Текст книги "Автобиография"

Я считала, что говорить было не о чем, но приняла предложение. Роберт Армстронг, глава государственной службы и секретарь кабинета, и его коллега в республике Дермот Нэлли стали основными каналами связи. В течение лета и осени 1983 года к нам неоднократно неофициально обращались ирландцы, но эти обращения были несогласованными и неясными по содержанию.

Я позволила переговорам между двумя сторонами продолжаться. Я также не могла не думать о политической опасности дать повод думать, что я решила отрицательно реагировать на новые предложения. Это в свою очередь означало, что я должна была в какой-то степени серьезно относиться к республиканскому так называемому «Новому ирландскому форуму». Он был вначале создан в основном как способ помочь СДЛП на общих выборах 1983 года, но Гаррет Фитцджеральд теперь использовал его, чтобы опробовать свои идеи о будущем Северной Ирландии. Так как юнионистские партии в форуме участия не принимали, исходом должен был быть уклон в сторону объединенной Ирландии. Со своей стороны я волновалась, что это сборище националистов, представителей севера и юга, смогут своими действиями по ослаблению Союза вызвать уважение в мире, и это меня настораживало.

Ирландцы действительно нуждались в помощи по решению вопроса безопасности, и это опять стало очевидно после страшного убийства Ирландской национальной освободительной армией (ИНОА) верующих в молельном доме Пятидесятников в Даркли, графство Арма, в воскресенье 20 ноября. Вопреки красивым словам премьер-министра Ирландии о том, что необходимо победить терроризм, ирландский министр юстиции отказался от встречи с Джимом Прайором для обсуждения сотрудничества в области безопасности. Комиссар Ирландской Гарды таким же образом отказался встретиться с главным полицейским Королевской полиции Ольстера.

Затем ИРА нанесла удар на материке. В субботу 17 декабря я была на рождественском концерте в «Ройял-Фестивал-Холл». Находясь там, я получила сообщение, что возле «Харродс» произошел взрыв автомобиля. Уйдя с концерта при первой возможности, я отправилась на место взрыва. К тому времени как я приехала туда, трупов и раненых там почти не было, но я никогда не забуду увиденное мной обугленное тело девочки-подростка, лежащее прямо там, где ее прибило к окну магазина взрывной волной. Даже по стандартам ИРА это было особенно бездушное нападение. Пять человек, в том числе двое полицейских, погибли. Тот факт, что среди погибших был американец, должно было показать сочувствующим ИРА жителям США истинную природу ирландского терроризма.

Бомба у «Харродс» предназначалась для того, чтобы припугнуть не только правительство, но и британский народ в целом. ИРА выбрала самый престижный магазин в стране и такое время дня, когда улицы Лондона были заполнены людьми, радостно идущими за покупками в преддверии Рождества. Шестое чувство подсказывало, что в качестве реакции на этот акт произвола все должны вести себя как ни в чем не бывало. Денис, например, был среди тех, кто в ближайший понедельник пошел за покупками в «Харродс».

К концу года перспектива какого-то диалога казалась допустимой, но вопрос о безопасности становился для меня серьезным испытанием.

В январе и феврале 1984 года я проводила собрания по обсуждению альтернатив. Ирландцы были настроены искать возможности создания объединенной полиции и даже смешанных судов (где ирландские и британские судьи заседали бы вместе). Идея, которую поддерживал доктор Фитцджеральд о том, что Гарда будет охранять районы националистов, например западный Белфаст, казалась совершенно непрактичной: это не только приведет в бешенство юнионистов, но может дойти и до того, что ИРА при виде офицеров Гарды будет в них стрелять. А что касается объединенных англо-ирландских судов, то принятые ими по делам террористов решения были бы в большинстве губительными.

Летом произошло важное событие: ирландцы впервые открыто выступили с идеей поправок к статьям 2 и 3 конституции, направленных на то, чтобы определить единство Ирландии как будущую цель, а не правовое притязание. Для меня это было притягательно тем, что могло успокоить юнионистов. Но было ясно, что ирландцы будут многого от нас ожидать взамен, и, помимо этого, я сомневалась в их способности провести референдум. Так что чистый эффект от их предложения был таковым, что у меня прибавилось пессимизма и подозрительности. Вдобавок они опережали события. Ирландцы все еще жаждали объединенных полномочий (в действительности это и стояло за тем, как впоследстии мы и они противоположно трактовали статьи англо-ирландского соглашения).

Джим Прайор в сентябре 1984 года ушел с поста государственного секретаря Северной Ирландии и стал председателем компании «Дженерал Электрик». В качестве замены ему я пригласила Дугласа Хëрда, бывшего старейшину министерства иностранных дел и талантливого политического романиста, который был секретарем Тэда Хита на Даунинг-стрит, 10. Вскоре после этого я еще расширила круг тех, кто участвовал в переговорах с нашей стороны и включила туда старших сотрудников из министерства по делам Северной Ирландии. Собрание министров и чиновников состоялось в начале октября, что выявило, насколько сильны будут возражения юнионистов, и в особенности тот факт, что поправки к статьям 2 и 3 могли иметь для них важное значение. И действительно, мне сообщили, что «стремление к единству» было на йоту менее оскорбительно для юнионистов, чем прямое притязание на право.

Как раз в это время произошел взрыв бомбы ИРА в «Гранд Отеле» в Брайтоне. Я не собиралась дать повод считать, что я села за стол переговоров из-за бомбы. Этот инцидент только подогрел мою уверенность, что нужно действовать медленно, и я также боялась, что это было только началом целой цепи инцидентов, которые отравят атмосферу переговоров до такой степени, что достижение соглашения будет уже невозможно.

Мы заняли более жесткую позицию на переговорах.

В среду 14 ноября 1984 года я созвала совещание министров и чиновников для пересмотра нашей позиции. На следующей неделе на плановом англо-ирландском саммите у меня была запланирована встреча с Гарретом Фитцджеральдом, и я была встревожена очевидным отсутствием реалистичного подхода в ирландских предложениях. Я для себя решила, что хотя и буду присутствовать на саммите с желанием продвигаться вперед в вопросе сотрудничества, я в недвусмысленных выражениях выведу его из заблуждения по поводу возможности совместных полномочий.

В дискуссиях с ирландцами по поводу совместного англо-ирландского органа власти как общей схемы для обсуждения был целый ряд заблуждений и разногласий. Хотя идеи поправок к статьям 2 и 3 теперь уже точно не было на повестке дня, мы пытались настоять на том, чтобы ирландцы выступили с твердым заявлением, в котором они были бы обязаны признать, что объединение могло произойти только с согласия большинства в Северной Ирландии. Мы надеялись, что такое заявление будет ободряющим для юнионистов. Ирландцы хотели, чтобы предполагаемый орган власти имел намного больше полномочий в экономических и социальных вопросах Севера, чем мы готовы были допустить. Не стали яснее и наши завоевания в вопросе безопасности. Я постоянно пыталась смягчить обязательства, которые составляли часть наших собственных черновых предложений, не говоря уже о том, чтобы принять предложения, приходившие из Дублина. В начале июня я настояла на пересмотре механизмов, на которых было построено англо-ирландское соглашение. Я также продолжала сопротивляться давлению Ирландии по вопросу объединенных судов и по требованиям СДЛП о радикальных изменениях в полку обороны Ольстера и Королевской полиции Ольстера.

Когда утром в субботу 29 июня 1985 года на заседании Европейского Союза в Милане я встретилась с доктором Фитцджеральдом, он сказал, что готов к тому, чтобы ирландское правительство публично заявило, что никаких изменений статуса Северной Ирландии не может произойти без согласия большинства населения, и признать тот факт, что такого согласия не существует. Он был готов для усиления безопасности послать особую ирландскую рабочую группу на южную сторону границы. Он также был готов к тому, чтобы Ирландия ратифицировала Европейскую конвенцию о пресечении терроризма. Но он по-прежнему проталкивал идею объединенных судов, изменения в Королевской полиции Ольстера и в полку обороны Ольстера, а теперь еще добавил предложение о полном пересмотре степени наказания для узников-террористов, если насилию будет положен конец. Оставалось выяснить, сможет ли он выполнить свои обещания. Но требования по-прежнему были нереальными, как я ему и сказала. Я не могла пойти дальше рассмотрения вероятности объединенных судов: я, конечно же, заранее не могла дать никакой гарантии, что они будут учреждены. Я считала, что о пересмотре наказаний нечего и говорить, но он не настаивал на этом пункте. Я предупредила его, что объявление о мерах в вопросе полиции в одно время с англо-ирландским соглашением вызовет негативную юнионистскую реакцию и подвергнет опасности всю ситуацию.

В этот момент доктор Фитцджеральд разволновался. Он объявил, что, только если меньшинство в Северной Ирландии настроить против ИРА, «Шинн Фейн» получит превосходство на Севере и спровоцирует гражданскую войну, которая, возможно, свергнет республику, в то время как полковник Каддафи будет вкладывать миллионы, чтобы способствовать этому. Разумный пункт преувеличивался до степени абсурда. Я сказала, что, конечно, разделяю его цель не дать Ирландии подпасть под влияние враждебных и деспотических сил. Но это не было достаточным аргументом для принятия мер, которые просто спровоцируют юнионистов и вызовут ненужные затруднения.

К концу нашей встречи, однако, я чувствовала, что в какой-то мере мы находились на пути к соглашению, хотя некоторые пункты требовали решения. Я также знала, что на официальных переговорах был сделан большой прогресс, так что у меня были все основания верить, что успешное соглашение было возможно. Доктор Фитцджеральд и я даже обсудили время и место церемонии подписания.

В 2 часа пополудни в пятницу 15 ноября, в замке Хилсборо в Северной Ирландии, Гаррет Фитцджеральд и я подписали англо-ирландское соглашение. Оно не было идеальным ни с одной, ни с другой точки зрения. Статья 1 подтверждала, что любое изменение статуса Северной Ирландии будет возможно только при согласии большинства населения Северной Ирландии, и признавала, что на тот момент желанием большинства было не менять статус провинции. Я верила, что эта основная уступка со стороны ирландцев успокоит юнионистов, уверив их, что сам Союз стоит на твердой позиции. Я думала, что, приняв во внимание мои собственные хорошо известные взгляды на ирландский терроризм, у них не будет сомнений в моих намерениях. В этом я ошибалась. Но юнионисты тоже просчитались. Тактика, которую они использовали, чтобы воспрепятствовать соглашению – общая забастовка, запугивание, игры в гражданское неповиновение – ухудшили состояние безопасности и ослабили их позиции в глазах всего остального Соединенного Королевства.

Соглашение позволяло правительству Ирландии выступать с идеями и предложениями, касающимися Северной Ирландии, по широкому ряду вопросов, в том числе по безопасности. Но было четко оговорено, что никакого ущерба суверенитету Соединенного Королевства быть не может. Мы, а не ирландцы, принимаем решения. Если в Северной Ирландии происходила передача власти (по соглашению мы были обязаны вести работу в этом направлении), те вопросы политики, которые передавались, изымались из рук англо-ирландской межправительственной конференции. Гаррет Фитцджеральд, показав некоторое мужество, публично признал соглашение на пресс-конференции, состоявшейся после подписания. Само соглашение подлежало пересмотру по истечении трех лет или раньше по требованию одного из правительств.

Теперь главным вопросом было, улучшится ли безопасность в результате соглашения. Сильная оппозиция юнионистов являлась главным препятствием. По контрасту мировая – а главное американская – реакция была очень благоприятной. Прежде всего, однако, мы надеялись на более сильную готовность к сотрудничеству со стороны ирландского правительства, сил безопасности и судов. Если это случится, соглашение будет успешным. Нам оставалось только ждать.

Человеком, который не собирался ждать, был Иэн Гоу. Я потратила время, стараясь убедить его не присутствовать, но он настоял на своей подписи, как министр финансов. Это было ударом для меня лично, хотя, к моей радости, дружба между нами и нашими семьями едва ли пострадала. Иэн был одним из немногих, кто ушел с поста в моем правительстве из принципа. Я уважала его настолько сильно, насколько была с ним не согласна.

К концу года тем не менее я стала очень беспокоиться о реакции юнионистов. Она была еще хуже, чем мне предсказывали. Из всех законных политических лидеров Иэн Пэйсли был в первых рядах массовой кампании против соглашения. Но еще больше беспокойства вызывал тот факт, что за ним и другими лидерами стояли более жесткие и зловещие фигуры, те, кто мог с легкостью нарушить грань между гражданским неповиновением и насилием.

Незадолго до соглашения Том Кинг стал государственным секретарем Северной Ирландии. Вначале Том очень скептически относился к ценности соглашения, хотя позже приобрел больше энтузиазма. Мы соглашались в том, что нашим политическим приоритетом было получить поддержку по крайней мере некоторых юнионистских лидеров и юнионистского мнения в широком смысле, которое, как мне казалось, было более чутким к нашим целям. Я была убеждена, что люди, с которыми мне доводилось встречаться во время визитов в Северную Ирландию, не имели сомнений по поводу моей приверженности вопросу их безопасности и свободы. И действительно, я нашла подтверждение этому, когда пригласила неполитических представителей от общин большинства, от бизнеса и профессий на Даунинг-стрит, 10, на обед в среду 5 февраля 1986 года. Они считали, что большинство жителей Северной Ирландии по-настоящему заботили вопросы работы, жилья, образования – короче говоря, те же проблемы, что стояли в центре внимания и на материке. Я также утвердилась в своем мнении, что одной из проблем политики Северной Ирландии было то, что в ней больше не было достаточного числа достойных людей.

Утром во вторник 25 февраля я пригласила на Даунинг-стрит Джима Молино и Иэна Пэйсли. Я сказала, что они недооценивают преимущества соглашения. Я понимала, что им было обидно, что их не пригласили для участия в переговорах о соглашении. Я предложила создать систему, при которой в будущем они будут полноправными участниками обсуждений, такую, которая не будет ограничена только вопросами, обсуждаемыми на англо-ирландской межправительственной конференции. Будут включены, например, вопросы безопасности. Я также сказала, что мы в принципе готовы сесть за круглый стол для беседы с партиями Северной Ирландии, чтобы рассмотреть без предпосылок пределы передачи власти. И третье – мы были готовы к совещаниям с юнионистскими партиями по вопросам будущего существующей северо-ирландской ассамблеи и подхода Вестминстера к делам Северной Ирландии. Я прямо сказала, что не соглашусь даже на временную приостановку англо-ирландского договора, но что он будет соблюдаться «с чуткостью». Тогда мне показалось, что это было воспринято хорошо. После этого я предупредила об ущербе, который нанесет запланированная на 3 марта всеобщая забастовка в Северной Ирландии, если состоится. Иэн Пэйсли сказал, что ни он сам, ни Джим Молино ничего не знали об этих планах. Они будут готовы принять решение, когда оценят итоги текущего собрания. На следующий день, после консультации со своими сторонниками в Северной Ирландии, они выступили в поддержку забастовки.

Как оказалось, и СДЛП не была готова к сотрудничеству. Я встретилась с Джоном Хьюмом после обеда в четверг 27 февраля. Я призвала к тому, чтобы СДЛП оказала открытую поддержку силам безопасности, но безрезультатно. Казалось, его больше заботило, как набрать побольше очков за счет юнионистов. Несколько дней спустя я написала Гаррету Фитцджеральду, побуждая его добиться от СДЛП более дельного и государственного подхода.

Но к этому времени доктор Фитцджеральд и его коллеги в Дублине сами подливали масла в огонь, открыто преувеличивая полномочия, полученные ирландцами вследствие соглашения, и эта тактика была, конечно, абсолютно бессмысленной. Нам также не удалось, несмотря на детальную критику и предложения, добиться, чтобы ирландцы необходимым образом улучшили свою собственную систему безопасности. Ирландские юридические ведомства тоже оказались не готовыми к сотрудничеству, вернув обратно наряд на арест по подозрению в участии в террористических действиях Эвелин Гленхолмс и ее выдачу Ирландской республикой, потому что, среди прочего, как было сказано, в бумагах не хватало одной точки.

В любом случае позиция правительства Гаррета Фитцджеральда ослаблялась, и он отказывался от своего обязательства провести Европейскую конвенцию о пресечении терроризма через Дойл Эрен (Палата представителей Ирландии). Его правительство было теперь в меньшинстве, и он сообщил нам, что на него оказывают давление, заставляя признать необходимость того, что мы должны иметь достаточно доказательств для возбуждения судебного дела, прежде чем выдача Соединенному Королевству будет разрешена. Это в реальности ухудшило бы положение по эктрадициям, оживив трудности прошлого, которые были преодолены с помощью ирландского прецедентного права.

Доктор Фитцджеральд сказал, что он противится этому давлению, но вскоре стало ясно, что он надеется на услугу за услугу. Он хотел, чтобы мы ввели для рассмотрения дел по терроризму в Северной Ирландии суды с тремя судьями. В поддержку этой идеи Том Кинг представил документ, с которым согласились Джеффри Хау и Дуглас Хёрд. Юристы были возмущены, и я была с ними заодно. На собрании министров в начале октября 1986 года предложение было отклонено.

В конце концов доктору Фитцджеральду удалось провести свой закон, но с условием, что он не вступит в силу, если не пройдет через резолюцию Дойл Эрен год спустя, и в будущем это грозило неприятностями. Вскоре после этого, в январе 1987 года, его коалиционное правительство развалилось, и последующие выборы привели к возвращению на пост премьер-министра Чарльза Хохи. Это возвещало о новых трудностях. Мистер Хохи и его партия раньше были против соглашения, хотя его официальная позиция теперь была такова, что он был готов с ним работать. Я же подозревала, что он готов подлизываться к мнению республиканцев на юге больше, чем его предшественник.

Состояние безопасности в провинции тоже ухудшилось. Я получила от Джорджа Янгера доклад о влиянии ИРА к югу и к северу от границы, который убедил меня, что появился новый виток противостояния. Масштабы поставок оружия для ИРА, по которым у нас уже имелась объемная информация, были подтверждены и акцией французской таможни, перехватившей судно Эксунд с ливийским оружием на борту.

Я была на приеме после службы по случаю Дня поминовения в Кенотафе, когда были получены новости о бомбе, взорвашейся в городе Эннискиллен, графство Фермана. Она была заложена в нескольких ярдах от городского военного мемориала в старом здании школы, часть которого обвалилась на толпу людей, собравшихся на службу. Было убито 11 человек и ранено более 60. Никаких предупреждений не было.

После этого требование практических улучшений безопасности, которые подвергались пересмотру после каждой новое трагедии, все больше и больше преобладали в моей политике по отношению и к Северной Ирландии, и к республике. Постепенно становилось ясно, что победы в более широком смысле, на которые я рассчитывала, исходя из обширной поддержки меньшинством националистов в Северной Ирландии или ирландским правительством и народом за борьбу с терроризмом, не становятся ближе. В результате соглашения заметно легче стало работать только в международном аспекте.

В воскресенье 6 марта наши силы безопасности застрелили троих ирландских террористов в Гибралтаре. Никаких сомнений по поводу личностей и намерений террористов не было. В противоположность позднее вышедшим сообщениям, испанские власти оказывали нам тесное сотрудничество. Похороны террористов проходили на кладбище Миллтаун в Белфасте. Пришедшие туда тысячи людей создавали впечатление, что это были мученики, а не потенциальные убийцы. Машина насилия закрутилась вовсю. Вооруженный бандит напал на скорбящих, трое из них были убиты, 68 – ранены. Как раз на похоронах двоих из них случилось то, что навсегда осталось в моей памяти как самое ужасное событие в Северной Ирландии за весь мой срок работы в правительстве.

Ни один человек, который видел запись линчевания двух молодых солдат, окруженных, выволоченных из автомобиля, ограбленных и убитых остервенелой толпой республиканцев, не поверит, что разум или добрая воля сможет когда-нибудь сменить силу, если говорить о терроризме ирландских республиканцев. Я поехала к родственникам убитых солдат, когда их тела привезли обратно в Нортолт. Я не забуду ремарку Джерри Эдамса, лидера «Шинн Фейн», что я увижу в похожих ситуациях еще много таких трупов. Я не могла поверить, что Би-би-си вначале отказалась предоставить Королевской полиции Ольстера запись, которая могла оказаться полезной для осуществления справедливого наказания виновников преступления, хотя позже они уступили. Но я знала, что самым важным делом для нас было всеми возможными средствами побороть ИРА. В тот же день, как только стало известно, что случилось, я сказала Тому Кингу, что необходимо издать документ, содержащий все варианты. Я была решительно настроена ничего не исключать.

После обеда во вторник 22 марта я провела первое собрание, и этот далеко идущий пересмотр безопасности продолжался всю весну.

Мистер Хохи усугубил проблему восстановления уверенности и стабильности в Северной Ирландии, выступив в апреле в Соединенных Штатах с поразительной речью. В ней он перечислял все свои возражения против британской политики, сваливая в одну кучу и решение Генерального прокурора не возбуждать дел вследствии рапорта Стокер-Сэмпсон[51]51
   Бирмингемской шестеркой были шестеро ирландцев, осужденных за многочисленные убийства, причиненные бомбами ИРА, взорванными в двух пивных Бирмингема в 1974 году. Была проведена длинная кампания, чтобы доказать, что их осуждение небезопасно, в результате чего их отпустили из-под стражи. В это время, однако, апелляционный суд отказал в их последней апелляции (примечание автора).


[Закрыть] по дознанию о Королевской полиции Ольстера, и отказ апелляционного суда в апелляции так называемой «бирмингемской шестерке» (как будто британское правительство могло указывать британскому суду, как вершить справедливость), и убийство террористов в Гибралтаре, и другие обстоятельства. В его речи не упоминались насилия ИРА, не признавалась необходимость трансграничного сотрудничества, не давалось обязательств по поводу англо-ирландского соглашения. Это было никудышное подыгрывание американской ирландской галерке.

Я написала мистеру Хохи в среду 27 апреля, выражая решительный протест.

На следующем заседании Европейского Союза в Ганновере я подняла вопрос о сотрудничестве в сфере безопасности, который был намного важнее для меня, чем любые личные разногласия. Я сказала, что, хотя мистер Хохи подтвердил, что у него были трудности с ирландским общественным мнением по этому вопросу, я сама имела трудности с бомбами, пистолетами, взрывами, избитыми до смерти людьми и голой ненавистью. Мне приходилось видеть, как убивают все больше молодых людей из сил безопасности. Мы знали, что террористы перешли границу республики, чтобы планировать операции и хранить оружие. У нас не было конкретных данных об их передвижениях. Они пропали из виду после пересечения границы. На самом деле буквально все другие европейские страны с нами гораздо больше сотрудничали в области разведки, чем республика. Если бы дело было в ресурсах, тогда мы готовы были предложить снаряжение и профессиональную подготовку. Или если это было сложно с политической точки зрения, другие страны тоже могли предложить такую помощь. Дилетантизму не было места.

Мистер Хохи защищал достижения ирландского правительства и сил безопасности. Но меня трудно было убедить. Я поинтересовалась, понимает ли мистер Хохи, что самая большая концентрация террористов во всем мире, исключая Ливан, находится в Ирландии. Я принимала, что ресурсы республики ограничены, но не считала, что они используются с наибольшей эффективностью. Я сказала, что на тот момент разочарована результатами англо-ирландского соглашения. Так же разочаровывали взгляды СДЛП. А что касается предложения, что наступил бы идеальный мир, если бы существовала единая Ирландия, как гласило недавнее обращение мистера Хохи, то реальность была такова, что началась бы наихудшая гражданская война. В любом случае большинство националистов на севере предпочли бы продолжать жить там, так как им было там намного лучше, чем в республике. Действительно, значительный поток ирландских иммигрантов в Соединенное Королевство продолжался, и это ложилось тяжелым бременем на систему социального обеспечения.

С начала августа происходил всплеск насилий ИРА. Началось с бомбы ИРА в Центре связи армии в Мил-Хиле в северном Лондоне. Один солдат погиб. С 1984 года это была первая на материке бомба.

Я отдыхала в Корнуолле, когда рано утром в субботу 20 августа меня разбудили и сообщили об атаке в Бэллиполи, графство Тирон, на автобус с британскими солдатами, едущими из Белфаста после двухнедельного отпуска. Было семеро погибших и 28 раненых. Я решила немедленно вернуться в Лондон, и в 9.20 утра на вертолете была доставлена в казармы Уэллингтон. Арчи Хэмилтон (мой бывший парламентский секретарь, теперь министр Вооруженных сил) сразу же пришел на Даунинг-стрит, 10, для короткого доклада. Он сообщил, что во время взрыва автобус не следовал по обычному маршруту, а находился на параллельной улице, примерно на расстоянии трех миль. Очень большая бомба, которая управлялась дистанционно, лежала в ожидании автобуса и затем была взорвана.

Член парламента Кен Маджиннис, в чьем избирательном округе находилось место трагедии, встретился со мной во время обеда, придя в сопровождении местного фермера, первым оказавшегося на месте взрыва, и хирурга из местного госпиталя, который оперировал раненых. Затем вечером я провела длинное совещание с Томом Кингом, Арчи и руководителями сил безопасности той провинции.

Хотя автобус ехал по запрещенному маршруту, казалось, это не играло роли в том, что случилось. С 1986 года ИРА получила доступ к взрывчатке семтекс, производимой в Чехословакии и, вероятно, доставляемой через Ливию. Это взрывчатое вещество было очень мощным, легким и относительно безопасным в использовании, что давало террористам новое техническое преимущество. Таким образом, устройство устанавливалось очень быстро и атака могла произойти на любом маршруте. Также было ясно, что ИРА уже некоторое время планировало свою кампанию.

В борьбе за мир и порядок в Северной Ирландии мы все чаще были вынуждены отступать из-за недостатка ресурсов. Благодаря профессионализму и опыту наших сил безопасности, этих ресурсов было достаточно, чтобы сдерживать, но не хватало, чтобы победить ИРА. Продолжали происходить ужасные трагедии. Террористам все же не удавалось сделать целые части провинции неуправляемыми, не преуспели они и в подрыве уверенности в себе у Ольстерских общин большинства или воли правительства сохранить Союз.

Вклад англо-ирландского соглашения во все это был очень ограниченным. Но мы никогда не считали, что стоит вообще покончить с ним, потому что это создало бы проблемы не только с республикой, но также, что важнее, и с мировым мнением.

Дело Патрика Райана показало, как мало надежды было у ирландцев. Райан, непрактикующий католический священник, был хорошо известен в кругах служб безопасности как террорист. Уже некоторое время он играл важную роль во временных связях ИРА с Ливией. Обвинения в адрес Райана были чрезвычайно серьезными и включали соучастие в убийстве и незаконное обращение с взрывчаткой.

В июне 1988 года мы попросили Бельгию установить за ним наблюдение. Они, в свою очередь, настойчиво призывали нас подать на экстрадицию. Заявление было подано, и бельгийский суд, рассматривавший запрос на выдачу преступника, дал министру юстиции рекомендацию, которая, как мы знали, была благоприятной. Последний затем обратился за решением в бельгийский кабинет. Кабинет решил игнорировать мнение суда и отправил Райана в Ирландию, сообщив нам об этом позднее. Предполагалось, что такое политическое решение было обусловлено страхом возмездия от террористов в случае, если бы бельгийцы сотрудничали с нами.

Теперь мы стремились к экстрадиции Райана из Республики, но получили отказ. Я написала мистеру Хохи письмо с решительным протестом. Я уже лично обсуждала это дело с ним и премьер-министром Бельгии М. Мартенсом во время встречи Европейского Союза в Родосе в пятницу 2 и субботу 3 декабря 1988 года. Я сказала им обоим о том, как я потрясена. Особенно я злилась на мистера Мартенса. Я напомнила ему, как действия его правительства контрастировали с тем, как тесно мы сотрудничали с Бельгией в связи с делом тех британцев, обвиненных по делу о беспорядках на футбольном стадионе в Эйзеле. Как я и предупреждала его, я теми же словами рассказала прессе о своих взглядах. Но, как бельгийское правительство во главе с тем же М. Мартенсом позже, во время войны в Персидском заливе, показало, понадобится еще больше усилий, чтобы у них обнаружился стержень. И Патрик Райан все еще на свободе.

Я поставила Питера Брука на пост секретаря Северной Ирландии во время перегруппировки в июле 1989 года. Семейные связи Питера с провинцией и его глубокий интерес в делах Ольстера делали его идеальным кандидатом. Невозмутимое добродушие этого человека также означало, что никто лучше него не сможет постараться собрать партии Северной Ирландии вместе для переговоров. Вскоре после его назначения я уполномочила его это сделать: эти переговоры все еще продолжались, когда я уходила из правительства.

Тем временем борьба за безопасность продолжалась. Продолжалась и кампания убийств ИРА. В пятницу 22 сентября десять членов военного оркестра были убиты взрывом в Королевской морской школе музыки в Диле. В июне 1990 года взрывы бомб произошли у бывшего дома Элистэра Макэлпайна и затем в клубе консервативной партии «Карлтон». Но именно в следующем месяце я снова испытала глубокую личную скорбь, такую, как от смерти Эйри и когда узнала утром в пятницу в Брайтоне в 1984 году о потерях во время взрыва в «Гранд Отеле».

ИРА решила убить Иэна Гоу, так как знала, что он был их заклятым врагом. Хотя у него и не было офиса в правительстве, Иэн представлял для них опасность из-за своей абсолютной преданности Союзу. Сколько бы террористических актов ни совершалось, им не победить нескольких откровенных мужчин и женщин, неподкупных и мужественных, осмеливающихся назвать терроризм убийством, а любой компромисс с ним – предательством. К сожалению, Иэн не принимал серьезных мер предосторожности для своей собственной безопасности. И поэтому стал жертвой бомбы ИРА в то утро понедельника 30 июля, когда завел машину на стоянке возле дома. Я не могла отогнать от себя мысль о том, что моя дочь Кэрол в предыдущие выходные ехала с Иэном в его машине для прогулки с собакой Гоу: она могла тоже погибнуть.