Текст книги "Автобиография"

Глава 26
Тени бандитов

Ответ политиков и сил безопасности на терроризм ИРА 1979–1990 годов

Как всегда, к концу недели нашей партийной конференции 1984 года в Брайтоне меня охватила паника по поводу моей предстоящей речи. Хорошую речь для конференции нельзя написать заранее: нужно побывать на самой конференции и почувствовать ее дух, тогда можно в речи взять верный тон. Я провела как можно больше времени, работая над речью со своими помощниками в четверг после обеда и вечером, затем ненадолго отлучилась, чтобы попасть на бал агентов Консервативной партии, и сразу после 11 часов вернулась в свои апартаменты в «Гранд Отеле».

К 2.40 утра речь, по крайней мере с моей точки зрения, была закончена. Хотя те, кто помогает мне писать речи, пошли спать, остальные сотрудники, кому повезло меньше, вносили в текст правку, которая (я была вполне уверена) будет последней, и готовили кассету с подсказками. Я же в это время углубилась в дела правительства.

В 2.54 утра комната сотряслась от громкого глухого удара. Несколько секунд стояла тишина, а потом раздался другой звук, не такой, как первый – обвалилась каменная кладка. Я сразу поняла, что это бомба, но пока еще не знала, что взрыв произошел в самом отеле. По всему ковру гостиной валялись стекла от разбитых окон. Я подумала, что бомба взорвалась в одном из автомобилей на улице. Только когда чуть позже Пенни, жена Джона Гаммера, спустилась с другого этажа, не переодевшись, прямо из постели, я поняла, что взрыв произошел над нами. Соседняя ванная комната пострадала больше всего, но, окажись я там во время взрыва, получила бы только небольшие порезы. Те, кто хотел меня убить, заложили бомбу не там, где надо.

Не считая разбитого стекла и звука пожарной сигнализации, которая включилась от взрыва, все остальное, что было удивительно и, как потом оказалось, обманчиво, не изменилось. Свет, к счастью, по-прежнему горел – этот важный момент впоследствии мучил меня, и в течение нескольких месяцев после этого случая, если мне приходилось ночевать в незнакомом месте, я брала с собой фонарик. Денис просунул голову в дверь спальни, увидел, что со мной все в порядке, и снова исчез, чтобы одеться. По непонятной для нас обоих причине он взял с собой запасные ботинки, которые позже надел американский посол Чарльз Прайс, потерявший свои в суматохе, спешно покидая отель. Пока Кроуфи собирал мои туалетные принадлежности, блузки и два костюма – один предназначался для следующего дня, – Робин Батлер заглянул, чтобы взять правительственные документы. Я прошла через коридор в комнату секретарей, чтобы убедиться, что с моими подчиненными все в порядке. Одна из девушек получила сильный удар электрическим током от фотокопирующего аппарата. Но в остальном все было нормально. Не меньше, чем о себе, они волновались о моей недопечатанной речи. «Все хорошо, – уверяли они меня. – Речь у нас».

К этому времени все больше и больше людей собиралось в комнате секретарей: Гаммеры, Хаусы, Дэвид Уолфсон, Майкл Элисон и другие, взъерошенные, взволнованные, но довольно спокойные. Пока мы переговаривались, мои оперативники обеспечивали, насколько могли, нашу безопасность на тот момент. Всегда есть страх, что заложено второе взрывное устройство, часовой механизм которого аккуратно запрограммирован так, чтобы настичь и убить тех, кто уцелел после первого взрыва. Кроме этого им нужно было найти открытый и безопасный выход из отеля.

В 3.10 утра группами мы начали уходить. Первый выход, к которому нас отправили, оказался непроходимым, и мы повернули обратно. Мы вернулись в офис и стали ждать. Позже нам сказали, что выходить безопасно, и мы стали спускаться по основной лестнице. Только по обломкам при входе в вестибюле я осознала серьезность разрушений. Я надеялась, что портье не был ранен. В воздухе висела густая цементная пыль: она попадала мне в рот и на одежду, пока я пробиралась между чьими-то вещами и сломанной мебелью к другому выходу отеля. Мне все еще не приходило в голову, что кто-то мог погибнуть.

Десять минут спустя Денис, Кроуфи и я были доставлены в участок Брайтона полицейской машиной. Нам предложили чай в кабинете главного полицейского. Появился Уилли Уайтлоу. Потом Хаус вместе со своей маленькой собачкой Баджет. Но мне было очень нужно поговорить с Леоном Бриттаном, министром внутренних дел, и Джоном Гаммером, секретарем партии. В тот момент никто из нас не знал, сможет ли продолжаться конференция. Я для себя определила, что если будет физически возможно, я произнесу свою речь. В конце концов было решено, что я проведу остаток ночи в полицейском колледже Льюес. Я переоделась из вечернего платья в темно-синий костюм и, вместе с Денисом и Кроуфи покидая полицейский участок, сделала короткое заяление для прессы.

Не знаю, случайно или нет, но в колледже никого не было. Мне была предоставлена небольшая гостиная с телевизором и комната с двумя кроватями, при которой была ванная. Денис и оперативники заняли помещение дальше по коридору. Со мной в комнате был Кроуфи. Мы сидели на кроватях и обсуждали случившееся. К тому времени я не сомневалась, что были пострадавшие. Но мы пока не слышали новостей.

Оставалось только молиться. Мы оба встали на колени и некоторое время тихо молились.

Я не взяла с собой спальных вещей, поэтому легла в верхней одежде и беспокойно проспала часа полтора. Меня разбудили звуки утренней телевизионной передачи в 6.30. Новости оказались намного хуже, чем я ожидала. Я увидела изображения Нормана Теббита, которого вытаскивали из-под обломков. Потом мы услышали, что Роберта Уэйкем и член парламента Энтони Берри погибли. Я знала, что в тот момент мне нельзя было давать волю эмоциям. В тот день я должна была быть в форме – и морально, и физически. Я старалась не смотреть на ужасные картины. Но я не могла оторвать глаз от экрана. Мне просто необходимо было знать все детали случившегося, и каждая следующая деталь казалась хуже предыдущей.

Стоял прекрасный осенний день, и пока мы ехали в Брайтон, небо было ясным, а море – абсолютно спокойным. Передо мной возникло здание «Гранд Отеля», в котором обвалилась целая стена.

Затем мы вошли в сам «конференц-центр», где в 9.20 утра открылась конференция. Ровно в 9.30 мы вместе с представителями Национального Союза появились в президиуме. (Многим пришлось оставить одежду в отеле, но Элистар Макэлпайн устроил так, что местный универмаг «Маркс и Спенсер» открылся пораньше, и сейчас все были одеты прилично.) Зал был заполнен только наполовину, так как усиленная работниками безопасности проверка задерживала массы людей перед входом. Но овация была грандиозной. Чувство радости, что мы остались живы, омрачала трагедия, но мы во что бы то ни стало хотели показать террористам, что им не удастся сломить наш дух.

Совершенно случайно, но очень к месту первое обсуждение было по Северной Ирландии. Я осталась послушать, но вскоре ушла, чтобы поработать над речью, которую надо было полностью переделать. В течение всего времени, несмотря на попытки персонала сделать так, чтобы меня не отвлекали, мне все время приходили сообщения и забегали с короткими визитами коллеги и друзья. Я знала, что Джона Уэйкмена еще не извлекли из-под завалов и что несколько человек числились среди пропавших. Не прекращающийся поток цветов отсылался в больницу, где находились раненые.

Как и раньше, я произносила речь по напечатанному тексту, а не по кассете, довольно много импровизируя. Но я знала, что гораздо важнее, чем мои слова, был тот факт, что я, как премьер-министр, все еще могла выступать. В своей речи я не акцентировала то, что произошло. Но я постаралась суммировать чувства, которые мы все испытывали:

«Взрыв бомбы… был попыткой не только положить конец нашей конференции. Это было попыткой нанести ущерб демократически избранному правительству ее величества. Вот масштаб злодеяния, которое обрушилось на всех нас. И то, что мы собрались здесь, ошеломленные, но собранные и решительные, показывает, что не только данная атака не удалась, но и все остальные попытки уничтожить демократию будут неудачными».

После речи, не задерживаясь, я сразу поехала в Королевский госпиталь графства Сассекс, чтобы навестить раненых. Четверых уже не было в живых. Мюриэль Маклин лежала под капельницей: она позже умрет. Джон Уэйкмен был все еще без сознания, это будет продолжаться еще несколько дней. Ему в течение длительного периода времени каждый день делали операции, стараясь спасти его раздробленные ноги. Так случилось, что мы все были знакомы с главным консультантом Тони Траффордом, который был членом парламента от консерваторов. Я часами висела на телефоне, стараясь получить ценные советы от экспертов в области множественных травм. В конце концов оказалось, что в госпитале есть доктор из Сальвадора, являющийся специалистом в этой области. Врачам удалось спасти ноги Джона. Норман Теббит пришел в сознание, пока я находилась в госпитале, и нам удалось немного поговорить. Я поговорила и с Маргарет Теббит, которая лежала в отделении интенсивной терапии. Она сказала, что совсем не ощущает своего тела ниже шеи. Как бывшая медсестра, она хорошо знала, что это значит.

Я уехала из больницы, но не прекращала думать о мужестве и страданиях этих людей. Меня в тот день отвезли в Чекерс быстрее, чем обычно, в сопровождении полного эскорта мотоциклистов. Ночью в этом доме, что стал мне пристанищем, я думала о тех, кто не мог вернуться к себе домой.

События в Брайтоне потрясли весь мир. Но жители Северной Ирландии и работники безопасности день за днем встречаются с жестокой реальностью терроризма лицом к лицу. Нет прощения террору, царящему в ИРА. Если бы они причиняли, как часто неверно говорится, «бездумное» насилие, это было бы проще осознать, как проявление больной психики. Но терроризм не то же самое, хотя он часто и свойственен психопатам. Терроризм – это просчитанное применение насилия и угроз, направленное на достижение политических целей.

Террористы есть и в католических, и в протестантских общинах, и слишком многие готовы поддержать их или по крайней мере подчиниться их действиям. Действительно, чтобы противопоставить себя терроризму, человеку придется пойти на огромный личный риск. Поэтому невозможно полностью отделить политику безопасности, необходимую для предотвращения террористических проявлений и призвания виновников к закону, от более широкого политического подхода к давно существующей «северо-ирландской проблеме». Для некоторых людей эта связь предполагает уступки террористам, особенно путем ослабления союза Ольстера с Британией. Но не для меня. Моя политика по отношению к Северной Ирландии всегда была направлена в первую очередь на защиту демократии и закона.

ИРА является сердцевиной проблемы терроризма. Если победить ИРА, то не будет существовать и их соперников с протестантской стороны. Но победить их можно только при выполнении трех условий. Во-первых, с ними должны порвать националистические меньшинства, которые обеспечивают им покровительство и поддержку.

Для этого потребуется, чтобы представители меньшинства стали оказывать поддержку, или хотя бы подчиняться, конституции государства, в котором они живут. Во-вторых, ИРА нужно лишить международной поддержки, будь то от благонамеренных, но наивных американских ирландцев или от арабских революционых правительств, таких как режим полковника Каддафи. Для этого потребуется пристальное внимание к внешней политике, направленное на объяснение фактов тем, кто был дезинформирован, и изъятие оружия у злоумышленников. В-третьих, отношения между Британией и Республикой Ирландия придется развивать осторожно. Хотя организации ИРА оказывают значительную поддержку в таких районах, как западный Белфаст в Северной Ирландии, очень часто для обучения, получения денег и оружия, а также чтобы избежать поимки после совершенных в Соединенном Королевстве преступлений, они отправляются как раз на юг. Граница, длинная и трудная для патрулирования, приобретает решающее значение в плане безопасности. Многое зависит от желания и способности политических лидеров республики плодотворно сотрудничать с нашей разведкой, службой безопасности и судами.

Мои собственные пристрастия – глубоко юнионистские, и наша партия всегда, всю свою историю, была полностью предана защите Союза: ведь накануне Первой мировой войны консерваторы чуть не спровоцировали гражданские беспорядки, чтобы защитить его. Поэтому я никогда не понимала, почему ведущие юнионисты подозревали, похоже всерьез, что имея дело с югом, и особенно в вопросе англо-ирландского соглашения, я подумывала, не «сдать» ли их республике.

Но какому британскому политику дано полностью понять Северную Ирландию? В истории Ирландии – и Северной, и Южной – которую я, насколько возможно, пыталась изучить, реальность и мифы, от семнадцатого века до 1920-х годов, приобретают реальность и непосредственность недавней истории. Недоверие перерастает в ненависть и месть, вылезая на политическую поверхность. И те, кто имеет с этим дело, должны быть осмотрительны.

Я начала с необходимости усилить безопасность, это было обязательно. И если для этого требовалось идти на кое-какие уступки югу, мне приходилось с этим считаться. Нужны были результаты в плане безопасности. В самой Северной Ирландии я бы начала с системы принципа большинства с сильными гарантиями по правам человека для меньшинства, как и для всех остальных. Таким в общих чертах был подход, который Эйри Нив и я имели в виду, когда составили черновик манифеста в 1979 году. Но прошло очень мало времени, и мне стало ясно, что такая модель работать не будет, по крайней мере в то время. Националистическое меньшинство не было готово поверить, что принцип большинства сможет обеспечить им права – будь то ассамблея в Белфасте или облеченное дополнительной властью местное правительство. Они настаивали на некоем «разделении власти», а также требовали установления республики в Северной Ирландии – для юнионистов оба предложения звучали как проклятие.

Я всегда очень уважала старый Стормонт. Когда я была министром образования, я восхищалась эффективностью образования в Северной Ирландии. В провинции сохранились гимназии, студенты которых постоянно достигали самых высоких академических результатов во всем Соединенном Королевстве. Но принцип большинства означал передачу постоянной власти протестантам, и никак нельзя было отделаться от того факта, что по справедливости долгие годы правления юнионистов ассоциировались с дискриминацией католиков.

Я считаю, что недостатки преувеличивались, но негодование католиков в конце 1960-х подняло бурю движения за гражданские права, которую смогла использовать ИРА. К началу 1972 года гражданские беспорядки достигли такого масштаба, что Стормонт распустили, заменив его функции непосредственным управлением из Лондона. В то же самое время британское правительство гарантировало, что Северная Ирландия будет оставаться частью Соединенного Королевства, пока того будет хотеть большинство ее народа, и это составляло краеугольный камень политики при правительствах обеих партий.

Политическая реальность Северной Ирландии не допускала возврата принципа большинства. Многие юнионисты отказывались это признать, но с 1974 года в Палате общин к ним присоединился Инок Пауэл, который помог некоторым из них обратиться к новым принципам. Его целью была «интеграция». По сути, это бы означало стирание всяких различий между правительством Северной Ирландии и правительством остальной части Великобритании, исключив возврат к деволюции (будь то принцип большинства или разделение власти), а также какую-либо особую роль республики. Инок считал, что терроризм процветает от неопределенности конституционной позиции Ольстера. Он доказывал, что с неопределенностью будет покончено, если произойдет полная интеграция в сочетании со строгой политикой безопасности. Я не соглашалась с этим по двум причинам. Во-первых, я не верила, что безопасность можно рассматривать отдельно от других более общих политических вопросов. Во-вторых, я рассматривала переходное правительство и ассамблею для Северной Ирландии не как меры, ослабляющие, а, скорее, как меры, укрепляющие Союз. Как и ранее Стормонт, они были бы для Дублина ясной альтернативой, при этом не подрывая суверенитета Вестминстерского парламента.

Таковы были мои взгляды на будущее Северной Ирландии в начале работы премьер-министром. Моя убежденность в том, что нужны дальнейшие усилия и на политическом фронте, и на фронте безопасности, укрепилась из-за событий второй половины 1979 года. В октябре того года мы в парламенте обсуждали необходимость инициативы, направленной на достижение деволюции Северной Ирландии. Я не очень верила в перспективу, но согласилась на издание документа, состоящего из обсуждения и перечисляющего варианты решений. В Северной Ирландии будет организована конференция основных политических партий для достижения соглашения.

В понедельник 7 января 1980 года конференция началась в Белфасте. В этот раз самая большая юнионистская группа, Официальная юнионистская партия (ОЮП), отказалась от участия. Более военизированная Демократическая юнионистская партия (ДЮП) доктора Пэйсли, преимущественно католическая националистская Социал-демократическая и лейбористская партия (СДЛП), а также умеренная, состоящая из среднего класса партия Альянс решили принять участие, но по-настоящему общих интересов у них не было.

Мы отложили конференцию до марта и начали размышлять, не стоит ли нам самим изложить более специфические предложения в форме технического документа. В июне министры обсудили черновик документа, подготовленный министром Северной Ирландии Хамфри Эткинсом. Я внесла в текст изменения, принимающие во внимание чувствительность юнионистов. Оптимизма по поводу успеха этой инициативы у меня не прибавилось, но я согласилась с публикацией документа в начале июля. В нем описывались области, помимо области безопасности, в которых власть могла бы быть передана должностному лицу, избранному в провинции. Там также объяснялись два пути избрания этого должностного лица, один из них с уклоном в сторону принципа большинства, а другой – в сторону разделения власти. К ноябрю стало ясно, что полного соглашения на предложение об ассамблее между северо-ирландскими партиями достигнуто не будет.

В любом случае к тому времени узники республики, находящиеся в тюрьме Мэйз, начали первую из двух своих голодовок. Я приняла решение не выступать с крупными политическими инициативами, пока продолжается голодовка: мы не могли давать повод думать, что идем на поводу у террористов с их требованиями. По той же причине я также не хотела в такое время вступать в важные контакты с ирландским правительством.

Чарльза Хохи избрали лидером партии Фианна Файл и премьер-министром в середине декабря 1979 года. Мистер Хохи в течение всей своей карьеры был связан с наиболее республиканской ветвью добропорядочной политики Ирландии. О том, насколько «добропорядочной», можно спорить: в знаменитом процессе 1970 года его обвиняли в участии, будучи ирландским министром, в импортировании оружия для ИРА, но в итоге оправдали. Мне было легко с ним, он был не такой разговорчивый и более практичный, чем Гаррет Фитцджеральд, лидер партии Фине Гэл. Мистер Хохи в мае посетил меня на Даунинг-стрит, 10, где мы в общих чертах по-дружески обсудили положение в Северной Ирландии. Он оставил мне в подарок очень красивый грузинский серебряный чайник, что было очень мило с его стороны. (Стоимость чайника превышала дозволенную цену официального подарка, и мне пришлось оставить его на Даунинг-стрит, 10, когда я покидала резиденцию.) Разговаривая с мистером Хохи в следующий раз – это было во время участия в заседании Совета Европы в Люксембурге в понедельник, 1 декабря 1980 года, я поняла, что ирландца больше всего заботила голодовка.

Чтобы понять предысторию голодовок, нужно вернуться назад к статусу «особой категории», который ввели в Северной Ирландии для осужденных за терроризм узников, в качестве уступки ИРА в 1972 году[50]50
   В этой главе и далее слово «националист» в основном используется как альтернатива слову «католик», а слово «юнионист» – слову «протестант». Хотя это и правда, что политическое и этническое разделение в Северной Ирландии в целом (но не всегда) совпадает, а иногда усугубляется религиозным разделением, будет неправильным использовать религиозные термины. Бандиты из ИРА, способные убивать, и участники голодной забастовки, покончившие жизнь самоубийством, не могут являться настоящими «католиками», как и нельзя назвать «протестантами» убийц из секты «лоялистов». Их даже нельзя приписать к христианам (примечание автора).


[Закрыть].

Это было большой ошибкой, и с этим было покончено в 1976 году. С заключенными, обвиненными в преступлениях такого рода, после этой даты обращались как с обычными заключенными – никаких особых привилегий у них не было. Но эта политика не имела обратной силы. Поэтому некоторые заключенные «особой категории» продолжали содержаться отдельно, и порядок там был не такой, как у других террористов. В так называемых «корпусах эйч» тюрьмы Мэйз, где содержались узники-террористы, шли постоянные протесты, в том числе и отвратительный «грязный протест». 10 октября несколько заключенных объявили о своем намерении, если их требования не будут выполнены, в понедельник 27 октября начать голодовку. Среди наиболее важных выдвигались требования носить собственную одежду, свободно общаться с другими «политическими» узниками и не выходить на тюремную работу.

Всем своим нутром я была против того, чтобы подчиниться их давлению, и, безусловно, не было и речи об изменении тюремного режима после начала забастовки. Не стоял вопрос и о признании политического статуса. Но главный полицейский Королевской полиции Ольстера считал, что некоторые уступки до начала забастовки помогут справиться с угрозой народных беспорядков, к которым могла бы привести голодовка, и хотя мы и не верили, что можно было предотвратить голодовку, мы стремились выиграть битву за общественное мнение. Соответственно мы дали согласие на то, чтобы все заключенные могли носить «цивильную» – но не свою собственную – одежду, при условии подчинения тюремному уставу. Как я и предвидела, эти уступки не помешали голодовке.

Пока продолжалась голодовка и перспектива смерти одного или более заключенных становилась реальной, это ощущалось нами как тяжелое бремя. Когда я встретила мистера Хохи в кулуарах люксембургского Совета Европы в понедельник, 1 декабря 1980 года, он убеждал меня найти любой способ, сохранив свое доброе имя, покончить с голодовкой, хотя и был полностью согласен, что политический статус даже не обсуждается. Я ответила, что больше нам нечего им предложить. Я также не была убеждена (ни тогда, ни позже), что протестующие, даже если бы и хотели, смогли бы выйти из голодовки вопреки желанию лидеров ИРА.

Мы встретились снова неделю спустя на втором англо-ирландском саммите в Дублине. Это совещание принесло больше вреда, чем пользы, так как я, что было необычно, не вникала в детали при подготовке коммюнике, и в результате прошло заявление, что мистер Хохи и я посвятим нашу следующую встречу в Лондоне «специальному рассмотрению совокупности отношений среди этих островов». Мистер Хохи затем дал пресс-конференцию, после которой журналисты писали о прорыве в вопросе о конституции. Конечно, ничего подобного не происходило. Но ущерб был нанесен, и это стало «красной тряпкой» для юнионистского «быка».

Католическая церковь тоже сыграла роль в исходе голодовки. Во время визита в Рим 24 ноября я лично объяснила ситуацию Папе. У него было не больше симпатии к террористам, чем у меня, что он ясно показал во время своего визита в республику в предыдущем году. После того как Ватикан оказал давление на ирландскую католическую иерархию, те выступили с обращением к заключенным прервать голодовку, в то же время призывая правительство проявить «гибкость».

Разговоры об уступках и компромиссах продолжались и становились более интенсивными, а в четверг 18 декабря, когда один из узников стал терять сознание, голодовка была сразу прервана. ИРА позже утверждала, что сделала это из-за того, что мы пошли на уступки, но это было полнейшей неправдой.

Я надеялась, что голодным забастовкам теперь придет конец, как и другим тюремным протестам. Но этому не суждено было сбыться. Еще одну голодовку объявил 1 марта 1981 года в тюрьме Мэйз лидер ИРА Бобби Сэндс, и к нему временами присоединялись и другие. В то же самое время прекратился «грязный протест», якобы для того, чтобы все внимание сконцентрировалось на голодовке.

Это было началом беспокойного времени. Политически у ИРА были преимущества: сам Сэндс заочно из-за смерти независимого республиканского члена парламента на довыборах получил место в парламенте от Фермана и Южного Тирона. В целом СДЛП сдавала позиции республиканцам. Существовали предположения, которые даже разделяли некоторые из моих советников, что ИРА подумывали о том, чтобы закончить свою террористическую деятельность и добиваться власти на выборах. Я в это никогда не верила. Но это показывало, насколько успешно они вели пропаганду.

Бобби Сэндс умер во вторник 5 мая. С того времени ИРА стала готовить на меня покушение.

Смерть Сэндса спровоцировала беспорядки и насилие, в основном в Лондондерри и Белфасте, и силы безопасности испытывали все возрастающую нагрузку. Можно было восхищаться мужеством Сэндса и других погибших голодовщиков, но невозможно было симпатизировать их кровавым мотивам. Мы сделали все, что было в наших силах, чтобы убедить их выйти из голодовки.

Все возможное сделала и католическая церковь. Я не остановилась ни перед чем, чтобы вовлечь организацию, связанную с иерархией католиков, Ирландскую комиссию справедливости и мира, надеясь, что забастовщики прислушаются к ним – хотя комиссия не сдержала своего слова в отместку за то, что мы отказались от обязательств, которые мы будто бы приняли во время переговоров с ними. Это фальшивое обвинение поддержал Гаррет Фитцджеральд, который стал премьер-министром в начале июля 1981 года.

Всеми силами стремясь выйти из кризиса, я только что не кормила их c ложечки, что было унизительно, опасно и не могло долго продолжаться. В течение всего времени голодающим предлагалось трехразовое питание, постоянное медицинское наблюдение и питьевая вода. Когда забастовщики были без сознания, их ближайшие родственники могли дать врачам указание кормить их через капельницу. Я не теряла надежды, что семьи, пользуясь этими правами, ускорят окончание голодовки. В конце концов, когда умерло уже десять заключенных, несколько семей объявили о своем намерении вмешаться и не допустить смерти своих родственников. В субботу 3 октября ИРА распорядилась прекратить голодовку. Тогда, после ее окончания, я санкционировала дальнейшие уступки касательно одежды, объединений и смягчения наказания. Итогом было серьезное поражение ИРА.

Однако теперь ИРА начала вести террор в бóльших масштабах, особенно на материке. Самый серьезный инцидент произошел в понедельник 10 октября, когда бомба ИРА взорвалась около казарм Челси. Взорвался автобус с ирландскими гвардейцами, убив одного прохожего и нанеся ранения многим солдатам. Бомба была наполнена шестидюймовыми гвоздями, чтобы причинить как можно больше боли и страданий.

Позже, когда Гаррет Фитцджеральд преодолел свои изначальные склонности подлизываться к мнению Ирландии в убыток британскому правительству, мы имели дружественные отношения. Слишком дружественные, если судить по реакции юнионистов на наше соглашение после саммита в ноябре 1981 года, организовать звучащий довольно величественно «Англо-Ирландский межправительственный совет», который на самом деле просто продолжал существующие министерские и ведомственные связи под новым названием. Как бы реагировал Гаррет Фитцджеральд на новые предложения, сделанные нами весной 1982 года по поводу «постепенной передачи» власти Ассамблее Северной Ирландии, неизвестно. Но к тому времени волчок ирландской политики снова вернул Чарльзя Хохи на пост премьер-министра и англо-ирландские отношения охладились до замерзания. Новый премьер-министр обвинил наши предложения по передаче власти в «ошибочности и непрактичности», и к нему присоединилась СДЛП. Но что меня разозлило больше всего, так это совершенно бесполезная позиция, занятая ирландским правительством во время Фолклендской войны, о которой я упоминала раньше.

Джим Прайор, заменивший незадолго до конца второй голодовки Хамфри Эткинса на посту государственного секретаря по вопросам Северной Ирландии, намного более оптимистично относился к предложениям, изложенным в Белой книге (официальном документе правительства), чем я сама. Иэн Гоу, мой парламентский секретарь, был против этой идеи в целом, и я разделяла некоторые его сомнения. Перед публикацией текст в Белой книге был значительно отредактирован, из него была исключена глава об отношениях с Ирландской республикой, что, я надеялась, сведет к минимуму возражения юнионистов. Хотя Демократическая юнионистская партия Иэна Пэйсли поддерживала эти предложения, многие сторонники интеграции их критиковали. Двадцать членов парламента от консерваторов проголосовали против билля, когда его вынесли на голосование в мае, а трое молодых членов правительства ушли со своих постов.

В октябре на выборах в Ассамблею Северной Ирландии партия Шинн Фейн получила десять процентов всех голосов, а больше половины голосов получила СДЛП. В этом, конечно, были виноваты тактика СДЛП и их отрицательные установки, которые они тем не менее не изменили, отказавшись от своих мест в ассамблее, открывшейся в следующем месяце. Сама кампания была ознаменована резким увеличением фанатичных убийств.

На континенте ИРА все еще продолжала действовать. Я председательствовала на заседании комитета «E» в зале совещаний утром во вторник 20 июля 1982 года, когда услышала и почувствовала то, что, несомненно, было взрывом бомбы на относительно близком расстоянии. Я сразу же попросила узнать, в чем дело, но продолжала заседание. Когда мы наконец получили информацию, она превзошла все наши страхи. Взорвались две бомбы с разницей в два часа в Гайд-парке и в Риджент-парке, и предназначались они в первом случае Дворцовой кавалерии, а во втором – военному оркестру Королевских зеленых жакетов. Было убито восемь человек, а 53 получили ранения. Это была ужасная бойня. Я услышала о ней из первых рук от пострадавших, когда на следующий день приехала в больницу.

Возвращение Гаррета Фитцджеральда на пост премьер-министра в декабре 1982 года предоставило нам возможность улучшить климат англо-ирландских отношений с перспективой подтолкнуть юг к действиям в области безопасности. У меня была встреча с доктором Фитцджеральдом на Европейском Совете в Штуттгарте в июне 1983 года. Он поделился своей озабоченностью, которую я разделяла, по поводу ослабления поддержки СДЛП партией «Шинн Фейн». Какими бы скучными ни были политики СДЛП – по крайней мере после ухода мужественного Джерри Фитта, – они были основными представителями меньшинства и альтернативой ИРА. Их надо было уговаривать. Но доктор Фитцджеральд не имел предложений о том, как заставить СДЛП принять участие в Ассамблее Северной Ирландии, которая без них просто не имела смысла. Он настоял на моем согласии провести переговоры должностных лиц о будущем сотрудничестве.