возобновилось основное заседание, мне удалось это сделать. Я сказала, что было бы абсурдом отказать мне в одном проценте. Французский президент, улыбнувшись, сказал: «Конечно, мадам премьер-министр, вы должны его получить». Так и было достигнуто соглашение. Почти. Когда составлялся его черновик, была сделала попытка исключить из возврата стоимость прибавки. Я яростно сопротивлялась и победила. Главы правительств также согласились выдать наш возврат за 1983 год.

На пресс-конференции и во время моего последующего доклада Палате представителей о результатах Фонтенбло меня подвергли критике из-за того, что мне не удалось получить больше. Но было достигнуто жизненно важное урегулирование, которое будет продолжаться так же долго, как и увеличенные в результате новых 1,4 процента НДС «свои ресурсы». Конечно, в известном смысле это достижение было не «насовсем», но оно означало, что мне не придется каждый год выбивать возврат, пока не закончится новое ограничение на НДС, и что когда оно все-таки закончится, я окажусь в такой же выгодной позиции и смогу отклонить дополнительные «свои ресурсы», как было в Фонтенбло, если у меня не будет удовлетворительного решения по вкладам Британии в бюджет. В более широком смысле, разрешение этого диспута означало, что Сообщество могло теперь двигаться вперед и с прибавкой, и с мерами единого рынка, к чему я и стремилась. В процессе каждых переговоров наступает самое подходящее время для соглашения: это оно и было.

Все ожидали, что как только Германия и мы согласимся увеличить «собственные ресурсы», вступление Испании и Португалии пройдет вполне гладко. На самом деле состоялось два заседания Европейского Совета, в Дублине и Брюсселе, прежде чем все разрешилось. Ирландцы, взяв на себя обязанности председателя, назначили заседание Совета в Дублине на понедельник 3 и вторник 4 декабря. В таких случаях я всегда была «белой вороной» просто потому, что была главной политической мишенью ИРА и всегда была окружена непроницаемой защитой службы безопасности. Я едва могла выбраться из дублинского замка, где я останавливалась, и только по крайней необходимости могла использовать вертолет.

По крайней мере в этот раз не Британия, а Греция получила в пьесе роль злодея. По поводу вступления Испании и Португалии было два нерешенных вопроса – вино и рыба, – от обоих сильно зависели оба иберийских государства. Переговоры, кажется, продвигались к взаимовыгодному заключению. И как раз в тот момент вмешался господин Папандреу, относящийся к левому крылу, премьер-министр Греции, который фактически предлагал наложить запрет на прибавку, если Греции в течение следующих шести лет не будет гарантировано получение огромных сумм. Прецедент возник в результате продолжавшегося уже некоторое время обсуждения о «Единой средиземноморской программе» помощи, от которой в основном выигрывала Греция. Кажется, аппетит греков еще больше разжигали несанкционированные дискуссии больших сумм денег внутри Комиссии. Заявление господина Папандреу привело Совет в смятение. Все жалели не только о том, что Греция требовала от нас выкупа, но еще больше о том, что, хотя Грецию приняли в Сообщество как раз для того, чтобы помешать ее восстановленной демократии, греки теперь не позволяли Сообществу сделать то же самое c бывшими диктатурами Испании и Португалии.

Так случилось, что я разговаривала с господином Фелипе Гонсалесом, премьер-министром Испании, когда мы оба присутствовали на похоронах господина Черненко в Москве в марте следующего года. Господин Гонсалес, который мне по-человечески нравился, несмотря на мое несогласие с его социалистическими взглядами, был возмущен условиями, предложенными Испании при принятии в Сообщество. Я ему, конечно, сочувствовала, но предупредила, что не стоит ждать лучших условий, так как сомневалась, что он их получит. Я сказала, что лучше будет бороться изнутри. Не знаю почему, но он принял к сведению мой совет, и на довольно небогатом событиями брюссельском Совете в следующем месяце, где председательствовала Италия, переговоры по вхождению Испании и Португалии были фактически завершены. Для Британии вступление Испании имело особое преимущество, так как со временем ей придется снять дискриминационные тарифы на импорт машин, который давно стал источником раздражения в автомобильной промышленности.

Но греческий «оброк» пришлось заплатить. В Брюсселе только я одна яростно оспаривала размер счета, предоставленного нам по «Единой средиземноморской программе».

В Брюсселе я также выступила с инициативой по дерегуляции, направленной на создание стимула для развития Сообщества как зоны свободной торговли и свободного предпринимательства. Предполагалось, что эта инициатива будет соответствовать нашей экономической политике: мне никогда не было понятно, почему некоторые консерваторы принимают, что свободные рынки подходят Британии, но также готовы согласиться с дирижизмом, когда он упакован в европейскую обертку. Я заметила, что Римский договор о создании Европейского экономического сообщества (ЕЭС) – это документ об экономической свободе, и мы не можем допустить превращения его в документ для тысячи мелких правил. Мы должны стремиться сократить бюрократию в бизнесе и добиться, чтобы рынки труда работали надлежащим образом, создавая рабочие места. Некоторые законы Сообщества исправлялись до сорока раз: нам необходимо подумать, что это означает для мелкого торговца. Я указала на огромную пачку директив, лежащих передо мной, директив, касающихся НДС и законодательства о компаниях. В 1984 года было пятьдесят девять новых постановлений. Среди них – три моих самых любимых: проект постановления об иле в сельском хозяйстве; проект постановления о торговле фаршем; и проект постановления, исправляющего основной закон об общей организации рынка козьего мяса.

Моя инициатива получила широкую поддержку; но, конечно же, Комиссия – источник проблемы – должна была провести ее в жизнь.

Как раз в Брюсселе была организована новая Комиссия во главе с М. Делор в качестве президента. Все, что мне было известно в то время, что М. Делор необычайно интеллектуален и энергичен и что ему, как министру финансов Франции, приписывали заслуги сдерживания изначальной левой социалистической политики правительства президента Миттерана и установления финансов Франции на более крепкий фундамент.

Я назначила лорда Кокфилда новым британским членом Европейской комиссии. В Кабинете для него не было позиции, и я подумала, что он сможет быть полезен в Брюсселе. Так и случилось. Артур Кокфилд от природы был технократом, обладающим большими способностями и склонностью к решению проблем. К сожалению, он часто пренебрегал более масштабными вопросами политики – конституционным суверенитетом, чувством национальной гордости и побуждениями к свободе. Он был и пленником, и хозяином своего предмета. Ему все давалось очень легко: и, усвоив местный образ жизни, переходить от дерегуляции рынка к его ре-регуляции под эгидой гармонизации. Увы, очень скоро мой старый друг и я стали конфликтовать.

Оглядываясь назад, саммиты в Дублине и в Брюсселе были интерлюдией между двумя великими вопросами, которые преобладали в политике Сообщества в те годы – бюджет и Единый рынок. Единый рынок, первооткрывателем которого была Британия, должен был дать Римскому договору реальный материал и возродить его цель по либерализации, свободной торговле и дерегулированию. Я поняла, насколько важно было заранее заложить основы для этой новой стадии в развитии Сообщества. Я надеялась, что важным первым шагом станет документ, над которым работали Джеффри Хау и я для миланского заседания, организатором и председателем на котором была Италия, в пятницу 28 и субботу 29 июня 1985 года. Он включал в себя четыре раздела: установление Общего рынка, усиленное политическое сотрудничество, улучшения в принятии решений и улучшенное использование высоких технологий. Наиболее важный элемент представлял раздел о «политическом сотрудничестве», что, говоря обычным языком, означает «внешняя политика». Целью было более тесное сотрудничество между государствами – членами Сообщества, которое, в свою очередь, оставляло бы за государствами право идти своим путем.

Я была настроена добиться соглашения по нашим взглядам задолго до Миланского совета. Поэтому когда канцлер Коль в субботу 18 мая приехал для переговоров в Чекерс, я показала ему документ по вопросу о политической сотрудничестве и сказала, что мы подумываем о том, чтобы выступить с ним в Милане. Я сказала, что хотела бы иметь документ, отдельный от Римского договора, чтобы сотрудничество было основанно на межправительственном соглашении. Канцлер Коль, казалось, соглашался с нашим подходом, и я своим чередом отослала копию во Францию. Представьте мое удивление, когда перед самой поездкой в Милан я узнала, что Германия и Франция представляют свой собственный документ, почти идентичный нашему. Таковы были последствия предварительной консультации.

Это создало неприятное ощущение, учитывая тот факт, что все мы приехали туда с намерением продвигаться примерно в одинаковом направлении. Не помогало делу и председательство итальянского премьер-министра Беттино Кракси. Господин Кракси, социалист, и его министр иностранных дел христианский демократ господин Андреотти были политическими соперниками, но разделяли стремление созвать Межправительственную конференцию. Такая конференция, созванная просто большинством голосов, была бы нужна для внесения изменений в Римский договор, причем сами изменения должны были быть согласованы единогласно. Я считала, что конференция не нужна (что я сказала) и опасна (что я подумала). Чего добивались немцы и французы, кроме их желания иметь отдельный договор о политическом сотрудничестве, было неясно. Конечно, они хотели большего движения в сторону европейской «интеграции» в целом, и вполне вероятно, что поддержали бы созыв конференции, если такова была достижима (по причинам, которые я изложу позже, она была). Возможно также, что какое-то секретное соглашение по этому вопросу существовало до начала Совета. Несомненно, что когда у меня рано утром в пятницу была двусторонняя встреча с господином Кракси, он демонстрировал верх сладко-благоразумного поведения; возможность конференции была упомянута, но я выразила свое твердое мнение, что нужные решения могли вполне быть приняты собравшимся Советом без неизбежной отсрочки, нужной для созыва полной Межправительственной конференции. Я ушла с той встречи, думая, как легко мне удалось передать суть своих взглядов.

На самом деле именно господин Кракси сам и предложил на Совете, что мы должны созвать Межправительственную конференцию. Я доказывала, что Сообщество продемонстрировало способность принимать решения в текущих условиях и что нам нужно в тот момент на миланском Совете согласовать внутренние меры, необходимые для продвижения в направлении создания Общего рынка, и внешние меры для политического сотрудничества. Я допускала, что нужно будет усовершенствовать методы принятия решений для достижения этих целей. Я предложила начать шире применять существующие статьи Римского договора для голосования путем простого большинства, в то же время требуя с каждого государства – члена, попросившего отложить голосование, публичного обоснования своего решения. Я призвала к сокращению размера Комиссии до двенадцати членов. Я также распространила документ, описывающий умеренные способы, с помощью которых работа Европейской ассамблеи стала бы более эффективной. Я выступила с предложением, что Люксембургский Европейский Совет, который должен был собраться в декабре, может при необходимости принять форму Межправительственной конференции. Там могут подписываться соглашения и подтверждаться заключения. Но я не видела никакой нужны в особой Межправительственной конференции, вносящей тем временем изменения в договор.

Все это было впустую. Я оказалась раздавлена большинством, куда входил и в высшей степени предвзятый председательствующий. Я не была одна: Греция и Дания тоже противостояли созыву конференции. Джеффри Хау согласился бы. Его склонность к компромиссам отражала частично его темперамент, а частично профессиональную деформацию, свойственную работникам министерства иностранных дел. В то же время это показывало, что членство Великобритании в европейском Сообществе давало министерству иностранных дел голос в каждом из аспектов политики, существующих в Сообществе. И чем больше Сообщество двигалось в сторону централизации, тем влиятельнее становилось министерство иностранных дел в Уайтхолле. Как бы то ни было, Джеффри имел немного более покладистый взгляд на федерализм, чем я.

К моему изумлению и ярости, господин Кракси внезапно поставил вопрос на голосование и большинством голосом Совет постановил созвать Межправительственную конференцию. Я понапрасну потеряла время. Мне придется вернуться в Палату представителей и объяснить, почему наши большие надежды на Милан не оправдались. И за все время пребывания там я даже не успела сходить в оперу. Рассерженная тем, что произошло, я поняла, что мы должны делать хорошую мину при плохой игре. Я выразила наше твердое намерение участвовать в Межправительственной конференции: я не видела пользы в проведении альтернативной политики – что ранее практиковалось Францией – так называемой политики «пустого кресла».

У меня была одна основная положительная цель. Это было создание единого Общего рынка. Нам придется, однако, заплатить за достижение Единого рынка со всеми его экономическими выгодами голосованием путем простого большинства в Сообществе. Этого невозможно было избежать, иначе некоторые страны будут поддаваться внутреннему давлению и сопротивляться открытию своих рынков. Это также требовало увеличения власти Европейской комиссии, но эту власть следует использовать для создания и поддержания Единого рынка, а не для достижения других целей.

Я знала, что мне придется вести серьезную борьбу в арьергарде против попыток ослабить контроль Великобритании над областями, представляющими жизненно важные национальные интересы. Я не собиралась, например, допустить применения голосования путем простого большинства в области налоговой политики. Комиссия здесь призывала бы нас к «гармонизации». Соревнование между налоговыми режимами является намного более здоровым, чем установление единой системы. Это заставляет правительства держать под контролем затраты и налоги и ограничить бремя правил; а когда им не удается это сделать, оно позволяет компаниям и налогоплательщикам сменить налоговую систему. В любом случае способность установить свой собственный уровень налогов является жизненно важным элементом национальной независимости. Я не собиралась отказываться от способности контролировать иммиграцию (из стран, не входящих в Европейской сообщество), вести борьбу с терроризмом, преступностью и торговлей наркотиками и принимать меры в отношении здоровья людей, животных и растений, охраняя их от носителей опасных болезней – все это требовало надлежащего пограничного контроля. Я чувствовала, все это аргументировалось практикой: как остров, не привыкший к более авторитарным используемым на континенте системам удостоверений личности и полицейских служб, для нас было естественным установить необходимый надзор в портах и аэропортах, а не внутри. Опять же, это было неотъемлемой частью государственного суверенитета. Я могла пойти на незначительное увеличение власти Европейской ассамблеи, которую вскоре и, кстати, не совсем верно, будут называть парламентом. Но Советы министров, представляющие правительства, ответственные перед государственными парламентами, всегда должны иметь последнее слово. Наконец, я собиралась пресекать любые попытки внесения в договор изменений, которые позволят Комиссии – и большинством голосов Совету – возложить дополнительный груз на британский бизнес.

Все время до самого начала Люксембургского совета я считала, что мы можем полагаться на Германию, которая поддержит нас в противостоянии любым упоминаниям при редактировании договора о Европейской валютной системе (ЕВС) и экономическом и денежном союзе. Тогда, как и теперь, однако, существовал конфликт между желанием немцев, с одной стороны, сохранить контроль над своей собственной денежной политикой, чтобы сократить инфляцию, и, с другой стороны, продемонстрировать свою европейскую принадлежность, продвигаясь в сторону экономического и денежного союза.

Я прибыла к Люксембург в 10 часов утра в понедельник 2 декабря 1985 года. Вскоре началось первое заседание Совета. Главы правительств обсудили проект договора – то, что станет Единым европейским актом – который составили председатель и Комиссия. Способность присутствующих вести длинные споры, с повторами, о делах малоинтересных, как всегда, поражала. Было бы намного лучше прийти к соглашению в принципе и затем оставить другим разработку деталей, ссылаясь на наше соглашение.

Помимо этого я оказалась в замешательстве от того, что немцы изменили свою точку зрения, сообщив, что готовы включить денежные вопросы в договор. Однако мне удалось в побочных переговорах с канцлером Колем сократить формулировку до незначительных размеров, так что теперь она просто отражала «статус кво», а не ставила новые цели. Таким образом, к фразе «экономический и денежный союз» добавился необходимый глянец – «сотрудничество в экономической и денежной политике». Хоть на короткий срок, но сокращенная формулировка отложила вопрос о денежном союзе.

Обсуждения во вторник, хотя и были долгими и интенсивными, имели результат. Была уже полночь, когда я дала пресс-конференцию по заключениям Совета. Я была довольна тем, что было достигнуто. Мы были на пути к установлению Единого рынка к 1992 году. Мне пришлось пойти на довольно незначительные компромиссы в словесных выражениях; я не пожертвовала ни одним из важных интересов Британии; мне пришлось внести оговорку только в один аспект социальной политики договора. Италия, которая с самого начала настаивала на межправительственной конференции, не только внесла множество оговорок, но также потребовала согласия Европейской ассамблеи.

Наверное, самое большое удовлетворение мне принесло включение в официальные записи конференции записи «общего заявления»:

«Ничто в этих положениях не влияет на право государств-членов принимать меры, которые они считают необходимыми, для контролирования иммиграции из стран третьего мира, борьбы с терроризмом, преступностью, торговлей наркотиками и незаконной торговлей произведениями искусства и антиквариатом.

Я настояла на включении этого заявления. Я сказала, что в противном случае террористы, торговцы наркотиками и преступники смогут использовать положения акта в своих собственных целях, представляя опасность для народа. Без этого включения я бы не согласилась с Единым европейским актом. В действительности ни Комиссия, ни Совет, ни Европейский суд не согласятся в долгосрочном порядке отстаивать принятое заявление настолько же, насколько они будут поддерживать пределы голосования путем простого большинства, установленное в самом договоре. Но этого следовало ожидать.

Первые плоды того, что станут называть Единым европейским актом, были полезны для Британии. Наконец, я считала, мы сможем вернуть Сообщество на верный путь, держа в фокусе его роль как огромного рынка, дающего большие возможности нашей промышленности. Польза от этого достижения и в самом деле будет простираться далеко в будущее. Проблема была в том – и должна сказать, что абсолютно правы были те тори, предупреждавшие об этом, – что новая власть, которую получила Комиссия, казалось, только разожгла ее аппетит.

Европейские события занимали для меня второе место во время встречи Парламента. Основные решения были приняты, и даже поиск Комиссией новых «инициатив» был на время замедлен необходимостью разработать и привести в жизнь программу Единого рынка. Сообщество растрачивало свои ресурсы, но еще не достигло новых пределов установленного дохода с налога на прибавочную стоимость. Прибавку нужно было осуществить. Работы был достаточно.»