Текст книги "Автобиография"

Глава 32
Положение улучшается

Реформы образования, жилья и здравоохранения

Первичной задачей после победы на выборах 1987 года было создать хорошую команду министров для воплощения в жизнь реформ, предложенных в нашем манифесте. Перестановка была незначительной: пять министров Кабинета ушли из правительства, двое по собственной воле. Общее равновесие в новом Кабинете указало, что я не предпочитала вариант «консолидации» ни до, ни после выборов. Джон Биффен ушел из Кабинета. В каком-то смысле это была потеря – ведь он соглашался со мной по поводу Европы и обладал сильным инстинктом в делах экономики, но стал комментарий предпочитать коллективной ответственности. По уже упомянутым причинам я потеряла Нормана Теббита. А Сесил Паркинсон, воплощающий радикальность моего мышления, вернулся в Кабинет в качестве министра энергетики. Я оставила все как было в образовании, где Кен Бейкер с помощью представительского таланта окупит недостатки внимания к деталям, а также в министерстве окружающей среды, где в проведении жилищных реформ Ник Ридли находится на своем месте. В этих двух областях – школ и жилья – мы предлагали совершить наиболее далекоидущие изменения. Но очень скоро я решила, что необходима серьезная реформа и в Национальной службе здравоохранения (НСЗ). В Джоне Муре, которого я повысила в должности, назначив государственным министром здравоохранения и социальных служб, я имела еще одного радикала, стремящегося к реформе унаследованной им окостенелой системы. Так что правительство вскоре оказалось на пути к еще более грандиозным социальным реформам, чем предполагалось вначале.

Исходным пунктом образовательной реформы, изложенной в нашей избирательной декларации, была глубокая неудовлетворенность (которую я полностью разделяла) британскими стандартами в образовании.

Я пришла к заключению, что школьной программе нужна последовательность, по крайней мере в главных предметах. Наряду с государственной программой должны существовать признанные государством и имеющие надежный контроль системы проверки знаний на разных стадиях учебы в школе, что позволит родителям, учителям, местным властям и центральному правительству знать, что идет хорошо, а что не очень, и при необходимости принимать соответствующие меры. Тот факт, что с 1944 года единственным обязательным предметом школьной программы в Британии было религиозное образование, отражал здоровое недоверие государства, использующего централизованный контроль на программой, как средство пропаганды. Но теперь в этом не было риска: пропаганда исходила от левых местных властей, учителей и групп давления, а не от нас. Я никогда не считала, что государство должно пытаться регламентировать каждую деталь происходящего в школах. Некоторые доказывали, что хорошо работает централизованная французская система, но такие порядки были бы неприемлемы в Британии. Здесь даже очень лимитированные цели, которые я поставила перед государственной программой, сразу же воспринимались корыстными интересами в образовании как возможность навязать свою собственную программу.

Была и другая возможность – пойти намного дальше в направлении децентрализации, дав власть и выбор родителям. Кита Джозефа и меня всегда привлекала идея купона на образование, который бы давал родителям установленную – соответственно уровню их благосостояния – сумму, чтобы они могли среди школ государственного и частного сектора выбирать самые подходящие школы для своих детей. При проверке уровня благосостояние можно было бы даже сократить затраты на «мертвый груз» – те суммы, которые уходят из казны в форме субсидий родителям, которые в любом случае отправили бы своих детей в частные школы.

Однако по совету Кита Джозефа, с которым я согласилась, мы не могли ввести программу прямого образовательного купона. Как оказалось, мы смогли через образовательные реформы реализовать цели предоставления выбора родителям и разнообразия в образовании другими путями. Через программу вспомогательных мест и права родителей выбирать школы по нашему Уставу для родителей 1980 года мы как бы двигались к своей цели без упоминания слова «купон».

В Акте реформы образования 1988 года мы еще продвинулись в этом направлении. Мы ввели открытый набор – то есть позволяли популярным школам до предела расширять свои физические возможности. Это значительно расширило выбор и не давало возможности местной власти устанавливать произвольные лимиты на набор в хорошие школы с целью заполнить школы менее успешные. Незаменимым элементом наших реформ было финансирование на душу населения, которое означало, что государственные деньги следуют за ребенком независимо от школы, в которую он ходит. Родители делают выбор, отправляя детей в ту или иную школу, которая приобретает ресурсы, приобретая учеников. Худшие школы в этих случаях должны будут или меняться к лучшему, или закрываться. Мы на самом деле вплотную подошли к «купону государственного сектора». Мне же хотелось пойти еще дальше, и я решила, что нужно разработать потенциальную полнометражную программу купонов – я намекнула на это в своей речи на последней конференции партии Консерваторов – но не имела времени развить эту идею. Брайен Гриффитс разработал необычайно успешную модель школы, «существующей с помощью гранта», совершенно свободной от контроля местных органов образования и впрямую финансируемой министерством образования и науки. При достаточном количестве таких школ, городских технических колледжей, конфессиональных и частных школ (известных как «публичные» школы, к большому замешательству американских туристов в Британии), родители будут иметь более широкий выбор. Но, что еще важнее, сам факт, что все главные решения принимаются на уровне, максимально приближенном к самим родителям и учителям, а не далекой от них бесчувственной бюрократической системой, сделает образование лучше. Это будет касаться всех школ, и именно поэтому мы ввели Инициативу управления школами на местах, которая давала школам больше контроля над бюджетом. Но школы, работающие с помощью гранта, пошли намного дальше.

Заведующие таких школ были наделены полномочиями для ведения бюджета (они получали деньги напрямую, без платы за услуги местным органам образования). Они сами назначали на должности, в том числе завуча, согласовывали правила приема с государственным секретарем, принимали решения по программе (при условии выполнения основных установок) и сами были владельцами школ и их имущества. Школы, которые с наибольшей вероятностью желали отказаться от контроля местных органов образования и начать работать с помощью гранта, были те, которые имели свое лицо, хотели специализироваться на определенных предметах или желали избежать «тисков» некоторых левых из местной власти, стремящихся навязать им свои идеологические приоритеты.

Корыстные интересы, желающие помешать успеху школ, работающих с помощью гранта, были сильны. Министерство образования и науки, с неохотой относящееся к предполагающей уменьшение централизованного контроля реформе, хотело бы установить разного рода проверки и методы управления их деятельностью. Чиновники из местной власти иногда устраивали кампании, где яростно агитировали школы против выхода из-под контроля. Неожиданно и церкви тоже присоединились к оппозиции. Перед лицом такой распространенной враждебности я распорядилась об организации Концерна школ, работающих с помощью гранта, который должен был рекламировать эту программу и давать консультации заинтересованным в ее использовании. В действительности популярность школ, работающих с помощью грантов, все возрастала, особенно при наличии завучей, которые теперь вместе с заведующими могли устанавливать свои собственные приоритеты.

В направлении децентрализации наша политика была необычайно успешной. Государственная программа – наиболее важная централизующая мера – скоро, наоборот, встретилась с трудностями. Я хотела, чтобы министерство образования и науки сосредоточило усилия на установлении основных программ по английскому языку, математике и науке, а также простых контрольных работ для определения уровня знаний учеников. Мне всегда казалось, что небольшая комиссия из хороших учителей должна суметь, исходя из своего опыта, без особых трудностей составить список подходящих тем и материалов. После этого каждый учитель будет волен сосредоточиться вместе с учениками на отдельных аспектах предмета – тех, которые ему или ей особенно интересны. У меня не было желания ставить хороших учителей в строгие рамки. Что касается проверки знаний, я всегда знала, что «моментальный снимок» знаний ребенка, класса или школы в какой-то день не расскажет всей правды. Но контрольные работы давали возможность независимо, извне проверить, что происходит. Факт, что одни дети знают больше, чем другие, мне казался нормальным. Цель проверки знаний была не в измерении достоинств, а в измерении знаний и способности их применять. К сожалению, моя философия, как оказалось, отличалась от философии тех, кому Кен Бейкер доверил создание государственной программы и подготовку проверочных работ.

Вот в чем была основная дилемма. Как во время наших собраний подчеркивал Кен, к тем реформам, которые мы проводим, необходимо было привлечь как можно больше учителей и инспекторов ее величества. В конце концов, именно учителя, а не политики, будут воплощать их в жизнь. С другой стороны, условия, на которых образовательные ведомства примут государственную программу и контрольные работы, могут вполне оказаться неприемлемыми. Они ожидали, что новая государственная программа придаст законность и всеобщее применение тем переменам, которые произошли в содержании и методах преподавания за последние примерно двадцать лет. И проверка знаний тоже в их глазах должна быть «диагностической», а не «суммирующей» – и это было только верхушкой жаргонного айсберга – и поэтому должна перевешивать в сторону оценивания самими учителями, а не объективными представителями извне. Итак, к середине июля полученные мной из министерства образования и науки документы предлагали программу, состоящую из десяти предметов, которые займут 80–90 процентов школьного времени. Они стояли за другие «целевые достижения», подчеркивая, что оценки не должны делать указание на «зачет» или «незачет»: большая часть оценок будет внутренним делом школы. Предлагалось создать две новые организации: Государственный совет программы и Совет по экзаменам и оценкам. Исчезла изначальная простота программы, и проявилось влияние инспекторов ее величества и профсоюзов учителей.

Все это уже было достаточно плохо. Но в сентябре я получила от Кена Бейкера еще одно предложение о всеобщем надзоре над государственной программой с помощью найма в местные органы образования 800 дополнительных инспекторов, над которым в свою очередь будет контроль со стороны инспекторов ее величества, число которых, без сомнения, тоже должно возрасти. Я заметила: «Это совершенно дико. Результаты будут сразу видны из зачетов и экзаменов». Я подчеркнула для министерства образования и науки, что все эти предложения создадут отчуждение среди учителей, будут мешать личной инициативе на уровне школ и доведут централизацию образования до неприемлемого уровня. Подкомитет Кабинета под моим председательством, созданный для руководства реформами образования, решил, что все базовые предметы вместе составят не более 70 процентов программы. Но по настоянию Кена Бейкера я согласилась, что эта цифра не должна быть обнародована – предполагалось, что она оскорбит бюрократов образования, которые к тому времени планировали, как правильно нужно проводить каждый час школьного времени.

Наверное, труднее всего в борьбе за государственную программу мне пришлось с предметом история. У меня была очень четкая – и я наивно полагала, что бесспорная – идея о том, что такое история. Это отчет о том, что произошло в прошлом. Изучение истории поэтому требует изучения событий. Невозможно понять эти события без того, чтобы поставить их в хронологический порядок – это подразумевает знание дат. Никакое воображаемое сострадание историческим персонажам или ситуациям не может заменить поначалу утомительного, но в конце концов стоящего запоминания случившегося. Поэтому я была очень озабочена, когда в декабре 1988 года получила от Кена Бейкера письменные предложения о преподавании истории и состав работающей над программой Рабочей группы по истории. Там слишком много внимания уделялось «междисциплинарному» обучению – я считала, что историю нужно преподавать как отдельный предмет. Я была также недовольна предложенным списком людей. Поначалу этот список не содержал ни одного известного историка, однако включал в себя автора определенного труда по «Новой истории», который, делая акцент на концепции, а не на хронологии, и на сочувствии, а не на фактах, был в корне неверен. Кен принял мою точку зрения и внес некоторые изменения. Но это было только начало спора.

В июле 1989 года Рабочая группа по истории выпустила предварительный отчет. Я была вне себя. Акцент там ставился на интерпретацию и исследование, а не на содержание и знание. Недостаточно весомо была представлена история Британии. Не хватало внимания к истории как к предмету хронологическому. Я посчитала этот документ полным ошибок и сказала Кену, что необходимы значительные, а не мелкие изменения. В особенности я желала видеть четко установленную хронологическую основу всей программы по истории. Все это должно было отразиться в окончательном отчете.

К моменту его появления в марте 1990 года в министерство образования пришел Джон Макгрегор. Мне казалось, ему лучше, чем Кену Бейкеру, удастся держать под контролем претворение в жизнь наших реформ образования. На этот раз, однако, Джон Макгрегор был более, чем я ожидала, предрасположен благосклонно принять отчет. Теперь в нем было уделено больше внимания британской истории. Но установленные там «целевые достижения» не включали в себя знание исторических фактов, и меня это поражало. Впрочем, охват некоторых предметов – например, истории Британии двадцатого века – страдал перекосом в сторону социальных, религиозных, культурных и эстетических проблем, а не политических событий. Джон встал на защиту предложений, содержащихся в отчете. Но я настаивала, что будет неправильным навязывать предложенный им подход. Он должен быть вынесен на обсуждение, но не сопровождаться в настоящее время никакими рекомендациями.

Не было никакой необходимости в том, чтобы предложения по государственной программе и сопровождающая их проверка знаний создавались таким путем. Кен Бейкер в своих предписаниях и ранних решениях обращал слишком большое внимание на министерство образования и науки, инспекторов ее величества и прогрессивных теоретиков образования; и как только бюрократический толчок произошел, его было трудно остановить. Джон Макгрегор делал все, что мог. Он внес изменения в программу по истории, которые усилили позицию истории Британии и уменьшили ненужные помехи. Он настаивал на том, что науки можно преподавать по отдельности, а не как один обобщенный предмет. Он оговорил, что как минимум 30 процентов английского языка в Сертификате о среднем образовании должно проверяться с помощью письменного экзамена. И все же вся система сильно отличалась от той, какой я ее вначале видела. К моменту моего ухода из правительства я была убеждена, что должна снова настать нужда в упрощении государственной программы и системы проверки знаний.

Именно в области политики образования я и мой политический блок развивали радикальные идеи о предложениях манифеста для следующих выборов – о некоторых из них мы собирались объявить заранее, возможно, на собрании Центрального совета в марте 1991 года. В то время, когда я покинула правительство, Брайен Гриффитс и я сосредоточили свое внимание на трех вопросах.

Во-первых, необходимо было пойти намного дальше по пути «выхода» школ из-под контроля местных органов образования. Я уполномочила Джона Макгрегора на октябрьской 1990 года Партийной конференции объявить о расширении программы школ, работающих с помощью гранта, чтобы туда входили и небольшие начальные школы. У меня были и другие, намного более радикальные, идеи. Брайен Гриффитс составил документ, который предусматривал перевод еще бóльшего числа школ в статус «прямого гранта», и перевод других школ на систему управления созданными специально для этой цели концернами. Это, по сути, означало бы сокращение обширных полномочий местных органов образования до двух функций – проверяющей и консультативной. Таким образом, можно было еще более отдалить образование от государства, что помогло бы устранить самые худшие аспекты послевоенной образовательной политики.

Во-вторых, была острая необходимость улучшить подготовку учителей. Вопреки обыкновению, в ноябре 1988 года я послала Кену Бейкеру личную записку, где выражала озабоченность. Я писала, что в этой области мы должны пойти намного дальше, и просила его выступить с предложениями. Нужно было нарушить существовавшую монополию в области подготовки учителей. Кен Бейкер составил две программы: «лицензированные учителя» – для привлечения желавших сделать вторую карьеру и стать учителем, и «учителя-стажеры» – это, по сути, была программа обучения молодых выпускников без отрыва от производства. Это были хорошие предложения. Но не было уверенности, что приток учителей из этих источников будет достаточным для того, чтобы в значительной мере изменить дух и поднять стандарты профессии. Итак, я распорядилась, чтобы Брайен Гриффитс начал работу над количеством: мы хотели, чтобы как минимум половина новых учителей приходила из этих или похожих программ, а не из организаций по подготовке учителей.

Третий вопрос образовательной политики, над которым мы работали, касался университетов. Используя финансовое давление, мы добились увеличения административной компетентности и подтолкнули к запоздавшей рационализации. Университеты стали развивать более тесные связи с бизнесом и становиться более предприимчивыми. Были введены студенческие займы (в дополнение к грантам): это заставляло студентов быть более разборчивыми в выборе факультетов. Перенос поддержки от университетских грантов к плате за обучение к тому же повлечет за собой бóльшую чувствительность к рынку. Лимиты, установленные на гарантию сохранения постоянной работы, которой были избалованы работники университетов, тоже способствовали тому, что преподаватели уделяли больше внимания преподаванию, то есть требованиям своей профессии. Все это вызвало сильную политическую оппозицию внутри университетов. Частично это можно было предсказать. Но, несомненно, другие критики искренне опасались за будущую самостоятельность и академическую целостность университетов.

Я должна были признать, что у наших оппонентов было больше оснований, чем мне бы хотелось. Я была озабочена тем, что многие выдающиеся ученые думали, что тэтчеризм в образовании означал обывательское подчинение знаний сиюминутным требованиям профессионального обучения. Конечно, это не было частью моего тэтчеризма. Именно поэтому, перед моим уходом из правительства Брайен Гриффитс, с моего одобрения начал работать над программой, дающей ведущим университетам гораздо бóльшую автономию. Идея состояла в том, чтобы позволить им отказаться от финансовых правил казны, зарабатывать и копить капитал, владея своим имуществом наподобие концерна. Это была бы радикальная децентрализация всей системы.

Из трех основных социальных служб – образования, здравоохранения и жилья – именно над последним из них, по-моему, завис наиболее важный вопрос.

Из-за государственного вмешательства в контроль над арендой и предоставления жильцам гарантии на определенный срок сдачи в частном секторе стало катастрофически сокращаться количество сдаваемого жилья. Государство в форме местных властей часто оказывалось бестактным, некомпетентным и коррумпированным домовладельцем. И так как существовал недостаток определенных категорий жилья, он приходился на частный арендный сектор, где контроль над арендной платой и гарантия на определенный срок сдачи сокращали предложение. Более того, возникали новые формы жилья. Жилищные ассоциации и жилищные корпорации, которые их финансировали, предлагали альтернативные пути предоставления «социального жилья», где государство не было домовладельцем. Помимо этого участие жильцов в форме кооперативов или других видов концернов, возникшее в Соединенных Штатах, предоставляло новые пути вытеснения правительства из управления жильем. Я считала, что государство должно продолжать предоставлять ипотечные налоговые льготы для того, чтобы поощрять домовладение, которое приветствовалось в обществе. Государство также должно было предоставлять помощь по оплате жилья посредством жилищного пособия менее состоятельным людям. Но в отношении традиционной послевоенной роли правительства в жилищном вопросе – то есть строительстве, владении, управлении и регулировании – нужно было устранить государство из этих областей как можно скорее и как можно дальше.

С такой абстрактной идеей мы начинали жилищные реформы, над которым Ник Ридли работал с осени 1986 года, вынес на коллективное обсуждение в конце января 1987 года и которые после нескольких собраний под моим председательством были включены в предвыборный манифест 1987 года. Прелесть разработанного Ником пакета была в том, что он содержал разумное сочетание участия центрального правительства, финансовой дисциплины местных властей, дерегуляции и более широкого выбора для жильцов. При этом достигался резкий уход от окостенелой системы, выросшей при социализме.

Центральное правительство впоследствии сыграет роль посредством жилищных действенных концернов в перестройке захудалых микрорайонов муниципальной застройки и передаче их другим формам владения и управления – включая домовладение, владение жилищными ассоциациями и передачу частному хозяину – с сохранением прав жильцов. Во-вторых, в новых условиях «ограниченных» рамок действия местных органов власти в вопросах жилья муниципалитетам для того, чтобы иметь деньги на ремонт, приходилось увеличивать арендную плату. Это также оказывало давление на муниципалитеты, которым приходилось отказываться, частично или полностью, от имеющегося у них жилья в пользу жилищных ассоциаций, других хозяев или даже самих домовладельцев. В-третьих, дерегуляция новой сдачи в аренду – посредством краткосрочных арендных договоров и гарантированной аренды – должна была по меньшей мере остановить упадок частного арендного сектора: чтобы сбалансировать последствия дерегуляции Ник правильно настаивал на введении более строгого законодательства, защищающего от притеснений. Наконец, открывая в соответствии с нашими предложением под названием «выбор – жильцам» возможность для муниципальных жильцов менять домовладельцев или для групп жильцов самим содержать поселки с помощью кооперативов, мы могли еще больше ослабить роль местных властей как домовладельцев.

Наиболее сложным аспектом пакета казались более высокие муниципальные арендные тарифы, которые, в свою очередь, означали более высокие затраты государства на жилищные пособия. Но нам казалось, что лучше оказать помощь в оплате жилья через пособие, чем с помощью субсидий на арендную плату, выдававшихся всем без разбора жильцам в муниципалитете. Более того, когда повышенную арендную цену приходилось платить жильцам, не получающим пособия, это являлось для них стимулом купить свое собственное жилье и полностью вырваться из зависимости.

Этим реформам нужно будет время, чтобы показать результаты. Но новая система жилищной прибыли требовала от местных властей желанной дисциплины. А дерегуляция частного арендного сектора постепенно увеличит количество имеющегося в наличии арендного жилья, по мере того, как идеологическая враждебность к частному домовладельцу будет сходить на нет. Но я должна сказать, что ожидала большего от предложений «выбор – жильцам» и от жилищных действенных концернов. Препятствием для обоих была глубоко укоренившаяся враждебность Левых к совершенствованию и обновлению для тех, кто жил в контролируемых ими гетто зависимости. Пропаганда против предложения «выбор – жильцам», однако, была ничтожной по сравнению с той, которая направлялась против жилищных действенных концернов, и, к сожалению, палата лордов дала Левым нужный шанс.

Их светлости внесли поправку в законодательство так, что жилищный действенный концерн мог быть создан, только если за это проголосует большинство имеющих право на голосование жильцов. При существующей апатии многих жильцов и угроз со стороны Левых это создало бы очень серьезное препятствие. Мы закончили тем, что приняли принцип голосования, ограничив его требованием большинства от количества голосующих. Летом 1988 года Ник Ридли выступил с предложением организовать шесть жилищных действенных концернов, из которых после получения отчета консультантов, он решил продолжать двигаться вперед в отношении четырех: Ламбет, Саутуорк, Сандерленд и Лидс. Позднее мне попалась на глаза пропаганда пролевых групп жильцов, пользующихся сильной поддержкой профсоюзов, которая показала всю актуальность пробем, связанных с выездом из квартир для их ремонта, с уровнем арендной планы и гарантиями срока аренды. Никому и в голову бы не пришло, что мы предлагаем огромные суммы из денег налогоплательщиков для улучшения условий жизни людей, имеющих наихудшее жилье во всей стране. В результате, пока я была премьер-министром, не было создано ни одного концерна, правда, три появилось после моего ухода.

Жилье, как и образование, было среди наших первостепенных задач реформы 1987 года. Но я оставила здравоохранение для детального обдумывания на более позднее время. Я считала, что в целом мы можем по-настоящему гордиться Национальной службой здравоохранения. Она доставляла высококачественное обслуживание за довольно скромные цены, по крайней мере, в сравнении с некоторыми системами, основанными на страховании. Все же существовали огромные и при поверхностном взгляде необъяснимые различия между работой в разных областях. Соответственно я намного более неохотно предвидела фундаментальные перемены в здравоохранении, чем в школах страны. Хотя мне и хотелось видеть процветающий частный сектор в здравоохранении наряду с НСЗ, я всегда относилась к НСЗ и ее основным принципам как к неприкасаемому пункту нашей политики. Поэтому я приправляла свои речи и интервью цифрами в отношении дополнительных докторов, зубных врачей и акушерок, пациентов, которым оказана помощь, выполненных операций и вновь построенных больниц. Я чувствовала, что в этом отношении нам нужно стоять на своем.

Некоторые политические трудности, которые встретились нам в вопросе здравоохранения, можно отнести к использованию политиками-оппозиционерами и прессой сложных случаев. Но это было не все. Потенциально должен был возникнуть неограниченный спрос на здравоохранение (в широком смысле) в течение всего времени, пока оно было бесплатным для пациентов. Число пожилых людей – группа с наибольшим количеством вызовов НСЗ – увеличивалось: прогресс в медицине открывал возможности новых и часто дорогих форм лечения, а также спрос на них.

В чем-то важном НСЗ не хватало верных экономических стимулов, чтобы отвечать потребностям. В целом работники были преданы своему делу, но не сознавали затрат. Действительно, почему доктора, медсестры или пациенты должны находиться внутри монолитной государственной системы. Более того, хотя люди, страдающие серьезными болезнями, могли рассчитывать на первоклассное лечение, в других аспектах не хватало отклика на желания и удобство пациентов.

Если можно было бы вновь создать НСЗ начиная с основ, нужно было бы увеличить частный сектор и более детально продумать дополнительные ресурсы финансирования здравоохранения, помимо общего налогообложения. Но мы начинали не с нуля, а любые реформы не должны подрывать уверенность общественности.

Летом и осенью 1986 года у меня состоялось несколько долгосрочных обсуждений о будущем НСЗ с Норманом Фаулером, в то время государственным министром здравоохранения и социальной защиты. Это были времена нового интереса к экономике здравоохранения, так что нам было о чем поговорить. В конце января 1987 года Норман подготовил документ. Цель реформы, которую мы даже тогда называли центральной, была в том, чтобы искать новые пути распределения средств в НСЗ, чтобы больницы, оказывающие помощь бо́льшему числу пациентов, получали больше доходов. Кроме того, должна существовать более тесная и четкая связь между спросом на здравоохранение, его стоимостью и методом оплаты. Мы обсуждали, может ли НСЗ финансироваться посредством государственного страхования, а не общего налогообложения. Но все это были теоретические дебаты. Я не считала, что мы могли бы выдвигать серьезные предложения для включения в декларацию. Даже возможность Королевской комиссии – вообще я бы не прибегла к этому средству, но оно было использовано предыдущим Лейбористским правительством в отношении здравоохранения – имела для меня некоторую привлекательность.

Норману Фаулеру намного лучше удавалась публичная защита НСЗ, чем ее реформирование. Но его преемник, Джон Мур, стремился к основательному пересмотру. В конце июля 1987 года Джон и я имели первое обсуждении общего характера по этому вопросу. В тот момент я все еще хотела, чтобы он сосредоточил усилия на том, чтобы добиться бóльшей отдачи от существующей системы. Но с течением времени мне становилось ясно, что нам также необходимо провести настоящий долгосрочный анализ. Зимой 1987–1988 годов в прессе стали ежедневно появляться ужасные истории о НСЗ. Я запросила у Министерства здравоохранения и социальной защиты отчет о том, на что шли дополнительно выделенные правительством деньги. Вместо этого я получила доклад обо всех трудностях, стоящих перед НСЗ, – что совсем не то же самое. Я сказала, что министерство здравоохранения и социальной защиты должно приложить серьезные усилия, чтобы быстро ответить на нападки в адрес наших достижений и работы НСЗ. В конце концов, меньше чем за десятилетие мы увеличили затраты на НСЗ на 40 процентов.

В то время была еще одна сильная причина для анализа. Было вполне очевидно, что общественное мнение признавало, что проблемы НСЗ были гораздо глубже, чем необходимость иметь больше денег. Если действовать быстро, мы могли бы взять инициативу, провести реформы и пожать их плоды еще до следующих выборов.