Текст книги "Избранные работы (сборник)"

И в этой же связи. Анализируемая уголовно-процессуальная новелла не обязывает следователя предъявлять обвиняемому и его защитнику даже при их ознакомлении с материалами дела в порядке ст. 217 УПК фонограммы всех записанных телефонных и иных переговоров, в том числе и тех, в которых принимал участие и обвиняемый. Это не исключает того, что к делу окажутся не приобщенными и те из них, которые могли бы свидетельствовать в пользу обвиняемого.

Совершенно банальный пример. Иванов, чьи телефонные переговоры находятся под контролем, звонит Петрову и сообщает, что он хочет убить Сидорова. Через пять минут он Петрову перезванивает и объясняет, что высказанное им чуть ранее намерение убить Сидорова было очевидной шуткой. Кто даст гарантии, что в распоряжение следователя попадут не две эти записи, а лишь первая из них? Либо, что лишь первая из них будет фигурировать в уголовном деле по иным на то причинам?

Таким образом, повторим, по нашему глубокому убеждению, контроль и запись телефонных и иных переговоров – ни есть следственное действие. Это – весьма эффективное оперативно-розыскное мероприятие. Его результаты могут и должны при необходимости вовлекаться в уголовный процесс в уже известном уголовно-процессуальному закону порядке. В тоже время отдельные связанные с этим оперативно-розыскным мероприятием моменты в силу его специфичности и значимости требуют, на наш взгляд, внесения ряда дополнений в уголовно-процессуальный закон.

Но прежде, чем предложить их формулировки, хотелось бы остановиться еще на одном положении. Мы полагаем возможным осуществление контроля и записи переговоров и после окончания расследования уголовного дела (рамками которого, напомним ст. 186 УПК ограничивает таковую) в тех случаях, когда есть реальная угроза преступного воздействия на носителей доказательственной информации (потерпевших, свидетелей, подсудимых) с целью изменения ими в судебном заседании ранее данных показаний по делу. А то, что такое преступное воздействие весьма распространенно, увы, одна из негативных реалий современного отечественного уголовного судопроизводства.

Нам думается, что фонограммы и другие материальные источники, свидетельствующие о фактах такого воздействия на указанных выше лиц, полученные в результате контроля и записи переговоров после завершения расследования уголовного дела, должны предоставляться на рассмотрение суда прокурором, поддерживающим в нем государственное обвинение. Само же это оперативное мероприятие должно осуществляться, естественно, по санкции суда, по инициативе органа дознания, располагающего достаточными фактическими данными о реальной угрозе такого воздействия[392]392
  См. об этом: Александров А. С., Кухта А. А., Абдуллаев Я. Д. Оперативное сопровождение судебного уголовного преследования // Практическое законоискусство, 2007, № 1; Тесников А.И оперативно-розыскное обеспечение уголовного судопроизводства о преступлениях, совершенных организованными группами. Диссертация … к. ю. н., Воронеж, 2002; Чуркин А. оперативно-розыскные мероприятия в судебном следствии // Росс. Юстиция, 1999, № 4.


[Закрыть]. Совершенно очевидно, что данное оперативное мероприятие должно быть ограничено рамками судебного рассмотрения дела по существу и прекращаться незамедлительно после провозглашения по нему приговора.

С учетом изложенной выше аргументации мы предлагаем: дополнить УПК следующими положениями:

Осуществление органами дознания контроля и записи телефонных и иных переговоров допускается на основании постановления начальника органа дознания и по судебной на то санкции с целью предотвращения, пресечения, раскрытия и расследования преступлений средней тяжести, тяжких и особо тяжких преступлений, а также преступного воздействия на отдельных лиц, совершаемого с целью изменения этими лицами своих показаний. Контроль и запись переговоров могут быть установлены на срок не более 6 месяцев, но не позднее окончания расследования по данному уголовному делу, а в случаях осуществления его в целях предотвращения преступного воздействия на отдельных лиц для изменения этими лицами своих показаний в суде подлежит прекращению в день постановления по данному делу приговора суда. Орган дознания, осуществляющий контроль и запись переговоров, обязан по письменному требований следователя, расследующего данное дело, или прокурора, поддерживающего по нему государственное обвинение в суде, незамедлительно представлять им фонограмму записанных переговоров для ее осмотра, прослушивания и приобщения при необходимости к уголовному делу в качестве вещественного доказательства[393]393
  Эта статья по логике построения УПК в действующей редакции могла бы быть, по нашему мнению, располагаться следом за ст. 89 УПК (Использование в доказывании результатов оперативно-розыскной деятельности).


[Закрыть].

Соответственно этому ст.176 УПК (Основания производства осмотра) дополнить ч. 3 следующего содержания:

Следователь имеет право в любое время в течение всего срока контроля и записи телефонных и иных переговоров, осуществляемого органами дознания по данному делу, истребовать у них для осмотра, прослушивания и при необходимости приобщения к делу в качестве вещественного доказательства фонограммы записанных переговоров.

10. Исключить из ч. 2. ст. 189 УПК положение о свободе следователя при выборе тактики допроса.

Дело в следующем: во-первых, включение в Уголовно-процессуальный закон понятия тактики, категории в данном контексте сугубо криминалистической и далеко неоднозначно интерпретируемой в литературе различными авторами, вряд ли само по себе уместно. Создание законодателем подобного прецедента нам, как сказано, представляется теоретически некорректным.

Во-вторых, нам совершенно не понятна цель, с которой законодателем сделана рассматриваемая оговорка. Зачем она?

Мы можем лишь предположить, что, по мнению законодателя, она должна неким образом уравновесить определенные ограничения самостоятельности и инициативы следователя, накладываемые на него рядом других новелл УПК (необходимости получения согласия прокурора на возбуждение уголовного дела, санкции суда на проведения ряда следственных действий, и т. п.). Нам представляется, что эта оговорка – кость, брошенная законом на поле деятельности следователя. Но кость, по нашему убеждению, – отравленная.

Опасность состоит в том, что предоставленная «свобода» в выборе тактики допроса может быть воспринята на практике как своеобразная индульгенция для применения следователем тактических приемов, не соответствующих критериям их допустимости. Достаточно вспомнить об уже имеющемся опыте применения таких весьма спорных с позиции критериев допустимости тактических приемов, как использовании при допросе музыки, запахов, биоритмов и гипнотического состояния допрашиваемого и… даже его сновидений (!)[394]394
  См.: Китаев Н.Н. Вопросы теории и практики изобличения лиц, совершивших умышленное убийство. Дисс…канд. юрид. наук. Томск, 1994; он же. Неправосудные приговоры к смертной казни: системный анализ допущенных ошибок. Иркутск, 2001,с.29–30.; Сатуев Р. С. Сновидение: криминалистический фантом или нетрадиционное средство получения значимой для выявления и расследования преступлений информации // Роль и значение деятельности профессора Р. С. Белкина в становлении и развитии современной криминалистики. М., 2002.


[Закрыть].

Более того, уже имеются попытки подвести под эти методы теоретическую базу. Так доцент кафедры криминалистики Калининградского юридического института МВД РФ С. Побережный в рамках конструируемой им «концептуальной структуры криминалистической конфликтологии» формулирует такие ее разделы, как «Криминалистический наркоанализ», «Криминалистическая музыкотерапия», «Криминалистическая экстрасенсорика».

Первый из них, например, автор определяет следующим образом: «Криминалистический наркоанализ – это совокупность современных нетрадиционных приемов, средств и методов восстановления, получения (извлечения) и анализа из памяти опрашиваемого личностной криминалистически значимой информации после введения его носителя в наркотическое состояние путем применения строго дозированных инъекций специальных фармакологических препаратов – т. н. «сыворотки правды» (скополамина, натрий-амитала, натрий-пентотала), в том числе допустимость и особенности допроса с применением наркоанализа (наркодопроса) в условиях конфликтного противодействия расследованию» (выделено нами – О. Б.)[395]395
  Побережный С. К вопросу о нетрадиционных технологиях в деятельности по выявлению, раскрытию и расследованию преступлений // Закон и жизнь. Кишинев, № 2 (февраль), 2006,с.34–35.


[Закрыть].

Мы не считаем необходимым комментировать вопиющую, на наш взгляд, опасность, научную несостоятельность, да и попросту вульгарность данной концепции. … Но: а почему бы нет? Автором при «нарокодопросе» постановка наводящих вопросов не предлагается. В остальном же с позиции закона – «следователь свободен при выборе тактики допроса» …

11. К сожалению, законодатель не воспринял содержавшиеся в Проекте УПК предложения об установлении достаточно определенных сроков, в которые следователь должен был бы знакомить подозреваемого, обвиняемого и других лиц с постановлением о назначении экспертизы и с полученным экспертным заключением.

Дело в том, что отсутствие четкой законодательной регламентации этих вопросов приводит, как показывает практика, к тому, что, зачастую, следователи знакомят обвиняемого с постановлением о назначении судебных экспертиз и заключениями экспертов перед самым окончанием расследования по делу, а иногда и непосредственно в день объявления этому лицу об окончании расследования. Последнее же, что также показывает практика, весьма часто, происходит за несколько дней до истечения срока расследования по делу. В связи с этим следователи лишают себя возможности удовлетворить даже обоснованные ходатайства стороны защиты, связанные с правами обвиняемого при назначении и производстве судебной экспертизы (ст.198 УПК), и (или) о назначении дополнительной либо повторной экспертизы.

Обоснованность этого нашего вывода подтверждается и анализом судебной практики, убедительно показывающим, что во многих случаях длительные сроки рассмотрения уголовных дел как раз и обусловливаются необходимостью назначения и проведения судебных экспертиз, ходатайства о которых ранее по изложенной причине органами следствия отклонялись.

Для устранения этих коллизий мы предлагаем:

а) более четко изложить первое положение ч.3 ст. 195 УПК, а именно: До направления постановления о назначении судебной экспертизы для исполнения следователь знакомит с ним подозреваемого, обвиняемого, его защитника и разъясняет им права, предусмотренные статьей 198 настоящего Кодекса.

б) ч.1 ст. 206 УПК изложить в следующей редакции: Заключение эксперта или его сообщение о невозможности дать заключение, а также протокол допроса эксперта предъявляются следователем подозреваемому, обвиняемому, его защитнику не позднее 10 дней до объявления обвиняемому об окончании предварительного расследования по уголовному делу в порядке статьи 215 настоящего Кодекса, которым разъясняется при этом право ходатайствовать о назначении дополнительной либо повторной судебной экспертизы.

Заметим, что Проект УПК (ст.223) предусматривал обязанность следователя знакомить обвиняемого с заключением экспертизы не позднее этого срока со дня его получения. Нам представляется, что с позиций следственной тактики это предложение было не вполне обоснованным, однако по изложенным выше причинам, как сказано, закон, думается, должен содержать указания на некий срок, до истечения которого следователь должен знакомиться обвиняемого с заключениями проведенных по делу экспертиз.

в) соответственно этому ч.2 ст. 206 УПК дополнить словами … не позднее срока, указанного в ч. 1 настоящей статьи.

12. ч. 2 ст. 198 УПК изложить в следующей редакции: Свидетель и потерпевший имеют права, предусмотренные ч. 1 настоящей статьи, относительно назначения и проведения судебной экспертизы в их отношении.

13. Второе предложение ч. 7 ст. 246 УПК изложить в следующей редакции: Полный или частичный отказ государственного обвинителя от обвинения в ходе судебного разбирательства, при согласии с ним других участвующих в судебном разбирательстве представителей стороны обвинения (потерпевшего, его законного представителя и представителя, гражданского истца и его представителя), а также стороны защиты влечет за собой… (далее по тексту действующей редакции данной статьи – авт.).

Если же потерпевший настаивает на обвинении, суд продолжает разбирательство и разрешает дело в общем порядке. Государственный обвинитель в этом случае освобождается от дальнейшего участия в судебном разбирательстве, а обвинение поддерживает потерпевший лично или через своего представителя. По ходатайству потерпевшего ему должно быть предоставлено судом время для приглашения представителя.

Это предложение по изменению рассматриваемой статьи закона (и корреспондирующихся с ней статей УПК), на наш взгляд, носит самый принципиальный характер.

На первый взгляд, изложенный в ст. 246 УПК подход – демократичен и вполне логичен: государство в лице полномочного на то должностного лица отказывается от обвинения подсудимого, в связи с чем суд и прекращает соответствующее производство[396]396
  Напомним, что ст. 248 УПК РСФСР, последовательно проводя принцип роли суда, как органа борьбы с преступностью, эту проблему решала диаметрально противоположно: «Отказ прокурора от обвинения не освобождает суд от обязанности продолжать разбирательство и разрешить на общих основаниях вопрос о виновности или невиновности подсудимого». Мы не может согласиться с А. Р. Белкиным, считающим эту позицию «куда более разумной», чем декларированная законодателем в ст. 246 УПК. – См. А.Р. Белкин. Указ соч., с.73.


[Закрыть]. Но при этом возникают несколько вопросов:

В силу актуальности и повышенной значимости проблемы отказа государственного обвинителя от обвинения и путям ее разрешения ей посвящен п. 1.10 Приказа Генерального Прокурора РФ № 28 от 03.06. 2002 г. «Об организации работы прокуроров в судебных стадиях уголовного судопроизводства». Мы считаем целесообразным его процитировать:

«Учитывая, что ответственность за обоснованность уголовного преследования, направления дела в суд возложена на прокурора, а пересмотр судебного решения в связи с отказом государственного обвинителя от обвинения допускается только при наличии новых или вновь открывшихся обстоятельств, при расхождении позиции государственного обвинителя с содержанием предъявленного обвинения безотлагательно принимать согласованные меры, обеспечивающие в соответствии с ч.4 ст. 37 УПК РФ законность и обоснованность государственного обвинения.

В случае принципиального несогласия прокурора с позицией государственного обвинителя в соответствии со ст. 246 УПК РФ решать вопрос о замене государственного обвинителя либо поддерживать обвинение лично тому прокурору, который утвердил обвинительное заключение или обвинительный акт».

У нас отношение к этому положению из Приказа Генерального прокурора РФ далеко неоднозначное.

С одной стороны, оно, действительно послужит определенной преградой против необоснованного отказа государственного обвинителя от обвинения (п. 1.11 его рассматривает таковое, как нарушение служебного долга; уже имеют место случаи наложения дисциплинарных взысканий на государственных обвинителей, отказавшихся от обвинения в суде без согласования своей позиции с прокурором).

С другой, не имеет ли это положение привкус сталинского приказа военных лет № 227, известного как «Ни шагу назад!»? Не лишает ли оно государственного обвинителя его процессуальной самостоятельности? Не приведет ли оно к тому, что государственный обвинитель будет слепо следовать тексту и позиции утвержденного прокурором обвинительного заключения и в случаях изменения доказательственной базы в суде (либо, что греха таить, отсутствие или слабости таковой в самих материалах расследованного дела) вопреки сложившемуся у него внутреннему убеждению и совести?

О том, что наши опасения по этому вопросу далеко не беспочвенны, убедительно показывают отдельные публикации на данную тему. Так, Государственный советник юстиции 3 класса В. Г. Ульянов в своей докторской диссертации и одноименной с ней монографии совершенно недвусмысленно и, по нашему убеждению, совершенно ошибочно пишет: «Очевидно, что отказ прокурора от обвинения противоречит требованию установления истины»[397]397
  Ульянов В. Г. Государственное обвинение в российском уголовном судопроизводстве. М., 2002., с.14.


[Закрыть].

Разве истина пострадает, а не укрепится, если прокурор откажется от противоречащего ей обвинения?

Вот что писал в начале 20 века по вопросу об отказе прокурора в суде от обвинения А. Ф. Кони: «Обвинительный акт, опирающийся на различные доказательства, между которыми главное место занимают свидетельские показания, может оказаться лишенным всякой силы, когда эти доказательства при разработке их судом на перекрестном допросе, при обозрении их или при экспертизе предстанут совсем в другом свете, чем тот, который они имели в глазах обвинителя, составлявшего акт. Данные обвинительного акта могут остаться и нетронутыми, но то, что будет приведено защитой подсудимого или им самим в свое оправдание, может до такой степени правдиво изменить житейский облик подлежащего суду поступка, установив на него иную точку зрения, что поддержание обвинения во что бы то ни стало, являлось бы действием не только бесцельным, но и нравственно недостойным» (выделено нами – авт.)[398]398
  Кони А.Ф. Собр. соч. в 8-ми т., т.4. М., 1967, с.139.


[Закрыть].

У нас вызывает профессиональное уважение позиция государственного обвинителя по уголовному делу С. и К., обвинявшихся в присвоении вверенного им имущества по 72 эпизодам на общую сумму 1 мил… 600 тыс. рублей.

После окончания судебного следствия государственный обвинитель представил прокурору области развернутую докладную, озаглавленную «Справка о позиции государственного обвинителя по делу С. и К.», в которой был приведен обстоятельный анализ исследованных в суде доказательств по делу (точнее, их отсутствия). Справка заканчивалась следующим выводом: «С учетом изложенного, считаю возможным поддержать обвинение по 4 эпизодам на общую сумму 49743 руб. 03 коп.».

Решением прокурора области, принятом в порядке ч. 4 ст. 246 УПК, данный государственный обвинитель был заменен. Вступивший в дело в этом качестве другой сотрудник прокуратуры поддержал предъявленное подсудимым обвинение практически в полном его объеме.

Суд же признал С. и К. виновными в совершении хищения всего по 2 эпизодам на общую сумму менее 40 тыс. руб.

Представление государственного обвинителя кассационной инстанцией оставлено без удовлетворения, приговор без изменения.

По нашему убеждению, вновь повторим, существующая редакция рассматриваемой статьи УПК не коим образом не обеспечивает защиту прав потерпевшего в уголовном судопроизводстве. Говоря об этом, на наш взгляд будет уместно обратить внимание, что даже особый порядок принятия решения при согласии обвиняемого с предъявленным им обвинением (без проведения судебного разбирательства) предполагает обязательное согласие на то не только государственного или частного обвинителя, но и потерпевшего (ст. 314 УПК).

Более взвешенно, думается, проблему отказа государственного обвинителя от обвинения опосредовал УПК Республики Беларусь, ст. 293 которого указывает:

«…7. Поддерживая обвинение, государственный обвинитель руководствуется требованиями закона и своим внутренним убеждением, основанным на результатах исследования всех обстоятельств дела. Государственный обвинитель может изменить обвинение в случае и порядке, предусмотренных частью второй статьи 301 настоящего Кодекса, а также отказаться от обвинения (полностью или частично), если придет к выводу, что оно не нашло подтверждения в судебном разбирательстве.

8. В случае отказа государственного обвинителя от обвинения до начала судебного следствия, если от обвинения отказался также и потерпевший, суд своим определением (постановлением) прекращает производство по уголовному делу в соответствии с пунктом 2 части первой статьи 29 настоящего Кодекса. Если такой отказ государственным обвинителем и потерпевшим заявлен в ходе судебного следствия или по его окончании, суд постановляет оправдательный приговор. Если же потерпевший настаивает на обвинении, суд продолжает разбирательство и разрешает дело в общем порядке. Государственный обвинитель в этом случае освобождается от дальнейшего участия в судебном разбирательстве, а обвинение поддерживает потерпевший лично или через своего представителя. По ходатайству потерпевшего ему должно быть предоставлено судом время для приглашения представителя»[399]399
  Аналогичным образом данная проблема решена и в ст. 317 УПК Казахстана.


[Закрыть].

Кроме того, нельзя не учитывать также, что в ряде случаев и сторона защиты может быть не согласна с решением суда о прекращении уголовного дела или уголовного преследования, обусловленном отказом об обвинения государственного обвинителя. Например, защита может быть не согласна с основаниями такой позиции прокурора; скажем, он пришел к выводу, что в деянии подсудимого нет состава преступления, а защита настаивает на отсутствии события преступления. Или, напротив: защита (или адвокат-представитель потерпевшего) полагает, что должно быть прекращено не уголовное дело, как требует прокурор, а лишь уголовное преследование в отношении конкретного подсудимого, и т. д. Думаем, что таких ситуаций в практике будет не так много, но возможность таких коллизий должна быть предусмотрена Уголовно-процессуальным законом.

Очевидно, что это положение должно быть в кратчайшее время скорректировано под углом обеспечения реализации прав не только обвиняемого (подсудимого), но и второго «стержня» уголовного процесса – потерпевшего, лица, конкретно которому (а не государству в целом) преступлением причинен физический, материальный и моральный ущерб и вред.

В этом контексте несколько, мягко скажем, циничным выглядит мнение В. Холоденко о том, что «было бы неправильным ставить уголовное преследование по делам публичного обвинения в зависимость от волеизъявления частного лица (автор в этом высказывании под частным лицом имеет в виду именно потерпевшего – авт.)» [400]400
  В. Холоденко. Учет мнения потерпевшего и его представителя при изменении обвинения прокурором в стадии судебного разбирательства // Росс. юстиция, 2002, № 3.


[Закрыть].

Заметим в этой связи, что согласно Рекомендациям Совета Министров Совета Европы «Роль прокуратуры в системе уголовного правосудия» от 06.10. 2000 г. «Заинтересованные стороны, имеющие признанный или определяемый статус, частности потерпевшие, должны иметь возможность опротестовать решения государственных обвинителей о прекращении преследования; такие протесты могут быть поданы, с соблюдением иерархичности контроля, в судебные органы» (п.34)[401]401
  Приводится по: Ульянов В. Г. Государственное обвинение в российском уголовном судопроизводстве. М., 2000, с.344.


[Закрыть].

14. Судебная практика убедительно показывает, что, приговаривая осужденного, находящегося во время судебного разбирательства его дела под подпиской о невыезде, залогом или под домашним арестом, к наказанию в виде реального лишения свободы, суд одновременно изменяет ему меру пресечения на содержание под стражей. Основание для принятия такого решения понятно и по своему логично – обеспечение исполнения назначенного осужденному наказания.

Однако нередко (соответствующие данные будут приведены нами ниже), постановленный приговор отменяется вышестоящей инстанцией (кассационной или надзорной) с направлением уголовного дела на новое судебное разбирательство, причем обычно мера пресечения в виде содержания под стражей, избранная судом при постановлении приговора, не изменяется. Это, видимо, психологически это где-то объяснимо, ибо противное может быть расценено судом, который вновь будет рассматривать это дело, в виде некой «установки» для принятия им решения по его существу.

Но, в тоже время очевидно, что в такой ситуации указанное выше основание, по которому подсудимый судом, ранее постановившим отмененный приговор, был заключен под стражу, по существу, отпали. Тем не менее (и это также убедительно показывает судебная практика) ходатайства стороны защиты о необходимости изменения подсудимому меры пресечения на время повторного рассмотрения дела по его обвинению, судом отклоняются (при чем иногда с прямой ссылкой на то, что кассационная инстанция оставила меру пресечения этому лицу без изменения) [402]402
  К сожалению, эта проблема, по существу не нашла себе отражения и в Постановлении Пленума Верховного Суда РФ от 23 декабря 2008 г. «О применении норм Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации, регулирующих производство в судах апелляционной и кассационной инстанций», п. 23 которого, посвящен мерам пресечения при отмене приговоров первой инстанции. – Росс. Газета, 14 января 2009 г.


[Закрыть].

Для исключения данной коллизии мы полагаем необходимым ст. 386 УПК дополнить частью примерно следующего содержания: при отмене приговора с направлением уголовного дела на новое судебное разбирательство кассационной инстанцией решается вопрос о мере пресечения подсудимому, избранной судом, постановившим отмененный приговор для обеспечения исполнения назначенного им наказания.

Однако, при всем нашем, как видим, достаточно скептическом отношении не только к отдельным Уголовно-процессуальным нормам, но и институтам, закрепленным в УПК[403]403
  Другие наши предложения по совершенствованию качества Уголовно-процессуального закона, как это уже оговаривалось, будут нами обосновываться и формулироваться при исследовании соответствующих проблем нашей работы.


[Закрыть], он принципиально в высшей степени прогрессивен и, как думается, отвечает стандартам правового государства.

Делая такой вывод, мы, в первую очередь, имеем в виду следующие две Уголовно-процессуальные новации:

А). УПК самым существеннейшим образом изменил ранее существовавшие подходы к определению задач уголовного судопроизводства и содержанию осуществляемого в нем исследования преступлений.

Как известно, УПК РСФСР 1960 г. первостепенной задачей всего советского уголовного судопроизводства (следовательно, не только органов предварительного расследования преступлений и прокуратуры, но и судебной системы) признавал «быстрое и полное раскрытие преступлений».

Необходимость решения этой задачи с логической неизбежностью предопределяло то, что суд был наделен соответствующими полномочиями по «быстрому и полному раскрытию преступлений», в частности:

– на возвращение уголовных дел для производства дополнительного расследования по мотиву неполноты произведенного дознания или предварительного следствия и «заниженной» органами предварительного расследования квалификации инкриминированного подсудимому деяния (ст. 232);

– на решение на общих основаниях вопроса о виновности или невиновности подсудимого и при отказе прокурора от обвинения (ст.248);

– на возбуждение уголовного дела по новому обвинению в отношении подсудимого (ст. 255) и нового лица (ст. 256).

Очевидно, что эти и многочисленные другие «обвинительные» полномочия в принципе не свойственны самой сущности отправления правосудия по уголовным делам.

Об охране интересов общества, прав и свобод граждан ст. 2 УПК РСФСР 1960 г упоминала лишь в контексте того, что уголовное судопроизводство должно этой охране способствовать.

УПК же обозначил защиту прав и законных интересов личности в качества основного назначения всего уголовного судопроизводства, сформулировав в ст. 6 приоритеты этого социально-правового института следующим образом:

1. Уголовное судопроизводство имеет своим назначением:

1) защиту прав и законных интересов лиц и организаций, потерпевших от преступлений;

2) защиту личности от незаконного и необоснованного обвинения, осуждения, ограничения ее прав и свобод.

2. Уголовное преследование и назначение виновным справедливого наказания в той же мере отвечают назначению уголовного судопроизводства, что и отказ от уголовного преследования невиновных, освобождение их от наказания, реабилитация каждого, кто необоснованно подвергся уголовному преследованию.

Б). УПК впервые в истории российского Уголовно-процессуального законодательства не только четко «развел» между собой участников уголовного судопроизводства, определив тех, кто участвует в нем со стороны обвинения (гл.6) и со стороны защиты (гл.7), но и сформулировал состязательность сторон в качестве одного из важнейших его принципов. Статья 15 УПК, напомним вновь, определяет, что:

1. Уголовное судопроизводство осуществляется на основе состязательности сторон.

2. Функции обвинения, защиты и разрешения уголовного дела отделены друг от друга и не могут быть возложены на один и тот же орган или одно и то же должностное лицо.

3. Суд не является органом уголовного преследования, не выступает на стороне обвинения или стороне защиты. Суд создает необходимые условия для исполнения сторонами их процессуальных обязанностей и осуществления предоставленных им прав.

4. Стороны обвинения и защиты равноправны перед судом.

Именно такое – состязательное – устройство, по нашему глубокому убеждению, обеспечивает возможность осуществления в его рамках на основе уголовного и Уголовно-процессуального законов полноценного и разностороннего исследования преступлений, составляющее самую гносеологическую суть и цель уголовного судопроизводства. Лишь в результате его можно решить вопрос о виновности или невиновности лица, в отношении которого осуществляется уголовное преследование, степени его уголовной ответственности и должном наказании для виновного[404]404
  Как известно, в настоящее время в литературе идет активная дискуссия о том, является ли состязательность вообще принципом уголовного судопроизводства, а если и является, то на все ли его этапы и стадии распространяется действие этого принципа. Нашу позицию по этому вопросу см.: Баев О.Я. О состязательности в досудебном производстве по уголовному делу // Воронежские криминалистические чтения. Вып. 6, Воронеж, 2005.


[Закрыть].

Напомним, что свойствами 1 —го уровня иерархического дерева уголовного судопроизводства и структурообразующими элементами системы исследования преступлений, непосредственно являются:

а) уголовное преследование;

б) защита от него;

в) отправление правосудия.

Совокупное качество каждой из этих подсистем и обусловливает качество всей системы Уголовно-процессуального исследования преступлений.

Тут же напомним (о чем подробно речь шла выше), что сказанное нельзя расценивать как сведение оценки качества этой системы к механической сумме оценки качества названных слагаемых.

Изучению данных проблем мы и посвятим последующие части нашей работы.